Текст книги "Зачарованное озеро (СИ)"

Автор книги: Александр Бушков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 26 страниц)

– Вот это – наша достопримечательность, – показав на него глазами, тихонько сообщил Тарик. – Второго такого в столице нет и наверняка не будет...

– Погоди-погоди... – Тами всмотрелась. – Весь в кружевах, и орденов целых три – Алый Шиповник, Серебряный Ветер и даже Путеводная Звезда Магальяр²⁹... Он что, дворянин?

– Бери выше, – сказал Тарик так гордо, словно во всем была его заслуга. – Барон самый настоящий, старинного герба.

Тами округлила сиреневые глазищи в непритворном изумлении:

– Тот самый?

– Тот самый, – кивнул Тарик. – Ты же считаные дни у нас... Неужели о нем и в Гаральяне слыхивали ?

– Да вот представь себе! Не такие уж мы дикари, люди искусства п изящных ремесел и у нас есть, за новостями из соседних столиц следят и многое знают...

¹¹ Изящный махальщик – дирижер.

Саркар – длиннополый сюртук без пуговиц, старомодного фасона, его носят люди творческих ремесел (а также те, кто самонадеянно причисляет себя к таковым).

Путеводная Звезда Магальяр считается покровительницей творческих людей, которых король и награждает высоким орденом с таким названием (два других считаются пониже рангом).

Тарик ощутил легонькое разочарование: не удалось ее поразить примечательной историей барона Лайтока, которую, оказалось, она и так знала...

Звонкая была история, за одиннадцать лет ничуть не позабытая, вошедшая в те городские легенды, что берут начало в событиях из жизни, а потому сплошь и рядом не нуждаются в приукрашивании!

Барон Лайток достиг высоты главного изящного махальщика Королевского оркестра, должен был занять и почетный пост главного сочинителя музыки королевского двора. Однако его настигла беда-кручина, не щадившая людей всех сословий, от распоследнего мусорщика до иных венценосцев. Вино оказалось сильнее человека и забрало его в полон бесповоротно...

Какое-то время ему сходило с рук махание оркестром в пьянейшем состоянии – мастерства он не терял и тогда, а музыка, которую продолжал писать, не только нравилась королю и дворянам, но и уходила в простой народ, становясь танцевальными мелодиями и песенками, стихи к которым сочиняли уже не благородные виршеплеты, а простые люди.

И вот однажды грянуло... Будучи пьян до совершеннейшего изумления и потери здравого рассудка, барон на пышном приеме короля в честь нового бадахарского посланника изобразил палочкой совсем не то, что надлежало. Музыканты – народ дисциплинированный и махальщику подчиняются беспрекословно, как солдаты командиру, не имея права на собственное размышление. И Королевский оркестр в тронном зале во всю мочь грянул вместо приличествующей торжеству «Алмазной величальной» разухабистую, всем известную от мала до велика «Свиданку егеря и мельничихи» – не сказать чтобы непристойную, но никак не сочетавшуюся с пышной церемонией.

Всеобщее ошеломление и оцепенение были такими, что оркестр беспрепятственно сыграл песню до половины. Потом первым опомнился начальник тайной королевской стражи, кинулся на галерею для музыкантов и не без труда вырвал у барона палочку...

Конфуз был страшный. Крайне напряженные в то время отношения между Арелатом и Бадахаром едва-едва стали налаживаться, бадахарский посланник, горячий, как все его земляки, усмотрел тут умышленное оскорбление своему королю, чью высокую особу здесь представлял, швырнул на мозаичный пол верительные грамоты и заспешил к выходу, грозя, что его венценосец, не снеся такого позора, выступит войной (что, по совести говоря, осуществить было крайне трудно: на суше Арелат и Бадахар отделяли два немаленьких королевства, а что касается моря, то арелатский военный флот был в несколько раз больше бадахарского. Однако полный разрыв торговых отношений принес бы Арелату грандиозные убытки).

Трое самых оборотистых и хитрых царедворцев перехватили посланника на полпути, не без труда втолковали истинное положение дел и убедили вернуться (злые языки в лице худога Гаспера и его обычных гостей-студиозусов уверяли, что дело решило не красноречие царедворцев, а подаренные посланнику тяжелый пояс из чистого золота с огромными самоцветами и полдюжины юных кабальниц, красивых и невинных). Чтобы окончательно улестить посла, оркестр под махание одного из младших подчиненных барона сыграл даже не «Алмазную», а «Звездную величальную», какой, вообще-то, приветствуют только коронованных особ, – Дахор Четвертый, наступив на горло неуместной сейчас гордыне, жаждал загладить конфуз любой разумной ценой...

Загладил. Отношения наладились и вскоре потеплели, к нешуточной выгоде как купцов обоих королевств, так и военных моряков – флоты Арелата и Бадахара получили по половинке удобных портов на землях друг друга. Но это было потом, а пока следовало незамедлительно решить участь виновника небывалого скандала...

Восседай на арелатском троне Магомбер либо Тарис Третий, барон не отделался бы вечным заточением в подземной темнице – в тот же день, не успев протрезветь, был бы при большом стечении народа разлучен с повинной головой. Однако Дахор Четвертый был вспыльчив, но отходчив. Прием посланника и последовавший за этим пир затянулись надолго, и король смягчился. Не то что

голову не отрубил и в темницу не заточил, но даже не лишил ни дворянства, ни орденов, хотя все это мог проделать, не нарушая законов. Те же злые языки уточняли: свою роль сыграло и то, что барон сызмальства был пажом своего годовичка, наследного принца Дахора, и отношения меж ними установились самые теплые. Паж не единожды добровольно брал на себя вину за тяжелые проказы принца, за что каждый раз был немилосердно сечен главой пажей. Ходил даже слушок, что оба, войдя в школярские годочки, невинность потеряли в объятиях одной и той же беспутной красавицы маркизы, прозванной при дворе Наставницей Юношества....

Король всего лишь (к разочарованию врагов барона при дворе – у всякого придворного хватает завистников и врагов) лишил барона всех придворных званий и изгнал из дворца навсегда – зная норов короля, это был не минутный порыв ярости, а одно из тех его решений, что пересмотру и отмене не подвергнутся никогда...

Не зря говорится, что беда никогда не приходит одна... Баронесса (та еще гадючка, частенько изменявшая мужу с молодыми гвардейскими офицерами из числа кабатино¹⁹) никак не хотела лишаться доступа ко двору, а потому быстренько подсуетилась, и один из лейб-лекарей написал убедительную бумагу, которой объявил барона безнадежно скорбным рассудком, упирая на то, что только умалишенный мог такое вытворить. И с помощью прожженного судейского крючкотвора не только законным образом с супругом разошлась, но и оттяпала и столичный особняк, и богатое поместье с десятком кабальных деревень (злые языки уверяли, что две из этих деревень получили в уплату за труды неправедные медик и законник). Правда, она все же проявила некоторое душевное благородство: оставила бывшему супругу двухэтажный домик с садиком в столице и пару сотен золотых в денежном доме. Оба любящих и почтительных сыночка разорвали с батюшкой всякие отношения, опасаясь лишиться и доступа ко двору, и богатых невест...

Подобно многим и многим, выброшенный на обочину жизни горемыка принялся старательно топить горе-злосчастье в вине,

совершенно забыв, что оно плавает как рыба. Одно время его с оглядочкой навещал кое-кто из прежних друзей, потом и они заглядывать перестали, зато, как это часто случается, нахлынули случайные знакомцы из таверны и винных лавок – спившиеся актеришки, выгнанные за пьянство отовсюду музыканты, несо-стоявшиеся виршеплеты и сочинители музыки и тому подобная публика, обосновавшаяся в доме, как в своем. У барона имелся талант сочинителя музыки и изящного махальщика, а вот твердости характера и воли к борьбе с жизненными невзгодами не нашлось. Службу он найти не пытался совершенно, сочинение музыки забросил, упиваясь своим горем почище, чем вином. Сломался, одним словом. А безденежные прихлебатели дневали и ночевали в его доме, растаскивая все мало-мальски ценное...

На третий месяц такой жизни стало совсем худо: золотые из обережного дома кончились, вокруг замаячили ростовщики, прицеливавшиеся к добротному дому в хорошем месте, слуги разбежались, не получая жалованья, а доходов не было даже медного гроша, так что пришлось распродавать ту серебряную посуду, занавеси и мебеля, которые не успели растащить прихлебатели, но было угого немного. И кончить бы барону Вшивым Бугром, куда порой попадали и люди познатнее, но тут нежданно-негаданно объявилась Удача в лице Мастера Барадаша с улицы Серебряного Волка.

Примечательный был человек: всего-то десятью годочками старше Тарика, но на ногах стоял крепко. Пошел даже дальше отца-Часовщика: закончил Механериум³¹ (куда простолюдину попасть непросто), стал работать в большой мастерской, изготовлявшей паровые котлы для пироскафов, и к тому времени командовал уже двумя десятками мастеровых на Анжинерской должности. Очень он любил музыку, знался немного и в высокой, сам неплохо играл на гитарионе. И потому, став самым молодым из Старшин улицы, принял присмотр за Плясовой. Водил знакомство и с музыкантами – работящими, не спившимися.

'' Механериум – учебное заведение рангом чуточку ниже института, выпускающее, как мы бы сказали, квалифицированных техников.

Плясовая тогда переживала не лучшие времена: двух музыкантов пришлось прогнать за чрезмерное увлечение вином, трое пришли в дряхлость и отправились на старческую денежку, а самое печальное – многолетний изящный махальщик сослепу попал под габару, сломал руку так, что вернуться к прежнему занятию не мог, и равноценной замены ему подыскать не удавалось...

Самое удивительное – иногда на пирушки в доме барона попадали и люди вполне приличные, благополучные. Вот так однажды пришли трое бывших музыкантов барона и привели с собой Барада-ша, кое-что уже слышавшего о таланте, который попал в печальные жизненные обстоятельства и откровенно катится по наклонной на самое дно...

Осмотревшись, молодой Мастер быстро обдумал не особенно сложный план действий и с присущим ему рвением стал претворять его в жизнь, прикинув, что успех вполне возможен, а при неудаче потерь не будет. Как там все проходило, он не рассказывал, но уже через пару дней уговорил барона продать пришедший в совершеннейший упадок дом и купить оказавшийся выморочным домик на улице Серебряного Волка (благо дом барона был не фамильным особняком и под категорию «родовое гнездо» никак не подходил). Доставшаяся барону разница меж стоимостью обоих домов оказалась не столь уж маленькой.

И ведь все получилось как нельзя лучше! Должно быть, барон, как показали последующие одиннадцать лет, оказался не совсем пропащим и обеими руками ухватился за возможность вернуться к изящным искусствам, пусть и не с прежним блеском. Правда, какое-то время его держали на положении натурального тюремного сидельца: сменяясь через каждые несколько часов, его днем и ночью караулили два тогдашних распорядителя, из дома не выпускали и позволяли лишь не самый большой жбан не самого крепкого пива. Нескольких прихлебателей, неведомыми путями прознавших новое местожительство «двуногого вымени» и нагрянувших в гости, затрещинами вышибли за пределы улицы, пригрозив, что, если еще раз увидят, ноги поломают.

И на улице Серебряного Волка появился новый изящный махальщик, которым она очень скоро стала откровенно гордиться, а то и хвастать: ни у кого больше такого не было не то что в столице – во всем королевстве (да вдобавок с орденами, которые Барадаш сразу же выкупил из заклада). Музыкантов набрали новых – уже под руководством барона, знавшего в этом толк. А сам он прижился.

Вскоре ему подобрали кухарку и служанку из нестарых вдовушек, домовитых и не особенных светочей высокой морали, так что они до сих пор прислуживают хозяину не только днем, к чему улица относится с пониманием: все обставлено крайне политесно, за пределы домика не выходит. Даже то, что у кухарки взял да родился мальчик, шума не произвело – с нестарыми вдовушками такое случается, а то, что барон сына своей прислуги взял на воспитание в своем доме, говорит лишь о благородстве его души (иные в таких случаях оконфузившуюся прислугу за дверь выставляют, сунув лишь малую голику денежки). Недорослю уже семь, изрядный сорванец растет, ничем не уступающий годовичкам из компании Дальперика, крепенький и ухоженный. Барон его даже немного учит грамоте и игре на скрипице, к чему, говорят, у сорванца есть способности...

Конечно, полностью излечиться от чрезмерного винопития барон не смог (вроде помочь в этом могут заклятья белых колдунов и ведунов, но это известно с чужих слов). Однако он ни разочка не сорвал плясок или торжественных дней, когда в шествиях участвовали и Цеха, и улицы со своими музыкальными отрядами. Освободившись же от забот, уходил в загул надолго, к чему относились понятливо и в вину ему не ставили. Тем более что с наступлением зимних холодов пляски прекращались до весеннего тепла, и музыканты уходили играть в теплые плясовые залы, а барон это время отдавал музыке. Высокой музыки больше не сочинял, но создал немало песенок, за которые ему неплохо платили появившиеся в последние годы музыкальные посредники – они нанимали сочинителей писать к ним слова, а потом продавали готовую песенку владельцам таверн п музыкальных домов (понемногу песенки начинали расходиться уже бесплатно, но посредники успевали хорошо заработать).

Ну наконец-то! Распорядители захлопнули ворота и заложили засовы. Несколько особенных копуш, подошедших с двух сторон, грустно постояли и поплелись восвояси – знали, что нипочем их не пустят. Ничего, в следующий раз раньше всех прибегут с первым ударом колокола...

Звуки кошачьих мучений уже несколько минут как смолкли – скрипицы и гитарионы в полном порядке. У перил площадки появился седовласый и осанистый дядюшка Аовент, Старейшина улицы. Воцарилась полнейшая тишина, лица у всех были озарены радостным предвкушением, и нетерпения на них не усматривалось – все знали, что долгих речей не будет. Дядюшка Аовент торжественно провозгласил, не особенно и напрягая голос:

– Почтенные обитатели улицы Серебряного Волка и почтенные гости! Да повстанут ради вашего приятного отдохновения Праздничные Пляски!

Поклонился собравшимся и удалился. Спиной к перилам встал прямой, как его палочка из редкостного заморского дерева «розовый сарандак», барон Лайток – теперь он был безраздельным командиром. Переждав громоподобный треск рукоплесканий, он воздел палочку, и упала тишина. Музыканты, как полагалось, заиграли вступление – «Весеннюю капель», сочиненную бароном во времена его беспечальной королевской службы. Музыка сначала была тихой, особо задушевной, но понемногу обретала больше живости...

Вслед за тем, опять-таки по старому заведенному порядку, заиграли «лагатош». Собравшиеся отхлынули к ограде, оставив изрядное свободное пространство, и к центру деревянного круга очень неспешно – быстрее и не могли – двинулись вставшие со скамеек пары: вовсе уж дряхлые старики и старушки, всегда открывавшие пляски.

Их набралось не более дюжины, на обширном пустом пространстве они казались несколькими кустиками цветов посреди поросшей травой равнины – ну что поделать, Тарик слышал от старших, что порой на «лагатош» выходила одна-единственная пара, а остальные по немощи так и оставались сидеть...

«Лагатош», строго говоря, даже и не пляска. Заключается он в том, что пары шагают по кругу взявшись за руки, выбросив вперед руки со сплетенными пальцами и подбоченившись свободными. Шагов через двадцать, когда ударят литавры, останавливаются, выставляют – не выбрасывают, такие резкие движения им не по силам! – сначала левую, потом правую ногу, а затем движутся дальше. Вот и все. Те, кто моложе (особенно те, кто гораздо моложе), смотрят на это насмешливо – как Тарик, что греха таить, – но насмешку на лица не допускают из уважения к сединам...

После первого круга остались четыре пары, остальные тяжело пошагали к скамейкам с возбужденными, а иные и с грустными лицами – несомненно, ожили воспоминания о молодости. Второй круг прошли три пары, третий одолела только одна – и вернулась к скамейкам под рукоплескания, частью обязательные, а частью искренне горячие...

Наступало время проворных плясунов и плясуний – вовсе не обязательно молодых годами, хватает и пожилых, ни в чем не уступающих юным (ну разве что быстрых плясок они себе позволяют меньше – все же здоровье не то), что уж говорить о годовичках родителей Тарика? Их здесь немало...

Заиграли вступление к «бардебашу» – оно самое длинное, у других плясок не в пример короче, а у иных его почти и нет. Такова уж задорная пляска, единственная требующая довольно долгих приготовлений, прямо-таки военного построения шеренг...

Разбиваются на шеренги: дюжина плясунов стоит в десяти шагах от дюжины плясуний, лицом к лицу, оставляя меж спинами изрядное расстояние. Пока пришедшие вдвоем встанут по парам, пока займут места одиночки, пока к скамейкам отойдут несчастливцы, не вошедшие в дюжины, пока встанут отыскавшие местечко за несколько шеренг, иногда на другом краю площадки, – немало иремени пройдет...

Тарик и Тами, как другие пары, сноровисто встали напротив друг друга. Ритмичные удары бубна, звон колокольцев – и все подбоченились обеими руками, все в предвкушении долгих плясок, медленных и залихватских...

Литавры! Шеренги, радостно встрепенувшись, пришли в движение, двинулись навстречу друг другу. Все выставляли вперед то левое плечо, то правое, останавливались, выделывали ногами всевозможные движения (которые музыканты называют благородным словом «антраша»), наконец сходились, положив друг дружке руки на плечи (этакие радовавшие молодежь мимолетные объятия), стуча каблуками и каблучками, умело выполняли разные фигуры (по-благородному – «пируэты»), а там шеренги расходились на тот же манер, опять сближались, и это длилось долго – все эту пляску любили, всем было весело.

Потом заиграли «фиолу». Пары, обнявшись за талию, этакими змейками, с антраша и пируэтами, проходили от одного края площадки до другого. Все здесь были не новички, и змейки не сталкивались и не перепутывались, хотя из-за иных неуклюжих случались огрехи...

А потом вершинный венец всех плясок – особенно любимый опять-таки молодежью «кободаш». Честно сказать, по скудости фигур он изрядно уступал всем прочим пляскам, но обожали его несказанно. Все заключалось в том, что руки плясунов надолго ложились на талии плясуний, а их ладони – на плечи плясунов, и пары очень долго медленно кружились на месте под особенно томную музыку. Только эта пляска давала возможность для вольностей: на несколько мгновений плясуны прижимали девушек чуть-чуть посильнее, так что ощущали их яблочки грудью, руки иных озорниц так же ненадолго сплетались на шее плясуна, ладони которого порой оказывались самую чуточку пониже талии, там и сям. Конечно, все эти вольности в первую очередь допускали сложившиеся пары – если плясун проделывал такое с девушкой впервые, она могла и возмутиться. А могла и не возмущаться, и это означало

молчаливое согласие на дальнейшее развитие отношений, если они еще не начались, – язык рук, прекрасно всем понятный...

Ежели подходить с беззлобной насмешкой, то это и не пляска вовсе, а этакий законный повод для объятий на глазах у всех, за что «кободаш» особенно и любим, в том числе и теми взрослыми, кто завзято плясал его в молодости, – а разве кто из них его не плясал?

Совсем неподалеку послышался звонкий хлопок, больше всего похожий на звук пощечины, и возникла небольшая сумятица. И тут же, ловко спрыгнув с подставок в половину человеческого роста, туда поспешили три распорядителя, враз усмотревшие со своих мест некое нарушение политеса, требовавшее немедленного вмешательства...

Тарик затоптался на месте (пляска дозволяла), глядя поверх плеча Тами. Ага! Ближайшие несколько пар поступили так же, и в центре внимания оказались двое стоявших неподвижно – Бабрат и красоточка Танаделла. Она прямо-таки пылала гневом, а Бабрат изображал недоуменное равнодушие, будто это и не его левая щека покраснела от оплеухи.

Перекинувшись с ней лишь парой слов, распорядители сомкнулись вокруг Бабрата и повели его к воротам – двое крепко держали за локти, а третий подталкивал в спину. Ну, дело ясное: новожитель Аксамитной непозволительно распустил руки – из-за обычных при «кободаше» вольностей Танка, даром что гордячка, ни за что не заехала бы сопляснику по физии. Девчонка общительная и неглупая, годовичок Тарика, но пока что не торопится завести себе сахарника. За эту честь давно и безуспешно соперничают три Школяра и двое Подмастерьев, порой сходящихся на кулачки от чужих глаз подальше. Никому еще эти стукалки не помогли, но продолжаются – так исстари принято, не нами заведено, не на пас и кончится...

Тарик злорадно ухмыльнулся: теперь Бабрата до скончания века сюда не допустят. Мало того, вслед ему хмуро смотрят Школяр и Подмастерье из пятерки обожателей Деллы – значит,

расскажут остальным трем, и Бабрат, вздумай он нос сунуть на улицу Серебряного Волка, быстренько будет бит не только пятеркой воздыхателей, но и всеми остальными, такие новости быстро разносятся. Оскорблять наших девчонок никому не дозволено, тут вам не Плясовая на Кружевной, куда – все знают! – приносят под полой водку и вино, а девки приходят такие, что нисколечко не протестуют, когда их надолго прижимают к себе, грабастая не за талию, а пониже...

– Ну как тебе у нас? – спросил Тарик, когда они во время короткого перерыва меж плясками отошли к скамейкам.

Мог бы и не спрашивать: Тами разрумянилась, лучилась беззаботным весельем, стала невыносимо очаровательной и бесовски желанной – аж зубы сводило от лютой нежности. Ни одна девчонка прежде такого наплыва чувств не вызывала, как эта сиреневоглазая гаральянка...

– Превосходно, слов нет! Это надолго? – спросила она с надеждой.

– Еще часа на четыре, – обрадовал ее Тарик. – Большие перерывы будут, разносчики всякую вкусноту принесут, даже мороженое. Фонарики зажгут с сумерками...

Глазищи Тами сияли. До того, как сюда прийти, Тарик исходил нетерпением, в сотый раз повторяя про себя ее обещания касаемо сегодняшней ночи, но теперь – вот чудо! – желал, чтобы пляски затянулись до утра: несказанное удовольствие видеть Тами такой, совсем близко ее глаза и губы, витает аромат незнакомых духовитых вод и юного свежего тела...

Литавры! Единственная пляска, когда играют все до одного музыканты, самая лихая и задорная: «тач-тач-тач»!

Плясуны, заложив руки за спину, выкаблучивают ногами вовсе уж отчаянно, а плясуньи вертятся волчком, так что подолы взлетают, обнажая ножки, и это вполне политесно, равно как ухарски присвистывать парням и повизгивать девушкам – только «тач-тач-тач» это не просто допускает, а приветствует. Эх, как молотят

каблуки и каблучки, какое зрелище открывается смятенным взорам Недорослей, как им хочется побыстрее подрасти³²!

Тарик не сводил глаз с Тами, но все же то и дело видел многочисленных знакомых, самых разных соуличников – особенно когда в «фиоле» пересекал Плясовую из конца в конец, и не один раз...

Вот совсем неподалеку старательно виртуозит ногами Титор Долговяз, привычно изображая на лице восторг и упоение, – зарабатывает ключ от шкафа с винами. Мясистая физиономия его супружницы пылает неподдельным азартом, но, когда она крутится волчком, тумбообразные ножищи не вдохновят и самого озабоченного Недоросля...

Вот Зар и Лянка, эти тоже отдаются танцу без малейшего притворства и, судя по переплетающимся взглядам и улыбкам, снова до утра будут проказить по-молодому, будут сидеть за завтраком усталые, но умиротворенные...

Вот худог Гаспер и его красивенькая белокурая служанка Джейми, тоже веселятся непритворно. Предположим, вся улица знает, какова роль Джейми в жизни худога, но все обставлено политесно, и к ним относятся с пониманием, а иные и с легкой завистью – Джейми бесовски хороша, пляшет отлично, носик не задирает, за полгода стала на улице Серебряного Волка своей, а это не каждому новичку удается...

Вот ребята из ватажки Тарика, два других ватажника и их мальчишки, Альфия цветет от радости, Данка в красивом розовом платье со своим Бадишем, по которому так пока и не решено, какое ему место отвести в жизни улицы, пора что-то решать...

Музыканты заиграли неспешное вступление к «паване». Ее обычно, в противоположность всем прочим танцам, пляшут один-единственный раз – из уважения к тем обитателям улицы, что се умеют, хоть их всегда по пальцам пересчитать можно. Заранее можно сказать, кто выйдет в центр опустевшей Плясовой...

^н Ехидное примечание одного из Школяров: «Насмотревшись на стройные ножки, сопляки три дня напролет теребенькать будут».

А вот это уже неожиданность! Прямиком к ним направила молодой человек, одетый как преуспевающий Цеховой Мастер (н пляски никогда не надевают цеховых блях). Вот только наметанном глазу столичного Школяра сразу ясен маскарад...

Остановившись перед Тариком, незнакомец приложил левуь руку к сердцу, а правой описал затейливую фигуру.

– Вы позволите, сударь, пригласить вашу девичеллу?

Все было крайне политесно, лицо у него открытое, ничуть н нахальное, и Тарик вынужден был ответить в тон:

– Разумеется, сударь, передаю ее на время «паваны» в ваш] руки...

Тами бок о бок с неожиданным плясуном направилась в цент Плясовой. Глядя им вслед без всякого раздражения (на политесны плясках всякий может пригласить надлежащим способом tboi спутницу), но с легонькой завистью (из-затого, что сам «павану: не умел), Тарик усмехнулся: потеха порой с этими дворянами, ко в поисках приятных знакомств, переодевшись нижестоящим* приходят на праздники простолюдинов, подобно Чедару Шестом и маркизу Ансельмо... Вид-то убедительный, а вот благородну] походку не скроешь, очень уж она привычна: левая рука словно б: придерживает шпагу, правая отмахивает... И он тут не один тако! Тарик приметил еще двоих – ну, дело житейское, это простолюдин переодетому дворянином и заявившемуся на благородные ра: влечения, при изобличении придется несладко. Хотя изобличена не всегда и случается, а потому иные рискуют, наподобие Финт выдающего себя за отставного морского офицера, – впрочег Фишта рискует гораздо меньшим...

Ну да, заранее известно, кто выйдет плясать «павану». Мастс Барадаш со своей очаровательной черноволосой супругой, выгляд. щей совсем юной, несмотря на двоих детей. Ничего удивительног Цех Мастеров паровых машин совсем молод, по сравнению с др; гими – сущий младенчик рядом со стариками. Но изготавлива< он самые сложные на свете вещи, там трудятся и дворяне. К Це] с момента его создания крепко благоволил Дахор Четвертый (ь

знавший, что именно паровая машина погубит его со всей фамилией), а новый король Ромерик, ходят такие разговоры среди знающих людей, собирается вскоре превратить Цех в особое сословие, поставив его ниже дворян, но выше купцов, денежных и почтенных собраний. А пока что Мастера этого Цеха – единственные, кого стали приглашать на благородные развлечения, в том числе и пляски, так что они и их супружницы умеют «павану»...

Худог Гаспер с Джейми, понятно. Худог – урожденный дворянин, гак что давно выучил Джейми и берет ее на благородные пляски (в иных случаях дворянам разрешено приводить простолюдинок, чем вовсю пользуется Марлинетта и потом хвастает этим перед подругами).

Вот и она, легка на помине, с молодым приглядным дворянином – единственным здесь незамаскированным, с двумя перьями на шляпе. Это уже третий раз Марлинетта приводит («притаскивает» – фыркают недоброжелательницы и завистницы) очередного друга – ради хвастовства, понятное дело. Ишь, пыжится, заразка, быстрые победительные взгляды разбрасывает по сторонам...

Пожилой лекарь Тапротель с супружницей: он, как и барон, знавал лучшие времена, хоть и не дворянин. Много лет был домашним лекарем влиятельного министра, посещал благородные развлечения нередко. Вот только девять лет назад министр проиграл какую-то серьезнейшую придворную интригу так неудачно, что был не отставлен и не сослан, а казнен по обвинению в заговоре (очень может быть, говорил, понизив голос, худог Гаспер, и облыжному, но даже если это так и было, особо сочувствовать бедняге не следует – он сам в свое время, оказавшись в числе победителей, своего предшественника отправил на плаху, так уж у людей его полета заведено). 11осле чего, как нередко случается, от приближенных лиц казненного все шарахнулись как от зачумленных, перед ними захлопнулись все двери, и почти год Тапротель, как выражаются простолюдины, бедолажничал. Но потом, так уж счастливо обернулось, стал официальным лекарем улицы Серебряного Волка – должность не особенно хлопотная, но денежная. Серьезные хвори и калеченья

здесь редки, но, коли уж они случаются, всегда под рукой знающий искусный лекарь. К тому же хватает легких поранений (главным образом у малолетних шалунов и перебравших лишку взрослых) и мелких хворей, и Тапротель прилежно помогает. Да и старики требуют лекарского присмотра.

Далеко не каждая улица Зеленой Околицы может похвастать своим лекарем, но улица Серебряного Волка всегда стремилась в чем возможно восторжествовать над другими – без лишней суеты, но используя любой удобный случай. Как нельзя кстати оказались барон Лайток и лекарь Тапротель, да и к худогу Гасперу отношение самое доброе, пусть в его появлении здесь никаких заслуг улицы и нет, – редко где вы встретите худога-дворянина, поселившегося среди незнатных людей добровольно, причем, что немаловажно, вполне благополучного, не попадавшего в жизненные хлопоты, не бедолажничавшего...

На лицах иных девчонок-годовичков и молодых Приказчиц Тарик усмотрел легкую грусть и сразу догадался о причинах. Умелые плясуньи, они своими усилиями разучили «павану», но тут же оказалось, что применить это умение негде: здесь соплясников на «павану» не найдешь, а если и появляются умельцы вроде пригласившего Тами переодетого Мастером дворянина – откуда им знать, кого приглашать? Не могут же умелицы вешать на шею список плясок, которыми владеют... В залы благородных развлечений в одиночку им доступа нет. Конечно, многие молодые дворяне охотно проведут, но с далеко идущими нехитрыми намерениями. Бывали случаи, когда находились рисковые озорницы, после плясок ухитрявшиеся тихонько ускользнуть, оставив с носом благородного спутника, но затея это опасная...

Постой-ка, брат! О чем это ты сейчас подумал? Вернись мыслями назад. «Откуда им знать, кого приглашать?» В самом деле – откуда?.. И тут же любопытная мысль, пришедшая Тарику неожиданно в голову, упорхнула, как вспугнутый воробейчик...