Текст книги "Совершенно секретное дело о ките"

Автор книги: Альберт Мифтахутдинов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 22 страниц)

– В зубах?! – присел от неожиданного сообщения Ш.Ш.

– А где же еще? Под хвостом, что ли?

– Ну, знаете…

Кащеев начал чувствовать, что разговор идет куда-то на туда.

– Давайте договоримся, – сказал он Пивню, – я занимаюсь своим делом, лейтенант своим, вы своим, и Чарли своим тоже.

– О-кей! – сказал Чарли.

– Вот видите, даже собака понимает.

– Как понимает? – не понял Пивень.

– Очень просто. Она сказала по-английски, что согласна. Вы слышали, как она сказала по-английски?

– Нет.

– Почему же? Все слышали, а вы нет.

– Потому что собака не может говорить по-английски, – сказал Пивень.

– Но ведь это их собака…

– Все равно. Собаки – они не могут говорить по-английски.

– No, we don’t speak English[5]5
  Нет, мы не говорим по-английски.


[Закрыть], – сказал Чарли.

– А сейчас что она сказала? – в глазах Пивня мелькнул интерес.

– Вы же не слышите.

– А все же?

– Сказала, что вы правы, – перевел Ш.Ш.

– Вот видите! Теперь мне понятно, почему вы так плохо работаете. А она должна быть на замке.

– Что? Что ты говоришь? Как плохо? – уставился Ш.Ш. на Пивня.

– Так, плохо! У меня есть вещдок!

– Вещмешок?

– Вещдок!

– Что это?

– Вещественное доказательство. – И Пивень вытащил из портфеля нож. – Полюбуйтесь!

Нож пошел по рукам. Это была прекрасная финка. С чеканным «Made in USA».

– Ай, хороший нож, – вздохнул Ш.Ш.

– Видите, – обратил внимание Пивень, – на ноже стоит дата. Прошлогодняя. Его сделали на той стороне пролива в прошлом году. Значит, шпион побывал тут или в прошлом году, или в этом. Чувствуете?

Кащеев и Ш.Ш. переглянулись.

– Где вы его нашли? – спросил Кащеев.

– У кита. На разделочной площадке. Кто-то забыл.

– А если это твой нож? – в упор спросил Ш.Ш. Пивня.

– Ну, что вы, что вы… – замахал руками Пивень. – Как можно?

– Можна! – рассердился лейтенант. – Па-аслушай, дарагой! Ходишь тут, мешаешь работать председателю колхоза, товарищу сельсовету, мне мешаешь, киту мешаешь! Ходишь с американским ножом, как бандит! Ай! Покажи-ка командировку.

Пивень поспешно протянул бумагу.

– Так и знал! – торжествующе воскликнул Ш.Ш. – Так и знал!

– Что там? – как бы безразлично спросил Кащеев.

– Командировка истекла!

– Но мне телеграфом дадут продление.

– Хорошо! Дадут! – согласился Ш.Ш. – А пропуск? Пропуск тоже кончился! Кто новый даст, а?

– В центре… начальство… я думаю…

– Думай, дарагой! Думай! На таком большом расстоянии начальство не будет заниматься такими пустяками.

– Но я не знал, что непогода и я буду так долго… я не знал… туман… ничего не летает…

– Бдительность прежде всего! – торжествующе заключил Ш.Ш.

Кащеев с интересом глядел на лейтенанта. Он понял его и был ему благодарен. Ш.Ш. решил добивать Пивня его же оружием – скрупулезным выполнением инструкций, ссылками на параграфы, «порядком», так сказать.

– Вот, – обратился лейтенант к Кащееву, – теперь это не инспектор Пивень, а нарушитель Пивень. Что делать?

Здесь, в отдаленном селе, не было ни отделения милиции, ни даже участкового. Да в них и надобности не было. Сколько село стоит на берегу океана, никто не помнит случая хулиганства, пьяного дебоширства, воровства или нарушения паспортного режима. А если чего нужно, есть сельсовет или застава на крайний случай.

– Но, в конце концов, – запротестовал Пивень, – ваш сельсовет может связаться с раймилицией, выдать мне справку…

– Справку? Гм… – Ш.Ш. укоризненно покачал головой. – Такой большой и не понимаешь! Я не могу верить справке без печати! Понимаешь?!

– Ах да… – вспомнил судьбу злополучной печати Пивень, – что же делать?

– Нарушитель, сдайте ваше оружие! – приказал Ш.Ш.

– Какое оружие?

– Не притворяйтесь! В портфеле!

Пивень протянул нож.

– Сидоров!

– Я здесь! – вытянулся Сидоров.

– Отведите задержанного в гостиницу.

– Слушаюсь!

– Под домашний арест. По селу нэ ходить, в кино нэ ходить, на почту нэ ходить. Можно один раз в магазин ходить за продуктами, – напутствовал Ш.Ш. – С районом мы свяжемся сами.

– Но позвольте…

– Нэ позволю!

…Понурив голову, держа портфель под мышкой, по селу медленно шел Пивень. За ним Сидоров с Чарли на поводке.

– Твой?

Кащеев взял нож, спрятал его в карман:

– Конечно, я его сразу узнал.

– Больше нэ теряй!

– Хочешь, тебе сделаю?

– Хороший нож! – ответил Ш.Ш.

– Бери! – Кащеев вытащил находку из кармана.

– Ай спасибо! Будем шашлык делать!

В течение всего этого времени Джексон безучастно стоял рядом и смотрел в море. Он медленно переживал свою личную трагедию.

12

Четвертые сутки гудела пурга. Она, как и все весенние пурги, обещала быть недолгой, но на четвертый день люди поняли – дело зимнее, затяжное.

– Зима последние мешки вытряхивает, – вздыхал дед Пакин.

Ему недужилось. Он лежал накрытый двумя одеялами.

Таблетки не помогали. Вахты на маяке несли вдвоем – Иванов и Слава Чиж. Анастасия стала сиделкой при деде. Всем давно было ясно – деда надо отправлять в райцентр, в больницу, вот только не на чем, непогода. Вертолет не вызовешь, а морем – шторм.

«Гордый» ушел на промысел перед самой пургой, и, когда Мальчиков оценил в море обстановку, он понял, не до жиру – быть бы живу, сменил курс в направлении полярки: там уютная тихая бухта, можно отстояться.

Все эти дни радиограмм от Мельникова Кащеев не имел, соседние колхозы ничего определенного о катере тоже не могли сообщить, и одолеваемый односельчанами Кащеев оправдывался отсутствием связи.

А Мальчиков сидел с Ивановым в радиорубке, безуспешно вызывал райцентр, чтобы оттуда смогли передать в поселок Кащееву данные о «Гордом» и ближайшие его, Мельникова, планы относительно охоты.

На всякий случай связались с соседней полярной станцией. Им до колхоза ближе, полярники при случае обещали доставить радиограмму. «При случае» – это если каюр из колхоза завернет на станцию, но в такую погоду такая оказия практически исключалась.

«Дело темное – ложись в дрейф», – пробормотал Мальчиков и пошел на судно.

Иванов еще долго сидел в радиорубке, до смены вахты было много времени, и Слава Чиж, пользуясь свободным личным временем, в который раз решил его посвятить ревизии собственного гардероба. Дело в том, что накануне он получил очередную небольшую посылку с материка, ее, как мы помним, вместе с остальной почтой доставил Иванов из Полуострова, и в посылке был дакроновый костюм, неизвестно для чего нужный тут, на краю света, в пургу, при северо-восточном ветре в десять баллов, температуре воздуха минус семнадцать (влажность нормальная).

Это была его страсть. О ней говорил еще Алекс на «полярной пятиминутке». Страсть к гардеробу Алекс считал отрицательной, Слава с этим был в корне не согласен, а Иванову было все равно – лишь бы работа шла нормально.

И еще у Чижа был галстук из нерпичьей кожи производства Провиденского промкомбината (Магаданместпром). Изобрел галстук приехавший по договору хозяйственник, увидавший однажды, сколько обрезков шкурья выбрасывается в отходы. И какого шкурья – вожделенной нерпы!

Естественно, никто из северян такой галстук не носил. Он как бы специально был изготовлен для приезжих или на экспорт – для материка. Все командированные надевали галстук как свидетельство своего пребывания на севере, как орден за полярные заслуги. И пижонов было видно издалека.

Слава ничего этого не знал. Он вертелся перед зеркалом. И если какое-то представление о гармонии можно получить из русской поговорки о корове и седле, то в данной ситуации поговорка была бы как нельзя кстати. Галстук не шел к костюму, а Слава и к костюму, и к галстуку.

– Иди-ка ты… ужинать, кокетка! – посоветовала Анастасия. Она направлялась на кухню.

– А к ужину? – Слава заметил в ее руках бутылку спирта.

– Ишь, чего захотел! Забудь.

Днем эту бутылку принес капитан Мальчиков, последнюю из своих запасов.

– Вот, – протянул он ее Анастасии, – это… как его… от всего помогает… деду, значит.

Анастасия пошла приготовлять микстуру. По неизвестно кем заведенной веселой полярной традиции спирт надо разбавлять так, чтобы количество градусов соответствовало градусам широты, на которой находится полярная станция. И вот теперь вся сложность приготовления «коктейля» заключалась в том, чтобы он был слабее семидесяти градусов, но крепче шестидесяти пяти. И добавить чеснока с перцем по совету Иванова – вот тогда хворь навсегда покинет занемогшее тело Пакина.

Чиж наконец-то оставил в покое большое коридорное зеркало и пошел в свою комнату переодеваться. Одна из стен комнаты была оклеена вырезками из журналов мод, портретами кинодив, фотографиями красоток со всего земного шара. Всех девиц тащил на эту стену Слава Чиж, демонстрируя свое эстетическое кредо. Вот почему, когда приезжало начальство или гости с базы – гидрографические суда, в эту комнату никого не пускали, стеснялся Иванов такого разнузданного поведения своего подчиненного, Ночевать гостей при случае оставляли в кают-компании или в комнате Алекса – аскета и чистюли.

Но особое место в этом вернисаже занимала тумбочка. Цветные и черно-белые открытки в большом количестве веером обрамляли обложку журнала «Экран». И на обложке, и на различных открытках было одно и то же лицо – портрет молодой известной киноактрисы Натальи Ивановны (так из уважения ее величали на полярке, дабы не называть всуе ее фамилию и в то же время дать почувствовать посторонним, которые фамилию ее знали, что помимо общения с ней посредством просмотра кино коллектив полярки имеет к ней и свое, более близкое отношение, чем другие рядовые кинозрители. И это не было преувеличением. Коллектив, а особенно Слава Чиж, имел на это полное право).

Началось все в позапрошлую зимовку. Привезли на полярку новые фильмы, несколько банок с лентами. Среди них один цветной на обидную для полярников тему – знойный юг, Черное море, пальмы и загорелые молодые женщины рядом с загорелыми юношами.

Комедия оказалась весьма посредственной, но главная героиня запала в душу и растревожила сердце. Что и говорить, она была неотразима. Возможно, здесь сыграло свою роль то обстоятельство, что режиссер очень выгодно демонстрировал ее постоянно в пляжном костюме, который ей очень шел.

Чего греха таить, в большом количестве обнаженная натура действует на тебя совсем иначе, если сам ты ходишь в меховой одежде и видишь все время раздетыми только нос и глаза своих друзей-тундровиков (да и то глаза в противопурговых очках), а женщин вообще не видишь месяцами, даже одетых.

– А что, если завязать с ней переписку? – предложил Чиж.

– Не ответит, – сказал Алекс.

– Ни к чему, баловство это, – пробурчал дед Пакин.

– Еще чего! Нужны вы ей! – активно возразила Анастасия и подозрительно посмотрела на Иванова. Анастасии не хотелось, чтобы другая женщина вторгалась в ее полярные владения.

– Ну почему же? – пожал плечами Иванов. – Это смотря как написать.

– Играем же мы по радио в шахматы с Большим театром, – сказал Чиж, – а почему с ней нельзя?

– В шахматы она не умеет, – засмеялся Алекс.

– Давайте попробуем.

Письмо принялись сочинять Чиж и Алекс. Черновой вариант они принесли на утверждение Иванову. Тот прочитал и «задробил».

– Такие письма она каждый день получает десятками, – сказал он. – Надо придумать что-нибудь другое, а вы, как пионеры, предлагаете дружбу. Эх вы, оболтусы! Не понимаете вы тонкой души артиста! Надо поплакать в жилетку, расписать трудности! Ясно?

– Ясно…

– А язык? Что это за язык? Таким языком пишут только кинорецензии! Надо что-нибудь попроще. Войдите сами в роль! Представьте, что вы не закончили ремеслуху и, вообще, вас сюда направили на исправление, потому что это как раз то самое место, где Макар телят не пас, понятно? Ведь в ее представлении грамотного, высокообразованного и, вообще, нормального человека сюда не пошлют! И не она в этом виновата, а на материке у большинства такое представление о нас, о нашей работе и нашем крае…

– Это уж точно!

– Ну вот и выходите из этого, ей это привычней, а потому и логичней.

– Понятно.

И ребята снова засели за письма. Второй вариант был значительно лучше.

«Глубокоуважаемая Наталья Ивановна! – упражнялись ребята. – Во первых строках своего письма сообщаем, что живы, здоровы, того и вам желаем, а еще крепкого здоровья и творческих успехов. Мы живем тут на краю света и в пургу осваиваем север, однако в темную полярную ночь никакого у нас лучезарного солнца, акромя полярного сияния и вашего светлого образа из журнала «Экран», который висит у нас каждый день в кают-компании и напоминает тепло юга, а также ваши, кинофильмы, в которых вы талантливо показываете славных тружениц-героинь нашего времени. За это вам большое спасибо!

Раз в год в навигацию привозят нам узкопленочные фильмы, и крутим мы их весь год непрерывно. Больше всего мы требуем у нашего киномеханика деда Пакина, чтоб он показывал вас, хотя у нас одна лента и она всю дорогу рвется. Еще у нас есть фильм «Три мушкетера», и хоть та Миледи заграничная актриса, но никакого сравнения перед вами.

Восьмого марта мы пили несколько раз за ваше здоровье, и дед выкинул номер: начисто разорвал мушкетеров, а когда наконец склеил, то выяснилось, что он все перепутал, склеил вперемешку оба фильма в один, то вы, то Миледи. Очень интересное получилось кино, наглядное преимущество вашего образа жизни, и очень та Миледи потускнела.

Пожалуйста, скажите, в вашем главном министерстве, чтоб больше выпускали вас на узкой пленке, а то на широкой мы не можем вас крутить, а надо ехать в райцентр за триста километров, да и то начальник не пускает, нельзя нарушать инструкцию Главсевморпути.

Отпишите нам, какие творческие планы, где вы сейчас снимаетесь, в каком кино вас смотреть. Будем ждать с нетерпением. Еще раз большое спасибо за ваш культурный вклад».

По поручению коллектива письмо подписал Чиж.

Сердце актрисы дрогнуло, Иванов оказался тонким психологом. Она не только прислала письмо Чижу и привет коллективу, но и фото с автографом, которое стало личным достоянием Чижа. Слава посылал ей радиограммы – поздравления с каждым очередным праздников, благо их в году набирается порядочно. И как знать, может, в своих планах на отпуск он лелеял мечту о встрече с ней, это неизвестно, может, отсюда и пошла у него страсть к обновкам, может, он готовился к материку, тренировался, сам себе наступал на ногу и извинялся – никто в точности не знает, но редкие ответные радиограммы адресовались Чижу, и это не могло не вселять надежду, хотя Славе до отпуска был еще целый год.

При воспоминании о столь длительном ожидании юга у Чижа испортилось настроение. Он аккуратно повесил костюм, галстук отдельно – в коллекцию галстуков, натянул свитер, теплые брюки, унты (придется выглядывать на улицу, к антеннам и маяку) и пошел в кают-компанию, ужинать. Ужинал он в одиночестве – Иванов был на «сроке» в радиорубке, Анастасия уже отужинала, деду подавали в постель. Медленно ковыряясь в остывшем бифштексе, Слава Чиж думал о смысле жизни.

Вот действительно, чего, спрашивается, сидит он тут на краю света, в отрыве от всего; лучшие свои молодые годы, в то время как его коллеги – кто на судах в Атлантике, кто на атомоходе, кто дрейфует на СП, кто зимует в Антарктиде? («Э, нет, – тут же спохватился Чиж, – в Антарктиду я не поеду».)

Что я тут вижу? Снег, снег и снег. И немного Америку, да и там тоже снег. Боже, неужели есть края, где не бывает снега? Все! Отзимую, проведу отпуск и устроюсь на базе. Хоть и тоже Чукотка, да зато ПГТ – «поселок городского типа», – все есть – кино широкоэкранное, телевидение обещали через год, да мало ли чего хорошего есть в ПГТ.

Вот так решил Чиж «завязывать» с полярной станцией. Когда он попросил у Анастасии добавки, это решение в нем укрепилось окончательно. Но тут в кают-компанию заглянул Иванов, бросил на стол клочок бумаги, крикнул:

– Чаю, Настя!

– Это что? – лениво поинтересовался Чиж.

– Хорошее метео на завтра!

– А-а… нам-то не все равно?

– Нет, не все. Особенно для тебя.

Слава Чиж насторожился. Иванов молча пил чай. Слава попросил еще одну кружку.

– Если утром метео подтвердится, пойдешь на лыжах в село. Можешь взять костюм, там будут танцы. И попутно будет тебе одно деликатное поручение…

Слава Чиж не верил ушам своим.

Утром Иванов помог ему экипироваться. Проводил к самой долине.

– Помни, Слава, самое большее тебе три… ну, четыре дня. Все, больше не могу.

– Понимаю, ты ж остаешься почти один.

– Вот именно…

– Не трусь, все будет о-кейчик!

– Не говори «гоп»…

– Ладно, до встречи!

Лихо работая палками, лыжники понеслись в разные стороны. И в это же время с якоря снялся «Гордый», но взял курс не на север, а на юг, по фарватеру пролива вдоль его восточных берегов.

13

– Спрячь! – сказал Кащеев.

Джексон тут же спрятал кружок в мешочек.

– Как живем, нарушитель? – спросил Пивня Ш.Ш.

– Да бросьте, какой я нарушитель? – плачущим голосом взмолился Пивень.

– Ничего не знаю… давай факты!

– Ладно, – махнул рукой Кащеев, намекнув лейтенанту, что игру можно кончать, – поверим ему. А между прочим, Федот Федотыч, – уже серьезно продолжал Кащеев, – на ваши запросы пока нет ответов. И по вашим документам мы не можем вас выпустить.

– Я согласен забыть кита, тем более что его перемерили и нарушения, можно сказать, нет, – сдавал свои позиции Пивень, – только отпустите первым рейсом.

– Зачем же забывать? – спросил Кащеев. – Кит хороший. Очень, скажем прямо, хороший. Люди радуются, а вы им все хотите испортить. А улетать – в порядке очереди. Тут уж никому нет скидок, запишитесь у Джексона, даст он вам талончик на очередь, с печатью. Хотя, будь моя воля, – отправил бы я вас с глаз долой самым первым рейсом. Простите за откровенность.

– Не выйдет, не выйдет, – запротестовал вошедший Алекс Мурман. – Я вон две недели жду, у меня отпуск горит. – И с этими словами он протянул талончик с номером одиннадцать Джексону. – Заверь печатью, Кляуль.

– А что, будет борт?

– Обещают… Я только что с рации.

Джексон Кляуль с удовольствием поставил печать и снова спрятал ее в мешочек.

– От Мельникова есть что-нибудь? – спросил Кащеев и тут же понял бессмысленность своего вопроса: если б от капитана была радиограмма, ее сразу же доставили б председателю.

– Нет, мы с Машей с утра шарили в эфире, бесполезно.

– Погода-то вроде стихает…

– Стихает, кажется… Я – на всякий случай схожу на площадку…

Алекс простился со всеми и побежал на вертолетную площадку. Дул лёгкий ветерок. Таял снег, теплело. Из-за гор выглянуло солнце, осветило легкие одиночные облака, и Алекс понял, что сегодня вертолет будет наверняка и он обязательно улетит.

По дороге к вертолету он встретил Машу. Она шла в правление.

– Идите за вещами! – крикнула она. – Борт вышел!

– Бегу!

Когда после долгого отсутствия появляется наконец какой-нибудь транспорт (вертолет или «Аннушка», которых тут называют «бортами»), на площадку обычно сбегаются все, кто может покинуть рабочее место. Люди движимы любопытством, поскольку прилет самолета в поселке, не изобилующем сногсшибательными событиями, хоть небольшое, но событие. Люди хотят узнать, кто прилетел, кто улетает, много ли почты, привезли ли новые кинофильмы, есть ли в почте посылки, кому эти посылки (а что в посылках – будет выяснено вечером), много вопросов возникает у человека, который пришел просто так – встретить борт, поздороваться со знакомым пилотом, узнать последнюю райцентровскую новость, передать попутный привет…

Все, кто был в правлении, тоже не спеша потянулись к площадке. На горизонте со стороны тундровых гор показалась точка.

– Канаёльхын! – показал рукой в сторону горизонта остроглазый старик Мэчинкы.

Кащеев долго всматривался.

– Точно! Смотри-ка…

«Канаёльхын» с чукотского – «бычок». За внешнюю схожесть с этой рыбой так и прозвали чукчи вертолет, как только увидели его впервые.

– Ии… канаёльхын, – подтвердил Кащеев, и все заторопились. Мэчинкы был рад, что он увидел машину первым. На то он и настоящий охотник. Нынешней молодежи еще рано списывать его на пенсию. Будут теперь говорить в селе. Катер с китом первым увидел Мэчинкы, вертолет первым увидел Мэчинкы. Хорошо, скажут, Мэчинкы, спасибо[6]6
  Кстати, само слово «мэчинкы» на чукотском языке означает «хорошо».


[Закрыть]! (Раньше на охоте у чукчей добыча распределялась так: лучшую часть получал тот, кто увидит морского зверя, вторую часть получал хозяин байдары, третью тот, кто непосредственно убивал, остальное делили помощники. Главным в любом случае считался тот, кто увидел.)

Сделав низкий круг над домами, вертолет приземлился.

Торопливо выпрыгивали пассажиры, степенно вылез экипаж. Выгрузили несколько мешков с почтой, ящики с детским питанием для яслей, какие-то тюки непонятного назначения.

– К вам мы сегодня первыми, – сказал командир Кащееву. – До конца недели не ждите – будем работать на тундру.

– Понимаю, весна… оленеводы заждались.

– Да, у них много заявок… Отел, что посевная. Кампания, одним словом.

В вертолет втаскивали груз, распределяли его покомпактней, усаживали пассажиров.

К Кащееву подошел Мэчинкы и показал в сторону заставы.

– Мэй, маглялин…

По пологому склону сопки в сторону поселка неслась собачья упряжка.

– Что он говорит? – спросил командир экипажа.

– Упряжка к нам, – ответил Кащеев, – надо подождать.

Вверх взвилась ракета, стрелял каюр упряжки.

– Да, – повторил Кащеев, – просят подождать.

– Подождем, – согласился командир. Пусть ребята пока в магазин сходят.

Второй пилот и бортмеханик пошли в магазин.

(Если сейчас северные поселки снабжаются отлично, то во времена описываемых событий они снабжались еще лучше. Так называемые «дефициты» свободно лежали на полках, и летчики за короткое время стоянки всегда старались навестить магазин, чтобы привезти домой то, чего нет у них на базе. В самом селе ажиотажа вокруг этих товаров не было, так как каждый знал, что в случае надобности он всегда нужное возьмет.

Холодильники, английские лезвия, икра, балык, чешская обувь, японские транзисторы, болгарские зипуны – по-теперешнему дубленки, консервированная кукуруза, ковры и прочие не пользующиеся среди местного населения особым спросом товары всегда можно было найти в магазине дяди Эли.)

– Я своим ребятам звонил, – прибежал запыхавшийся Ш.Ш. – Не видно?

– Идет упряжка, идет, – успокоили его.

Вернулись пилоты со свертками.

Подкатила упряжка. Каюрил Сидоров. Он лихо затормозил, остановил собак.

– Молодец, – похвалил его Ш.Ш.

С нарты повели под руки в вертолет закутанного в длиннополую овчинную шубу человека.

– Что с ним? – спросил Кащеев.

– Сами не знаем, – ответил Ш.Ш. – Худой, желтый, еле ходит, ничего не ест… Молчит, думает… может, он того… – и Ш.Ш. покрутил пальцем у виска. – Всякое бывает, север…

– Бывает, – согласился Кащеев.

Второй пилот помог больному и обратился к пассажирам:

– Непредвиденное обстоятельство, товарищи. На борту – больной. У нас сверхзагрузка. Один человек должен выйти, полетит следующим рейсом. Женщины с детьми остаются, а кому выходить – решайте сами… – И он пошел к проходу в кабину.

Через некоторое время в машину вошел командир экипажа.

– Ну, как решили?

Пассажиры молчали.

– Давайте быстрее, мы ждать тоже не можем!

– Чего решать, кто последний был в списке, тот пусть и выходит, – раздался чей-то голос.

– Гм… резонно, – заметил пилот. – Кто последним был?

– Я, – сказал Алекс Мурман.

– Вот видишь… – виновато сказал командир.

– Мне в отпуск надо, – промямлил Алекс.

– Я не виноват, – развел руками командир, – ничего не поделаешь. Зато на следующий борт ты первый, – успокоил он Алекса фальшиво-бодряческим голосом.

Алекс понял, что следующего борта сегодня не будет. Вздохнул.

Не судьба, значит.

Он полез в хвост вертолета за рюкзаком, и ему показалось, что где-то он уже видел этого больного.

Солдат полулежал на спальном мешке, шубу он распахнул, глаза его были закрыты.

«Где же я его встречал?» – вспоминал Алекс, осторожно вытаскивая рюкзак у него из-под изголовья. Больной открыл глаза, внимательно посмотрел на Алекса, и тут Алекс Мурман его вспомнил.

Он выпрыгнул с рюкзаком из вертолета. Закрутились винты, подняв снежный ураган. Прячась от поднятого винтами ветра, Алекс побежал подальше в сторону.

Вертолет медленно поднялся, наклонился вперед, резко пошел вперед к земле и тут же взмыл вверх.

«Это он, – думал Алекс, – тот самый, что убил собаку Мэчинкы. Да. Тот самый… «Желтые болезни – мнительность и страх – должны погубить негодяя», – вспомнил Алекс. – Да, и я позвонил лейтенанту, чтобы Петров знал. И он действительно оказался мнительным, от страха и мнительности заболел… эти случаи во множестве известны медицине. Нет, это не Старый Старик, это я его приговорил!»

Алекс нервно закурил и присел на рюкзак, глядя на улетающий вертолет.

«Он убил собаку… я его наказал… зло отмщено. Но я, наказывая его, тоже совершил зло… и я наказан, только что. Вместо меня полетел он… вот так все странно переплетено. А почему, собственно, странно? Все закономерно…»

Снежинки, поднятые винтами вертолета, медленно оседали. Они искрились в лучах полуденного солнца. Алекс увидел в снежной пелене одновременно радугу и солнечное гало. И где-то далеко-далеко маленькую темную точку солнца. И лицо Старого Старика. Спокойное лицо человека, сделавшего свое дело.

14

Площадка давным-давно опустела, и никто не заметил, как при работающих двигателях из машины выпрыгнул человек. Алекс Мурман был один. Он закинул рюкзак за плечи и медленно побрел по тропинке.

Навстречу ему спешил лыжник, вовсю работая палками.

«Со стороны долины», – автоматически, лениво фиксировал Алекс.

«Стоп! – вдруг оторопело поймал он себя на мысли. – А почему со стороны долины? Кто ж это может на лыжах со стороны долины?!»

Он сбросил рюкзак и стал вглядываться в фигуру человека, но солнце мешало ему, оно слепило глаза, а очки он где-то в спешке забыл.

Лыжник шел ему навстречу. Лыжник шел быстро, почти бежал.

– Уфф! – и Слава Чиж упал прямо на руки Алекса. – Ты… не… улетел? – глаза его радостно блестели.

– Улетел! – зло рявкнул Алекс и показал в небо, где уже растворился вертолет.

– Это… хо… рошо… – еле шептал Чиж.

– Кому как, – мрачно усмехнулся Алекс. – Отдышись хоть, куда так торопишься? Случилось что?

Чиж помотал головой.

– Ну и слава богу! – Он усадил Славу на рюкзак, тот отдувался, вытирая пот, ел снег.

– А вот снег есть ни к чему…

– Ничего… я… немного.

* * *

Кащеев молча прислушивался к торопливой сбивчивой речи Чижа. Алекс курил и слушал. Собственно, вопрос касался только Алекса, но решение его было интересно Ивану Ивановичу, и по тому, как он прислушивался, как молчал и смотрел в окно, изредка прохаживаясь от стола к окну и обратно, было видно, что он каким-то образом тоже заинтересованное лицо.

– Вот такие дела, – резюмировал Чиж.

Алекс Мурман молчал.

– Мы тебя, конечно, не неволим. Ты в отпуске. Но нам всю навигацию с Ивановым придется вдвоем. Дед уже в больнице, в райцентре, его отвез Мальчиков на «Гордом». Мы тебя просим. Иванов может отменить отпуск. Все дни, что ты был тут, зачтет как рабочие… Решай. Кончится навигация – езжай в отпуск… Там, кстати, на материке, еще хорошо будет, золотая осень…

– …бархатный сезон, – съехидничал Кащеев.

– Ну и влип я, братцы, кажется! – неожиданно рассмеялся Алекс.

Кащеев тоже улыбнулся.

– Решай, Алекс, что ж нам-то делать?

Иванов знал, что делал. Он помнил о «пятиминутке». Он был тонким психологом и послал Чижа, хотя мог бы пойти сам и добиться успеха предприятия. Но ему надо было, чтобы это сделал Чиж. Иванов слишком дорожил нравственной атмосферой станции – работой и нервами своих сотрудников.

– Черт возьми, Слава! Мне что делать?! Я же был уже на «пятиминутке»! Я же все вам сказал! Как появлюсь я там?

– Ну и что? – развел руками Чиж. – Ну и что?

Невдомек было Алексу, что ценность человека определяется его нужностью другим людям, необходимостью в данный момент и всегда.

– Хотел бы я знать, кто выдумал ваш дурацкий обычай «полярных пятиминуток», – спросил Кащеев. – Этим же прикрывается беспринципность и трусость в течение всей зимовки! Как будто нельзя отношения выяснять в процессе работы?

– Нельзя, – сказал Алекс. – И не такой уж обычай дурацкий.

– Алекс прав, – сказал Чиж.

– Тогда объясните, в чем дело, черт возьми! – заорал Кащеев.

– Помнишь прошлогоднее дело на станции Ост-Кейп? На выноске? – спросил Алекс.

– Ну?

– Их было трое, и трое перестрелялись, и, заметь, никаких группировок, каждый за себя, вот что странно. И страшно. Слава богу, что еще живы остались. Вот они, как ты говоришь, «в процессе работы» выясняли отношения… А у них была психологическая несовместимость… Да плюс ностальгия в полярную ночь… Ясно? Психологическая сродни биологической несовместимости.

– Ну, это уж предел!

– Никогда неизвестно, когда это начинается и когда предел.

– Если б мы начали выяснять отношения год назад, – сказал Чиж, – Иванов давным бы давно списал нас на материк.

– Это правда? – спросил Кащеев.

– Да, – подтвердил Алекс. – Такова инструкция.

– Трудновато вам приходится…

– Да по-разному, – махнул рукой Чиж.

Все трое замолчали.

– Может, мне выйти? – спросил Кащеев.

– Да что ты?! – встрепенулись оба.

– Ну, ну…

– Ты дашь нам упряжку на послезавтра? – спросил Чиж. – Завтра надо выполнить кое-какие хозяйственные поручения Иванова, а потом – домой. Послезавтра у Алекса вахта с ноля. – Он улыбнулся.

– Конечно, дам. Мэчинкы отвезет. Торопитесь, а то скоро все каюры уйдут в тундру. У пастухов много заявок, а вертолет слишком уж зависит от погоды. Все нарты будут в разъезде.

Он замолчал.

Оба смотрели на Алекса.

– Чего уставились? – поднялся Алекс, – Если у меня вахта с ноля, куда ж я денусь?

– Спасибо, – сказал Чиж.

– Не стоит…

– Ладно, петухи, мне работать надо. – Кащеев сел за стол на свое председательское место. – Идите, в тумбочке у меня дома стоит непочатая бутылка – такие дела обмывать надо.

15

За ночь небо заволокло тучами, утреннее солнце так и не появилось даже к полудню, но с крыш текло, снег таял, и это резкое потепление тревожило Кащеева, Он знал, что не исключено внезапное похолодание, заморозки, и боялся этого. Такая смена погоды чревата для оленеводов гололедом – самым странным бедствием.

Кащеев долго и внимательно изучал радиосводку – долгосрочный метеопрогноз, колдовал над картой землеустроительной экспедиции и книгой-приложением. Там систематизированы данные многих лет и кое-где отмечены места выпаса, наиболее пригодные при гололеде. Но данные были противоречивы, год на год не приходится, и Кащеев мозговал, понижая, что при любом наступлении надо всегда иметь заблаговременно выбранные позиции для отхода, на всякий случай.

От размышлений его отвлек стук в дверь. На пороге стоял Мэчинкы, в белой камлейке, в полном охотничьем снаряжении, улыбающийся.

– Что случилось, Мэчинкы? Не томи.

– Мальчиков… – Он засмеялся и стремительно выскочил на улицу.

– Не может быть! – Кащеев схватил шапку, шубу и выскочил следом, одеваясь на ходу.