Текст книги "Совершенно секретное дело о ките"

Автор книги: Альберт Мифтахутдинов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 22 страниц)

Рацион столовой изменили, но решили это не афишировать, мало ли чего можно ожидать за такую самодеятельность. А когда пошла предзимняя сайда и ее штормом тоннами выбрасывало на берег, тут детей ничто не могло удержать – устроили свои кладовые на крыше и холодном чердаке, лакомились сырой рыбой, чем привели в неописуемый ужас некстати приехавшего инспектора районо.

Был издан строжайший запрет. Но когда инспектор уехал, о запрете тут же забыли. Осталась сырая рыба, и свежатину охотники всегда доставляли в столовую, а приезжавшие из тундры оленеводы непременно привозили одну-две замороженные туши оленей для строганины, пусть едят дети сырую оленину – вкуснее конфет.

Молодая врачиха, у которой была статистика детских заболеваний за все годы, вдруг обратила внимание на одну странность – резкое снижение числа заболеваний, да и дети почему-то стали веселей и крепче. Удивлялась поначалу. А ничего-то удивительного тут не было.

– Дура, я дура, – призналась она как-то Матвееву, – другой бы на моем месте диссертацию стал писать. А из меня – какой ученый?

– Зря вы так… – сказал ей Матвеев. – Были бы дети здоровы, а материала на диссертацию у вас наберется. Только не ленитесь и замуж не выходите. В домашних заботах всю науку забудете!

Она счастливо рассмеялась, попал Матвеев в точку.

Он хорошо помнил свое послевоенное детство. Пацанами пропадали они дни и ночи на берегу Баренцева моря, ловили пикшу, сайду, треску. Ловили крючками, тройниками, на капшука, на кусочек рыбы, на кусок материи, на гриб, даже на окурок однажды рыба взяла – щедро Баренцево море.

Мать на рыбалку давала большую кастрюлю – рыбы много, ее тут же на берегу потрошили, брали только печень, остальное доставалось чайкам, крабам и снова им же – рыбам.

Дома мать вытапливала из печени жир, поила им Андрея и младшего брата Артура, заправляла этим жиром многие блюда, так поступали в каждом доме их военного городка, и как знать, может, это и помогло обойтись без болезней в скудное витаминами время. И не помнит Андрей, чтобы жир им был отвратителен, как теперь для детей аптечный. Ели – и все, и просили добавки.

И сейчас ему радостно было смотреть на Катю – здоровую, розовощекую, не по возрасту высокую.

– Хороший сон, действительно… – сказал он. – Только что у тебя с прической? Была яркая брюнетка, а сейчас пегая какая-то. Ты что, красишься?

Вспыхнула она, зарделась, убежала.

Тут он заметил еще одну такую же девочку, а потом по коридору еще одна пробежала крашеная.

6

Когда Людмила Федоровна пришла на свой первый урок, девочки смотрели на нее расширенными от восторга глазами, мальчики встретили ее появление с достоинством настоящих мужчин.

Она была ослепительно красива. Не было ни у кого в поселении таких белых прекрасных волос, и голубых, как снег дальних сопок, глаз, и такого костюма, подчеркивающего грациозность походки, а голосом своим она сразу затмила медовость и сладкозвучие дикторши русского вещания японской станции «Эн-Эйч-Кей», в которую все, кто включал по вечерам свои транзисторы, чтобы послушать музыку далеких островов, были давно заочно влюблены.

У Матвеева опыта было побольше, и он видел холодность этой красивой картинки, но дети были в учительницу влюблены, и Людмила Федоровна чувствовала это.

Постепенно у девочек обожание перешло в подражание. Они копировали походку, манеры, обсуждали ее наряды, но со своими прическами сделать ничего не могли, пока первой из них не пришла в голову идея перекраситься.

Неведомыми путями раздобыли где-то гидропирит, и шесть самых отчаянных, не спросив ни у кого и не посоветовавшись, принялись ночью за дело.

Конечно, – за один раз из черных, как полярная ночь, чукчанок и эскимосок блондинок не получилось. Вышло что-то средненевообразимое. Красились еще раз, пока в аптеке не истощился запас химикалиев. Людмила Федоровна видела и молчала.

Так появились в классе рыжие, пестрые, коричневые, с белыми пережженными прядями.

Завуч школы Дарья Тимофеевна, человек пожилой и старых правил, первой забила тревогу. Но ее вмешательство ничего не дало. Девочки терпеливо выслушали лекцию о том, что красиво и что нет, но не задали ни одного вопроса на косметические темы. В итоге Дарья Тимофеевна утешилась хотя бы тем, что девочки не красят губы и не собираются подводить глаза.

– Олю Омрынэ можно назад перекрасить, – сказала она в учительской. Матвеев сидел там, интересовался стремительно происшедшей метаморфозой во внешнем виде школьных красавиц. Почему это произошло, отчего – ему в голову не приходило.

– Постепенно цвет вернется, – заметила Людмила Федоровна.

– Чего это им вздумалось? И так все красивы – на любой конкурс красоты можем выставить свою команду, – сказал Матвеев.

– Любопытство, – обронил кто-то, – возраст, смотрят кино, читают журналы.

Матвеев говорил серьезно. Он часто втайне любовался старшими школьницами – тоненькие и стройные, в миниюбочках, они уже миновали стадию голенастости и рано взрослели.

– Иностранных-то журналов у нас нет, – заметил Матвеев.

– Все равно, – сказала Дарья Тимофеевна, – каждая может участвовать в их пресловутом конкурсе, только нам это культивировать незачем.

– Оля Омрынэ не может, – сказал Матвеев, – она толстушка.

– Зато она отличница учебы! – резко заявила Дарья Тимофеевна. – И в этом, если хотите, и есть настоящая красота.

– А у Кати Рультынэ самые красивые ноги на всем северо-востоке Чукотки! – поддел ее Матвеев.

– Андрей Андреевич! Как вы можете? Вы еще ей об этом скажите! Так мы совсем докатимся до морального разложения!

– Ну вот, – вздохнул Матвеев, – договорились…

– Я предлагаю попробовать всех опять перекрасить, – решительно заявила Дарья Тимофеевна. – Пусть эту заботу Людмила Федоровна возьмет на себя.

– Увольте, увольте… – запротестовала она.

– Это, выходит, что же? – оторопел Матвеев. – Объявим крестовый поход на блондинок, да? Огнем и мечом, да?

– Да! – волновалась Дарья Тимофеевна. – И чтоб никаких блондинок!

– Я думаю, это слишком. А вы как, Людмила Федоровна?

– Надо подождать… – нерешительно сказала она. – Они уже большие, это их личное дело… Надо как-то исподволь, чтоб они сами. Что ж мы, декрет издадим? Так нас же роно на смех поднимет! И так вот-вот скандал разразится.

– Ждать недолго, – мрачно буркнул Матвеев.

– Акселерация проклятая, – вздохнул кто-то в углу.

– Я в газете читал, – сказал Матвеев, – в США рост акселератов уже приостановился, а у нас все еще нет. Наши выше и тяжелее. Данные медицинской статистики.

– Значит, у нас условия лучше, – заметила Людмила Федоровна.

– У нас они от рук отбились, – продолжала свое Дарья Тимофеевна, – никакой строгости. Отсюда ведь шаг до всего! А-а, – махнула она рукой, – шаг уже сделан!

– Хорошие у нас дети, – поднялся Матвеев, – нечего на них напраслину возводить. А то, что мы не знаем их: и потому не понимаем, – это факт, это горькая истина.

– Вот воспитали бы вы хоть одного! – съязвила Дарья Тимофеевна.

– Еще успею, какие мои годы, – парировал он, – подожду немного и женюсь на выпускнице, а? Подумаешь, двадцать лет разницы? Сколько в мировой литературе примеров, а, Людмила Федоровна?

– В литературе очень много, – оживилась она.

– А литература – отражение жизни, да? – спросил он.

– Да.

– Вот и договорились.

– Не понимаю, почему вы шутите? – спросила Дарья Тимофеевна. – Вы, Людмила Федоровна, директор – не забывайте. Директор, а поощряете Андрея Андреевича на легкомысленные разговоры.

– А что тут делать? Что придумать-то? Вы знаете? – уже строго, по-директорски спросила она Дарью Тимофеевну.

– Нет.

– И мы все нет. Давайте думать…

С тем и разошлись.

7

Может быть, оттого, что последнее время больше всего приходилось заниматься интернатом, мысли Андрея все чаще обращались к собственному детству. «Наверное, надо родителей проведать… или съездить на Кольский полуостров, посмотреть, что там от детства осталось… или самому пора уже обзаводиться домом и семьей… время-то неумолимо. Совсем немного пройдет, оглянуться не успеешь и о поселении, и об этом интернате, и о деде Киеме с Людмилой Федоровной будешь вспоминать, как сейчас о детстве. Всё уйдет в прошлое, останется память… Память – удел стариков».

У всех школьников в их маленьком городке были одинаковые пеналы. Пеналами служили коробки цилиндрической формы из черного картона от снарядов к  американскому истребителю «кобра», на которых летали наши летчики. Каких только боеприпасов не хранили мальчишки в своих арсеналах тех лет! Остался без руки Жора Величко, оторвало два пальца Гене Грошеву, покалечило Диму Ронкина, с обгоревшим лицом от взрыва ракетного пороха доставили однажды и Андрея в санчасть. Это все еще давала себя знать война…

А за аэродромом, у дальних сопок, на перевале, были остатки разрушенного склада с боеприпасами. Большие артиллерийские снаряды. Мальчишки добрались и до них. Отвинтили несколько головок, вытащили мешочки с порохом. Порох – длинные коричневые макаронины с дырочками.

И повели ребята этим порохом дорожку вниз по склону, длинную дорожку до самых валунов у подножия. Подожгли и затаились. Помчался огонь к вершине как по бикфордову шнуру. Ахнул взрыв!

Лежали ребята за валунами ни живые, ни мертвые. А когда пришли в себя и осмотрелись, увидели, что к сопке, окружая ее со всех сторон, идет плотная цепь солдат с автоматами, идет медленно, внимательно посматривая вперед.

Надо бежать, а некуда. Один путь – через озеро.

– Лежите тихо в кустах, – сказал Андрей. – Мы с Артуром поплывем.

Они разделись, каждый взял одежду в левую руку и, гребя правой, на боку, поплыли к противоположному берегу. Их сразу заметили. И когда их, дрожащих, со свертками мокрой одежды, вытащили на том берегу, говорить они не могли – от холода и страха.

В казарме отпоили чаем, растерли, одели в сухое.

– Моего там не было? – спросил штабной капитан, он вел допрос. («Как же, там он, в кустах Пашка Колтыпин!»)

– Не было, – мотнул головой Артур.

– Конечно, – согласился капитан. – А то вы скажете! Узнаю, выдеру как Сидорову козу!

– Попало? – спросил Пашку на другое утро Андрей.

– Еще как! – мрачно буркнул Пашка. – А вам?

– Нет.

– Ну да?! – удивился Пашка.

– Да… поговорили, – вздохнул Артур.

За все время не мог вспомнить Андрей, чтобы отец хоть раз поднял руку на него или на брата. Странно, думает он сейчас, совсем как в чукотских семьях, где детей не бьют, не ругают.

Вот мать – та могла отшлепать, попадись ей под горячую руку. Андрей помнит, однажды (он был уже в четвертом классе) схватила мать ремень, начала хлестать без разбору обоих, братья переглянулись, отобрали у матери ремень, зашвырнули подальше. Оторопела она, села на кровать и заплакала.

Это больше всего потрясло братьев. Ушли они на улицу, поклялись друг другу вести себя так, чтобы мать никогда не плакала, вот только не помнит сейчас Андрей, удалось ли им сдержать клятву.

– А вы часто вспоминаете свое детство, Людмила Федоровна?

– Я не вспоминаю. Мне кажется, это было вчера.

«Вспоминать еще не настало время», – подумал Матвеев.

Она заглянула к нему в сельсовет на огонек. Он поставил чай, очистил стол от книг и журналов.

– А это что за литература? – полюбопытствовала она. – И девушки на фото все заминированы…

– Как? – не понял он.

– Ну, в мини… – рассмеялась она.

– Кинодивы… А вот журнал «Польша». Обозреватель Анна пишет: «Почти каждая женщина хочет быть блондинкой». Вот так.

– Вас все волнует проблема перекраски наших девочек?

– Нет, – ответил он. – Пусть это волнует Дарью Тимофеевну. А я просто всесторонне овладеваю предметом. Читаю все, что касается блондинок. Учебный материал.

– Ну и как успехи?

– Кое-что есть… – Он нашел отчеркнутый абзац и прочитал: «Добиться желаемого эффекта можно и домашним способом. Для этого необходимо смазать волосы шести– десятипроцентным раствором перекиси водорода с добавлением пятнадцати-двадцати капель нашатырного спирта, а затем, примерно после тридцати минут, сполоснуть их теплой водой с добавлением небольшого количества уксуса или лимонного сока».

– Где уж тут взять лимонный сок? – вздохнула она.

– К сожалению, – сказал Матвеев. – Вот и к чаю даже не могу предложить. Не завезли…

– Ой, вы напомнили мне один случай. Ведет практику в школе девушка из Анадырского педучилища и объясняет ученикам – мол, то, что растет на дереве, – это фрукты, а то, что в огороде, – овощи. Яблоки – фрукты, морковь – овощ. К чему относятся лимоны? Девочки, к чему? Вот ты, Маша, скажи, к чему лимоны? К чаю, – отвечает Маша.

– А вот тут еще один совет, – он достал другой журнал, нашел: – «Современная женщина не обязательно должна быть всю свою жизнь брюнеткой или рыжеволосой. Время от времени она может существенно изменять цвет своих волос. Следует, однако, помнить, что частая окраска портит и высушивает волосы».

– Вы этим озабочены? – спросила она.

– Представьте, да. Как мне, не посвященному во все таинства, определить, крашеная блондинка или натуральная?

– Это действительно проблема, – засмеялась Людмила Федоровна. – Могу вас успокоить, натуральных почти нет. Перевелись, как динозавры.

– Не говорите, – завозражал Матвеев. – Возьму путевку в Швецию или в Польшу, проверю. С этой целью я лет пять назад в Прибалтику ездил. А там шатенки и брюнетки. Что делать?

– Вам не повезло. Не переживайте…

– Я и не переживаю, я оптимист.

– Завидная черта характера…

– Учусь у англичан. У меня тоже хорошие перспективы.

– Почему «тоже»? – спросила она.

Он открыл толстую книгу, выбросил закладку. Прочитал: «Джентльмены любят блондинок, но женятся на брюнетках. (Английское правило)».

– Ну, я вижу вы крепко подкованы, – засмеялась она. – А это что, дайте-ка, дайте! «Всякая женщина моложе семидесяти для меня цветочек», – прочитала она.

Он засмеялся:

– Это лейтенант Леонард Берч – политический советник генерала Ходжа. Заявление во дворце Дук Су в Сеуле, где семнадцатого октября тысяча девятьсот сорок шестого года заседала совместная советско-американская комиссия. Из книги Марка Гейна «Японский дневник», издана в Москве в тысяча девятьсот пятьдесят первом году.

– А где нашли?

– В нашей библиотеке…

– Наверное, вы все-таки больше интересуетесь политикой, – улыбнулась она.

– Вы правы. Да и хотелось вам помочь. А то ведь с Дарьей Тимофеевной шутки плохи. Попробуйте ее перекрасить в блондинку, рецепты я вам нашел.

Она расхохоталась:

– Легче тигра перекрасить в белого медведя… А рецепты я перепишу…

– Пожалуйста, их тут у меня целая куча!

– Не бойтесь за девочек, – вдруг серьезно сказала Людмила Федоровна. – Никто их не тронет. Я все-таки директор, как-никак. И за Катю Рультынэ не бойтесь, никто ее не обидит.

– Давайте я чай подогрею, а то он совсем остыл. Чай нужно пить горячим.

8

Урок был как урок и ничем не отличался от других, если бы не перемена и игра в снежки. Начался южак, теплый ветер, и снег был мокрый, дети резвились, и к ним выскочила на улицу Людмила Федоровна.

Несколько комьев снега в общей перестрелке угодили и в нее, но тут раздался звонок, перемена закончилась, все ринулись в классы.

Людмила Федоровна в учительскую не забегала, отряхивалась в классе, класс еще не остыл, весело гудели, и, когда холодная струйка воды потекла по ее лицу и за шею, она поняла, что это растаял снег на прическе, подошла к окну, чтобы привести себя в порядок, и тут класс затих. Она не заметила, как автоматическим движением сняла с головы парик, резко стряхнула его, капли воды забрызгали пол и юбку, и только хотела водрузить его на место, как до нее дошло…

Она растерянно смотрела в притихший зал.

Оторопевшие школьники во все глаза смотрели на новую учительницу. Кто-то на задних рядах тихо хихикнул.

Людмила Федоровна свернула парик, положила его на подоконник, в угол, причесала свои короткие темно-русые волосы и вернулась к столу и классному журналу.

Урок прошел вяло. Дети новыми глазами смотрели на человека, которого, казалось, всегда знали, в которого были влюблены, и этот обман каждый переживал по-своему.

У доски отвечал Петя Эттувги.

– В человеке все должно быть настоящее, – закончил он ответ. – Это русский писатель Чехов писал. Все должно быть настоящее – и душа, и одежда, и…

– Нет, – поправила она. – В человеке все должно быть прекрасно, – писал он.

– Нет, настоящее, – упорствовал Эттувги, с ненавистью глядя на парик.

– Ну ладно, будь по-твоему. Настоящее – значит прекрасное. Да?

Людмила Федоровна раньше времени закончила урок и торопливо ушла в учительскую.

Конечно, об этом инциденте она поведала Матвееву. Тот сделал комплимент и по поводу натуральной прически директора, пытался ее успокоить, а потому помолчал и бухнул:

– Опростоволосились вы, Людмила Федоровна, в прямом и переносном смысле слова.

Она грустно улыбнулась.

– Признаться, я и сам не замечал. Как вам удалось так искусно подобрать?

– Не замечали, потому что не приглядывались. Я ведь вас как женщина не интересую. Для вас важнее, чтобы дела в школе шли хорошо… и вообще, в поселке.

Он пожал плечами.

– И парик американский. У меня родители там работают, мама и постаралась.

– Вон оно что, – удивленно протянул он. – А почему вы здесь?

– А где мне быть?

– Ну, я полагал, при столь высоком положении родителей дети наверняка устраиваются в столице, а вы на краю земли. Что так?

– За что это вы меня, Андрей Андреевич?

– Извините, я не хотел…

– Да ладно, чего уж там… Я сама сюда напросилась. Каприз, если хотите. А Москва действительно от меня никуда не уйдет, при моих-то связях, – язвительно подчеркнула она.

– Извините еще раз… У меня это бывает – ляпнуть сгоряча. Хотите, позабавлю? Два года назад у меня намечалось что-то вроде романа с одной, правда брюнеткой. Ну, и когда дошло до этого… понимаете… у нее полпрически упало, шиньон, что ли, называется… Вот… И ничего не состоялось… Понимаете, большой ком человеческих волос отдельно на белой подушке… Не по себе как-то.

– Вот уж не представляла, что вы столь эмоциональны!

– Эттувги, говорите? В человеке все должно быть настоящее? А ведь это он – отец Катиного ребенка.

– Спасибо за доверие… Но я уже сама догадалась.

– А теперь дело сложнее, чем вы думаете.

Людмила Федоровна насторожилась.

– Помните, я вам рассказывал о единственной дальней родственнице Кати. Она долго болела, часто и подолгу лечилась. Письма приходили с юга, из санаториев… Вот… Родственница эта умерла. Пришло письмо в сельсовет. Катя еще ничего не знает. Надо сообщить Кате. Возьмите это на себя, а?

Людмила Федоровна молчала. Потом кивнула.

– Вот ведь как все нескладно получается, – сказала она… – Что с ребенком-то будет?

– Ну, наперед не загадывайте, – хмуро остановил он ее.

– А правда, вы скоро уезжаете, Андрей Андреевич?

– Правда…

– А чем займетесь? Не жаль все бросать?

– Я же с Чукотки не уезжаю, – развел Матвеев руками. – Значит, и здесь еще буду. Возможно, и не раз… Тут, вокруг поселения, геологи как следует еще не работали. Если вы никуда не сбежите, мы с вами обязательно встретимся, – он улыбнулся, – а?

Она внимательно посмотрела на него.

– Честно говоря, – сказал Матвеев, – мне бы этого хотелось.

…Если долго идти по берегу моря на запад, то сначала будут попадаться отдельные, разбросанные там и сям скелеты китов, моржей, косаток. Выбеленные временем кости – остатки давнишней охоты…

От кладбища надо идти до ручья, впадающего в море… Ручей в живописном распадке, и если подняться по распадку на береговой обрыв, то можно увидеть километрах в трех небольшую гряду сопок, одна из которых, самая большая, держит на себе снежники круглый год и при ярком солнце имеет синеватый оттенок. У подножия сопки лежит большое озеро, возможно, и оно и вечный снег влияют на цвет окружающего пейзажа, и чукчи называют его Озером у Синей Сопки. Из этого озера и вытекает чистый веселый ручей.

В озере водится крупный голец, на берегу маленькая избушка для рыбаков. На болоте и озерках вокруг весной и осенью всегда много дичи.

Однако совсем не это заинтересовало геолога Андрея Матвеева.

Часто ходил он сюда на рыбалку с дедом Киемом, приносил и складывал в избушке окатанные булыжники обсидианов. Хороший камень – мечта коллекционера. Серые на поверхности, они на разломе были густо-черного цвета. Вулканическое стекло.

– Как по-чукотски этот камень?

– Йэлкаавыквын, – ответил дед.

Попытки найти коренные выходы обсидиана ни к чему не привели, хотя Матвеев вместе с детьми провел в окрестностях два геологических похода.

А что, если обсидианы и тектиты метеоритного происхождения? А вдруг и само озеро у Синей Сопки образовалось в кратере, возникшем сотни тысяч лет назад от громадного метеорита? Ведь оплавленное стекло могло образоваться только в результате высокой температуры и сверхвысоких давлений. И если чукотское озеро Эльгыгытгин, по одной из гипотез, метеоритного происхождения, почему таковым не может быть и это?

Два мешка черных «бомб» набрал Матвеев, сложил в коридоре избушки, вдруг пригодятся. Теперь он знает – отвезет в экспедицию и как образцы, и просто подарки любителям камней…

Сюда нужна партия, думал Матвеев. И чтобы в ней кроме геологов были физики и геофизики. Нужно комплексное изучение.

И конечно же, без ребят из Комитета по метеоритам не обойтись.

Все это, правда, попахивает «чистой» наукой, диссертацией, а он, Матвеев, поисковик, он практик. Впрочем, почему же «чистой»? Доказано, что большинство впадин, образованных ударами сверху, из космоса, таят в себе месторождения самых разных ископаемых. Вон по соседству, в Канаде, структура Садбери дала целый букет полиметаллов. А вдруг и здесь…

Конечно, пусть сначала на Эльгыгытгине поработают, пусть все его тайны раскроют, работы хватит, ну а потом… Потом можно будет и Озером у Синей Сопки заняться. Если, конечно, в экспедиции будут люди и средства.

Э-хе-хе, мечтания, прерывает себя Матвеев. Надо сначала с поселком распрощаться, надо сначала в экспедицию попасть, надо войти в курс проблем новой работы, надо… Ох, много чего надо, и до ближайшего его, Матвеева, поля так же далеко, как ему самому до погасшей только что в звездном небе очередной кометы.

Обо всем этом он и рассказал бы Людмиле Федоровне, отвечая на ее вопрос о его дальнейших планах, если бы был уверен, что ей это интересно. Но передумал.

Вот хорошо бы поручить ей, подумал Матвеев, собирать легенды. Записывать все легенды об «йэлкаавыквын». И чукотские, и эскимосские. А потом сравнить их с легендами народов тех стран, где выпали тектиты. Тектиты сейчас можно найти в Австралии, Азии, Моравии, Африке, Южной Америке… Вот и на Чукотке тоже. Конечно, геологии эти легенды ничего не дадут, но собранные воедино из разных стран и народов, они помогли бы представить механизм человеческих ассоциаций, человеческой фантазии. Ведь если есть легенды о пришельцах из космоса и их сейчас тщательно собирают, стоит ли отказываться от того, до чего рукой подать? Поговорю, конечно, с Людмилой Федоровной, но только в другой раз, не то сегодня настроение. И у нее и у меня.

9

Андрей помнит свое первое ощущение страха. Тогда они с братом Артуром ловили рыбу на скалистых выступах бухточки. Рыба шла хорошо, Андрей тянул одну за другой, Артур успевал потрошить, складывая печень в кастрюлю.

Неожиданно клев прекратился, очевидно, косяк ушел, Андрей бросил на камни удочку и пошел к Артуру помочь. И тут он заметил высоко над головой брата маленькое белое пятнышко, пригляделся, напрягая зрение, и удивился – на черной отвесной скале белела ромашка. Ее тоненький стебелек тянулся из маленького, величиной со спичечный коробок, кусочка земли. Как туда попала земля? Каким ветром занесло ромашку?

Не сговариваясь, они полезли за цветком.

Осторожно, цепляясь за малейшие выступы каменной стены, забирались все выше и выше и наконец очутились на карнизе шириной в ладонь. До цветка было не дотянуться. Они прижались всем телом к скале, внезапно ощутив, что вниз им уже не спуститься. Пот струился по лицу, по спине, холодно было в животе.

И тут они услышали крик отца:

– Стойте! Я иду к вам! Не шевелитесь!

Андрей осторожно повернул голову. Отец сбросил китель на камни и начал медленно подбираться к детям.

Козырек, на который он стал, был чуть пошире, а сам отец был на расстоянии вытянутой руки от Артура.

– Спокойно, ребята! Ну! Все будет в порядке. Внимательно следите за мной и делайте, как я. Смотрите?

– Да… – прошептал Андрей, хотя ему из-за Артура не совсем было видно.

– Вы медленно передвигайтесь на мое место… Тут площадочка пошире… Держитесь за камни крепче… Как только станете на мое место, отпустите левую руку, видите, я ее отпустил… Потом отпустите правую и оттолкнитесь ногами, ни в коем случае не отталкивайтесь рукой. Только ногами… Надо как можно дальше прыгнуть в сторону, чтобы упасть в воду… Надо сильно оттолкнуться, чтобы не упасть на камни. Понятно? Только ногами, лучше одной ногой, правой! Вот смотрите…

Он в точности повторил все, что сказал, оттолкнулся и полетел в воду.

Вскоре он вылез на камни и снизу закричал:

– Все в порядке! Вода теплая! Отличная вода! Давай, Артур! Не спеши, потихоньку…

Артур начал медленно передвигаться. За ним осторожно скользил Андрей.

– Не смотрите вниз! – кричал отец. – Смотрите на скалу! Молодец, Артик! Остановись, отдохни! Вот так, молодец! Ну, давай!

Артур резко, расставив руки, оттолкнулся, и по тяжелому всплеску воды Андрей понял, что все в порядке.

– Э-ге-ге-и! – раздался восторженный крик брата.

Андрей сразу успокоился. Он потихоньку добрался до места, где только что находился Артур, отдышался и, не слыша криков снизу, сильно оттолкнулся.

Потом они все трое мокрые сидели на камне. Отец молчал, у него было отрешенное лицо. Потом опомнился:

– Матери не говорите… Ловить рыбу можно, место хорошее, но не надо больше лазить на скалы… Хорошо?

– Не будем…

– Матери ничего не говорите… Не надо ее пугать…

Потом, по дороге домой, он спросил:

– А что вас туда потянуло?

– Ромашка там была…

– Какая ромашка?

– Обыкновенная.

– Что не показали?

– Забыли…

Первый тогдашний страх Андрей помнит до сих пор.

И еще он помнит, что такое же выражение лица он видел у отца много позже.

К ним в военный городок приехал из Москвы маршал. Маршал инспектировал воинские части, и ему неожиданно захотелось посмотреть, как живут офицеры.

Семьи офицеров занимали финские домики на склоне сопки, густо поросшей кустарником, у самого моря. Маршал шел в окружении свиты, которую замыкал отец.

– Вот в этот дом… – показал рукой маршал. Мать и Андрей стояли на веранде. – Кто здесь живет?

– Я, – подошел к маршалу отец.

Крыльцо дома было застлано огромным флагом со свастикой с плененного фашистского корабля.

Вот тогда у отца было такое же лицо, как на берегу, у скалы с ромашкой.

– Кто это придумал? – мрачно спросил маршал.

– Я, я, – ринулась вперёд мать, – проходите, пожалуйста, в дом!

Маршал поднялся, аккуратно вытер нога о флаг-половик и сказал, ни к кому конкретно не обращаясь:

– Между прочим, это единственное верное назначение этого флага. – И обращаясь к матери: – Спасибо.

И вся группа офицеров вместе с отцом пошла дальше.

Странно, думает Матвеев, и там, в европейском Заполярье, и здесь, на Чукотке, на самом берегу Ледовитого океана растут удивительно красивые ромашки, вдвое больше, чем их подруги на юге, ромашки величиной с большую астру.

Вон и Кузьмич, Пичкинмичкин, перенес с берега дерн с ромашками под окно своего дома. Много он туда растительности натаскал, забор сделал, получился сад-огород. Среди лета расцветали ромашки и лопухи большие, зеленые шли в рост. Кузьмича укоряли:

– Ну чего ты лопухи сажаешь? Какой от них толк? Ты бы лучше редиску посадил – все витамины!

– И-эх, пичкинмичкин, ничего-то ты не понимаешь, – вздыхал в ответ Кузьмич. – Лопухи – они большие, И зелени от них много, на целый сад. А что редиска? Вырвал с корнем – и нет ее!

Скучал, видать, Кузьмич по материковскому саду, по лесу, по траве-мураве. Ему бы жилось веселей в тайге, а тут вот камни да болото, ни кустика, ни деревца, случайный лопух на всю округу – единственное культурное насаждение.

Кличку свою – Пичкинмичкин он получил из-за того, что вворачивал в свою речь все время это слово. Само же слово безобидное, это чукотское название озера в Иультинском районе, в приблизительном переводе – «горловина, где старик ловил». Озеро это действительно богато рыбой, вытянутое, в горловине можно сига поймать, чира и нельму, о гольце и говорить нечего. Да только Кузьмич там не рыбу ловил, а собственный трактор. Когда весной развозили продукты оленеводам, провалился под лед, хотя и знал дорогу хорошо. Повезло – успел выскочить.

Достать трактор со дна Кузьмич не мог, как ни старался. «Вот приедут водолазы, тогда… Сейчас, видать, Садко с моими продуктами на нем по дну разгуливает, пичкинмичкин!» Стало у Кузьмича название озера ругательным словом, не мог он озеру простить весеннего коварства.

Сейчас Матвеев зашел к Кузьмичу попросить его съездить на вездеходе к другому озеру, где рыбачья избушка, взять мешок с обсидианами.

– Камни черные? Видел, давно лежат. Знать, и вправду уезжаешь? – вздохнул Кузьмич.

– Надо, – улыбнулся Матвеев.

– А что ты на учителке не женишься? – спросил Кузьмич.

– А зачем?

– Да так…

– Слухи пошли? – усмехнулся Матвеев.

– Поселок-то маленький…

– Ерунда все это, – сказал Матвеев.

– Я говорю, ерунда, – согласился Кузьмич.

– Почему же ерунда? – вдруг обиделся Матвеев.

– Ну тебя! – засмеялся Кузьмич.

– Если чего, Кузьмич, дай знать. Я с Петей Эттувги говорил. Кием был у меня, Кием просил… Он присмотрит, и за ним, и за малышом.

– А я? Мне-то чего не сказал? Эх ты, пичкинмичкин! Я тебя хоть раз подводил?

– Нет. Кием приходил, он хочет внука… Понимаешь? Что делать-то? Опекунство можно назначать только до пятнадцати лет, удочерять и вовсе нельзя, скоро паспорт получит… Все поздно. А как помочь?

– Миром поможем. Все дети – наши, – сказал Кузьмич.

– Да. Все. И которые есть, и которые родятся. Вот и проследи. Как за своими, так и за моими. Тут мегера есть, Дарья Тимофеевна. Может дров наломать. Я хочу тебя предупредить.

– Да что ты, Андреич! Разве мы не видим? Что мы, без глаз и ушей? – забеспокоился Кузьмич.

«Куда-то ушло мое время, – подумал Матвеев. – Ведь что-то есть в этой Людмиле Федоровне. Неплохой бы тещей могла стать для Пети Эттувги. Да вот и мне нельзя Катю удочерить…»

Зря, конечно, он так. По дороге к Кузьмичу встретил Матвеев Людмилу Федоровну. Улыбнулись друг другу – и все. Но такое было в лице Людмилы Федоровны, столько теплоты, что начал понимать Матвеев, почему у него появилось неожиданно вдруг хорошее настроение. Он в раньше за собой замечал прикосновение к тайне удивительных лиц. Есть удивительные лица – ты весь день находишься под обаянием мимолетной встречи, ходишь и улыбаешься, такое у тебя настроение. А это просто оттого, что час назад встретил удивительную женщину или увидел в толпе счастливое лицо.