Текст книги "Чекист"

Автор книги: Альберт Цессарский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 20 страниц)

– Ну, я думал тут... – протянул кто-то.

– Что? Вся комната пулеметами заставлена? – пошутил Медведев.

– Пулеметами не пулеметами, но...

– Ребята, подушка! Глядите!

И тут все заметили, что действительно подушка на кровати лежит слишком высоко – под ней что-то спрятано. Один из комсомольцев с любопытством потянул за угол подушки.

– Осторожно! – выдохнули за его спиной. – Там мина!

Все засмеялись.

Медведев заглянул через плечи ребят.

Под подушкой председателя ВЧК лежали два толстых тома в черных коленкоровых переплетах. Золотая тисненая надпись внушительно сообщала:

«Полный курс двойной итальянской бухгалтерии. В двух частях. Санкт-Петербург».

Так вот почему до двух часов ночи не гас свет в комнате председателя ВЧК! Дзержинский изучал бухгалтерию.

* * *

Весь сентябрь и октябрь в Шахтинском уезде шли розыски Каменюки. Не было никаких известий и о судьбе Миши. Но присутствие Каменюки ощущалось. В окрестных поселках стала пошаливать банда, которой командовал атаман по прозвищу Ленивый, побывавший до того под Харьковом и на Старобельщине, давний приятель Каменюки.

После неоднократных просьб, напоминаний и рапортов Медведева Петерсон наконец перевел его в Шахты.

Медведев приехал туда в начале ноября, когда уже гуляли по степи холодные ураганные ветры. Большинство шахт было затоплено и бездействовало. Там же, где велась добыча, работали с перебоями. То и дело со стороны Каменска банды устраивали набеги на рабочие пригороды. Шахтеры спускались под землю с оружием и шли в забой, оставляя винтовки у ствола. По тревоге они откладывали кайла, разбирали винтовки, поднимались на-гора и бросались в бой. Отогнав бандитов «за бугор» – в степь, снова возвращались к своему «угольку». Часть особого назначения, сформированная из шахтеров, ночь проводила в казарме, оборудованной в бывшей кондитерской Ефимова. Нелегко доставался стране уголь!

Сколько раз за эти осенние месяцы мог Миша погибнуть! Но хотя никаких вестей о нем не было, в глубине души Медведев надеялся, что Миша жив.

И он был прав: в ту пору Миша еще был жив. Весь последний месяц прожил он в Черном лесу, недалеко от поселка Сулин. Там, в чаще, скрывались бежавшие с севера жалкие остатки некогда грозных банд со своими главарями – Каменюкой и Ленивым.

Миша сразу понял, что ему не доверяют. Его определили помощником к кашевару, и он целыми днями пилил и колол дрова, жег костер, чистил картошку, а за ним следили в шесть глаз, не разрешая одному отходить даже от шалаша, где он спал. Кашевар же был мрачный, неразговорчивый человек, и все попытки Миши сблизиться с ним ни к чему не привели. Приходили мысли о бегстве, но всякий раз Миша обвинял себя в малодушии и отказывался от этого. Ведь многое еще нужно разузнать, чтобы не стыдно было вернуться к Медведеву. И, главное, что за люди являются время от времени к Ленивому и Каменюке и какие беседы ведут они, укрывшись в шалаше? Одетые по-городскому, они обычно приезжали на бричке ночью и уезжали до рассвета.

Однажды при свете костра Миша рассмотрел их. Одному было лет за шестьдесят. Еще крепкий, с одутловатым лицом и маленькой бородкой клинышком, он походил на купца и держался хозяином. Другой помельче, поживее, весь округлый, как приказчик при нем, будто катился рядом.

После их посещений бандиты отправлялись на какие-то таинственные операции, откуда возвращались мокрые и злые, без обычных трофеев, но всегда привозили много спиртного и потом пили несколько дней.

Как-то вечером, когда Миша чистил картошку, грея спину у костра, – наступил ноябрь, пошли дожди, и в лесу было уже зябко и неуютно, – знакомый голос над самым ухом с веселым удивлением произнёс:

– Вот где ты объявился, добродию!

Миша поднял голову и обмер. Возле него в багровых отблесках костра стоял, ухмыляясь, Гриць.

Он подмигнул Мише:

– Счастье твое – батько за Днестром! – и пошел в шалаш Ленивого.

Миша понял: нужно сейчас же бежать! Чтобы не вызвать подозрений, он заставил себя с беззаботным видом повозиться у костра, подкинуть поленце. Потом взял ведро, не спеша пошел к колодцу. Здесь он лег плашмя на землю, опустив ведро, погремел им, бросил конец веревки и отполз в кусты. Обдирая колени и локти, он полз еще несколько минут, затем вскочил и побежал во весь дух прочь от мерцающего среди поредевшего леса костра. Вскоре сзади послышались возбужденные голоса, крики, шум – его хватились. Он бежал все быстрее, натыкаясь на кусты и ветки, спотыкаясь, падая и снова вскакивая, бежал долго, пока не вырвался на опушку. Перед ним открылся бескрайний черный простор степи, запахло влажной землей и мятой, и он бросился туда наугад, в ночь, к своим!..

* * *

Ранним утром 10 ноября Медведеву позвонили, что в городке Сулин произошло страшное убийство и его просят срочно приехать. Через несколько минут он мчался туда на старом полуразбитом «пежо».

У кирпичной стены, металлургического завода молча стояла большая толпа. Рабочие, идя на смену, останавливались у ворот, присоединялись к толпе и снимали шапки.

Люди расступились, пропуская Медведева.

Миша сидел, прислоненный к стене, с кровавыми зияющими ранами на месте глаз, с разорванным ртом. Рубаха была изодрана и отвернута, чтобы открыть черную, запекшуюся звезду, вырезанную на груди. Но самое страшное – это ступни обеих ног, отрубленные вместе с ботинками и поставленные рядом. На стене над ним было нацарапано углем: «Агент Чека».

На короткое мгновение Медведев увидел Мишу еще живым, еще чувствующим нечеловеческую боль пыток. Он повернулся окаменевшим лицом к толпе и сказал – старожилы поныне помнят:

– Клянусь перед матерью этого мальчика, клянусь перед городом, они заплатят за это!

Имел ли он право посылать Мишу на смерть? Все ли сделал, что должен был, что мог, чтобы спасти мальчика, так решительно доверившего ему жизнь? Найдется ли ему оправдание за безутешное горе матери?

Тяжелые дни переживал Дмитрий Медведев.

Обычно жизнерадостный, всегда склонный пошутить, посмеяться, он теперь словно постарел, словно сразу выцвели синие глаза. Он стал совсем мало спать, работал днем и ночью, разослал людей во все концы уезда, всех замучил. А через неделю после убийства заявил, что на несколько дней уезжает на охоту. Передавали, будто к нему приехал какой-то приятель – охотник, веселый балагур, с серьезным лицом рассказывающий самые невероятные истории, и Медведев уехал с ним.

* * *

Пять дней Медведев и Яким без устали бродили по Черному лесу, неслышно пробираясь звериными тропами, часами лежа неподвижно на холодной, сырой земле, наблюдая и слушая.

На шестой день Медведев неожиданно появился в Чека, по тревоге собрал чекистов и повел их на операцию.

На рассвете следующего дня банда Ленивого была окружена в лесу и захвачена полностью. Ленивый и Каменюка убиты во время боя. Медведев первый ворвался в атаманский шалаш. Взятый им здесь махновец рассказал все.

Значит, Миша тогда скрыл, какая угроза нависла над ним! Скрыл для того, чтобы пойти сюда, пойти почти наверняка на смерть. И он, Медведев, не заметил тогда, что творилось в душе мальчика. А ведь, может быть, он сумел бы прочесть правду в его глазах, уберечь его...

Неделю после этого Медведев пролежал прикованный к постели мучительными болями в пояснице. Врачи предсказывали, что больше месяца он не сможет подняться. В ноябре часами лежать на сырой земле – такое не проходит даром!

Как-то зашел навестить его Яким. Весело блестя глазами, рассказал, что Пелагея, жена то есть, серчает на него за отлучки и решила самостоятельно записаться в лесники. А потом упомянул, что подозрительный охотник, замеченный ими, когда они выслеживали банду Ленивого, оказался частым гостем здесь, в городе, в одном домике на Донецко-Грушевской улице.

Ночью Медведев рассматривал через щели в заборе небольшой кирпичный домик, наполовину скрытый разбитым во дворе фруктовым садом. Там жил улыбчивый, обязательный, всегда приветливый Гавриченко, управляющий шахтой «Пролетарская».

Как хорошо, что тогда в лесу, возле базы Ленивого, он не поддался искушению захватить охотника, оказавшегося приятелем Гавриченки, а отрядил Якима проследить за ним, думал Медведев, разглядывая сквозь деревья мирно спящий домик. Конечно, может быть, тот действительно охотился и случилось простое совпадение... Но если это не совпадение, тогда, значит, все неизмеримо сложнее, чем простая схватка с бандитами в лесу... Дух захватывало от массы предположений, одолевавших его. Может быть, не случайно с разгромом банды прекратились аварии на шахтах. Может быть, Миша знал о связи бандитов с городом...

Сотрудники были поражены тем, что Медведев, вопреки докторским предсказаниям, уже через неделю пришел в Чека. Он сразу обрушил на них ураган срочных заданий, вопросов, поручений, за которыми угадывались какие-то новые планы.

Через несколько дней Медведев располагал подробными данными обо всех многочисленных авариях на шахтах уезда за последние три месяца.

На своем стареньком, дребезжащем и дымящем авто он заехал за управляющим. Было раннее утро, и Гавриченко катился к нему через сад, румяный, свежий, весь округлый, как спелое яблочко.

– А мне говорили, вы болеете! – еще издали разводя руками и радостно улыбаясь, говорил он. – Враки?

– Болел! – приветливо кивнул ему Медведев, приглашая в машину. – Болел, да вдруг выздоровел и вот вздумал проехать с вами на шахту.

– Не щадите вы себя, товарищ Медведев, – пыхтел Гавриченко, устраиваясь на заднем сиденье. – Ведь у вас что – прострел? И в шахту – в сырость! – Поерзал, уютно расположился. – Что вдруг под землю потянуло?

– Служба, товарищ Гавриченко. Чекисту полагается на версту под землей видеть, – пошутил Медведев. Потом, обернувшись назад, заговорил серьезно и доверительно: – Здоров, здоров! Так просто насморк был. Я уже месяц в уезде, а о шахтах не имею никакого представления. Надо же познакомиться. Вот в порядке коротенькой экскурсии. Не возражаете, что потревожил?

– Очень рад! – со счастливой улыбкой отвечал управляющий. – Шахту я люблю. И показывать свежему человеку – удовольствие, даже радость, верите ли! Ведь я, можно сказать, родился и вырос с этим бассейном. Вся родня моя – шахтеры. Козодуба знаете?

– Управляющий Ново-Азовской шахтой? – вспомнил Медведев представительного, одутловатого мужчину с темной маленькой бородкой, которого видел мельком на каком-то совещании.

– Мой тесть, – скромно сказал Гавриченко. – Прекрасный специалист!

Широкая бадья неустойчиво покачивалась под ногами. От напряжения поясница болела так, что, перелезая через борт бадьи, Медведев чуть не вскрикнул. Но разве больной человек полезет в шахту так просто, из любопытства! И когда после стремительного спуска днище бадьи вздрогнуло и заскрежетало, он, преодолевая боль, ловко выпрыгнул и стал с интересом озираться по сторонам.

У ствола тускло мерцала небольшая электрическая лампочка. Узкие рельсы уходили в туманную глубь, где неясно чернел вход в главный штрек. Под ногами поблескивали черные лужи и хлюпала грязь. Брезентовые куртки и брюки, надетые перед спуском, тотчас покрылись темными пятнами от капели.

Стоял непрерывный, глухой шум падающей воды.

Навстречу из мрака вышли несколько чумазых парней в невообразимых лохмотьях. У одних сапоги сплошь в дырах, из которых торчат мокрые лоскутья, у других ноги обернуты кусками кожи или резины поверх грязных тряпок и похожи на безобразные обрубки. Но измазанные углем лица были молоды, сверкали глаза и зубы, и странно живо звучали веселые голоса. Они что-то бурно обсуждали, а завидев Гавриченко, дружно расхохотались.

– На ловца и зверь!

– Здорово, товарищ начальник!

– Чи то дощ вас сюды загнав, чи що?

И, пошептавшись, окружили Гавриченко. Тот, с улыбкой оглядываясь на Медведева, пошутил:

– Сейчас митинг будет!

– Митинг не митинг, – уже серьезно сказал долговязый парень, – а когтями больше скрести уголь не можем. Давайте инструмент!

– Они правы, – вздохнул Гавриченко. – Голыми руками уголь не возьмешь. Видите, инструментов Москва не дает, раздеты-разуты, на одном энтузиазме держатся. Герои ребята! А тут мы – давай на-гора́! И ругаем. Тяжелое время.

– Да, понимаю, – сочувственно произнес Медведев. – А мы управляющего ругаем: мало угля.

– Вот, вот! – подхватил Гавриченко.

– И все-таки уголь нужен, ребята! – обратился Медведев к шахтерам.

– Вы нас за резолюцию не агитируйте, – помрачнев, сказал долговязый. – Мы сюда по комсомольской путевке пришли. И если надо, зубами уголь выгрызем. Только выгрызать негде – все забои затоплены. Топчемся без дела!

– Да, да, военная разруха... Пошли, Дмитрий Николаевич! – заторопился управляющий.

Но Медведев спокойно продолжал беседовать с комсомольцами.

– Кое-какие участки все же есть?

– Та булы! – в сердцах сказал круглолицый украинец. – А недели две тому завалило вентиляционный шурф на последнем участке...

– Завалило?! – взорвался долговязый. – Сволочь какая-то обвал устроила, контра проклятая!

– Неужели нельзя восстановить?

– Пытали! – махнул рукой круглолицый. – Начальство кажуть, машин у нас таких нема, щоб восстановить. А мы разве понимаем?

Медведев взглянул на управляющего, тот утвердительно кивнул и развел руками.

Они долго шли по темному туннелю, светя себе шахтерскими лампами. Гавриченко, показывая дорогу, все объяснял, что такое крепления, что значит штрек, шурф, штольня. В стенах жирно поблескивала полоса угля. Воздух становился тяжелее. Вода доходила уже до щиколотки.

– Вот, собственно, и все в таком роде, – остановился Гавриченко и, подняв лампу, посветил Медведеву в лицо.

Управляющий смотрел на него выжидающе. Но Медведеву нужно было дойти до пятого ходка, и он решительно пошел вперед, слыша все время за спиной тяжелое дыхание Гавриченко.

Наконец впереди тускло мелькнул огонек. К ним шагнул могучего сложения человек.

– Ты что здесь делаешь, Старцев? – с удивлением, почти испуганно воскликнул Гавриченко.

– А-а, здравствуйте! – спокойно протянул Старцев. – Вот разбираюсь, нельзя ли чего сделать, чтоб осушить шахту.

– Понятно, понятно, – одобрительно проговорил управляющий и пояснил: – Старый шахтер, профсоюзный деятель. Ну, разобрался?

Старцев поманил их, осветил ходок, опускающийся под воду. В расходящихся веером туннелях, словно нефть, чернела вода, из нее кое-где торчали обломки искореженных труб.

– Разве тут разберешься без образования! – с досадой воскликнул Старцев. – Уж если товарищ управляющий не могут ничего сделать...

– Да, сколько времени провозился я здесь по горло в воде! – вздохнул Гавриченко. – Погибла шахта!

Обратно шли все вместе. Молчали.

Когда забирались в бадью и Гавриченко, заговорившись с кем-то из шахтеров, отстал, Старцев шепнул Медведеву:

– Рассмотрели? Там выпилена часть системы. Нужно только четыре аршина шестидюймовой трубы, чтобы осушить шахту.

Наверху, щурясь от солнца, Медведев как бы невзначай спросил:

– Значит, ничего нельзя сделать? Ведь вы, товарищ Гавриченко, еще до революции на этой шахте работали управляющим, знаете ее хорошо?

– Да, я старый шахтер! – отвечая лишь на второй вопрос, сказал Гавриченко, и в глазах его появился тревожный блеск.

«Эх, если б я разбирался в технике!» – досадовал Медведев, возвращаясь с шахты. Только сейчас понял он слова Дзержинского о новых задачах, только сейчас оценил клад, найденный комсомольцами под подушкой председателя ВЧК – учебник бухгалтерии. Завершался целый период борьбы за Советскую власть. Враги меняли оружие. Мы защищались маузером, винтовкой, гранатой. Наступала пора защищать свою республику знаниями.

Думая об улыбчивом Гавриченко и его представительном тесте, Медведев понимал, что борьба будет нелегкая...

Но в его кабинете навстречу поднялся со стула незнакомый человек с квадратным, тяжелым подбородком и проницательным взглядом и представился новым председателем уездной Чека.

– Петерсон переводит вас в губернию, – сказал он без улыбки, передавая запечатанный в конверте приказ. – Я знаю, вы тут многое сделали, многое, вероятно, не завершили. Что ж, я буду продолжать. Когда передадите дела? Сейчас? Вот и хорошо. Начнем сразу.

А через два дня Медведев уже ехал по широкой степи, плавающей в предвечернем тумане, и думал о том, что, вероятно, он очень привязчив к людям и местам, если так грустно уезжать, и что жизнь будто нарочно подшучивает над ним и не дает ему нигде прирасти...

Петерсон встретил его сурово-доброжелательно, поворчал, что Медведев фантазер и чересчур доверчив, что его надежды на отпетого бандита – это сентиментальные бредни, и объявил, что он, Петерсон, все же любит его и оставляет при себе. А затем, приберегая приятное к концу, вынул из ящика стола золотые часы с выгравированной надписью и, подавая Медведеву, обнял за плечи.

– Ну, и поздравляю с наградой. Это тебе от ГПУ Украины, за успешную борьбу с бандитизмом.

Окончился первый год самостоятельной работы – трудный первый год. Медведев думал о Мише и не прощал себе ни одной ошибки. Он думал и о том, что несправедливо отнимать у него радость довести до конца начатое, выстраданное и отдавать другому продолжение дела, когда ты полон сил и можешь завершить его сам. Но тут же бранил себя за эти чувства, обвинял в честолюбии. Не все ли равно кто сделает? Главное ведь в том, что и Гавриченко, и Козодуб не уйдут от возмездия, что шахты будут жить!

Глядя в честные и наивные глаза Петерсона, он еще думал о том, что прошедший год доказал: вера в людей – это великая сила и счастье, даже если человеческое находишь в таком звере, как Левка Задов.

Мог ли он тогда предполагать, в каких обстоятельствах придется ему снова встретиться с Левкой, чтобы снова испытать свою веру!

В ОДЕССЕ

– Возможно, просто несчастные случаи...

– Один за другим? И оба по вечерам, на стапелях?

– Ну что ж, плохая охрана труда.

– Нет, нет! Два преднамеренных убийства.

– Где доказательства?

– Оба активисты, комсомольцы.

– Это не исключение.

– Оба поддерживали нового директора.

– Совпадение.

– А я тебе говорю, их нарочно убрали!

– Кто?

– Черт возьми! Да это же и требуется доказать! – с досадой вскричал Латышев и, захватив в кулак свою черную жесткую бороду, принялся с ожесточением мять ее и теребить. Нет, этот всегда и во всем сомневающийся заместитель когда-нибудь доведет его до бешенства! Латышев уже несколько раз вспыхивал из-за нескончаемых «отчего»? и «почему»?

А тот, как всегда, невозмутимо сидел у стола, положив перед собой кулак, на кулак подбородок, и только его глубоко сидящие острые глаза неотрывно следили за начальником.

– Я же упрямый хохол! – сказал заместитель. – У нас нет оснований подозревать организацию.

Собственно, за это упрямство Латышев и дорожил им. Он знал, что способен увлечься одной догадкой, что нетерпелив и горяч, и понимал, как это опасно для чекиста.

– Хорошо, – сказал он, снова успокаиваясь, – давай еще раз обсудим. Настроение инженеров и мастеров на судоремонтном заводе тебе известно: махровая черная сотня. Подбивали рабочих связать нового директора, вывезти на тачке, чтобы принудить уйти с завода. И все это началось с того дня, когда актив принял предложение директора превратить судоремонтный завод в судостроительный – построить своими силами первую шхуну...

– Факты! Факты! – упрямо твердил заместитель. – Одни догадки...

– Есть еще факт, товарищ Брицко, – тихо произнес человек, до сих пор молча сидевший в углу.

Оба с удивлением оглянулись на него.

Медведев всего лишь вторую неделю работал в Одесском ГПУ, при обсуждении текущих дел обычно упорно молчал и только внимательно ко всему прислушивался и присматривался. В первый раз он вмешался в разговор.

– Любопытно! – бесстрастно сказал заместитель.

– Сегодня в управление пришло письмо служащего Главного почтамта, – слегка волнуясь, заговорил Медведев. – В футбольной команде «Орел», организованной при Клубе промкооперации, от его брата потребовали присяги и клятвы, скрепленной кровью. Тот отказался. Тогда один из футболистов вытащил пистолет и пригрозил ему расправой.

– Какое это имеет отношение к заводу? – нетерпеливо воскликнул Латышев. – Припугнуть этих горе-романтиков, арестовать на полчаса, отобрать оружие и сыграть с ними товарищеский матч. И все! Я думал, ты действительно...

– А ну, погоди-ка, дай ему досказать, – все также спокойно прервал Брицко. – Почему ты это связываешь?

– Когда я организовывал охрану для директора, я видел на заводе капитана этой команды. Он вербовал среди рабочих футболистов.

– Ну-у... – протянул Латышев, – ведь вот Брицко скажет: «Это ж не факт, случайное совпадение».

Но Брицко, который с интересом присматривался к новому сотруднику, неожиданно изменил своему обычаю.

– Нет, – сказал он, улыбнувшись, отчего его широкоскулое лицо стало совсем круглым и добрым, – нет, у Медведева были основания обратить внимание на этого футболиста. Не так ли?

Как обычно, стоило подобреть заместителю, и сейчас же суровел начальник. Латышев насупил мохнатые черные брови.

– Ну-ну, рассказывай, – сказал он строго и с оттенком недоверия в голосе. – Что тебе не понравилось в этой футбольной команде, Медведев?

* * *

Картина нэпа в Одессе после сурового, голодающего, борющегося Донбасса больно поразила Медведева. В один из первых дней приезда он вышел на бывший Николаевский бульвар над портом, и перед ним словно воскресло прошлое. Приветливо взлетали и помахивали друг другу элегантные соломенные канотье. С деловым азартом вертелись в беспокойных пухлых пальцах легкие тросточки. В тени полосатых тентов, колеблемых морским ветерком, над мраморными столиками тесно сдвигались головы и замусоленные карандаши на шершавом мраморе выписывали колонки многозначных чисел.

– Что вы имеете предложить, месье Панайотти?

– Вагончик мыла «Лориган Коти»!

– Беру!

Седоусый капельмейстер рисовал своей палочкой в золотистом воздухе веселые, звенящие медью узоры «Волшебного стрелка». Алчными голосами выли итальянские, греческие, турецкие пароходы. Полногрудые женщины с криком загоняли раскормленных детей в вагончик фуникулера, чтобы спуститься в заведение теплых морских ванн.

А над всем этим сиял и плавился под солнцем черный бронзовый Дюк, одной рукой подхватив тяжелые складки тоги, другой благословляя веселое возрождение коммерции и маклерства.

– Вам нравится это? – с болью спросил Медведев своего спутника, на правах старожила показывающего ему город. Зайдель, наборщик типографии одесской газеты, любил неожиданные сопоставления. Показав на памятник Пушкину, перед которым шумел и суетился бульвар, он едко прошепелявил:

– Будьте уверены, Пушкину не нравится!

Этот молодой человек, недавно поселившийся в квартире Зайделя, очень симпатичен. Значит, он приехал в Одессу поступить в институт? Очень похвально! А одновременно по вечерам он где-то работает? Правильно! У него же наверняка нет дяди Бродского, который будет его содержать! К тому же надо еще и старушке матери деньжат послать. Есть у него старушка мать? А-а, в Бежице! Постойте, где эта самая Бежица находится? Возле Брянска. Скажите пожалуйста!

Короче говоря, молодой человек пришелся Зайделю по душе. И уже не кивая на Пушкина, он откровенно высказывал ему собственное недовольство нэпом.

– Не для того я при белых рисковал жизнью и печатал большевистские листовки, чтобы эти цацы снова стали плевать на меня! Вот я вам расскажу о своем сыне. Мальчик с детства увлекался футболом. Спросите, кто лучший нападающий на Базарной улице? Организовали в клубе футбольную команду. Мой Гришуня приходит и просит: «Запишите меня тоже». А что ему отвечают? «Пошел вон!» – ему отвечают. Вы спросите, почему? А потому, видите, что в этой команде дети благородных родителей – сыночек мадам Родневич, племянничек их благородия господина Половодова. Разве это справедливо?

Так Медведев впервые услышал о юношеской футбольной команде. Вот почему он с интересом разглядывал на заводе капитана этой странной команды, куда не брали лучшего нападающего с Базарной улицы и усиленно вербовали не умеющих играть рабочих судоремонтного завода.

Выслушав эту историю, Брицко удовлетворенно сказал:

– У тебя есть классовое чутье, Медведев.

Когда Медведев попросил:

– Поручите это дело мне, – Латышев подчеркнуто сухо ответил:

– Хорошо. – И добавил почти неприязненно: – Посмотрим, что тебе удастся. Помни, я твердо убежден: под угрозой жизнь многих людей, надо спешить.

Он старался оберегать себя от приливов симпатии, которую так часто вызывали в нем люди, ибо это, как говаривал Брицко, мешало верному представлению о них.

А Медведев ему понравился – у него оказалось горячее сердце!

* * *

Жители Одессы после рабочего дня с гоготом и свистом спускались к морю с обрывистых холмов Отрады и Ланжерона, чтобы, сверкая коричневыми телами, нырять с плоских ноздреватых плит или укрываться от солнца под смолистым дном рыбачьей шаланды, среди поднятой на весла паутины белесых сетей.

Белые в розовых пупырышках телеса нэпманов нежились под натянутыми простынями на сахарном песке Аркадии, где пахло шашлыком и звуки шимми заглушали шорох волны, тающей под ногами.

Но тот, кто понимал, что такое Черное море, уходил в дикие, острые скалы Малого Фонтана, где только окаменелые фигуры в подвернутых штанах маячили с удочками над водой. Разве есть что-нибудь вкуснее на свете, чем знаменитые одесские бычки, обжаренные в сухарях?! Здесь было Черное море с его пьяным запахом преющих под солнцем водорослей, с прибоем, распарывающим грудь о зубья скал. Здесь был безмолвный зной полдня с лениво переползающими по песку крабами, с белыми чайками – точно взмывшими в небо хлопьями морской пены; здесь по ночам голубое мерцание струилось в морской глуби у черных каменных глыб и ровный могучий шум навевал покой...

Поэтому никого не должно было удивить, что именно здесь, в рыбачьем домике, сложенном из желтого ракушечника, стал проводить все свободное время будущий студент Дмитрий Медведев. Из маленького окошка он мог спокойно наблюдать за стройным белокурым юношей, часто приезжавшим купаться в это безлюдное место.

Володе Родневичу было лет семнадцать. Когда он приходил один, то, быстро раздевшись, долго и бурно купался, нырял, брызгал водой и резвился, как все одесские мальчишки. Потом до сумерек лежал на плоской, как стол, круглой скале и быстро писал карандашом на листках бумаги, очевидно, сочинял стихи. Но если с ним приходили товарищи, он преображался: не резвился, не писал стихов, а, развалясь на песке в тени скалы, как молодой патриций, небрежно, через плечо изредка обращался то к одному, то к другому. А те слушали его почтительно и держались на расстоянии.

Таков был капитан футбольной команды «Орел». Медведев избегал пока встречи с Родневичем. Он помогал хозяину домика в несложном рыбацком хозяйстве, купался, а потом брался за книгу – готовился к экзаменам.

Занимался Медведев у окна за импровизированным столом, устроенным из старого ящика. Хозяин домика, рыбак, которого, несмотря на солидный возраст – лет за пятьдесят, – по всему берегу называли Жорой, обычно возился в углу: штопал сети или мастерил грузила. Они вели неторопливый разговор о погоде, о том, что скумбрия теперь уже не ходит большими косяками, не то, что в прежнее время, и настоящую рыбу уже не ценят, и о многом другом. Иногда Жора рассказывал о сбежавших одесских богачах, чьи дачи белели над морем. Десятки лет таскал он им серебристую скумбрию и бурую камбалу, каждый раз до одурения торгуясь у черного входа.

Жора был один-одинешенек на всем белом свете. Небольшого роста, сухой, жилистый, с остатками рыжих волос на круглой голове, с изрытым лицом, похожим на ракушечник, из которого был сложен его дом, с всегда поджатыми в иронической улыбке губами и тремя гнилыми пеньками вместо зубов, Жора отнюдь не был красавчиком. Но все же он утверждал, что в молодости не знал отбоя от девок. А не женился так просто:

– А чего в них есть, в бабах? Один звон.

При этих словах лицо его еще больше сморщивалось и выцветшие глазки, зеленоватые, точно две капли морской воды, внезапно искрились озорно и насмешливо. В такие минуты верилось, что девки когда-то липли к нему...

Жора ни о чем не расспрашивал, и Медведев вел свои наблюдения через окно беспрепятственно, маскируясь учебниками физики и математики, и не посвящая в дело хозяина дома.

Как-то раз, это было дней через пять после первого знакомства с Жорой, Медведев пытался разглядеть сквозь засиженное мухами окно татуировку, которой были расписаны Володя и его друзья. Дело обычное: половина мужского населения Одессы с детства накалывает на собственной коже всевозможную живопись, от изображения сердца, пронзенного якорем, до Синопской баталии. Но Медведеву показалось, что почти у каждого из ребят на груди вытатуировано небольшое пятнышко одинаковой овальной формы. Однако на стекле было столько грязи, что ничего не удавалось разобрать. Внезапно из-за его плеча протянулась рука с тряпкой и быстро протерла окно.

Медведев вздрогнул, обернулся – Жора уже как ни в чем не бывало сидел в углу, низко нагнувшись над сетью. Неужели он что-нибудь заметил?

– Да, темновато было читать, – возможно естественнее проговорил Медведев. – Спасибо!

Жора утвердительно кивнул:

– Вот именно.

Не взглянув на Медведева, он встал и вышел.

Через окно было видно, как Жора неторопливо спустился к шаланде, постоял возле нее, потом пошел по берегу, что-то разыскивая под ногами. У самых скал, где лежали ребята, он нашел то, что искал, – плоский кругляк с отверстием, вполне пригодный для грузила.

Вернувшись, Жора снова устроился в углу, молча стал подвязывать найденный камень.

«Глупости, ничего он не заметил. В комнате действительно темно. А вышел потому, что понадобилось грузило», – успокаивал себя Медведей.

– Орлы! – вдруг сказал Жора. Медведев покосился в угол. Жора деловито перекусывал бечевку. – Сопляки! У каждого под сиськой чижик-пыжик нацарапан. И у каждого чижика по две головы, не как-нибудь! Прямо-таки, можно подумать, не чижики, а настоящие императорские.

У Медведева захватило дыхание. Значит, мальчишки вытатуировали царский герб. Значит, футбольный «Орел» – не простая птица. Чутье его не обмануло. Но Жора-то, Жора!.. Неужели он все понял с самого начала?

– Интересно знать, – задумчиво проговорил Жора, – будут давать уголь или опять запасать кизяки на зиму?

Он смотрел на Медведева с самым простодушным и невинным видом. Знает или не знает он, кто такой Дмитрий Медведев?

* * *

День, когда Медведев сдавал второй вступительный экзамен – по физике, был для него трудным днем. За пять лет он основательно подзабыл гимназический курс и последние ночи занимался почти напролет. С утра в отделе было много срочных дел: начальство торопило с отчетом, и три машинистки наперегонки стрекотали клавишами и требовали материала. А потом вызвал начальник отдела. В его кабинете Медведев увидел молодого человека лет двадцати пяти, который, видимо, был очень взволнован, так как изо всех сил старался отвертеть ручку от массивного пресс-папье, стоящего на столе.