Текст книги "Чекист"

Автор книги: Альберт Цессарский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 20 страниц)

– Я бачу, ты любишь Советскую власть, – оживился Лепетченко.

– Та провались ты разом з нею!

За всю дорогу Лепетченко ни разу не поднял ни на кого глаз, не сказал почти ни одного слова. Он шагал молча, сгорбившись, свесив длинные руки. На узком, сухом лице, похожем на морду старого облезлого шпица, застыло выражение, в котором соединялись страх и злоба. Марк изредка, словно невзначай, показывал ему то на восстановленный завод, то на постройки крестьянской коммуны, мимо которых они проходили. Лепетченко только сильнее сжимал зубы, и глаза его, опущенные к земле, еще больше желтели. Как ненавидел он все это! С каждым шагом понимал он все яснее: не вернуться ему сюда со своим батькой. Не гулять больше на украинской земле.

Слова этой женщины были для него веянием надежды. Он воспрянул духом, забегал по комнате и, хлопая себя по тощим ляжкам, заговорил, давясь от смеха:

– Ага, Советская власть ей не нравится! Ничего, отдашь последнюю курицу – полюбишь. Хату отберем – сразу понравится тебе Советская власть. Кормить она нас не кочет! Своих дорогих благодетелей комиссаров. Х-ха!.. А ну, давай тащи, корми Советскую власть! Корми москалей, живо, не то шкуру спущу!

– Та нехай тоби черт подаст! – взвизгнула женщина.

А Лепетченко все дразнил ее и хохотал. Марк поспешил протянуть горсть сверкающих пятаков, чтобы прекратить эту неприятную сцену.

Женщина оборвала на полуслове, отступила на шаг.

– Що це таке?

– Деньги! Ну-ка, хозяйка, достань нам за эти деньги чего-нибудь поесть и постели сенца на полу – до утра передохнуть.

Хозяйка молча, осторожно свободной рукой взяла с ладони монеты, повертела перед собой, кликнула:

– Василь! – и вышла из хаты. Белобрысый парнишка метнулся за ней.

– Мужик одно только уважает – гроши! – довольный, воскликнул Лепетченко, валясь на кровать. – Как было, так есть, так будет до вику. Эге, я таки вижу, еще придет время, скажет мужик: «Батько, выручай от большевиков!»

Марк завел теоретический разговор насчет денег при анархическом строе. Лепетченко на все доводы махал рукой:

– Та ну вас с вашей анархией. Дайте только вернуться на Украину, мы вам покажем, что такое деньги!

Хозяйка принесла вареных яиц и молока с хлебом. И скоро, наевшись досыта, все трое растянулись на свежем, пышном сене.

Лева в разговор не вступал. Он лежал на спине с открытыми глазами, с невозмутимым лицом и молчал. Марк краем глаза все время наблюдал за ним, и тревога закрадывалась в его душу. О чем думает этот странный человек? Не раскаивается ли, что изменил батьке? За все время он ни словом не обменялся со своим старым приятелем, а ведь когда-то они с Лепетченко крепко дружили...

Вдруг в комнату один за другим вошли человек шесть крестьян с ружьями и вилами. Лепетченко даже не успел вскочить.

– Тихо! – сказал один из вошедших. – Доведется вам до утра посидеть в этой хате, пока начальство прибудет.

– Товарищи, по какому праву? – возмутился Марк.

– Лягайте, спочивайте. Начальство приедет – разберется, кто вы есть, – ласково уговаривал молодой коренастый мужичок, с такой силой наседая на Марка, пытавшегося вступить в переговоры, что тот почел за лучшее покориться и дождаться начальства.

Лепетченко, забившись в угол, скрежетал зубами.

– От чертова баба! Ну, попадись она мне!..

Не желая попадаться, баба давно уже улизнула из хаты.

Один Лева, не обращая внимания на происходящее, продолжал хранить молчание, лежал с открытыми глазами и все думал о чем-то.

Под утро приехал начальник уездной милиции. Ему было не больше двадцати лет. Скуластый, с черным чубом, он говорил спокойно, негромко, окая по-волжски.

– Вот он, значит, каков Цыган! – Раскосые глаза его, смеясь, оглядывали щуплую фигурку Марка. – Ишь, гриву отпустил. Вся сила, знать, в волосах. Значит, по волосам его признала?

Мужики отвечали дружным хохотом.

Вперед выступила хозяйка и, продолжая укачивать ребенка, пронзительно затараторила:

– Та я ж сразу поняла, що це за люди. Глазами по хате зиркають – чего б забрать. Советскую власть такими словами обзывають! Особливо он той, що ощерився, – указала она на Лепетченко. – Каже, щоб вона провалилась, ваша Советская власть.

Тот взвыл от злости.

– Ах ты, брехло! Ты ж сама это кричала!

– Я? Чуете, люди добри. Вин ще и скаже, що то я фальшивя гроши роблю, – она сунула под нос начальнику милиции пятак, полученный от Марка. – Мало ли що я сказала! В мене чоловик в Червоной Армии вже два года! Я сама с ним в партизанах ходила! Мени що завгодно можно про власть!.. – кричала она, ничуть не смущаясь некоторым отсутствием логики в собственных словах.

– А ну, помовчи, Маруся, – властно проговорил пожилой крестьянин в казачьем картузе и с пышными сивыми усами. – Ось, товарищ начальник, як було. Присылает вона, Маруся, до мене свого Василька и от этую монету. Цыган, каже, дав. А тут докладают мени, що через нашу речку Волчью у село одна за одною пройшли якись три группы. Ну, може воно ще и ничого. Народу тут много проходит. Так що ж вы думаете? Через якихось пять хвилин несуть мени вже з другой хаты от такую же монету. А там и з третьей. Эге, думаю, це, значить, одна кумпания! Та и ще ж Цыган з ними. От я послал до вас... Зараз всих отыих бандитов сюда до хаты приве-зуть.

Марк был в отчаянии: еще минута, и операция будет сорвана бесповоротно.

В этот момент в хату вбежал милиционер, шепнул что-то начальнику, и они стремглав выскочили из комнаты.

Обе группы охраны, задержанные крестьянами в разных концах села, были уже в повозках. На все просьбы Медведева вызвать из хаты начальника крестьяне угрюмо молчали. Звать же начальника самому, кричать, рваться в хату Медведев не мог: Лепетченко не должен был его видеть. Тогда он пошел на хитрость: выскочил из повозки и бросился бежать. Кое-кто из крестьян пустился за ним. Из хаты выбежал начальник милиции. Медведев метнулся к нему.

– Ничего не предпринимайте! Немедленно позвоните в Харьков Добродееву, – вполголоса проговорил он.

Начмил усмехнулся.

– Ишь, дружок у Добродеева выискался! – Два часа назад начмил доложил Добродееву, что крестьянами поймана банда Цыгана, и тот приказал доставить ее под конвоем в Днепропетровск. – А ну, сдавай оружие!

Медведев протянул свое удостоверение.

– Я больше не могу объяснять. До разговора с Добродеевым не выпускайте этих трех из хаты.

Только вечером Марк, Лепетченко и Лева были выпущены и беспрепятственно ушли из села. Марк объяснил, что ему удалось подкупить начмила.

* * *

Эта история потрясла Лепетченко. Теперь он стал опасаться каждого встречного, передвигался только ночью. Часто на привалах вдруг бросался в сторону хрустнувшей ветки и потом тщательно обшаривал ближайшие кусты и овраги. Боялся заснуть. Как загнанный волк, он словно чувствовал, что кольцо сжимается. Но надежда упрямо гнала его вперед.

Медведеву было очень трудно остаться незамеченным – приходилось все время быть настороже. Он тоже не смыкал глаз, иногда ускользая от Лепетченко буквально за два шага. И все же однажды в лесу Лепетченко нос к носу столкнулся с одним из помощников Медведева. Марку и Леве пришлось арестовать парня и допросить. Тот объяснил, что местный, заплутал в лесу. Едва удалось уговорить Лепетченко отпустить его: адъютант Махно сообразил, что исчезновение парня может всполошить власти и затруднить поиски клада.

* * *

На третий день путешествия Лепетченко наконец привел их к уединенному хуторку, где два года назад удирающие махновцы оставили часть своего имущества.

Благообразный старичок со слезящимися хитрыми глазами сразу узнал Лепетченко и Леву, низко кланяясь, ввел их и Марка в дом. Тотчас спущенные громадные псы заметались вдоль забора.

Медведев выбрал наблюдательную точку в низкорослом кустарнике напротив хутора, пролежал там весь день. Обе группы широким кольцом расположились вокруг.

Под вечер Марк вышел на крыльцо, потянулся и, как бы разминаясь, два раза взмахнул обеими руками.

У Медведева сжалось сердце. Клад найден! Ночью он будет вырыт.

Казалось, день догорал особенно медленно. Там, за хутором, лежала бескрайняя украинская степь. Низко над нею в розовом тумане плавало солнце. Сумерки поднимались откуда-то сзади, из-за спины, из-под ног, из неглубоких синих балочек и, точно дым, стелились, плывя в степь, гася теплые ярко-желтые пятна цветов. Седой ковыль зашевелился, волны его, перекатываясь туда, к горизонту, становились все темнее и темнее, и скоро уже вся степь стала рыжевато-бурой, словно горячая зола. Только далеко впереди, куда отступал день, еще розовела полоска живой степи, да трепетал кусочек солнца. Скоро и он исчез. И наступило короткое степное предвечерье со сказочно зеленым небом, стеклянным воздухом и опьяняющей смесью степных запахов. Но вот и небо потемнело. Хутор уже стоял на пригорке чеканным черным силуэтом со всеми своими пристройками, зубчатым забором, скворешнями и стрелами тополей, словно маленькая крепость.

Проникаясь этой красотой, слушая замирающие звуки степи, Медведев думал о том, как тепло и радостно жить на свете! Он все время жил с таким чувством, словно самое красивое, самое замечательное еще впереди. Он ничего не жалел в прошлом. Он был полон веры в будущее. И он любил людей... Но короткими, очень короткими были в его жизни эти минуты покоя...

В кромешной темноте, держась подветренной стороны, затаивая дыхание, подползал Медведев к забору. По двору, гремя цепями, тревожно бегали собаки.

Из дома доносились неясные шорохи. Чья-то рука приподняла уголок одеяла, которым было завешено окно – в комнате слабо горела лампа. Это Марк подал сигнал. Действительно, вскоре скрипнули ступени крыльца и глухо зарычали псы. Старческий сиплый тенорок что-то произнес, и рычание смолкло. Чуть заметный отблеск огонька задрожал над крыльцом, поплыл в сад. Вскоре Медведев услышал: там копают землю. Он бесшумно передвинулся вдоль забора. Наконец оказался у места раскопок. С трудом удалось чуть раздвинуть доски забора.

На земле, прикрытая шапкой, мерцала «летучая мышь». Ее тусклый свет поблескивал на лезвии лопаты, врезающейся в дерн, выворачивающей большие комья земли. Привыкнув к свету, Медведев рассмотрел, что копает Лева. Марк и Лепетченко, присев на корточки, не отрываясь смотрели в яму. Старик стоял в стороне, прислонившись к стволу яблони.

Вдруг Лева, отбросив лопату, нагнулся и вытащил из ямы старый кожаный портфель. Оттуда вывалилась толстая тетрадь в черном клеенчатом переплете.

– Батькин дневник! – прерывисто дыша, проговорил Лепетченко и оскалил зубы. – Значит, и все здесь. Копай, Лева!

Через несколько минут из ямы был извлечен продолговатый металлический ящичек. Лева поставил его на землю, и все трое принялись открывать заржавелую крышку.

Кто знает, что произойдет в следующее мгновение, когда сверкнет золото? Медведев поднялся, вынул пистолет, заглянул через забор. Рядом с ним поднялся один из его помощников. Хутор был надежно оцеплен.

Наконец крышка со скрежетом сползла. Несколько секунд стояла томительная тишина. Потом Лева запустил руку в ящичек и вытащил оттуда большой медицинский шприц. Он с любопытством повертел его в руках, передал Лепетченко, достал из ящичка длинные щипцы, ножницы.

Внезапно Лепетченко вскочил, с силой хватил шприцем о землю, так что он разлетелся вдребезги.

– Копай, Левка! Копай! – закричал он в исступлении.

– Чего копать-то, – спокойно произнес старик, не пошевельнувшись. – Больше ничего нет. Все.

– Как все? – опешил Лепетченко. – Ты что ж, хочешь сказать, что, кроме этой аптеки, которой батько сам лечил у себя дурную болезнь, кроме этих железок, ничего здесь нет?

– Все, – повторил старик.

– Врешь, собака! – взревел Лепетченко, бросаясь к старику. – -Я сам с тобой зарывал здесь на сотни тысяч! Украл, сволочь!..

– Забыл ты, Иван, забыл, напутал, – все также не шевелясь, мертвым голосом говорил старик.

Лепетченко совершенно озверел. Вырываясь из рук Левы, плевался, хрипел, скрипел зубами, потом обессиленно повис у него на руках и все повторял, как в бреду: – Украл, украл, украл, сволочь... Убью!..

Придя в себя, он требовал лютой смерти для старика, хотел спалить его вместе с хутором. Марк и Лева с трудом доказали ему, как это неразумно. Сокровищ не вернуть. А поджогом и убийством они легко себя обнаружат. Но все-таки на прощание Лепетченко выбил у старика последние зубы и пригрозил страшной расправой, когда батько вернется на Украину.

* * *

Невесело возвращалась экспедиция кладоискателей к Гуляй-Полю. Медведев уже подумывал завершить этот поход и на одном из привалов арестовать Лепетченко.

Все трое отдыхали на полянке, на солнце. Наступил сентябрь, в лесной тени становилось сыро и прохладно. Марк листал дневник батьки, Лепетченко после ночной истерики крепко спал, Лева, как всегда, молчал, задумавшись.

Вот Марк приподнялся на локте, оглянулся на Леву, на Лепетченко, тихо кашлянул. Лева, не поднимая глаз, кивнул. Это был условный знак: Марк отправлялся на связь. Он медленно встал и так же медленно пошел в глубь леса. Здесь, в зарослях малинника, он нашел своего друга. Медведев, похудевший, обросший, уставший от трех бессонных ночей, постоянного напряжения, встретил его веселым блеском глаз.

– Что, брат, не выходит?

– Не понимаю, чему ты радуешься? – проворчал Марк, опускаясь рядом. – Возвращаемся ни с чем. Старика и трясти нечего, хитрюга все давно реализовал и перепрятал. Он умрет, не расскажет. Что ж тут веселого?

– Я за Леву рад, – улыбнулся Медведев. – Ну, а насчет клада, так ведь все кладоискатели никогда не теряли надежды, начиная с Тома Сойера и кончая Марком Арбатским. Ну-ка, покажи тетрадочку батьки, что он там изливал?

Прошло с полчаса. Медведев внимательно читал заполненные корявым мелким почерком страницы.

– Любопытно, очень любопытно, – пробормотал он, перечитывая снова и снова какое-то место.

– Переживания психопата, – зевнул Марк.

– Так вот, он нецензурными словами ругает своего адъютанта за то, что тот не мог найти место, где они закопали казну. Под Туркеновкой. Человек, который должен был стеречь ее, погиб от чьей-то пули. В двадцатом году батька приезжал под Туркеновку, искал свою казну и не нашел. Интересно, Марк?

Марк даже подскочил, выхватил тетрадь, перечитал.

– Слушай, ведь адъютантом тогда был тот же Лепетченко! Митя, значит, поиски продолжаются!

Лепетченко спросонок долго не мог припомнить этой истории под Туркеновкой. Но постепенно кое-какие подробности всплыли в его сознании. Он смутно вспомнил полуеврейское, полуукраинское сельцо, где жил тот убитый впоследствии хранитель казны. Где-то у этого сельца, кажется, и была зарыта казна. Где-то... Где-то в Дыбривском лесу!..

* * *

Марк вошел в покосившийся домик, состоявший из одной просторной комнаты. Семья обедала. На большом непокрытом столе лежали грудки картофеля в кожуре. Очищенная и нарезанная на кусочки ржавая селедка на листке промасленной бумаги красовалась в центре. Седой горбоносый старик, поджав губы, сосредоточенно очищал картофелину. Молодая женщина с бескровным лицом терпеливо ждала, когда старик начнет есть, чтобы взять и себе и разрешить есть детям – пять курчавых головенок торчали над столом. Ребята, черноволосые, черноглазые и румяные, болтали ногами, перемигивались, перешептывались и хихикали в кулак.

При виде гостя старик отложил картофелину.

– Милости просим. Роза, подай стул.

Марку подали единственный стул, ножки которого разъезжались, как у новорожденного теленка.

– Извините, – с достоинством произнес старик, – мой сын сейчас придет со службы, он писарь в сельсовете, и вы пообедаете вместе с ним.

– Спасибо, – сказал Марк, – я не один. Разрешите моим двум товарищам войти передохнуть?

– Конечно. Роза, табурет!

Когда Лева и Лепетченко вошли в комнату, дети уже сидели по двое на одном месте и Роза с улыбкой несла навстречу изъеденный древоточцем табурет. Лева, галантно улыбнувшись в ответ, сел. Он совершенно необычно оживился и по всем приметам приготовился к светской беседе.

– Хорошая осень, папаша!.. – приветливо сказал он старику.

И тут началось нечто удивительное. Старик с остекленевшими глазами, всхлипнув, стал сползать с кресла. Марк оглянулся и увидел искаженное лицо Розы, делающей какие-то странные знаки рукой. Детские головки над столом исчезли одна за другой. Через мгновение комната опустела.

– Что это? – растерянно сказал Лева.

Спустя несколько секунд что-то странное стало происходить и на улице. Раздался дикий женский крик. Промчалась повозка, в которой, закрывая головы руками, тряслись две женщины. Послышался рыдающий старческий голос, заплакали дети. И поднялся топот множества ног, ржание лошадей, стук повозок. Первым опомнился Лепетченко.

– Дело ясное, меня с Левкой узнали. – Он нехорошо выругался. – В двадцатом мы здесь здорово гуляли! Эх, жалко, недорезали кой-кого!

Лева выбежал на крыльцо. Его появление вызвало бурю воплей, проклятий, плача. Вздымая пыль, волоча за собой жалкий скарб, бежало к лесу по единственной улице население села. Он стоял неподвижно, глядя вслед бегущим, и жалкая, растерянная улыбка так и не сползала с его лица.

В комнату он вернулся постаревшим на десять лет, сгорбившись, тяжело опустился на лавку. Молчали долго.

– Надо уходить, пока не сцапали, – сказал Лепетченко.

Вошла старуха. Вгляделась в Лепетченко, низко поклонилась.

– Здравствуй, Иван. Люди бегуть, кричать: «Погром будет, Махно приехал». Я думала брешуть. Выходит, правда. Слава богу!

– Карасиха!..

– Признал, – с удовольствием сказала старуха.

– Левка, Марк! Это ж мать нашего казначея! – Лепетченко захохотал, затанцевал. – Вот удача! Она. Она должна знать. – Он схватил старуху за руки, оттащил от двери и зашептал: – А ну говори, где прятал сын твой наше добро? Знаешь? Где? Говори, старая!

– Хто же его знает, – удивилась старуха. – Вин мени не казав.

– Брешешь, ведьма! Говори. Пытать буду. Шкуру с живой спущу. Все скажешь!

– За що ж, Ванюша? – испуганно зашептала старуха.

– Оставь, Иван, – потянул его за руку Марк.

– Она у меня заговорит! – продолжал Лепетченко, глядя на старуху налитыми, бешеными глазами.

Лева молча встал, подошел к Лепетченко, уставился на него.

– Ты чего? – покосился на него Лепетченко и отодвинулся.

– Скажи, мать, – Марк поспешил отвести ее в сторону, – может, помнишь, был у него тайничок, схорон, куда бы он один ходил, скрытно? Ты же мать, все замечала.

– Було, було, – обрадованно закивала старуха. – Щось биля криници було, частенько туди ночью ходив. Я ж боялась, може, там нечистая сила. Одного разу тихесенько за ним. Смотрю, встал биля криници, ногою в землю постукав, та и пишов. Ох, думаю, то вин дьявола викликае. Я ему на другий день: «Сыну, не чипай ты нечисту силу!» – Узнав, що я за ним ходила, ледве не убив.

– Говорила про это еще кому? – процедил сквозь зубы Лепетченко.

– Господи, кому ж я скажу? 3 ким я тут говорила? Я три года рта не раскрывала. Все вас, соколиков, чекала. А ты з кулаками! – Старуха беззвучно заплакала.

– Не помнишь, с какого боку он ногой стучал? – спросил Марк.

– Як лицом до криници встать, так ось по цю сторону, – показала она высохшей рукой.

* * *

Ранним утром в Дыбривском лесу, у заброшенной криницы, была наконец выкопана казна батьки Махно.

Одну за другой поднял Лева из ямы две четырехведерные медные кастрюли. Только с его нечеловеческой силой можно было сделать это. Когда сняли крышки, драгоценные камни и золото, словно запотев, тускло заблестели перед глазами. Бесчисленное множество крестиков, монет, колец, сережек, браслетов, ожерелий... Сколько тысяч людей ограбили и убили бандиты ради этих ценностей!

С разным чувством смотрели трое на несметные богатства.

Лепетченко потянулся, схватил золотую цепочку, зажал в кулаке.

– Положи! – багровея, сказал Лева и с такой силой сжал его руку, что Лепетченко рухнул на колени.

Извиваясь, Лепетченко старался заглянуть ему в лицо.

– Сам? – задыхаясь от боли, шептал он. – Сам... Все?.. Левка! Плевать на батьку. Со мной... поделиться! Я привел... я показал.

– Дурак! – сказал Лева и пинком отшвырнул его в сторону. Поглядел на него, подыскивая слова, чтобы выразить какие-то свои сложные мысли, и, не найдя, снова сказал с силой: – Дурак!

Лепетченко приподнялся, пополз к кастрюлям. И увидел людей, которые шли к нему со всех сторон. Только тогда все понял. Он вытащил пистолет, приставил к виску, но кто-то схватил его за руку. В следующее мгновение он был связан.

* * *

Процедура оформления всех сданных драгоценностей, письменные отчеты и доклады – это заняло не один день.

Наконец все было закончено. Медведев собрался уезжать в Одессу – работать, учиться. В последний день Марк зазвал его к себе посидеть часок.

В комнате Арбатского их встретил улыбающийся Лева.

– Я знал, что вы сюда придете! – Он подмигнул и вытащил из-за пазухи бутылку. – Надо проводить.

Лева выпил совсем немного, но без этого, очевидно, не мог высказать то, что его терзало. Отвернувшись, он наконец признался:

– Не могу забыть, как они испугались меня там... в селе... – Он повернулся и стукнул кулачищем по столу. – Пусть будет проклято мое имя! Слышите! – Почти не выпив, он пьянел все больше и больше. – Пускай плюют на это имя. Малых детей им пугают. Все мерзости к нему привязывают. Все это было. Все это делал Левка-бандит. В тыщу раз больше!.. А мне... мне дайте... Дайте другое имя. Слышишь, Дмитрий Николаич? Ты за меня головой поручился, ты поверил мне, бандиту. Другое имя! Заново на свет... народиться!

Он рыдал так, что становилось страшно.

Ему дали другое имя.

* * *

Прошло четыре года. В один из жарких июньских дней от перрона Харьковского вокзала отходил поезд на Херсон. Медведев вскочил на площадку вагона в последнюю секунду, когда состав уже трогался.

И вдруг с перрона:

– Дмитрий Николаич! Родной!..

Медведев обернулся. Там над толпой провожающих возвышалась могучая фигура Левки. Он махал руками, на широком лице его сияла радость.

– Куда? Куда?

– Новое назначение! – в ответ ему; кричал Медведев, перевешиваясь через руку проводника. – А ты где? Ты куда?

– В отпуск... – уже больше понял, чем услышал Медведев.

И последнее, что он успел заметить, – стройная фигура женщины, доверчиво прислонившейся к Левке. Медведеву показалось, что она тоже кивала и радостно улыбалась ему.

Много раз собирался Медведев разыскать Леву, написать ему, но... не собрался – дела закружили. Больше они не встретились.