Текст книги "Чекист"

Автор книги: Альберт Цессарский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 20 страниц)

Чекист

ОТ АВТОРА

В мае 1942 года я впервые несмело постучался в дверь кабинета Дмитрия Николаевича Медведева. Теплый, чуть хрипловатый голос произнес: «Войдите!» Посреди комнаты меня встретил высокий, стройный, празднично-подтянутый человек в военной форме. На его груди поблескивал орден Ленина.

Слегка запрокинув голову, он весело и испытывающе разглядывал меня. «Итак, вы хотите стать нашим партизанским врачом?» Он изучал меня.

А я с интересом и волнением смотрел на моего будущего командира. Кто он такой? Какой жизненный путь привел его сюда в эти тяжелейшие для нашей Родины дни? Не раз эти вопросы снова и снова вставали передо мной и потом, в глубоком тылу врага, когда в обстоятельствах смертельной опасности, в долгие месяцы трудной, кропотливой работы по разведке командир поражал нас своей выдержкой, храбростью и высокой человечностью.

Не раз и после войны расспрашивал я его о детстве, юности, о прошлом. Но сегодняшние дела каждый раз откладывали этот разговор. А в 1954 году Дмитрия Николаевича Медведева не стало.

Я обратился к архивам, к его родным и близким, друзьям и товарищам, побывал в местах, где он жил и работал.

Консультантом этой повести стал участник многих из описанных здесь событий – Александр Александрович Лукин, ближайший друг и товарищ Медведева по чекистской работе, в годы Отечественной войны его заместитель по разведке в партизанском отряде.

В этой книге только вехи большого пути человека, чье поколение строило и защищало наше государство в годы становления, было в первых рядах в час тяжелых военных испытаний, – поколение наших отцов, наших учителей, наших командиров. Пусть же лучшие традиции их жизненного опыта станут достоянием воспитанной ими смены, пусть будущие поколения не забывают тех, кто все помыслы, все силы, самую жизнь отдавал ради утверждения на земле самого справедливого жизненного строя – коммунизма.

Часть первая

ЗАГОВОР

Дождавшись полночи, Митя осторожно, стараясь не разбудить брата, выбрался из-под одеяла.

Леша, как всегда, спал чутко и тотчас заворочался, заскрипел кроватью, невнятно забормотал. Митя замер, стоя в одной рубашке, дрожа от холода и тревоги, что проснется отец, сердито окликнет и потом пойдет шлепать по коридору, проверяя, все ли спокойно дома. Тогда уже не уйти.

Обошлось. Леша повернулся к стене и снова засопел. В соседней комнате похрапывал отец, как всегда, ворочалась и вздыхала во сне мать. За тонкими перегородками слышалось спокойное дыхание сестер.

Митя вышел в коридор, пробрался мимо младшей сестренки, раскинувшейся на сундуке, взобрался по лестнице на чердак. Здесь в углу за кадкой лежала старая одежда, которую братья хранили для ночных вылазок. Он быстро оделся и выполз через чердачное окно на крышу.

Холодный ветер дул от реки. Широкая Брянская улица со стынущими лужами белела в лунном свете, будто покрытая снегом. В одноэтажных деревянных домиках ни огонька. Пустынно. Только на балконе пожарной каланчи, торчавшей среди улицы у самого Митиного дома, поскрипывали доски под ногами дозорного.

Митя мягко спрыгнул на крышу сарая, оттуда – на землю, присел. Два полицейских стражника медленно шли мимо, сутулясь и пряча подбородки в поднятые воротники шинелей.

Он перелез через палисадник в переулок, пригибаясь, побежал к железнодорожной линии, туда, где в полнеба отсвечивало колеблющееся оранжевое зарево. И, завернув за угол, остановился очарованный. Вокруг здания станции горели костры. Неровное пламя заливало багровым светом платформу и высокий позолоченный деревянный павильон. Человеческие фигурки суетились на платформе. Гулко и дробно стучали молотки. Кто-то надсадно и часто кричал непонятное слово: «Кось! Кось! Кось!» Визжали блоки, на которых поднимали на крышу павильона большой резной вензель; по его завиткам перебегали рубиновые огоньки отблесков. От станции к павильону вереницей шли люди, согнувшиеся под огромными темно-красными тюками. Они поднимались на платформу и исчезали в черном отверстии входа. И все это походило на сказку.

– Кто такой? А ну постой! – Из тени дерева к Мите шагнул низкорослый солдат с винтовкой.

Сказка пропала. Митя метнулся в сторону.

– Стой, стрелять буду! Чего шляешь ночью? Чего надо? – испуганно голосил солдат, торопливо щелкая затвором.

Скрываясь в тени придорожных построек, Митя мчался вдоль линии.

По шпалам, помахивая фонарем, прошел обходчик. Митя переждал и затем стремительно перебежал через полотно.

Когда он остановился у тесового забора Сада трезвости, сердце его отчаянно колотилось, ноги дрожали, и прошла добрая минута, пока он успокоился и осмотрелся. Встречу ему назначили здесь. Сквозь щели в заборе было видно, как в глубине сада ярко светились высокие венецианские окна Клуба инженеров. За кремовыми занавесями сновали силуэты, то увеличиваясь и расплываясь, то уменьшаясь. На широком, с чугунной оградой крыльце темнела группа людей, оттуда доносился неясный говор. Острый, влажный запах молодой зелени тянул из сада.

Клуб инженеров подарила заводу княгиня Тенишева. Отец Мити, как уважаемый обер-мастер сталелитейной мастерской, несколько раз бывал в нем. Он рассказывал, что там прямо из пола до самого стеклянного потолка поднимаются невиданные вечнозеленые растения. В центре зала бьет фонтан. У стен в аквариумах плавают золотые рыбки.

Летними вечерами веселый смех и звуки рояля неслись из открытых окон этого дворца. И Митя, когда случалось проходить мимо к дощатому сараю кинематографа, из самолюбия всегда ускорял шаги и смотрел в другую сторону. Но ему так хотелось побывать внутри хоть раз!..

– Митя! Митя! Оглох, что ли?

В саду, прижавшись к дереву, стоял его прежний приятель по уличным дракам Саша Виноградов. Они вместе учились в начальной школе. Но потом Митя поступил в гимназию, а Саша – в техническое училище.

– И ты здесь! – обрадовался Митя.

– Чшш! Ложись! – прошептал Саша и бросился наземь.

Митя присел. Дотянувшись до ограды, Саша заговорил ему в самое ухо:

– Наши там дальше, на пустыре. Передай им, в клубе и в саду полно городовых. Пусть идут к школе, я здесь посторожу.

Стараясь не шуметь, Митя побежал по дорожке вокруг сада.

Из низкого кустарника, росшего по краю пустыря, поднялась высокая сутулая фигура Петра.

– Пришел! А они говорили, проспишь, – хрипло сказал Петр и вдруг залился смехом, икая и давясь, словно отпустил уморительную шутку.

Митя не ответил. Он заранее решил быть сдержанным, чтоб показать, что не мальчишка.

К ним подошли человек пять – по виду заводские ребята.

Митя передал Сашины слова.

– Неудача! – весело сказал Петр, точно он именно этого ожидал и это очень хорошо. – Пошли к школе.

Обойдя сад, они свернули на узкую улочку Бежицкой окраины, повернули направо, потом налево. Петр в своей короткой гимназической куртке широко шагал впереди, нелепо, не в шаг размахивая длинными руками.

У низкого деревянного здания школы Петр остановился.

– Спрячьтесь в тень, сейчас приду, – и скрылся во дворе.

Митя слышал, как Петр постучал, как скрипнула дверь. Женский голос сказал что-то, и дверь захлопнулась. Заводские ребята, держась кучкой в стороне, искоса поглядывали на Митю, тихо переговаривались. Прислонившись к стене, Митя с видом полнейшей незаинтересованности смотрел себе под ноги и мучился от уязвленного самолюбия. Но вот от группы заводских отделилась щуплая фигурка в большом, сидящем на ушах картузе и приблизилась к Мите. И только теперь он разглядел, что это брат Таи, Тимоша, подручный в сталелитейной мастерской.

Отец его, Иван Сергеевич Простов, работал помощником у Митиного отца. Однажды, месяца три назад, на заводе что-то не поладилось с литьем, и отец послал Митю срочно вызвать Ивана Сергеевича в мастерскую. В крошечном домике Простовых на Мценской улице он и увидел тоненькую девушку с удивленными синими глазами. А так как для Мити то была пора, когда он терзался вопросом о смысле жизни, приходил в отчаяние от неизбежности смерти, пытался понять бесконечность и пугался бездонного ночного неба, когда он презирал женщин и испытывал к ним первое смутное влечение, короче, так как Мите недавно исполнилось шестнадцать лет, – он стал писать стихи, стихи о синеглазой Тае. С тех пор, куда бы он ни шел, всегда самой короткой оказывалась дорога через Мценскую улицу. И частенько над забором, засаженным густым колючим шиповником, показывалось некрасивое, просвечивающее синевой, худое лицо Тимоши, и два широко раскрытых глаза с любопытством следили за Митей. Кроме глаз, ничего общего с сестрой у Тимоши не было. Завидев его, Митя обычно прибавлял шаг и отворачивался. Ему казалось, что Тимоша, хоть и младше на год, все отлично понимает и посмеивается над ним.

Поэтому сейчас, когда Тимоша выступил вперед, Митя насторожился, ожидая каверзы, готовясь к отпору. Тимоша уставился на него темными впадинами глаз и неожиданно, тихо, с каким-то сдержанным страданием сказал:

– Митя, а Митя, давай дружить. Хочешь?

Это прозвучало так жалобно, что Митя порывисто пожал ему руку.

– Давай, Тимоша!

Подошли остальные ребята. Кто-то шепотом стал рассказывать, что по заводу теперь целые дни шныряют шпики, а вчера рабочие избили мастера за доносы. Митя жадно слушал. Он еще ни разу не бывал на заводе, и отец почти никогда ничего не рассказывал. Приятно, что ребята не таятся. Когда Петр вернулся, Митя чувствовал себя уже легко и просто.

Петр легонько потянул его за рукав, сказал улыбаясь:

– Сегодня тебе будет первое задание. Не сдрейфишь?

– Сделаю! – жарко ответил Митя.

Петр вынул из-за пазухи пачку листовок.

– Товарищи! Царь приезжает послезавтра. Все готовятся. И мы со всеми. Ясно?

Заводские привычно быстро прятали листовки кто в сапог, кто под рубаху, молча, по-деловому кивали и расходились в разные стороны.

Оставшись вдвоем с Митей, Петр не сразу дал ему листовки.

– Ну, Митя, главное – осторожность. Дома спрячь так, чтоб никакая собака не нашла. А завтра ночью разбросай по дворам на Церковной и Брянской. Не напорись на полицию. Напорешься – постарайся выбросить. Не удастся – скажи, нашел на улице, несешь сдавать в часть. Никого и ничего ты не знаешь. Пугать будут. Может, стукнут разик. Вытерпишь?

В эту минуту Мите даже хотелось, чтоб его схватили, пытали. Он доказал бы ребятам, что не напрасно они приняли его. Пряча на груди холодные чуть влажные листки, он с увлечением говорил:

– Слушай, Петя, надо что-нибудь особенное сделать! Придумать бы такое... Хочешь, я на вокзале красный флаг вывешу?

Лицо Петра сразу стало хмурым.

– Игрушки!.. Мы готовим подарок посерьезнее.

И вдруг, с силой схватив Митю за руки, стиснув зубы, с искаженным от ненависти лицом Петр прошептал:

– Мы убьем его послезавтра. Слышишь, убьем!

Горячая волна ударила Мите в грудь, в голову. Убить царя! Значит, Фиеско, декабристы, Каракозов – это не только прошлое, это живет и сейчас, рядом, в таких, как Петр... Мите захотелось обнять и расцеловать его.

– Здо́рово! Здо́рово, Петя!.. И ты сможешь сам? Своей рукой?

– Если б мне только доверили! – воскликнул Петр. – Четыре года назад они повесили моего отца. Мы писали прошение на помилование. Он сам, своей рукой подписал: «Отклонить». Ты думаешь, дрогнула у него рука? И у меня не дрогнет.

– Как же вы это сделаете?

Петр не ответил. Поджав губы, задумался. Ястребиный профиль его остро рисовался в лунном свете. Митя с уважением смотрел на него, не решаясь прервать молчание. Наконец, стряхнув оцепенение, Петр вздохнул, с глубоким убеждением произнес:

– Этим выстрелом начнется эпоха свободы, Митя!

И, не прощаясь, пошел прочь, ссутулившись и смешно болтая руками.

* * *

В начале марта 1915 года директору Бежицкого паровозостроительного завода Глуховцеву из Петрограда сообщили о предстоящем высочайшем посещении завода. Правление акционерного общества стремилось получить крупный заказ на артиллерийские снаряды, и Глуховцев сразу оценил значение приезда царя. Предвкушая огромные барыши, правление ассигновало на организацию встречи четыреста тысяч рублей.

Однако директора тревожило настроение рабочих. Дороговизна росла с каждым днем. В заводских лавках, пользуясь случаем, продавали заплесневелую, слежавшуюся муку, которую австрийские военнопленные на заднем дворе дробили молотками. Заработки падали. Свои люди доносили, что рабочие поговаривают о забастовке.

Малейшее волнение рабочих в присутствии государя могло подорвать его доверие к Обществу и сорвать заказ.

И Глуховцев вызвал из Брянска уездного жандармского ротмистра. Вечером 10 марта он принял его у себя дома.

Старый для своего чина, в потертом мундире, ротмистр чувствовал себя неловко в роскошном директорском кабинете. Плотный, представительный Глуховцев, чье холеное лицо выражало как будто одни только высокие, духовные интересы, встретил жандарма с холодной вежливостью и тщательно скрываемым презрением. Глядя в окно и пощипывая аккуратно подстриженные усики, он не спеша начал:

– Я просил вас приехать, господин ротмистр, чтобы... Простите, как вас по имени-отчеству?

– Жаврида, – вдруг осипнув, сказал ротмистр и мучительно покраснел, стыдясь и своей фамилии и того, что не посмел назвать имя и отчество.

Глуховцев, нарочито не замечая неловкости, ровно продолжал:

– Наша губерния и наш завод удостаиваются высочайшей чести, господин ротмистр. Вот прочтите письмо, полученное мной из столицы, после чего я поясню, зачем позволил себе просить вас приехать.

В кабинете было жарко натоплено, и ротмистр, читая письмо, поминутно вытирал складки дряблой шеи зажатым в кулаке далеко не свежим платком.

Глуховцев смотрел на его мешковатую фигуру, на бабье лицо в капельках пота и думал о том, как плохо подбирают и, очевидно, скудно оплачивают людей, которые охраняют благополучие империи.

Подтолкнув ногой стул, он подсел к ротмистру. Тот осторожно положил письмо, тяжело вздохнул:

– Да, большое событие... Неприятностей не обобраться...

– Несомненно, вы в свое время получите соответствующие указания и распоряжения. Но в таком деле, господин ротмистр, нельзя терять времени. На заводе очень неспокойно. У нас есть преданные рабочие, информирующие руководство завода... Мы передадим их в ваше распоряжение. Вот здесь, – Глуховцев потянулся через стол, вытащил из выдвинутого ящика запечатанный конверт, – здесь списки рабочих, в которых мы не уверены. Видите ли... – Глуховцев положил ногу на ноту, – правление понимает, что вам придется потратить очень много сил, времени. Правление высоко ценит ваш труд... труд, который надлежит компенсировать... Ведь это наше общее дело. Государь император должен ощутить здесь опору отечеству и трону... – И, передавая конверт, заключил: – Мы просим вас проявить больше твердости, избыток твердости.

И хотя Глуховцев вежливо проводил его до выходных дверей, ротмистр все время чувствовал себя лакеем, робко кланялся и, сходя с крыльца, неловко путался ногами. Он знал, что в конверте, кроме списков, лежит еще и чек.

12 марта ротмистр Жаврида совершенно секретно доносил своему губернскому начальству о разговоре с Глуховцевым. Ответа не последовало.

14 марта ротмистр снова просил указаний и снова не получил ответа. Очевидно, начальство сносилось с Петроградом.

А между тем в Бежице то и дело возникали тревожные слухи о стачке, о подготовке манифестации, а с середины марта стали усиленно поговаривать о том, что революционеры решили убить царя.

Многолетний опыт, чутье подсказывали ротмистру, что это не просто болтовня, что подполье готовится действовать. Недаром, после того как два вечера подряд группа рабочих собиралась в квартире социал-демократа врача Фрумкина, на паровозостроительном предъявили требование о повышении заработной платы. И слухи о подготовке покушения... К социал-демократам это не имеет отношения, они против террора, Жаврида прекрасно знает все партийные платформы. Может быть, социалисты-революционеры? Надо бы кой-кого арестовать, допросить. Но без санкции начальства он боится действовать. Ведь малейшую неудачу завистники немедленно свалят на него, он слишком хорошо знает своих товарищей по службе. Он ставит на ноги всю агентуру, а сам запирается в своем кабинете, снова и снова просматривает донесения, показания, циркуляры...

Вот пухлая папка с надписью «Организация социалистов-революционеров». Да, да, они давно мечтают о покушении. Лет пять назад Особый Отдел Департамента полиции, кажется, писал об этом... Жаврида отличный службист, он все помнит. Он лихорадочно листает страницы.

Ага, вот!

«В Департаменте полиции получены сведения, что в некоторых кружках партии социалистов-революционеров оживленно обсуждается вопрос о совершении злодеяния первостепенной важности».

Ну, конечно, они не захотят упустить такой случай!..

«Таким образом представляется оживить угасающий интерес к партии».

Нечего сказать, славный способ привлечения в партию! И Жаврида составляет длиннейшие списки тех, кто связан с этой организацией.

Но опасность может грозить и с другой стороны. Жаврида достает другую папку. «Организация анархистов». И снова листает и пишет, листает, листает... Вот палец его задерживается на донесении от 18 декабря 1911 года. Тогда в Бежице вновь ненадолго появилась известная анархистка Кудрявцева, член летучего отряда боевой организации партии. Мать ее до сих пор живет в Бежице... Жаврида задумывается. Ведь известно, что Кудрявцева была связной у анархистов. За последнее время как назло агентура среди анархистов провалилась, сведений почти нет. Вот только почему ее мать часто посещает местную учительницу? Жаврида вспоминает, что учительница недавно получила несколько писем от секретаря Каменец-Подольской земской управы. А в Каменец-Подольске у анархистов сильная организация, еще в 1910 году они переписывались с бежицкими единомышленниками... Жаврида читает копии, снятые с писем секретаря управы. Все бытовые дела: цены на продукты, просьба прислать яблок. Возможно, шифровка. Голова трещит от массы имен, дат, предположений.

Жаврида мечется по уезду, он похудел, появилась одышка. Больше всего тревожит, что, по сведениям агентуры, именно те, кто находится на подозрении, сейчас ведут себя безупречно. В этом есть что-то угрожающее.

По ночам ему мерещатся кошмары: взрыв царского поезда, пожары, бомбы. Пересохшими губами он шепчет молитвы.

– Господи, да минет меня чаша сия!

24 марта наконец из Орла приходит письмо:

«П о м о щ н и к у  м о е м у  р о т м и с т р у  Ж а в р и д е.

Совершенно секретно.

Спешно.

Вследствие представлений Ваших от 12 и 14 сего марта за №№ 1109 и 1110, предписываю представить мне список (в 2-х экземплярах) неблагонадежных лиц, проживающих в м. Бежице, отметив тех из них, кои, на время Высочайшего пребывания в Бежице, должны быть подвергнуты временному задержанию.

За неблагонадежными лицами, проживающими в Бежице, установите негласное наблюдение.

Генерал-майор Куроедов».

– Только бы не упустить! Господи, только бы не упустить! – шепчет Жаврида ночью и осторожно крестится под одеялом, стараясь не разбудить жену.

* * *

В первых числах апреля в Брянск из Петрограда приехал жандармский полковник Спиридович. Рыжеватый высокий блондин, внешне очень похожий на своего знаменитого родственника, начальника тайной охраны царя, он заставлял Жавриду целыми часами читать ему вслух характеристики рабочих, выделенных администрацией завода для участия во встрече. Вытянув длинные журавлиные ноги, сонно уставив в потолок водянистые глаза, полковник время от времени гнусавил:

– Этого поближе к высочайшей особе... Этого назад...

Дома, предназначенные для «случайных» посещений царя, полковник пожелал осмотреть лично.

И вот тогда-то, 4 апреля, на стене одного из домов он увидел листовку, посвященную приезду царя, подписанную анархистами...

Именно в тот день гимназист старшеклассник Петр в первый раз оказал Мите доверие. Он дождался его у входа в гимназию. Здороваясь, сунул в руку сложенный лист бумаги, буркнул:

– Прочти, не попадись, – и прошел вперед.

Митя спрятал лист в книгу. Пока шел урок истории, он почти ничего не слышал. Его неодолимо тянуло заглянуть в этот клочок бумаги.

Учитель, увлеченный своим предметом, толстый, краснощекий и лысый, шариком катался по классу и вибрирующим тенорком вещал о величии семьи Романовых.

Митя не вытерпел. Не вынимая листка из книги, он расправил его и тайком стал читать.

На тонкой писчей бумаге было выведено фиолетовыми печатными буквами:

«Умереть в борьбе, но не жить рабом».

Эти слова обожгли его. Первая нелегальная прокламация! Он сразу забыл обо всем: о классе, о доме. Чудесный мир открылся ему в немногих словах. Бороться за свободу! За братство! В ту секунду он уже твердо знал, что только ради этого будет он жить, только ради этого стоит жить! Он читал не отрываясь, зажимая ладонями уши.

«Товарищи, присмотритесь, что происходит вокруг вас!..»

– Сегодня русское воинство, продолжая великие традиции предков, – жужжал о своем учитель, – под десницей обожаемого монарха несет славу русского оружия по полям Европы!..

«Узурпатор Николай, разъезжая по городам и заводам России, прилагает все усилия примирить с собой трудящиеся массы рабочих. Администрация Брянского завода, готовясь к встрече кровавого Николая, затрачивает сотни тысяч на устройство торжества, к которому администрация под руководством негодяя Глуховцева подготавливает рабочих призывами к образцовому порядку».

– Да, господа, – заливался учитель, – наша любовь к царю – это общенародное, историческое чувство, которое родилось с нашим государством и никогда не умрет!

«Долой тиранов.

Да здравствует братство народов.

Да здравствует анархический коммунизм».

Митя не задумывался над отдельными словами. Он даже не обратил внимания на странное сочетание противоречащих друг другу слов «анархический коммунизм». Люди, писавшие это, борются против царя, за свободу? Он с ними. Он вступает в борьбу!

Вот почему через две недели после этого Митя оказался ночью на пустыре за Клубом инженеров.

А полковник Спиридович, прочитав прокламацию анархистов, скривил тонкие губы:

– Ротмистр Жаврида, вы ответите головой за малейшую неприятность. Какие меры будут приняты?

– Я сделаю все! – испуганно сказал ротмистр.

– Вы говорили о складе оружия анархистов в усадьбе Тенишевых...

– С этой же ночи там будет установлено наблюдение!

Спиридович краешком глаза глянул на ротмистра, лицо которого выражало отчаяние, злобу, готовность, чуть кивнул:

– Действуйте, ротмистр, вам воздастся сторицей.