Текст книги "Зачарованное озеро (СИ)"

Автор книги: Александр Бушков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 26 страниц)

Не задерживаясь, Тарик вышел на улицу Серебряного Волка. Там, как и повсюду, было довольно светло – Старшая Спутница, почти полноликая, уже высоко поднялась над крышами справа, а на небе ни облачка. Четкие тени, словно вырезанные из черной бумаги, протянулись от домов и заборов чуть ли не до середины

улицы, а левая сторона, соответственно, залита серебристым светом. Привычная мирная картина...

Тарик быстро шагал по улице. Редко-редко на него лениво побрехивали из-за заборов особенно бдительные и полные дурацкого рвения собаки. Светилось одно окно из дюжины – главным образом те, где лежали калеченые, не попавшие в Лечебницу, но наверняка страдавшие. Однако, несмотря на тягостную невзгоду, жизнь продолжалась: там, где лежала густая тень, порой слышались перешептывания, смешки, а то и тихие девичьи повизгивания – приглушенные, а значит, деланые, политеса ради, означавшие, что парень вольничает руками, а девчонка, прежде чем сдаться, обязана легонечко протестовать. Привычная картина, знакомая Тарику отнюдь не понаслышке, – парочки, уйдя подальше от своих домов, здесь рассвет и встретят.

Даже родители девчонок, прекрасно помнящие собственную юность, преспокойно относятся к такому ночному времяпровождению дочек – знают, что, согласно строгим негласкам, на уличных свиданках главного не произойдет, а иные шалости невинности не порушат. Ну а родители парней сплошь и рядом памятуют древнюю истину: сын не дочка, в подоле не принесет. Противники таких свиданок в меньшинстве. Многие ограничиваются тем, что берут с дочек строжайшую клятву за пределы улицы не выходить. Главное происходит в лесу над рекой и на старой мельнице, но это совсем другой расклад – туда потаенно ходят пары таких годочков, что и случае известных сюрпризов их быстренько поженят, и все сгладится: посудачат на кухнях и забудут очень скоро. Иные крепкие семьи, вполне довольные друг другом и тем, как сложилась жизнь, возникли как раз вследствие тех самых сюрпризов. Их мало, но они есть...

Тарику пришло в голову, что скоро о них с Тами будет говорить вся улица: очень быстро станет известно, что он пришел в дом к девчонке, оставшейся одинешенькой на всю ночь. Прежде такого никогда не случалось. Годовички Тами не остаются одни, в доме всегда кто-то да есть: родители, слуги и служанки, кабальники

и кабальницы, родственники, братья и сестры. Иначе просто не бывало... до сегодняшней ночи. Распрекрасно знал: кое в чем нравы Зеленой Околицы ничем не отличаются от деревенских, незамеченным его приход не останется – в первую очередь теми парочками в тени, мимо которых он прошел. И ведь даже нельзя сказать, что он поступает неполитесно: ни политесы, ни негласки такого просто-напросто не предусматривали – не запрещали и не разрешали. Единственный, кто имеет право заявить ему претензию, – ее дядя, ему и решать...

Ни малейшей гордости он не испытывал, думал об одном: как это отразится на Тами, если дядя узнает? А тот узнает рано или поздно, и Тарик понятия не имел, что на этот счет гласят гаральян-ские установления. Но не поворачивать же назад, отступать поздно, придется идти до конца...

В тени кто-то зашевелился, послышался странный непонятный глухой стук, и гнусавый голос крикнул:

– Тарикер Кунар, стой!

Тарик моментально этот голос узнал и остановился посреди улицы, досадливо поморщившись: только Хорька сейчас не хватало...

Из тени выступил Хорек, в правой руке неся галабарду на длинном древке, нужную ему сейчас, как свинье стекляшки. Остановился в двух шагах, упер древко галабарды в землю, перехватив его рукой поближе к широкому фигурному лезвию, тщетно попытался придать себе осанистость гвардейца у главных ворот королевского дворца. Спросил со своей всегдашней дурацкой подозрительностью:

– Куда собрался посреди ночи?

– Ну, так уж и посреди, – сказал Тарик тем безучастно-ровным тоном, каким всегда разговаривал с Хорьком, чтобы и не злить его, ничего не обострять, и дать понять, что на шею ему не сядешь и ножки не свесишь. Не всем его годовичкам удавалось такой тон выдержать. – Ночь только начинается, Брилетон едва-едва над крышами поднялся...

– Не умничай! Выучили вас... Выпендрежные все стали, мало вас драли... Куда идешь, спрашиваю?

– По своим сугубым делам, – сказал Тарик. – Могут же быть у человека и в ночную пору сугубые дела, ничуть не злодейские... Никаких регламентов не нарушаю, запрета на пешее хождение в темное время нет – и не припомню даже, чтобы он был когда-нибудь...

– Ну ладно, ладно... – примирительно протянул Хорек тоном, свидетельствующим, что первую атаку Тарик отбил, причем, что важно, не разозлил противника. – Сразу уж щетиниться начинаешь, как ежик... Я так, для порядка спрашиваю, потому как для того на ответственную службу и поставлен... К гаральяночке, поди?

Ну вот, извольте... Много народу видело, как они с Тами шли, держась за руки, – люди сделали выводы, пошли разговоры, дошло и до Хорька. Он, конечно, болван болваном, но ушки держит на макушке и прилежно собирает все уличные новости, даже мирные и безобидные – все надеется, придурок, что из чего-нибудь сможет надуть пузырь, позволивший бы ему поступить в Сыскную...

– Ты не подумай, я тебе ничего не предъявляю, и в мыслях нет, – протянул Хорек прямо-таки масленым голосом. – Регламентами карается, ежели силком, а по доброму согласию – сколько хошь. Честно, я тебе даже чутка завидую: бесовски симпотная девка, а про этих гаральяночек всем известно, что ножки они раздвигать приучены чуть ли не сызмальства, все умеют, хоть на вид и монашенки монашенками... Честно, Тарик, я тебя не на шутку уважать начинаю, да и давно уважал, ты на нашей улице, поверь моему слову, заглавник...

Тарик насторожился. Следовало держать ухо востро: когда Хорек неуклюже разыгрывал мнимое дружелюбие, это означало, что речь идет об очередной пакости почище тех, когда он стращал и напирал...

Хорек придвинулся к нему поближе, так что Тарик чуть посторонился, чтобы лезвие галабарды не маячило в опасной близости от его уха. Понизил голос до заговорщицкого шепота:

– Ты ж был вчера на плясках со своей гаральяночкой, люди видели...

– Ну, был.

– Значит, своими глазами все видел. Говорят, ты как раз лицом к помосту стоял, когда он обрушился?

– Ну...

– Не думаешь, что очень это все странно? Столько лет стоял, из дуба и на совесть сколоченный, а тут вдруг посыпался, будто гнилая хибара с Вшивого Бугра...

– Ежели подумать, странно, – осторожно сказал Тарик.

– Во-от! Значит, тут злой умысел. И тому, кто его раскроет и виновных представит, выйдет награда. И тому, кто помог, тоже... Мне рассказывал друг-приятель из Сыскной, еще месяц назад, что на Пшеничной был случай... Два музыкальных отряда долго бегали по судам, никак не могли уладить, у кого будут права на тамошнюю площадку, – как-то так повернулось, что были кое-какие и у тех, и у этих. Долго тягались, а потом коронный судья присудил одним – а если коронный судья, тут уж никак не пересудишь... Вот те, что проиграли, темной ноченькой взяли тонкие пилки и тишком столбы подпилили, а разрезы чем-то там замазали, никто и не заметил. А через два дня, когда музыканты вышли на площадку, она и рухнула. Пониже была, чем наша, в человеческий рост, и никто не убился, но половина поломалась, а половина расшиблась. Может, и у нас похожее?

– Что-то плохо верится, – сказал Тарик, особенно не раздумывая. – Что-то не слышал я, чтобы с нашими музыкантами кто-то за площадку соперничал. Один у нас отряд, и у него все права... А столбы там какие были?

– Ну, похлипче наших, – неохотно признал Хорек. – Потоньше, и не дубовые, а сосновые, и числом поменее. Все равно, могло то же самое и у нас стрястись. Не было музыкантов-соперников, да мало ли причин? Сводил кто-то счеты с кем-то из музыкантов, а то и с самим бароном. За свою бабу мстил или еще чего... Вот и подпилили...

– Что, следы есть?

– Поискать как следует, так найдутся... А может, и почище. Три месяца назад один мясник другому горшок с горючим прахом под

лабаз подложил, так бабахнуло... Там, правда, дело было не в торго-иом соперничестве – тот, кому подложили, у того, кто подложил, потаенно бабу жулькал. Может, и у нас...

На сей раз Тарик промолчал – и приложил все усилия, чтобы не расхохотаться Хорьку в лицо. Вот это подзагнул даже для своих убогих мозгишек... Как бы злоумышленнику удалось укрыть в дюжине дубовых столбов горшки с горючим прахом так, чтобы никто их не заметил? И не заметил дюжины горящих фитилей? Да и бабаханья не было никакого, уж его-то слышали бы все...

Любопытно, а если рассказать ему правду? И о цветке баралейни-ка, и о своих подозрениях? Конечно, он этого делать не собирался, но если допустить отвлеченным умствованием...

А ведь ухватился бы обеими руками как пить дать! Это никакой не пузырь, это гораздо серьезнее, и многое разложено по полочкам. И с таким делом можно поспешать не в Сыскную и даже не в Тайную, а прямиком к Гончим Создателя – уж Стражник с приятелем в Сыскной отыщет их поскорее, чем Тарик...

Нет, не пойдет. Тупица Хорек – не тот человек, с которым можно делиться такой тайной и искать у него помощи: непременно испортит все серьезное и важное, за что ни возьмется. Пока что Тарик никак не ощущал себя загнанным в угол, был даже план ответного удара – и не такой уж глупый, ежели подумать. И если он не удастся, будет время поискать Гончих Создателя...

– Ну, я пошел, – сказал он решительно. – И так опаздываю...

– Ты подумай... – сказал ему в спину Хорек.

Любопытно, над чем это Тарик должен думать? Над очередной

дуростью Хорька? Делать больше нечего...

Он ускорил шаг. В тени кое-где шушукались и смеялись парочки, на крыше слева надрывным мявом орали два кота, явно собираясь драться: либо кошку не поделили, либо просто так. Пройдя половину улицы, Тарик остановился. Справа, на Плясовой, на месте рухнувшей площадки громоздились две кучи – одна аккуратная, другая гораздо более причудливых очертаний, отбрасывавшая замысловатую тень.

Не колеблясь, Тарик свернул туда. Как ни тянуло его к дому под нумером шестнадцать, любопытство (и не такое уж праздное) пересилило – в конце концов, это отнимет совсем не много времени...

Наружных засовов и уж тем более замков не было ни на воротах, ни на калитке, и ночного сторожа отродясь не водилось – даже если и залезет глубокой ночью какой-нибудь мелкий воришка, красть ему совершенно нечего. Подойдя к калитке, Тарик убедился, что на Плясовой нет ни единой живой души, караульного не отрядили – кто станет красть доски и обломки перилец?

Откинув прибитый под самой перекладиной с внутренней стороны большой кованый крючок, распахнул не скрипнувшую калитку и направился к кучам. Толстые чурбаны, обломки столбов сложены аккуратно, двойным штабелем в человеческий рост, этакой поленницей со двора сказочного великана. Другая куча, уступавшая высотой, но превосходившая длиной и шириной, навалена небрежнее: внизу доски, а на них – причудливо поломанные перильца. Исполинская куча дерева, будто приготовленная тем же великаном для игры с соседями в бирюльки. Яркий серебристый свет Старшей Спутницы позволяет хорошо все разглядеть...

Тарик осмотрел исполинскую поленницу с одной стороны; это заняло не так уж много времени. Ни малейшего следа работы древогрызов, ни единой червоточинки. То же самое с обломками перилец... Можно уходить. Любой Анжинер, даже молодой и неопытный, вмиг определит, что древоточцы тут ни при чем – и уж, конечно, нет никаких следов закладки горшков с горючим прахом. Хорька, ежели он высунется с россказнями о пилах или горючем прахе, поднимут на смех. Сделать фальшивые следы пил, а потом убрать щепки и опилки, чтобы к рассвету ни соринки не осталось, не в силах одного человека, тут нужна, пожалуй, пара дюжин мастеров и гораздо больше времени. Жестоко разочарован будет Хорек – но это его ничему не научит и поумнеть не поможет...

Калитку Тами он открыл с некоторой робостью, но решительно пошел по дорожке. Когда он был на полпути к крыльцу, из-за

угла дома выдвинулся Лютый, с грацией лесного хищника прошел немного и замер, не сводя с Тарика блеснувших зеленым сиянием глаз. Раздалось короткое глухое рычание, напоминавшее окрик стоявшего на часах солдата. Глядя ему в глаза, Тарик решительно и внятно произнес:

– Барта!

Подействовало! Скупо вильнув хвостищем вправо-влево, Лютый повернулся и так же беззвучно исчез за углом, словно привид. Изрядно приободрившись, Тарик поднялся на крыльцо, дернул затейливую ручку на цепочке – и, услышав, как по ту сторону двери громко забренчал колокольчик, досчитал про себя до пяти и открыл дверь.

Коридорчик оказался не так уж ярко освещен лампой с «огневиком» – сиреневым шаром на подставке в виде звериной лапы. Тами стояла в паре шагов от двери, загадочно улыбаясь. А на ней... Тарик никогда прежде такой одежды не видел. Пожалуй, это и было то, что в любовных книжках, описывающих ночные свиданки влюбленных, именуется «пеньюар». Точно, красиво...

Тами сделала два танцующих шага ему навстречу. Книжки и здесь не соврали: пеньюар выглядел прямо-таки монашеским платьем – глухой ворот под шею, подол до пят, длинные рукава, – но когда Тами двигалась, то казалась обнаженной. Тарик натуральным образом остолбенел – от ее чарующей прелести лесной феи, от ночной тишины, от всего происходящего.

– Ну вот, Лютый тебя не тронул... – сказала Тами. – А вот я тебя трону... – И просто добавила: – Пойдем.

Взяла его за руку и повела в дверь направо. Нет сомнений, это се спальня: низкая кровать, застеленная атласным покрывалом, шкафчик искусной работы с красивой резьбой, зеркало в овальной раме с позолоченными завитушками. В девичьей спальне он оказался впервые в жизни, но их описания не раз попадались в книжках. И Тарик не увидел ничего из того, что там в изобилии наличествовало: никаких безделушек, россыпи флаконов с пахучими водами, благовониями и прочими зельями, которыми женщины зачем-то

украшают свою натуральную красоту, и прочих пустяков. То ли книжки изрядно преувеличивали, то ли Тами жила им наперекор. Только в углу стоял красивый шестисвечник, в чашечках на затейливых подставках – алые свечи высотой чуть ли не в человеческий рост, только одна горела высоким спокойным пламенем, по спальне распространялся незнакомый, но приятный запах. О таких он только читал в книжках: свечи в Арелате не в ходу, хватает разноцветных ламп, иногда причудливых...

– Это из Гаральяна, – сказала Тами, перехватив его любопытный взгляд. – «Огневика» к нам привозят мало, и стоит он дорого... Благовония туда подмешивают... уж не знаю, из чего делают, но горит такая свеча не менее часа. Они и тут вошли в обиход у благородных, после того как наш князь стал вашим королем... – И лукаво прищурилась: – Может, тебя свет смущает? Погасить?

– Не надо, – сказал Тарик, жалея, что никак не может себя выставить взрослым и опытным героем любовной книжки.

– Вот и я полагаю, что не надо...

Тами закинула руки ему на шею, прильнула всем телом, но поцелуй получился недолгим: она отстранилась, шепнула на ухо:

– Сбрасывай одежду прямо на пол, он чистый...

Тарик повиновался, искренне надеясь, что не смотрится слишком уж неуклюжим, а мгновение спустя и пеньюар Тами оказался на полу невеликой кучкой тончайшего батиста, а там и атласное покрывало улетело с постели, открыв белоснежные простыни, пахнущие душистой свежестью...

Тами была в его объятиях покорной, но пылкой. Впервые в жизни Тарик целовал девичью грудь и плоский живот, решившись, опускался все ниже. Наконец его губы и язык коснулись того, о чем он лишь читал в книжках, и задержались там надолго. Оказалось, в этом нет и тени скабрезности, только нежность. Судя по вздохам Тами и ее ладошкам на затылке Тарика, ей было хорошо. Он не знал, сколько времени прошло, прежде чем раздался шепот Тами:

– Таричек, милый, иди ко мне...

Он прилег – и оказался в замешательстве. Но Тами тут же помогла ему теплыми ловкими пальчиками, и он впервые в жизни

с замиранием сердца проник в главную женскую тайну, влажную и теплую (вот тут, оказалось, растрепки нисколечко не врали). Что делать теперь, он хорошо представлял, подглядев за родителями, – и начал, но тут же раздался шепот Тами:

– Не спеши так, тут как в пляске, следуй за мной...

Он подчинился – но все кончилось до обидного быстро, уж он-то это прекрасно знал, помнил, что у Зара и Аянки это продолжалось гораздо дольше. Покинув Тами, он уткнулся лицом в подушку, сгорая от жгучего стыда: пишут же сочинители, что такой краткостью женщина остается ужасно недовольна, а Тами, оказалось, именно что женщина, значит, он никуда не годится, оскандалился...

Но тут же Тами прижалась к нему, обняла и ничуть не разочарованно, скорее весело зашептала на ухо:

– Что ты скукожился, как воробейчик на морозе? Ах ты, дурачок. У всех в первый раз так, только глупые девушки разочаровываются. Полежим, поласкаем друг друга – и все будет прекрасно. Я из тебя, вот посмотришь, еще сделаю хорошего любовника, женщины будут стонать и охать, как леший ночью... Ну, ляг на спинку и не куксись, а то с постели сгоню!

Ее веселый голосок, ничуть не разочарованный, подействовал благотворнейше, Тарик блаженно вытянулся на спине, охотно поддаваясь ее шаловливым ладошкам и губкам. Сначала так и подмывало спросить, кто ее саму искусно выучил – он уже понял, что во взрослой любви Тами не новичок, – но благоразумно сдержался, помня, что отнюдь не бездарные ремесленники пишут: мол, только озабоченный болван станет допытываться у женщины, с кем она была до него. Разве что при случае можно деликатно расспросить, как потеряла невинность (но лишь пробыв с ней достаточно долго), а уж ревновать к былому – и вовсе глупость запредельная...

И все другие мысли вытеснило ликование: свершилось! Стал мужчиной самым приятнейшим образом! А ведь у иных это произошло при гораздо более унылых, скучных, а то и малость неприглядных обстоятельствах, о коих стыдно вспоминать и приходится врать годовичкам что-нибудь красивое и увлекательное...

Когда первая свеча догорела до середины, он почувствовал, что все в порядке. И Тами шепнула:

– Ну, вот и ладушки, иди ко мне...

На этот раз он обошелся без ее помощи, и сладкая пытка продолжалась гораздо дольше. А потом он ощутил легонькие судороги влажной тайны, ладони Тами соскользнули с его спины, и она обмякла в его объятиях, не открывала глаз, прерывисто и часто дыша. Тарик подумал: неужели это то, о чем он читал? Нешуточную гордость испытываешь...

– Не уходи, – шепнула Тами горячечно. – Останься...

Он остался, и какое-то время все продолжалось страшно медленно, и оба замирали от удовольствия...

Потом, когда они лежали, крепко обняв друг друга, свеча догорела и погасла, комнату освещал только серебристо-пепельный свет Старшей Спутницы. Тарик осторожно сказал:

–Тами, показалось мне, что ты...

– Да ничего тебе не показалось, – тихонько засмеялась Тами, поцеловала его в ухо, на миг легонько прихватила его жемчужными зубками. – Я достигла небес²¹, ты чудесный... Ну откуда ты взялся на мою голову? Погибла девочка... У нас ведь всерьез и надолго?

– Всерьез и надолго, – цепенея от нежности, ответил Тарик.

– Ты примешь меня в ватажку, чтобы нам проводить друг с другом больше времени?

– Приму, – твердо сказал Тарик. – Жаль только, скоро Шко-лариум начнется, времени будет гораздо меньше... Тебе ведь тоже доучиваться два месяца?

– Ага. Дядя говорил, он подыщет хороший женский Школариум. Только мне подойдет любой, как-то я не особенно заморачиваюсь успехами в учебе. Женщинам совушки ни к чему. Им либо заниматься ремеслом, где школярские отличия не нужны, либо замуж выходить, либо все вместе...

– Завидую я тебе, – искренне сказал Тарик. – А мне школярские премудрости грызть, из шкуры выворачиваясь... Иначе нельзя, от этого очень уж многое зависит...

– Это почему? – с любопытством спросила Тами.

– Потом обязательно расскажу, – заверил Тарик. – Длинная история. Если ты хочешь ее слушать...

– Конечно, хочу. Ежели уж у нас всерьез и надолго, хочу знать о тебе как можно больше...

– Вот совпадение, – усмехнулся Тарик. – Ия хочу знать о тебе больше.

– Хочешь, я угадаю, о чем ты больше всего хочешь знать? – вкрадчиво зашептала Тами. – О том, кто у меня был до тебя. Хочешь-хочешь, и не отпирайся, все мужчины одинаковы. Обязательно расскажу как-нибудь потом, при удобном случае. И ты расскажешь, какие у тебя были девочки. Ведь были, хоть до главного ты и не дошел? Кто-то же тебя научил хорошо целоваться?

– Расскажу, – без заминки ответил Тарик, знавший, что ничего стыдного насчет этого в его былом нет. – Договорились...

– Договорились, – Тами приподнялась на локте. – Пойду немножко похозяйничаю, времени у нас еще много... Или, может, ты спать хочешь? – В ее голосе явственно прозвучала подначка.

– Сна ни в одном глазу, – твердо сказал Тарик, ничуть не кривя душой: какой тут сон?

– Ну, вот и прекрасно. Тебе ведь случалось вино пробовать?

– И даже хорошую водочку, – с некоторой гордостью сказал Гарик и честно сознался: – Но понемножку...

– Я и принесу немножко, – заверила Тами и засмеялась. – Вовсе не собираюсь тебя напаивать допьяна, такой ты мне без надобности – а у нас впереди еще столько ночей... С пьянехоньким мужчиной страшно скучно и неинтересно! – И рассмеялась еще звонче. – Не щетинься как ежик. Никогда в жизни не была с пьянехоньким мужчиной и не собираюсь – уважающая себя девушка так не поступает. Это мне старшие опытные подруги рассказывали, один раз напоролись, и этого хватило. Веришь?

– Верю, – искренне сказал Тарик, уже давно заключивший, что Тами – девчонка гордая, своенравная и прямодушная.

– Ну, я пошла немного похозяйничать, не скучай, я быстренько...

Она встала с постели, не озаботившись накинуть пеньюар. Чиркнула спичкой, ловко зажгла вторую свечу, ее огонек поколыхался, прежде чем успокоиться и гореть ровным пламенем, – ив этом колышущемся мерцании, слившемся с серебристым светом, грациозно прошла к двери – обнаженная, прекрасная, как пламя (именно это сравнение Тарик помнил у Митраля Тубара). Оставшись один, уставился в потолок, широко улыбаясь, ^ыбка, он знал, была малость глуповатой, но Тарик ничего не мог с собой поделать, к тому же не было сторонних глаз...

Вот ты и стал мужчиной, Тарикер Кунар. Не с умелой годовичкой или, наоборот, потаенно блудившей девушкой постарше – как бывало с иными, причем сплошь и рядом в неуютных местах вроде амбара или лесочка на берегу реки. И не с веселой девкой, пусть даже не взявшей денег ради грязного удовольствия сделать мужчиной невинного. С красавицей твоих годочков, пусть уже ставшей женщиной, но что поделать, если таковы гаральянские нравы – невинности там лишаются раньше, чем в Арелате... С жаркой, искусной красавицей, которую ты заставил достичь небес – а это и в книжках, и в жизни на грешной земле считается нешуточным достижением мужчины и служит к его законной гордости. А главное – эти отношения, Тами сама сказала, у них всерьез и надолго. Влюбился ли Тарик? Он сам в точности не знал. В одном был уверен: по собственной воле никогда не оставит прелестную девушку с сиреневыми глазами и смешным гаральянским говором, отдавшуюся ему так же просто, как бьет родник или как после проливного дождя на небе зажигается неощутимая радуга чистейших цветов...

Тами вернулась вскоре с круглым подносиком, определенно из палотара³⁷, – высокая черная бутылка, две чарки, тоже явно из палотара, на блюдце горка незнакомых сладостей, наверняка

³⁷ Палотар – мельхиор. Служит в первую очередь для имитации серебра – как законной, так и преступной.

гаральянских. Поставила его на низкий столик у постели, присела в изголовье, похлопала ладошкой по смятым простыням рядом с собой:

– Что ты валяешься? Иди сюда.

Тарик поднялся. Глубоко въевшиеся правила политеса напомнили о себе, и в первый миг он хотел прикрыться ладонью, но тут же устыдился этого побуждения: они принадлежали друг другу, женщина и мужчина, у них не осталось тайн телесных друг от друга, и нагота лишь сближала.

Тами блеснула глазами:

– Вино положено разливать мужчине...

Усевшись рядом с ней, Тарик взял черную бутылку с алыми прожилками, наклонил горлышко над стопкой Тами. Полилась искрящаяся багровая струя с резковатым, но очень приятным запахом.

– Гаральянский шалинак трехлетней выдержки, – пояснила Тами. – Одно из самых лучших наших вин. Из того сорта вино-грона, что растет только в одном месте, а потому его вывозят редко и за бешеную денежку...

– Никогда о таком не слышал и не читал даже, – признался Тарик. – А в иных книжках столько вин описано... И в порту – я там прирабатываю – никогда не слышал, а уж тамошние грузали во всем, что крепче сока, разбираются лучше любого виноторговца или книжника...

– Вот и похвастайся им, что пил шалинак, – улыбнулась Тами. – Завидовать будут, точно.

– А ведь правда! – припомнил Тарик. – Есть приговорка про выпивох: «Он так пыжится, словно ковшами пьет шалинак». Один раз ее слышал случайно, и никто не объяснил, а работа закрутила так, что я не успел спросить, что за шалинак такой, – мы пошли разгружать трюм, а тот Матрос ушел своей дорогой, и больше я его не видел...

– Редкое вино, – кивнула Тами. – Половина княжеских винных подвалов попала в Арелат, а половина там осталась: Ромерик часто ездит в Гаральян, останавливается, понятно, в своем дворце – он

ведь по-прежнему гаральянский князь тоже. Дядя устраивал охоты для придворных, они и отблагодарили... – Она подняла чарку на уровень глаз: – Вино хорошее, не бьет по голове... Ну, за нас с тобой!

И лихо осушила свою чарку до донышка. Тарик обычно пил такие чарки до половины за раз, но не хотел уступать девчонке, пусть и гаральянской, и последовал ее примеру. Редкостное вино и в самом деле не особенно ударило в голову, но знакомое действие оказало.

– Ежели подумать... – начала Тами, не прикоснувшаяся к сладостям (а потому и Тарик не стал закусывать, благо нужды и не было), – ша...

И замолчала, встрепенувшись. Тарик тоже насторожился. Во дворе незнакомо залаял Лютый – неумолчно, зло, прямо-таки остервенело. Судя по звукам, пес метался вдоль забора из конца в конец, исходя бухающим лаем.

Тами спрыгнула с постели, ее движения стали скупыми, отточенными. Выдвинула верхний ящик шкафчика и, к немалому удивлению Тарика, выхватила оттуда большой кинжал. Настороженно замерла, хватко держа оружие острием к окну. Такими, должно быть, были алиранты³⁸ древних времен, разве что они скакали в доспехах. А Тами стояла обнаженная – но ничуть не выглядела смешной или нелепой. В ее прекрасном личике появилось что-то незнакомое...

Рукоять кинжала другой формы, и лезвие других очертаний – клинок не похож на тот, что подарил брат, но точно так же покрыт затейливыми серебряными узорами, точно так же кажется, что они слегка пошевеливаются. Это, конечно же, настоящее серебро – с незапамятных времен повелось, что оружие отделывают серебром, золотом, а порой и самоцветами, безо всякого палотара и обманок. Разбойники, пираты и ночные шустрилы тоже это соблюдают. Говорят, можно встретить захудалого дворянина всего в заплатах, но у него на поясе будет висеть оружие знавших лучшие времена

³⁸ Алиранта – амазонка, девушка-воин древних времен. Теперь женщин на военную службу давно уже не берут.

о прадедов, порой в золоте и самоцветах, продавать его или закладывать – позор несусветный, падение на самое дно...

Мгновения ползли томительно медленно. Наконец Лютый испустил короткий клокочущий вой и умолк, что словно послужило неким сигналом: Тами на глазах расслабилась, на лице появилось облегчение. Вновь став прежней, знакомой, милой, она положила кинжал на шкафчик у зеркала, вздохнула глубоко:

– Обошлось, точно...

Села на прежнее место, наполнила свою чарку до краев и опрокинула так же лихо. Чтобы не отставать, Тарик поступил точно так же. Понимал, что Тами прекрасно знает, что именно произошло: на ее лице ни удивления, ни замешательства. Осторожно спросил, не особенно надеясь на ответ:

– Что это было?

Тами бледно улыбнулась.

– Ничего необычного. Возле дома шатались либо прислужники нечистой силы, «пропащие души», либо она сама, из тех, что помельче. Хотя нет, на нее Лютый лаял бы иначе... «Пропащие души». Ага, на вашей сонной тихой улочке...

«...которая с недавних пор перестала быть тихой и сонной», – мысленно закончил Тарик. И спросил встревоженно:

– Тебе ничего не грозит? Может, из Гаральяна за тобой что-то нехорошее... притащилось? Читал я в жутике Стайвена Канга о схожем...

– Вот уж нет, – решительно сказала Тами. – Ровным счетом ничего такого не могло за мной притащиться, это уже ваше что-то, здесь и обитающее. Таричек... А ты уверен, что тебе нужно знать о разных неприятных вещах, которые тебя и не касаются? У тебя спокойная жизнь на тихой улице, к чему тебе все это?

Тарик, долго не раздумывая, решился:

– А если я тебе скажу, что и меня еще как касается ? Что с недавних пор тихая спокойная улица такой быть перестала? Что совсем рядом объявились «пропащие души», и меня в это затянуло с головой... Очень удивишься?

30

– Ничуточки не удивлюсь, – сказала Тами без улыбки. – Потому что не только в жутиках, в жизни именно так и бывает: все тихо, спокойно, благостно, а, оказывается, под этим та-акое клубится... Хорошо, поговорим серьезно. Вот не думала, что до такого дойдет, но куда ж теперь денешься... Налей мне вина. Тебе не навязываю, как хочешь.

Не уступать же девчонке, в особенности если речь пойдет о серьезных вещах. Налил по полной, и они выпили до донышка. Тами забралась с ногами на смятую постель, жестом пригласила Тарика. Он принял ту же позу, сел, вытянув ноги, опершись спиной на высокую подушку. Накрыв их до пояса белой простыней, Тами пояснила:

– Как-то легкомысленно будет, если станем говорить о серьезных вещах совсем голыми... Ты не против долгого разговора про то, что к любви отношения не имеет?

– Наоборот, – сказал Тарик.

Хорошее выдержанное вино сделало свое дело, окружающий мир чуточку сдвинулся, но перед глазами не плыло, и голова оставалась ясной.

– Начнем с Лютого, – сказала Тами. – Тебе в нем ничего не показалось странным?

– Показалось, – признался Тарик. – Только я так и не пойму что...

– У него на лапах шесть пальцев – не как у обычных собак...

– А ведь точно! – тихонько ахнул Тарик. – У вас в Гаральяне все собаки такие? Благоприятное число...

– Вот уж далеко не все. Такая собака называется ярчук. Особая собака, в любой породе встречается. Но рождаются они очень редко, долго рассказывать, почему так получается, это сейчас ни к чему... Главное, ярчук может видеть «пропащие души». Многие собаки чуют нечистую силу, или привидов, или тех созданий, что как бы над дракой, не служат ни Создателю, ни Врагу Человеческому. И всех ярчук видит издали так же ясно, как мы с тобой – эту свечу. И хватает их за глотку. Против самой сильной нечисти слабоват, но