Текст книги "Чекист"
Автор книги: Альберт Цессарский
Жанр:
Прочие приключения
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 20 страниц)
Да, все это вполне правдоподобно. Осталось выяснить, для кого предназначалась взрывчатка в Москве? И тут Александр вспомнил Митин рассказ: Цеховский и анархист Петр встречались в одной московской квартире на Арбате, где гостила у тетки Тая. Анархисты! Если взрывчатка отправлена за несколько дней до 25 сентября, то вполне возможно, что брошенная в Леонтьевском переулке бомба начинена ею. И, наконец, случайно ли все эти события совпали с наступлением Деникина и Юденича?
Дальше медлить было нельзя.
Медведев телеграфировал Дзержинскому, добился разрешения Военно-революционного Совета на обыск в монастыре в Белых берегах. Отец Афанасий был застигнут в обществе трех деникинских офицеров, из которых один сперва пытался изъясняться по-русски, но после двух – трех неудачных попыток вытащил документ со львом и заговорил на чистейшем английском языке. В келье отца Афанасия было найдено пятнадцать новеньких, свежесмазанных винтовок. Пять деникинских офицеров отдыхали в монастырской гостинице. Они отстреливались и были перебиты, за исключением одного. Выскочив в окно, тот исчез, просто растворился. Говорили, что это был граф, крупнейший местный помещик. Арестованных везли в Москву в соседнем вагоне.
Какое же место занимал Владислав в этом клубке событий?.. Митя вспомнил один давний вопрос Александра: «Послушай, а эта твоя хрустальная вазочка верует в бога?» Неужели брат и ее подозревает?!
Растормошить Александра было нелегко. Наконец он потянулся, зевнул.
– Не понимаю, как ты можешь сейчас спать! – с раздражением сказал Митя.
– Я очень устал, – кротко ответил Александр.
– Какие показания дал настоятель? Он назвал Таю?
Александр покачал головой.
– Нет, ее он не назвал.
– Почему же ты когда-то спросил?..
Александр пожал плечами.
– Перед мятежом ее заметили в Свенском монастыре.
– Ну и что?
– Ты же сам объяснил мне, что делать ей там было совершенно нечего.
Митя долго молчал. Потом с трудом произнес:
– Ужасно, Шура. Неужели она... столько лет...
Александр положил руку ему на колено.
– Она могла ничего не знать. Могла быть просто слепым орудием...
– Как я! – горько усмехнулся Митя. – Ведь это я просил тебя взять на работу Цеховского.
– Все мы еще слишком доверчивы. Он привез рекомендательное письмо из ВЧК...
– Цеховский арестован?
Александр устало прикрыл глаза.
– Ты думаешь, так это просто. Он был не один. Через кого-то он передавал сведения... Нужно раскрыть всех. За ним следят.
Они опять помолчали. И снова Митя заговорил:
– Разве может быть что-нибудь страшнее, Шура, чем перестать верить в человека!.. Когда дружба, понимание, родство души – все человеческое, что казалось вечным, твердым, как... как камень, вдруг оказывается самым непрочным, самым...
У него прервался голос.
– Да, это тяжело, – отозвался Александр.
– Как бы я хотел, Шура, чтоб завтра Петра не оказалось среди этой банды! – воскликнул Митя.
Александр, не ответив, снова лег, захрапел. А Митя до утра просидел, прижавшись щекой к стенке вагона.
* * *
Вцепившись в мокрое, скользкое крыло дрожек, Митя едва успевал замечать окружающее – пустынные улицы ранней Москвы, длинные черные очереди, неподвижными тысяченожками прилепившиеся к домам, и огромные плакаты в кровоподтеках красок: могучие рабочие с десятипудовыми молотами, красноармейцы в остроконечных шапках, оскаленные клыки Колчака, Деникина, Юденича...
У подъезда многоэтажного темно-оливкового здания Митя ждал, пока Александр получит пропуска. Дождь прекратился. Стало светло. У тротуара понуро дремала худая кляча, вися в оглоблях дрожек. Из подвала под облезлой вывеской выполз заспанный мужчина в сапогах и поддевке, с ведром. Зевая, он медленно пересек площадь, и выплеснул рыжие помои в сухую чашу чугунного фонтана.
В рассветную тишину впечатался дробный стук подошв. Молчаливая, плотная группа людей в гражданском с винтовками за плечами шла по мостовой.
И вдруг с Софийки выкатилась целая толпа девчат в разноцветных косынках и понеслась вниз, перекликаясь. Маляр, подвесив к стремянке ведерце, начал замазывать на стене дома напротив огромные черные буквы «Торговля А. И. Кашкина».
К Мите быстрой, подрагивающей походкой подошел тонконогий старик с длинной полотняной сумкой в руке. Он резко остановился и, неприязненно морщась, спросил:
– За углом дают?
– Что? – не понял Митя.
– Что? – старик вздернул плечи. – Хлеб! Свободу мы уже получили, осталось пустячок получить – хлеб! Хлеб! Хлеб дают за углом?
– Простите, я не знаю, я впервые в Москве...
Старик приблизил колючие серые глазки к Митиному лицу и неожиданно захихикал:
– Солдатик! Воюешь! Опять воюешь! Теперь за что? Вот за этот домик? – он ткнул пальцем в стенку. – Не волнуйся, солдатик, я не буржуй. Я профессор. Я гуманист. И я хочу жрать! А ты – неграмотный солдатик, ты можешь жить духовными порывами! Хххи!.. – и, подрагивая коленками, старик побежал за угол.
Митя еще был полон зноя приволжских степей, он еще слышал прерывистое дыхание товарища, лежащего рядом в цепи, чуял смертельную опасность боя. Но он уже ощущал и ту напряженную, непрерывную дрожь борьбы, которая сотрясала все клеточки рождающегося государства, которая здесь, в тылу, была еще тяжелее и, может быть, еще острее, чем на фронте.
В кабинете Дзержинского из-за ширмы выглядывала спинка железной походной кровати.
Дзержинский стремительно повернулся от окна, обжег коротким взглядом больших темных глаз.
– Наконец! Садитесь!
Он шагнул к ним, заглянул в глаза, спросил:
– Вы не возражаете, если я сейчас при вас допрошу? – Подошел к двери, обратился к кому-то в коридоре: – Пожалуйста, приведите его. – Заходил по комнате.
– Едва терпения хватило вас дождаться! Донесения ваши, товарищ Медведев, оказались очень важными, чрезвычайно важными. А пироксилин найден! Эти мерзавцы собирались взорвать Кремль. Они рассчитали – требовалось шестьдесят пудов. Важно узнать, достали они остальное? Где-то под Москвой у них склад.
В своих мягких охотничьих сапогах он двигался порывисто и удивительно легко и красиво. Глаза его смеялись и страдали. Ни у кого никогда больше Митя не видел таких глаз.
В сопровождении конвойного вошел высокий плотный человек в серой бекеше. Развязно прошел к столу, небрежным движением подвинул стул, опустился, огляделся по сторонам. И увидел Митю. Он весь напрягся, подобрался, полные щеки стала медленно заливать синева.
Митя сразу узнал человека, который вместе с Петром принимал оружие в федерации анархистов, человека, чья серая бекеша мелькала среди солдат во время мятежа брянского гарнизона, того, кто швырнул гранату в Жилина.
Человек в бекеше посмотрел Мите в глаза, устало повернулся к Дзержинскому.
– Да, – сказал он, – я анархист.
Дзержинский, внимательно наблюдавший за ним, кивнул.
– Видите, Лямин, напрасно упорствовали. Где взрывчатка?
– Не знаю.
– Где конспиративная квартира? Где явка?
Лямин беззвучно шевельнул губами, не ответил.
Дзержинский, пристально глядя на него, повторил вопрос.
– Не могу, – еле слышно прошептал Лямин, – я не могу... слово рево... революционера...
– Не смейте! – стукнув ладонью по столу и покраснев, вскричал Дзержинский. – Не смейте пачкать слово «революция»! Вы продали ее трижды. Вы и эсер Черепанов в одном гнездышке с Деникиным, с Юденичем, с Гурко, с кадетами. Вы убиваете из-за угла лучших сыновей революции. Вы стали наемными грабителями и убийцами. И вы смеете произносить это священное слово!
Лямин молчал.
Дзержинский остановился перед ним.
– То, что вы мне сейчас скажете, не изменит вашей судьбы. Я лично буду настаивать на самом строгом приговоре. Но вы хоть на йоту искупите свою вину перед революцией. – И, помолчав, снова, с силой: – Где склад взрывчатки? Где явка? Где конспиративная квартира?
Не шевельнувшись, Лямин сказал неожиданно будничным тоном:
– По Казанской дороге. В Красково. Там все.
Съежившись, уставясь в одну точку, он скороговоркой рассказывал о том, как под Брянском на хуторе у Малалеева прятали оружие и взрывчатку, как везли их в Москву, как на даче в Красково делали бомбы, там же писали и печатали антисоветские листки. Бросили бомбу в зал заседаний в Леонтьевском переулке – рассчитывали, что там Ленин.
Лямин говорил долго, больше часа, назвал много имен. Одного только имени он не упомянул ни разу. Когда он кончил, Митя попросил разрешения задать вопрос:
– Где Петр?
Лямин помедлил, глухо сказал:
– С нами. На даче. В Красково.
Когда его увели, Дзержинский некоторое время молча, задумавшись, сидел за столом, подперев рукой голову. Потом устало поглядел на Медведевых.
– Мы пока больше болтаем о красном терроре. А белый террор действует вовсю. – Глаза его осветились гневом, он опустил руку на стол, сжал кулак. – Все отребье объединилось. Создали где-то в Москве центр, готовят восстание. Ждут Деникина... – Он не смог спокойно усидеть за столом, неукротимая сила вскинула, толкнула снова шагать по комнате. Задержавшись перед Александром, сказал: – Ищите связь с Пилсудским. В Польше идет скрытая мобилизация. Наступление Деникина, нажим Юденича, восстание внутри, убийства большевиков, подготовка в Польше – единый план. Они быстро нашли связи. И Брянск – перекресток всех путей. Очень удобный пункт. Где-то там сидит связной. Есть данные. Поищите!
– Будет сделано, Феликс Эдмундович! – ответил Александр и встал.
Дзержинский протянул руку.
– Спасибо. Этот долго упирался. Увидел вас, понял, что разоблачен.
В коридоре Митя остановил брата.
– Шура, я должен участвовать в операции в Красково.
Александр кивнул.
– Хорошо, я узнаю, кто будет руководить операцией.
* * *
Шли редкой цепью в темноте. Под ногами чавкал болотистый луг. Поднялись на железнодорожный мостик, чтобы перейти речушку, снова спустились на луг. Дача оказалась совсем рядом, у берега. В доме было темно, только одно из занавешенных окон пропускало слабый желтый свет.
Впереди послышался тихий говор: встретились с цепью, подходившей с другой стороны, кольцо замкнулось.
Человек в кожанке, шагавший слева от Мити, передал вполголоса приказ:
– Оружие к бою – вперед!
Митя сжал рукоятку пистолета, спустил предохранитель.
У забора мелькнул тонкий силуэт женщины, послышался взволнованный окрик. Почти тотчас же сухо ударил пистолетный выстрел. Надсадно залились собаки. Где-то далеко, с другой стороны дачи, щелкнул еще выстрел. Затем наступила короткая мертвая тишина. Митя приготовился к тому, что сейчас навстречу ему выйдет Петр, и знал, что сумеет выстрелить. Он успел сделать еще несколько шагов, когда впереди, словно под землей, раздался мощный глухой удар. И затем в течение мгновений перед ним, как во сне, стали непрерывно изменяться очертания дачного дома. Крыша сложилась гармошкой, середина медленно опустилась, потом поднялась, выпятилась верблюжьим горбом, один конец встал торчком, а другой круто упал вниз. В следующее мгновение через провал крыши взметнулся фонтан искр, за ним столб пламени. Митя услышал треск ломающихся балок, визг вырываемых гвоздей, звон стекла. Вскоре все эти звуки покрылись ровным сухим шорохом огня.
Дом сгорел не весь. При бледном предутреннем свете в развороченной комнате Митя увидел Петра. Отброшенный взрывом, он лежал в углу, придавленный рухнувшей балкой. Лицо Петра, землистое, обросшее, страдальчески исказилось, из-за крючковатого носа тускло блестел широко открытый глаз...
Когда чекист в кожанке нагнулся над мертвым Петром, чтобы обыскать, Митя быстро вышел из комнаты.
На другой день, прощаясь с братом на вокзале, Митя сказал ему:
– Ты был прав, Шура. Вернусь из Питера, отвоюю, стану чекистом. Возьмешь?
Александр обнял его и крепко поцеловал.
ЧЕКИСТ
Облегчая Деникину продвижение к Москве, 28 сентября Юденич начал наступление на Петроград. Первые три недели для Юденича были успешными. 20 октября его войска подошли к Пулковским высотам.
3-я Орловская бригада была спешно переброшена на лужский участок Петроградского фронта.
Перерезав в начале октября Варшавскую железную дорогу, противник занял станцию Струги Белые и добился расчленения войск 7-й армии. Над Петроградом нависла смертельная угроза. Не давая Юденичу развить успех, 15-я армия 26 октября перешла в наступление на лужском направлении. 3-й бригаде было назначено освободить Струги Белые.
За несколько дней перед наступлением в штабе бригады появился начальник особого отдела. Он подолгу разговаривал с командиром, комиссаром, ездил в полки. Как-то вечером, зайдя в штабную канцелярию, Митя увидел, что чекист, сидя за столом, спит. Его голова лежала на кипе документов, которые он перед тем просматривал. В комнате больше никого не было. Митя повернулся, чтобы выйти, когда чекист поднял голову. Несколько секунд он смотрел на Митю, не узнавая, потом вспомнил:
– А-а, Медведев! – Он хорошо знал Александра и всегда дружелюбно здоровался с Митей. – М-мда, задремал. – С силой, обеими руками взъерошил свои жесткие полуседые волосы. – Вот видишь, редисок ищу.
– Кого? – переспросил Митя.
– Редисок. Не понимаешь? – он хмуро улыбнулся. – Сами они себя так называют. Снаружи красный, внутри белый – редиска.
– Ну, у нас в бригаде таких нет! – воскликнул Митя. После Мелекесса ему казалось, он может поручиться за каждого.
Чекист насмешливо глянул на него и снова склонился над документами.
– Неужели вы всерьез думаете, что среди нас есть предатель? Или среди тех, кто подписывал вот эти приказы? – волнуясь, заговорил Митя. – Как можно не доверять тому, с кем воюешь рядом!
– А ты думаешь, это легко – не доверять?.. Мы на вашем участке второго шпиона ловим. Бывший офицер Стельмахович оказался немецким агентом. А здесь против нас офицерские роты. Английские винтовки. Разрывные пули. Достаточно одной заранее рассчитанной ошибки в приказе, – он с силой придавил пачку бумаг, – чтобы погубить тысячи бойцов. Открыть Питер! Ты думаешь об этом?
Когда Митя вышел из штаба, все уже казалось ему подозрительным.
...Это было мучительно – смотреть в ясные глаза комбрига и не верить, вслушиваться, вгрызаться в каждое слово.
Он заставлял себя вспоминать сказанное, проверять, обдумывать. Он стал записывать любое приказание комбрига, чтобы потом выяснить, к чему оно привело. Конюка, очевидно, ни о чем не догадывался. Он любил молодого пылкого порученца комиссара, часто беседовал с ним, расспрашивал о настроении бойцов.
Митя все время ощущал в груди тяжелый груз недоверчивости. Все чаще казалось, что слова комбрига фальшивы, что он скрытен, что приказы его неправильны. Тогда этот невысокий человек с непропорционально большой, тяжелой головой, чужестранец по происхождению, казался ему врагом.
Вечером 25 октября Митю вызвали в штаб бригады. Конюка, пожевав своими лошадиными челюстями, объявил:
– Медведев, противник начал перегруппировку. Пусть даже завтра утром мы получим приказ о наступлении, будет уже поздно, если мы позволим белым закрепиться на железной дороге. Нужно сейчас же взять пункт Струги Белые и держать до подхода наших основных сил. Отправляйтесь немедленно на плюсский участок. Вот мой приказ – передайте командиру полка.
Митя взглянул на комиссара. Тот кивнул утвердительно.
Все Митины сомнения ожили с новой силой. Самовольная операция, без разрешения высшего командования! Не готовится ли комбриг погубить один из своих полков? Митя осторожно спросил:
– Мне можно остаться там, принять участие?
Уловив странную нотку в его голосе, Конюка удивленно посмотрел на него, переглянулся с комиссаром.
– Можно, товарищ Медведев.
* * *
Весь день шел жестокий бой. В районе станции сосредоточились офицерские части Булак-Булаховича. Красноармейцы с почерневшими от пыли и ненависти лицами медленно продвигались вперед под сплошным пулеметным огнем. Дважды Митя со всеми поднимался в атаку, и оба раза атака выдыхалась и приходилось возвращаться к своим случайным укрытиям. Когда поднялись в третий раз, когда Митя окончательно решил, что совершилось предательство, пулеметы противника замолчали. Офицеры, залегшие под железнодорожной насыпью, побежали в беспорядке на запад, в сторону Чудского озера. А наперерез им двигались цепи красноармейцев, и впереди всех, размахивая маузером, шагал коренастый человек с большой, тяжелой головой. 15-я армия шла в наступление. Это было 26 октября.
Увидев Митю в штабе, комбриг улыбнулся. С легким сердцем смотрел Митя в его некрасивое, но такое мужественное и открытое лицо.
– Приказ выполнен, товарищ комбриг, пункт Струги Белые...
Неожиданно, впервые за все время, что Митя его знал, комбриг пошутил:
– Были белые, а стали красные, товарищ Медведев! А? Верно? – И залился веселым смехом.
Потом серьезно добавил:
– Распорядитесь, чтобы у въезда в населенный пункт поставили новый указатель – Струги Красные. Теперь уже навсегда Красные.
В эти дни в Петрограде был окончательно раскрыт широко разветвленный военный заговор, возглавляемый бывшим начальником штаба 7-й армии, оборонявшей Петроград, Люндеквистом. А к концу ноября сформированное в подполье временное правительство во главе со статским советником Быковым было арестовано и находилось в Петроградской чека, в доме № 2 на Гороховой улице.
Юденич с остатками своей армии ушел через границу, ушел навсегда.
* * *
В мае 1920 года вернулся Митя в Брянск. Он пришел к брату.
Александр обрадовался ему, обнял и тотчас положил перед ним лист бумаги.
– Пиши заявление.
Митя разорвал лист пополам, на одной половине написал заявление о зачислении на работу в Чека, на другой – о приеме в партию.
Александр улыбнулся.
– Прямо в партию? А кандидатский срок ты прошел?
– Разве я недостаточно еще испытан? – загорячился Митя. – Два фронта за спиной.
– Нет, Митя, исключения для тебя не будет.
Вечером того же дня на заседании Комитета ячейки РКП (большевиков) при Брянской чека было записано в протокол:
г) Заявление тов. Медведева о принятии его в члены ячейки.
Ввиду того, что тов. Медведев не прошел срок кандидатского стажа, заявление отклонить до установленного срока.
Митя стал кандидатом в члены партии. В списке комячейки от 25 мая 1920 года Дмитрий Медведев числится под номером 61.
В должности уполномоченного уездчека он был утвержден через час после возвращения в Брянск.
Одним из первых вопросов, который он задал Александру, было: что с Цеховским? Вторую неделю шла война с панской Польшей, 7 мая поляки заняли Киев.
Александр помрачнел.
– Цеховский скрылся в день моего возвращения от Дзержинского. Упустили мы его...
– А Тая?
– Хрусталочка здесь. Я несколько раз говорил с ней... Она ничего не знает, действительно ничего. Цеховский и ее обманул. Я убежден, что он был серьезной фигурой. Очень хитрый и осторожный...
Митя решил повидать Таю, откровенно поговорить с ней. Но через несколько часов после вступления в должность, даже не заглянув домой, он уже мчался с конным отрядом в Дубровку, где в бывшем монашеском ските стояла банда анархиста Емельянова.
Банд на Брянщине было тогда немало. Они скрывались в лесах, останавливали поезда и обозы, грабили прохожих, жгли села, орудовали даже в городах. Первые полгода чекистской деятельности Мити прошли в непрерывной погоне за бандитами, в стычках, ночных засадах, бешеной скачке по всей губернии, поездках в Полесье, куда бандиты уходили на передышку.
Только осенью, когда закончилась война с Польшей, когда губерния была очищена от банд, Митя разыскал Таю в Бежице.
Она жила одна. Тимоша служил в Красной Армии где-то на юге. Отец ее умер. Тетка до сих пор находилась под следствием, как хозяйка квартиры, где у анархистов была явка.
Тая кормилась шитьем. Когда вошел Митя, она сидела, склонившись над работой. Митя с любопытством разглядывал ее. Похудела. Побледнела. Но все такая же милая... Она обрадовалась ему. Вскочила. Бросилась угощать чаем. Перетирая чашки, все посматривала на него через плечо и улыбалась.
И вот они снова сидят друг против друга. Когда вспоминают прошлое, глаза ее ласково лучатся сквозь ресницы. Когда же он спрашивает о Владиславе, она говорит спокойно:
– Да, да, уехал, неизвестно куда. Простился со мной, сказал, что надолго. Я думала, по службе. Оказывается, нет, по своим делам... Уехал, Митя.
– Какие же у него свои дела, Тая? Неужели ты никогда ничего не замечала, не спрашивала?
– Нет, никогда.
– Но он поручал тебе... что-нибудь? Передать записку, или устно? С кем-либо встретиться? Разыскать кого-нибудь?
– Нет.
– А в монастыре?
Тая с удивлением взглянула на него.
– Вот и брат твой меня спрашивал. Дался вам монастырь! Владислав просил отнести туда какую-то бумажку от Совета, о поставках овощей, кажется... А какое мне дело до этого! Я и не спрашивала.
– Ну, хоть о служебных своих делах он тебе рассказывал?
– Никогда.
– О чем же вы с ним разговаривали? – удивился Митя.
Она потянулась, закинула руки за голову, сказала с тихим смехом:
– О чем? Ни о чем...
И он задает вопрос, который раньше был для него невозможен, а теперь так легко слетает с губ:
– Ты любишь его, Тая?
Она перестает улыбаться и очень серьезно, очень честно говорит:
– Да. Я всегда любила его. Даже в то лето... когда приехала из Москвы одна... и мы гуляли с тобой, уречки...
Он с удивлением отмечает, что может спрашивать ее обо всем.
– За что же ты его любишь?
Она отвечает не сразу. В какой-то полудреме, покачиваясь на стуле, смотрит перед собой, тень улыбки скользит по ее белому личику с тонкими голубыми жилками у подбородка.
– Подумать только, почти шесть лет прошло, как он впервые сюда приехал, к тете погостить... С ним был мрачный усатый человек, который напророчил мне такую счастливую, такую веселую, такую легкую жизнь! А Владик подошел тогда ко мне и сказал: «Все это я тебе дам!» И я поверила. Он мне потом всегда это повторял. Все тяжелые годы, когда кругом голод, грязь, кровь, ужасы и бедность, бедность... Даже в последний раз, прощаясь, он мне опять сказал эти же слова. И я верю ему, Митя! Не знаю, какие у него там дела. Ты и твой брат спрашиваете, не помогала ли я ему. В чем? Не знаю. Может быть, он как-то сумел так сделать, что я невольно ему помогла – вот устроиться в Брянске в Чека... Наверное, я была ему нужна. Может быть, тот усатый, мрачный поляк нарочно хотел меня взбаламутить. Да, да, конечно, я была им нужна. Но какое это имеет значение? Что бы ни было у них на уме, Владик любит меня, одну меня, уж это я знаю твердо. По секрету скажу, я даже уверена, все, что он делает в эти последние годы, он делает ради меня. И вот увидишь, он приедет за мной! Тебе смешно, что я так уверена? Но скажи, разве кто-нибудь другой мог бы так, как он, – все только ради меня? Нет! Даже такой славный парень, как ты, не смог бы! Не обижаешься, Митя?
Вдруг она, озорно глянув на него, воскликнула:
– А знаешь, ведь один раз в жизни, один только разочек я заколебалась между ним и тобой. Он тогда надолго уехал, не писал. И я думала: что если забыл? И увидела тебя. Ты тогда хорош был, Митя! Стройный, красивый, сильный... Однажды мы встретились с тобой у нашего дома. Ты бежал к Тимоше. Какую-то вы там забастовку организовывали. Я хотела удержать тебя, сказать: «Брось все, останься со мной, пойдем на наш бережок». Если б ты остался, я бы пошла за тебя. Скажи, Митя, ты бы остался тогда со мной?
Митя вспомнил ту далекую мимолетную встречу с Хрусталочкой. Вот, оказывается, когда он ее потерял.
– Остался бы? – повторила она, со странной улыбкой глядя на него.
– Нет, – сказал Митя, подумал и снова сказал: – Нет, не остался бы.
Быстрым, деловым шагом шел он от Таи, и на улице ему дышалось легче и свободнее. Он думал о том, что прозрачная Хрусталочка его отрочества видится ему теперь из его далека, окутанного пороховым дымом, овеянного алым знаменем, из чудного, пропитанного потом и кровью далека, – видится теперь такой маленькой и такой ничтожной!..
В один из последних дней декабря партячейка Брянской чека на экстренном заседании утвердила коротенький список – трех коммунистов, добровольно уезжающих на работу в Донбасс. Перед отъездом Митя зашел к брату проститься. Поезд отходил ночью.
Александр сидел за письменным столом, склонившись над стопкой бумаг. Он внимательно читал какой-то документ с черным грифом «Секретно».
– Мне все не дает покоя один вопрос: с кем был связан Цеховский? – проговорил Александр, словно продолжая старый разговор с Митей. – Ты мне рассказывал, что впервые он приехал в Бежицу перед войной с каким-то угрюмым поляком...
Он показал Мите циркуляр Департамента полиции, датированный 26 февраля 1913 года. В нем сообщалось, что в ближайшее время в Россию предполагают прибыть выдающиеся деятели Польской социалистической партии.
– Пилсудский! – воскликнул Митя, прочитав приметы, перечисленные в циркуляре. – Худощавый, длинные усы, воспаленные глаза, угрюмый, одевается небрежно... Может быть, это он, Шура!
– Не знаю... Вряд ли... А впрочем, может быть, – проговорил Александр. – И значит, Цеховский был его агентом... Да, с ним еще предстоит борьба...
– Что это за документы, Шура? Откуда они?
– Помнишь семнадцатый год? – Александр откинулся на спинку стула, он устал. – Горела охранка, и Никифоров вынес пачку уцелевших бумаг. Сегодня я их разыскал. Вот посмотри.
Митя придвинулся к столу. Знакомые с детства имена, события, свидетелем или участником которых он был, оживали перед ним.
Вот директор, учителя, вот Петр, а вот и Басок, и Фокин... И витиеватая подпись ротмистра Жавриды... Он читал, не отрываясь, потом, не выдержав, воскликнул:
– Как мало я знал об этих людях, как смутно понимал события! Шура, если б снова это пережить, я все бы увидел иначе, по-настоящему!
Александр взял его за руку и как-то по-особенному, глубоко заглянув в глаза, сказал:
– Митя, ты уезжаешь, начинаешь самостоятельную жизнь. Теперь ты чекист, на всю жизнь. Так вот запомни. Немало дряни пришлось тебе увидеть. Ты разочаровался в близких тебе людях. Никогда не подходи ко всем с этой меркой. Помнишь, как верил в людей Игнат Фокин? Хороших людей неизмеримо больше. Это они сделали революцию. И пусть ты не сразу разберешься в них – ведь они бывают и обозленными, и грубыми, и несправедливыми, пусть они даже и ошибаются подчас, – верить в них нужно!
Митя понял, как все эти годы пристально и по-братски чутко следил за ним Александр, и крепко пожал ему руку.
– Что еще скажешь мне на дорожку, Шура?
– Еще? – Александр задумчиво перебрал стопку документов. – Еще, пожалуй, вот что... Мы с тобой должны уметь понимать события. Видеть связь между ними. Редко связь эта бывает простой и прямой. Но ведь мы – коммунисты, Митя. У нас есть великий метод оценки. Вспомни свою жизнь, свои поступки, свои стремления. Разве не определялись они событиями, в которых мы с тобой жили, идеями, которые нас питали, людьми, которые нас окружали. А ведь наша работа – это постоянная оценка событий и людей. И здесь ошибиться страшно. У нас с тобой есть печальный опыт ошибок. Но зато мы многому и научились. Вот давай полистаем еще эти страницы, оглянемся на нашу жизнь.
И они вспоминали людей, шедших рядом с ними, и заново оценивали их.
– А Никифоров? – напомнил Митя. – Вот человек, который остался для меня загадкой. Смелый, жестокий, скрытный... И это убийство Жавриды... Кем он был, Шура?
Александр пожал плечами.
– Не знаю. Мы все его недолюбливали.
– А не мог он сам поджечь охранку? – вдруг догадался Митя.
Александр поднял голову, с удивлением посмотрел на брата.
– Мог, Митя, мог!
– Значит, он был провокатором. А мы ничего о нем не знаем! Где он теперь, Шура? Что делает?
– Россия велика... Но он отыщется. Все будет в конце концов явно! – воскликнул Александр, словно провидя, как действительно через четыре года в далекой Сибири будет опознан и наказан провокатор Никифоров.
– А граф, который удрал из монастыря? А меньшевики, эсеры, анархисты?
– А десятки и сотни других! – подхватил Александр. – Что ж, одни поймут, пойдут за нами. Другие будут бороться. У нас-то с тобой, Митя, во всяком случае, впереди не отдых – борьба, борьба...
Они долго листали еще не успевшие тогда пожелтеть страницы, вспоминали, догадывались и находили незримые связи.
Возможно, точно так же тридцать семь лет спустя листал их и автор этих строк, пытаясь оживить крошечные лоскутки уже далекого прошлого.