Текст книги "Совершенно секретное дело о ките"

Автор книги: Альберт Мифтахутдинов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 22 страниц)

– Вроде крепкий.

– Давай-ка затянем. – Марков подошел к дереву, перекинул веревку, подтянул до предела, закрепил. – Ну, подожми ноги, повисни!

Дед повис.

– Ой! Под мышками режет!

– Ничего, зато узел – не развяжешь, только разрезать.

Марков отвязал от дерева линь.

– Теперь давай небольшой конец. Обвяжем тебя вокруг пояса. Нет, не за ремень – ремень может лопнуть. Вот так, потуже. А на свободный конец привяжем второй карабин. Ты его защелкнешь на основном тросе, прежде чем идти с Серым в воду. Понял? Получается – ты страхуешься так же, как лодка.

– Только лодка умеет плавать, а я нет.

– Ничего, выплывешь. Не так все и страшно. Ширина тут невелика, метров пятьдесят. Можно бы веревки перебросить, но пятьдесят метров мы не докинем. Вот и придется мне все три веревки везти… Лишь бы не запутались – самое главное. И снос большой. По сотне метров есть в мотках?

– Больше…

– Хватит даже при сносе, надо попробовать. Ну, а если они у меня кончатся, а я все еще буду в воде, ты веревки потихоньку вытащишь назад, они же привязаны на твоей стороне… Тогда что-нибудь еще придумаем. Не может быть, чтоб не придумали! Голь на выдумку хитра!

– Жизнь заставит, – вздохнул Афанасьич.

– Зато это единственная переправа. Впереди по маршруту больше рек нет. Давай покурим.

Они закурили.

– Да, чуть не забыл, – спохватился Марков. – Перед тем как сесть на Серого, сними сапоги. Сними сапоги, привяжи их на лодке. Надень шерстяные носки. Не босиком, а в шерстяных носках. Понял? Купание нам всем обеспечено сегодня, по горло, но лучше купаться в носках. Как только я переберусь, сначала распалю костер. Пионерский. Сушить будет чего, это уж точно…

– Я б лучше сейчас в Ольховку вернулся, – признался дед. – На черта мне эта купель?

– Я бы тоже вернулся, – улыбнулся Аникей. – Не паникуй, последний бросок – и все.

– Хорошенький пляж… – ныл Афанасьич. – Прямо Сочи.

– Да, – засмеялся Аникей. – Пальм и фикусов не хватает.

Он бросил сигарету.

– Сейчас потренируемся, как они чувствуют воду. Ох, черт! Седла-то снять забыли. Сейчас я сниму, ты сиди. Их никак нельзя мочить. Мокрый войлок – коню беда, враз спину сотрет.

Аникей распустил подпруги, отнес седла к лодке. С трудом взобрался на Орлика.

– О-хо-хо! Совсем никудышный я кавалерист. – И, натянув поводья, легонько дал Орлику шенкеля и направил его к реке.

Орлик послушно, осторожно ступил в воду, вошел в реку по колена, Аникей повернул его и прошелся немного по воде вдоль берега.

– Этот пойдет. Давай теперь Серого.

Аникей залез на Серого, натянул поводья, но конь мотал головой и не хотел идти в воду.

– Дай прут, Афанасьич!

Аникей стукнул коня пятками по животу, хлестнул прутом, и тот покорно пошел в воду.

– Поупрямится и пойдет как миленький! – сказал Марков. – Только не либеральничай, прут не забудь. Давай еще договоримся о сигналах – с того берега не докричишься. Руки скрещены над головой – значит «Внимание!» Одна рука резко вверх и вниз – «Пошел!» Обе руки в стороны «Возвращаюсь». Без сигнала не трогайся.

– Понятно, понятно.

– И пожалуйста, все время следи за мной, не отвлекайся. Ну, что ж, начнем.

Аникей приладил к поясу сумку, положил туда три мотка капроновых линей, концы которых были закреплены на тополе, на лодке и на Афанасьиче. Сел на Орлика, попробовал, как будет стравливать веревки – все получалось.

– Пошел!

Орлик, как и раньше, осторожно вошел в воду.

– Давай, давай, Орлик! – шептал Аникей.

Вода была уже коню по брюхо. Орлик поплыл, высоко держа голову. Аникей одной рукой вцепился в поводья, другой лихорадочно стравливал веревки. Волна сильно ударила лошадь, и ее начало сносить.

– Давай, давай, Орлик! Родной, выноси, родимый!

Веревки шли хорошо. Аникея залило по пояс, он чувствовал, как вода струйками течет в штаны и в торбаса.

– Быстрей, Орлик! Быстрей!

Аникей со страхом смотрел, как Орлик тянул голову из воды. Он боялся, что вода попадет коню в уши: говорят, они после этого сразу тонут; он боялся, что волна хлестнет его в пасть и конь не выплывет.

– Давай, Орлик! Весь сахар тебе отдам, родимый, держись! Держись, Орлик! – шептал Аникей.

Он не чувствовал холодной воды, все его мысли были там, на берегу.

– Хорошо, Орлик! Хорошо! Не бойся!

Течение было сильным, но конь с ним справлялся, клубки разматывались. Еще немного… совсем немного.

– Есть! Есть! – заорал Аникей.

Конь почувствовал под ногами дно, течение ослабло, и Орлик быстро стал выходить на берег.

Аникей соскочил, бросил сумку, прижался щекой к морде коня.

– Молодец, Орлик! Молодчага!

Конь стоял, опустив голову, с него стекала вода, он подрагивал.

Аникей придавил камнями два тонких линя, а толстый канат взял с собой и пошел укреплять его на тополе. Так же, на всякий случай, привязал тонкие веревки к деревьям. Потом взял ту, что тянулась от лодки, и вышел на берег. Скрестил руки над головой: «Внимание!» Опустил резко обе вниз: «Пошел!»

Афанасьич защелкнул карабин на тросе, столкнул лодку в воду, и Аникей быстро начал выбирать носовой линь.

Течение тащило лодку вниз, трос образовал угол, но Аникей быстро перебирал веревку, а карабин скользил хорошо. «Трос надо натянуть повыше, провисает», – думал Аникей. И вот лодка царапнула гальку. Аникей подбежал, подтащил ее повыше на берег и стал разгружать. Разгрузив полностью, вытащил на берег, отцепив карабин. Нашел рюкзак с продуктами, достал сахар, захватил в каждую руку по полной горсти и понес Орлику.

– Ешь, Орлик! Ешь!

С сахаром конь управился быстро, и Аникей пошел разжигать костер. Когда занялся большой огонь, он подумал, что надо бы сообщить деду, чтобы перевязал трос повыше, но кричать было бесполезно.

Тогда он вырвал из полевой книжки лист, написал записку, срезал карабин с веревки и примотал записку к карабину бинтом, спустился к воде и скрестил руки над головой: «Внимание!».

Дед внимательно следил. Аникей нашел гальку поувесистей, швырнул, но камень, немного не долетев, упал в воду. Тогда Аникей чуть отступил назад, разогнался и высоко послал карабин. Карабин упал на берегу. Дед подобрал его, торопливо разбинтовал, прочитал записку.

Аникей видел, как Афанасьич полез на дерево, чтобы перевязать трос двумя метрами выше, как он просил. Когда дед спустился, он со своей стороны полез на дерево, поднял трос на два метра и, как можно сильнее натянув его, завязал, несколько раз обмотав ствол тополя.

Дед уже сидел на Сером в ожидании команды. Мысленно он прощался с жизнью.

– Пошел! – скомандовал Марков.

Афанасьич пристегнул веревку от пояса к тросу, карабин держал надежно, веревка не тянула – был еще припуск. Он хлестнул Серого, натянул поводья, крикнул на коня и снова хлестнул. Серый видел, что Орлик уже на том берегу, он видел, как тот плыл, и понял, что от него ждут того же, и это не страшило. Он спокойно, лучше, чем на тренировке, вошел в воду и поплыл. Аникей тянул веревку, которой была обвязана грудь деда, сбрасывая метр за метром.

Лошадь сносило, трос сильно натянулся, но карабин крепко держал седока, да и Аникей потихоньку их подтягивал.

Серый высоко держал голову, как и Орлик, но с течением справлялся труднее. На середине реки он выбился из сил, вдруг развернулся спиной к течению, волна ударила его и понесла вниз, трос сорвал Афанасьича с лошади, и тот ухнул в реку.

– А-а-а!

Что было сил Аникей тащил старика, не чувствуя, как веревка впивается ему в руки. Несколько раз Афанасьич скрывался в воде с головой… Тут Аникей мгновенно повернулся спиной, перекинул линь через плечо и что было сил бросился от реки в лес, волоча обмякшее тело.

Когда он оглянулся, дед уже лежал на мелководье.

Аникей подбежал, отцепил карабин, взвалил на себя старика и вытащил на берег.

Афанасьич был жив. Он стоял на коленях; и его рвало. Аникей вытащил нож и разрезал веревку. Он тяжело дышал и только сейчас почувствовал, как болят ладони. Кожа с них была сорвана полосами.

– Наглотался, сердешный… Ты уж прости меня, Афанасьич! Прости!

Дед мотал головой, стонал, его выворачивало. И вдруг он затих, отполз в сторону, лег на землю.

– Живой, дед, живой, – шептал Аникей.

– А? – поднял голову старик.

– Живой! – заорал ему в ухо Аникей.

Он помог старику подняться, довел его до костра, усадил. Потом подбросил в огонь дров.

– Сушись, отогревайся. Я пойду Серого искать, может, он где-нибудь ниже по течению выплыл.

Аникей надел на Орлика седло, затянул подпруги, вставил ногу в стремя, тяжело взобрался на коня.

– Но-о, Орлик! Пошли!

…Вернулся Марков под вечер. Дед уже очухался, переоделся. Палатка была поставлена, ужин готов.

Аникей подъехал к самому костру. Сидел на Орлике, не слезая. Афанасьич вопросительно смотрел на него.

Аникей молчал. Потом выдавил:

– Нет нигде… Ни живого, ни мертвого… Может, прибит где-то под корягой… Может, унесло… не знаю… вот…

Он слез с коня, сел поближе к огню.

– Мокрый я весь. Дай чаю… Совсем мы обезлошадили.

– Что делать-то?

Глава девятая

Утром вышли рано и, шли весь день, не разговаривая. Не о чем было разговоры вести – каждый со своими мыслями. Единственное, что еще согревало Аникея в пути – воспоминания об Ольховке, о Меланье. Таким далеким сейчас все это казалось, что впору сомневаться – а было ли вообще?

В одном он был уверен – назло обстоятельствам, что сопровождают его в пути, он скоро обязательно увидит Меланью. И чем быстрее и дальше уходил он от нее сейчас, тем скорее приближалась их встреча. Неосознанно он понял это еще тогда, при прощании, когда Меланья вернулась. И первый его шаг от нее был шагом к ней. Он не знал, как это произойдет, но верил в это, не сомневался в этом, ощущал это, как сейчас ощущает ночь, лежа в сыром спальном мешке, как ощущает холод и шелест снега, засыпающего палатку.

«Надо торопиться, – подгонял он себя, – надо торопиться».

Он боялся, что после случая в реке Афанасьич может заболеть, простудиться, например, или, что еще хуже, слегка «тронуться». Но, как всегда в поле, необъяснимо сработали все защитные силы организма – дед даже не кашлял и вел себя, как обычно, вот только больше, чем обычно, оба молчали.

Афанасьич не расставался с ружьем, но с самой Ольховки им ни разу не встретилась дичь. И сейчас все вокруг будто вымерло: ни зайцев, ни куропаток, ни запоздавших с отлетом утиных стай.

«Хоть бы что-нибудь живое пролетело – сова или ворон, – думал Аникей. – Хоть бы лося встретить, хоть бы медведя».

Ничего. – Даже следов не видать на свежей пороше. Будто зверья и птицы здесь отродясь не водилось.

Место какое-то… страшное.

Снег шел мокрый, где-то к полудню он таял, а с вечера шел снова. Орлик искал траву под снегом, копытил, но как-то лениво, неохотно, он худел на глазах. Люди подкармливали его понемногу чем могли – сахаром, хлебом, остатками крупы.

Седло Серого, перевернув, укрепили крест-накрест на седле Орлика, между двумя вьюками, и на него положили груз Серого. Поклажа горой возвышалась на спине коня. Впереди шел Аникей, отыскивая местей для прохода, чтобы Орлик не цеплял за деревья, а Афанасьич шел сзади с ружьем, поглядывая по сторонам, все еще на что-то надеясь.

Сейчас кругом была тундра, ни деревца. Только чахлые кустики бетулы – карликовой березки – попадались на пути. Да ягода в изобилии – брусника и шикша.

Здесь же на равнине застал их ночлег. Палатку установить было негде – нашли небольшой холм, разбили лагерь на его склоне, вместо стояков для палатки приспособили карабин и ружье, а растяжки укрепили с помощью камней и седел. Кустиков ягод, мха и веточек для костра хватило.

– Завтра будем на месте, – сказал Аникей. – Вон там у сопок, – он показал, – перевалбаза. Там же посадочная площадка геофизиков. Работали в прошлом году, запасная площадка. Иногда к ним летают, когда погода. И если они еще не свернули свою экспедицию…

– Совсем?

– На зиму остается один человек с рацией. Следит за балками и площадкой. Пастухов принимает, когда зимой подкочевывают. Склад с продуктами должен быть…

– Осталось две пачки галет и две банки консервов, – сказал дед.

– А чай?

– Есть…

– На завтрашний день этого хватит… был бы чай, вон сколько ягод!

– Давай, Никей, сейчас пособираем немного, пока снег – не пошел… утром все в снегу будет…

– Правильно мыслишь! Давай котелок! Эх, и поедим завтра!

К Маркову возвращалось нормальное рабочее настроение. «Что мы, как сычи, надулись и молчим всю дорогу? – думал он. – Так ведь и сдвинуться можно. Хватит! Напереживались… Работать надо. Работать! Хуже уже не будет… не должно быть».

– И кустиков нарубим, – сказал он деду, – Заготовим побольше веток на утро, в палатке они за ночь немного подсохнут, а?

– Верно, верно, – встрепенулся Афанасьич.

Они быстро набрали ягод, заготовили топлива, наскоро попили чаю, и Аникей первым полез в палатку. Дед подошел к Орлику и воровато скормил ему три галеты.

Марков не спал, и был он весь там, в Ольховке. Тогда, перед утром прощания, она встала с постели и подошла к окну, раздвинула шторы, чтобы узнать, идет ли дождь. Она так хотела, чтоб шел дождь, чтобы Аникей не уходил в это утро.

Дождя не было. Громадная луна висела в небе, и тяжелые облака плыли мимо нее. Лунный свет залил комнату. Он струился, обтекал тонкую, темную фигурку, застывшую у окна, и Аникей был ослеплен луной, как солнцем.

Она шевельнулась, и длинная тень ее качнулась на стене. Она тихо вернулась в постель, и ему казалось – одежды из лунного сияния колыхались на ней.

– Так хорошо, да? – шепотом спросила она.

Ее длинные черные волосы отливали в лунном свете серебром, они казались белыми, они, как дождь, струились у него между пальцев, и была она такая красивая – красивее дождя.

У него защемило сердце, и он подумал о том, что скоро будет прощаться, что эта ночь кончится, кончится скоро. От ливня лунного света, затопившего комнату, неясная тревога поселилась в его сердце, тревога о том, что ждет его впереди.

– Я зашторю окно, – сказал он.

Они не спали, и утро не наступало долго.

Она зашептала что-то, и он уловил мелодию. Потом откинулась на подушку, засмеялась, запела чуть громче, и он угадал чукотские слова.

– Что это? – спросил он.

– Ты же просил… помнишь? Песня девушки с Голубых Озер.

– Но ты говорила «нельзя»… только на праздниках…

– Сейчас можно…

– О чем она?

– Девушка поет о юноше, – она засмеялась, – о красивом юноше, который из-за далеких гор однажды пришел к Голубым Озерам… Из чужой страны… и остался тут навсегда. И никак не может вернуться домой… так сильно полюбил он девушку, которая ради него не может покинуть Голубые Озера…

– И все? – спросил он.

– Нет… она поет дальше о том, что такая участь ждет и других юношей, если им выпадет счастье увидеть Голубые Озера и девушек, что родились тут. Все.

– Ух ты! – засмеялся он. – Самонадеянная девушка.

– Не знаю, – улыбнулась она. – Так в песне поется, А песни зря не бывают…

Она прижала его голову к своей груди, и он услышал, как бьется ее сердце.

Сейчас Аникей лежит в палатке, ее вход застегнут на все пуговицы, он не видит ночи, но знает, что на небе ни единой звездочки, тяжелые облака легли на вершины гор, и ему хочется курить.

– А мы вас давно заметили, – встретил Аникея парень в летной форме. – Откуда, думаем, идут такие Дон Кихот и Санчо Панса?

– Что-нибудь для нашего Россинанта найдется? Из деликатесов…

– А как же? Вон столовка, спросите Андрея, это наш повар. Сами-то как?

– Да не мешало б…

– Тогда поспешите, пока горячее. Мы недавно пообедали.

Столовая оказалась маленьким балком с двумя комнатами. Одна – кухня, вторая – зал на два раскладных дачных столика для восьми персон, с такими же раскладными стульчиками. Вот и все.

Афанасьич проник на кухню.

Повар Андрей вылил ему в ведро остатки борща, навалил туда же каши, сухарей, выдал две буханки хлеба.

– Надо будет добавки – приходи. А вода вот – в бачке, – сказал повар и протянул гостям две тарелки. Одна с котлетами, вторая с макаронами. И чайник с какао. – Заправляйтесь!

Перевалбаза Южная Озвереевка была пуста, в балках расположилась летная группа, обслуживающая геофизиков. Приходили сообщения, что пастухи скоро подойдут, но совхозный радист, обычно живший здесь, все еще на центральной усадьбе, а это значит, не ранее забоя оленей начнется здесь веселая жизнь.

Экспедиция геофизиков, а вместе с ней и летно-обслуживающий персонал должны закончить все работы уже на этой неделе. Так, во всяком случае, поведал Аникею парень в летной форме, оказавшийся начальником площадки, которого, несмотря на молодость, почему-то величали тут Иваном Ивановичем.

– На ту неделю хорошее метео, – сообщил Иван Иванович, – в три дня справимся.

Пока Орлик занимался ведром, они успели пообедать. Афанасьич пошел за водой для коня. Раскрыв бачок, он увидал там живую рыбу.

– Смотри-ка!

Андрей рассмеялся:

– Испугался небось? Это мы, чтоб вода холодней была, придумали. В деревне лягушек в молоко бросают, а мы – харьюза. Пусть плавает.

– И так холодина, – сказал дед.

– Пусть до ужина плавает…

– Аквариум развели, – бурчал Афанасьич. Налил воды в ведро и, прихватив коню еще полбуханки свежего хлеба, пока не видит Андрей, вышел на улицу.

– И это вся ваша живность? – спросил Иван Иванович, поглаживая Орлика.

– Видите, тощий да маленький, – начал дипломатично Аникей. – Старый конь. Хлопот, кроме кормежки, никаких.

– Георгий, – позвал Иван Иванович.

Подошел молодой парень в такой же, как у Ивана Ивановича, летной форме.

– Жора, как тебе этот аргамак?

– Шагай, геолог… – усмехнулся Жора. – Совсем коня замордовали…

– Такова жизнь, – скромно потупил глаза Аникей.

– Вот я и говорю, – продолжал Иван Иванович. – Они просят спецрейс. А ты пустой идешь. Возьмешь скакуна?

– В позапрошлом году, как сейчас помню, в салоне вертолета возили, – вмешался Аникей. Он начал отчаянно врать. – А в «Аннушке»-то и того проще. Тоже возили…

– Я знаю, – сказал летчик. – Есть инструкции, читал когда-то, но не помню.

– Ну вот, – обрадовался начальник площадки. – И полетите. Я вижу, животина спокойная…

– Как бы не окочурился. Совсем он у вас дохлый, – сказал летчик. – Готовьтесь завтра с утра. При любой погоде. Тут летать – ого-го, один пишешь, семь в уме… Шагай, геолог…

– Молодой еще, – сказал Иван Иванович, когда Жора ушел. – Первый год летает. Вы на него не обижайтесь. Они, молодежь, нынче гонористые…

Аникей еле сдерживал улыбку: Иван Иванович был самую малость старше Георгия, а выглядел его ровесником.

«Ну, вот и все, – облегченно вздохнув, думал Аникей. – Прилетим завтра. Афанасьич отведет Орлика на конебазу, я пойду к начальству. А потом дам телеграмму Миле… Да, сначала дам телеграмму, а потом пойду к начальству. Она прилетит, и поедем в отпуск… Нет, сначала надо комнату для нас выбить в общежитии. А может, у Афанасьича поселиться? У старика все-таки дом. Он бы на кухне спал, а нам – комната».

Мысли о предстоящих хлопотах развеселили его, он живо себе представил, как будет заниматься непривычным для него делом – хождением в местком, заявлениями начальству, покупкой чего-нибудь, без чего невозможен так называемый уют. Все это было так непохоже на жизнь, которую он вел раньше, что сейчас забавляло его и совсем отодвинуло на задний план завтрашние заботы.

Афанасьич же входил в доверие к повару Андрею. Он взялся помогать ему чистить рыбу, мыть посуду, таскать воду – всячески быть на подхвате, чтобы хоть таким образом отработать бесплатное питание и выяснить, где что плохо лежит, чтобы при случае скормить Орлику.

Андрей был им доволен. Жаловался только, что по такому случаю не мешает чего-нибудь крепкого, но у них все кончилось, а брагу, варить Иван Иванович не разрешает, да и дрожжей осталось совсем мало, только для выпечки. Надо экономить. Да опять же ждать три дня как минимум.

Дед поддакивал, сокрушался, сетовал на тяготы полевой экспедиционной жизни, вздыхал:

– Ни вина, ни кина, ни собраний…

Повар был из тех людей, возраст которых трудно определить. В тундре часто встречаются бородатые молодцы, которым одинаково можно дать и тридцать, и сорок. Но Афанасьич на правах старшего все же наставлял его. До Аникея, когда он пришел выпить чаю, долетели обрывки разговора:

– Жену надо бить каждый день, кроме тех раз, когда посылаешь ее с бидоном за пивом, – поучал Афанасьич. – Баба, она что? Она любит, чтобы ее били. Она это уважает. Вот у меня была жена…

– Была? – спросил Андрей. Он с удивлением выслушивал семейный кодекс деда. – Умерла, что ли?

– Да нет, ушла…

– Колотил, значит?

– Ни-ни! Ни боже мой! За всю жизнь пальцем не ударил. Вот потому и ушла. А если б поколачивал, до сих пор бы жили…

– Откуда знаешь?

– Я, брат, чувствую. А так вот совсем один. Загремлю – и все… Два венка от профсоюза… спи спокойно, дорогой товарищ.

– Ну уж, ты заладил! – искренне завозражал Андрей. – Да на тебе еще всю тундру перепахать можно! Это молодежь нынче хилая, хоть и акселерация. Мы им сто очков дадим… Видел я молодых в тундре! Только и думают, как бы на базу сбежать.

– Не-не, – сказал Афанасьич. – У нас в экспедиции таких нет! Нет!

«Молодец дед, патриот, – усмехнулся Аникей, – своих в обиду не дает».

Он налил себе еще чаю. Дед подсунул ему тарелку масла и целую буханку хлеба. Принес новую пачку сахару. Чувствовалось, что на кухне он уже вполне освоился.

– Я Орлика в сарай отвел, – сказал он Аникею, – чтоб ночью не замерзал. Там даже печь есть, я ее подтопил.

– Это не сарай, – сказал Аникей. – Да ладно, хозяев нет, ничего страшного.

– А что?

– Просто дом такой, брошенный. Мастерская… Все равно его ремонтировать… Орлик ничего не сделает?

– Уберем, – сказал каюр.

– Я кустов нарежу, – сказал Аникей. – А ты уж тут на кухне управляйся, хорошо у тебя получается. – И он подмигнул деду, Дед понимающе кивнул: все, мол, будет в порядке, житуха для людей и коней. А как же иначе?

Сами они на ночь расположились на полу в помещении столовой в спальных мешках.

– Тепло тут, – посоветовал Иван Иванович. И чай близко. Как в гостинице.

…Было действительно тепло и уютно. Ни разу так блаженно не спали они за все время пути.

Раньше всех утром пришел повар Андрей. Подивился на богатырский сон геологов. Решил не будить гостей, старался потише греметь посудой: понимал – люди намаялись, пусть отдохнут, дорога их еще не кончилась, и затеял блины.

Механик уже возился у «Аннушки», запустил мотор.

Аникей и Афанасьич проснулись от шума и вмиг собрались. Андрей накормил всех.

– Ну что у вас? – спросил Жора.

– Порядок.

– Грузитесь, – скомандовал Жора.

Аникей и Афанасьич устроили в самолете мешки и вьюки, соорудили из трех досок небольшой трап.

– Ну и как вы его потащите? – с интересом следил Жора.

Афанасьич взял Орлика за уздечку, повел, и тот спокойно пошел в машину, чуть пригнув голову у входа.

– Смотри-ка! – удивился Жора.

– Видать, не впервой, – сказал второй пилот.

Аникей помог Афанасьичу втащить в самолет трап, летчики протиснулись между конем и вещами в кабину, Аникей задраил дверцу – бортмеханика в рейсе не было.

Жора откинул на проходе в кабину брезентовое сиденье, показал Аникею – садись, мол. Тот устроился между пилотами, и самолет начал выруливать.

Из кабины Аникею хорошо были видны освещенные ярким солнцем заснеженные сопки – на небе ни тучки. «Самая что ни на есть летная погода, – подумал он. – Хоть напоследок с погодой повезло».

Машина уже набрала высоту и ложилась на курс.

На вираже ее тряхнуло, потом еще раз. Потом она будто провалилась в какую-то яму. Летчики переглянулись.

«Странно, – подумал Аникей. – Такая тихая погода, а болтанка».

Афанасьич постучал его по спине, Аникей оглянулся. Орлика тошнило. Он всхрапывал. Под ним было мокро. Задние ноги его разъезжались, он бил копытом, часто падал на бок, но вставал, оседал на зад, но снова поднимался.

– Что там? – прокричал ему на ухо Жора.

– Конь… ему плохо…

– А черт!

Самолет попытался подняться еще выше, пилоты хотели выровнять его. Машину трясло.

– Центровка нарушается… я не сяду! – орал Жора. – Что там?!

Аникей вылез из кабины в салон. Жора передал управление второму пилоту, а сам тоже спустился.

Конь падал, взбрыкивал, оседал, бился о борта самолета, казалось, сейчас машина развалится. Афанасьич прижался спиной к первому иллюминатору, совсем втиснулся в борт, боясь, что Орлик его зацепит. Глаза у коня были красные, на губах пузырилась пена.

– Осторожно! – крикнул Жора Аникею.

Самолет еще раз качнуло. Орлик повалился вперед, толкнул пилота головой, Жора опрокинулся на мешки, ударился затылком о железо.

– Бешеный! – заорал Жора. Он встал, спиной повалился в кабину, нашарил что-то рукой. – Самолет развалит!

Аникей тоже был перепуган. В шуме моторов, грохоте, крике людей он не расслышал, как прозвучали три выстрела, он только увидел пистолет – Жора засовывал его в кобуру – и рухнувшего на передние ноги Орлика.

Жора оттолкнул Аникея, тот повалился на вьюки. Пилот скрылся в кабине, и через считанные минуты «Аннушка» приземлилась на площадке геофизиков, откуда недавно стартовала.

Было тихо. Никто не поднимался со своих мест. В иллюминаторы было видно, как к самолету бегут люди, – второй пилот успел передать по радио о ЧП.

Аникей смотрел на бездыханную лошадь и удивлялся, что почти совсем нет крови, хотя все три пули вошли в голову. Он отмечал все это механически – все еще не мог осознать случившегося, не мог прийти в себя.

Первым встал второй пилот, осторожно прошел в хвост самолета, открыл дверцу, спрыгнул на землю, к людям.

– Как же так, а? Как же так? – зачастил Иван Иванович.

Все молча направились в диспетчерскую.

– Чуть машину не угробили, – сказал Жора. – Составляйте акт.

– Привязать надо было как-то, – причитал Иван Иванович. – Раскрепить. А? Как же так?

– Даже не стреножили, – вспомнил Жора. – Уберите его.

Все пошли помогать Афанасьичу. Достали брезент, выволокли тушу, потащили на брезенте к краю площадки.

– Лететь надо, – торопил Жора Ивана Ивановича, – заканчивай с бумагами. Они в основном им нужны. Мы-то что? Все по инструкции. Нельзя же рисковать…

…Аникей сидел на земле возле Орлика и плакал. Подошел Афанасьич.

– Ну, чего ты, Никей?.. Не надо… Слышишь? Не надо…

– Он меня из реки спас… сволочи…

– Не надо, Никей… Идем к ним… зовут… лететь надо.

– Я не полечу с ними…

– Лететь надо, Никей.

– Не полечу… лети ты один. Позвонишь, за вещами пришлют машину… Лети один. Я после.

Афанасьич направился к самолету.

«Аннушка» взлетела, и Иван Иванович сказал Аникею:

– Ты уж прости, так вышло. Молодой Жора летчик, испугался. С его стороны нарушений нет. Как написать, чтоб тебе-то ничего не было?

– Как хочешь…

– Ладно… – Иван Иванович повернулся и пошел в диспетчерскую.

Аникей выкурил сигарету, потом встал и пошел искать лопату.

Яму он вырыл рядом с трупом. Позвал Андрея, и вдвоем они столкнули коня в яму, прикрыли брезентом. Андрей оставил Аникея одного. Тот начал засыпать могилу. Потом вспомнил, спрыгнул вниз и отвязал от Орлика колокольчик. Долго зачем-то крутил ею, рассматривал, положил в карман. Потом нашел три больших камня, перетащил их на могилу, посидел молча, закурил.

– Все, – сказал он. – Прощай, Орлик.

– Посмотрите, Иван Иванович, – Аникей развернул карту. – Мне нужен хотя бы абрис вот этой территории, за рамкой. Хоть приблизительно наметить азимут.

– У тебя двухсотка, а мы летаем по полумиллионке, – ответил Иван Иванович.

– Ничего, сойдет…

Начальник принес карты.

Аникей расстелил их, достал компас, курвиметр, миллиметровку из полевой книжки, карандаши.

– О, тут совсем немного, – сказал Аникей, – около сотни кэмэ.

– Пешком решил?

– Налегке я это быстро одолею, да еще по такой погоде. Главное, рек впереди нет… это хорошо.

– А то бы летел завтра, а? – предложил Иван Иванович.

– Пообедать сперва надо, на дорожку, – сказал Андрей. – По дороге ресторанов не будет. Поэтому наедайтесь впрок сейчас.

– Спасибо… Это верно.

– И с собой захватите чего надо.

Тут только Аникей вспомнил, что его рюкзак и остатки продуктов сейчас вместе с Афанасьичем в самолете.

– Планшетка, нож и револьвер – вот и все хозяйство, – развел он руками.

– Поможем, – засуетился Иван Иванович.

Из пилотской комнаты он принес свежую наволочку. Андрей положил туда пачку сахару, две буханки хлеба, три банки мясных консервов и две рыбных, три пачки чаю, завернул масла, добавил сухарей и банку сгущенного кофе.

– Хватит, спасибо, – сказал Аникей, – мне всего-то дня на два.

– Где два, там и три… Свой груз не тянет, – сказал Андрей. – Курева тоже нет?

Он бросил туда же пять пачек «Примы», десяток коробок спичек. Нашел большую пустую банку из-под сухого молока.

– Это тебе вместо котелка. И кружку бери, и ложку.

– Спасибо. Только это… у меня с наличными туговато.

– Брось! В Анадыре как-нибудь сочтемся.

– Идет. За мной не пропадет…

– Да ладно уж… Давай обедай. Рассольник да блины с завтрака остались. Второе еще не готово.

Аникей привязал к нижним концам наволочки веревку – получился заплечный вещмешок.

Шел он два с половиной дня. Дорога и короткий сон у костра вконец измотали его.

«Осталось немного, – твердил он себе. – Все это скоро будет в прошлом».

Он боялся только снегопада или дождя. Без крыши над головой можно замерзнуть. Но маршрут шел по границе лесотундры, дрова были, а там, где начнется сплошная равнина, до города будет рукой подать.

«Осталось немного… Скоро все это будет в прошлом».

Он не жалел, что не принял предложения Ивана Ивановича и не дождался следующего самолета. «Как это говорил дед? – вспоминал Аникей. – Человек сильнее лошади… Да идти осталось совсем немного».

Он не хотел только, чтобы в прошлом осталась Ольховка. Он не хотел, чтобы она окончательно осталась в прошлом, как будто ее и не было. Но, когда он думал о Меланье, сомнения иногда одолевали его.

«А вдруг я вообще такой невезучий? Зачем ей тогда связываться со мной? Вдруг я ей ничего, кроме несчастий, не принесу?»

Эта мысль пугала его, на какое-то время овладевала им, но он отгонял ее, как наваждение.

«Глупости – не может человек все время быть невезучим. Ведь был же я счастлив в Ольховке! А сейчас? И сейчас я счастлив, если так спешу в город! И за это приходит расплата… Орлик… Все на весах судьбы одно к одному. Больше мне платить не за что, ничего хорошего не было, разве что за будущие радости отмучиться авансом?» Он усмехнулся – «согласен».

Каждому геологу в поле хочется простых житейских радостей, и, чем труднее работа, тем чаще вспоминаешь город, откуда тебя забросили сюда, потому что с городом ассоциируется все хорошее, пока тебе трудно или плохо.

Иногда ему виделись шумное застолье и веселые лица друзей. Иногда он видел тишину и пронзительное соло саксофона… вдыхал аромат крепкого кофе и затягивался вкусной сигаретой. А однажды привиделась женщина, лица которой он потом так и не смог вспомнить.