Текст книги "Совершенно секретное дело о ките"

Автор книги: Альберт Мифтахутдинов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 22 страниц)

Группу из трех-четырех медведей всегда можно было встретить тут. Держались они обособленно, в стороне друг от друга, каждый у своей туши, и желания знакомиться не выражали, скорее, наоборот, каждый зверь охранял свой «столик» в этой природной столовой.

Покормившись несколько дней, звери уходили – один раньше, другой позже, но на смену им приходили другие. Удалось обездвижить и описать четырех. Очухавшись, они тут же ушли во льды.

Только один медведь не покидал лежбища – громадный старый, очень жирный самец. Его прозвали Бароном. Барон тяжело ходил, спал тут же, рядом с тушей моржа. Был он ленив и подслеповат, а на людей совсем не обращал внимания.

Однажды Чернов простоял полчаса в пяти шагах от него. Медведь лежал и, казалось, понимал, что эти двуногие ничего плохого ему не сделают.

Винтер стоял рядом, держал нацеленный в голову зверя карабин, замерз даже, а Чернов молчал, тихо ходил вокруг, ему хотелось потрогать медведя живого, не обездвиженного.

– Пошли, я замерз… – сказал Ояр.

– Пошли.

– Почему мы не берем Барона?

– Успеем… – сказал Чернов, – оставим на потом… Не уйдет он. Возможно, болен.

– Жирный, черт!

– Да…

– Наши весы его не потянут.

– Пожалуй, тут килограммов восемьсот.

– Будет.

– Надо бы еще одного-двух молодых… двухлеток хорошо бы, – .сказал Чернов. – А этого успеем.

Невдалеке два медведя бродили по голому склону сопки – ели мох, мерзлый ягель, обдирали мелкий кустарничек.

Сюда на работу ребята ходили пешком. Поклажу умещали на легких беговых оленьих нартах. Их можно было тащить одному. Все надевали поверх меховой одежды белые камлейки, подходили к лежбищу незаметно, и, когда медведи замечали людей, пугаться было уже поздно, люди садились на нарту, тихо переговаривались, звери привыкали к ним и не боялись.

Снимки, которые успел сделать Варфоломей, могли бы украсить передачу любого телевидения, и он жалел, что рядом нет кинооператора.

Трижды приезжали Нанук с Ноэ погостить. В балке было тесно, но весело. Нанук вечерами вспоминал старую жизнь, сказки и песни молодости и сетовал, что раньше медведей было больше, и песцов больше, и птиц больше, а рыбы… Моржей и нерпы тоже было больше, вздыхал он.

– Конечно, – заметил как-то Варя, – еще Дарий Первый выбил клинописью: «Не та ныне молодежь пошла». Все нынче не так, гм…

– Дарин – встрепенулся Нанук. – Председатель райисполкома?

– Нет, нет! Дарин – это председатель – так себе… – успокоил Чернов.

Варфоломей покраснел.

Тихими апрельскими морозными ночами Ноэ и Варфоломей уходили из прокуренного балка. Одевались тепло и шли смотреть на звезды, любоваться сиянием и возвращались раскрасневшиеся с мороза, веселые, и всем становилось понятно, что, если людям к тридцати, они так просто звезды не считают.

Нашли они на берегу свою пещеру. Ледяные глыбы там выдавлены на берег, образовалась гряда хаотичного нагромождения льдов, пурга сцементировала снег, и в одной из пустот, сложенной льдом, было тихо. В небольшой уютной пещере можно укрыться, даже поставить свечу – так было тихо, а блики огня на ледяных стенах и дверь, сотканная из звезд, северного сияния и темноты ночи, были сказочнее, чем все слышанное в детстве о хрустальных сказочных дворцах.

– Хватит вам тут, хватит! – тормошила Ноэ Чернова. – Едем на Ключи! Там так здорово!

– Знаю, знаю, – успокаивал ее Чернов.

– Вот дождемся Антошу, – пообещал Христофор.

– Сколько можно ждать? Уже две недели! Они, может, в поселок поехали!

– Нет, – покачал головой Христофор, снял очки, протер их, водрузил на нос и после этою растянулся на спальном мешке. – Нет, Нюра, он обещал. Вот приедет – и все двинем. Мы тут почти закончили. Остался один Барон.

– Толстяк? Он сейчас у туши, спит. Я так днем испугалась!

– Ну и зря.

– Барона успеем, – пробубнил про себя Чернов.

Ноэ и Нанук уехали.

Христофор и Ояр ушли утром проверять капканы. Накануне они видели даже следы леммингов на пороше. Это озадачило охотоведов. Зимой лемминги редко вылезают из-под снега. Вернее, не столько редко, сколько трудно найти маленькую норку, а след их на снегу вообще трудно различим, если только не выпал свежий снег.

– Что-то она последнее время к нам зачастила, – сказал Чернов, – а?

– Нюра? Ей с нами нравится, – ответил Варя.

– И с нами, и с тобой. Вернее, тебе с ней, а? Хороша, а?

– Мне она нравится, – вздохнул Варя.

– Вот, вот… я и говорю… гм.

– А может, я ее люблю, – совсем доверчиво и безответственно ляпнул Варя.

Только Чернову мог признаться Варфоломей, как и тогда, в ресторане, открывая ему, совсем незнакомому человеку, душу.

– Она чем-то похожа на мою первую жену… такая же брюнетка и полная.

– Здоровая!

– Да, – кивнул Варя, – в здоровом теле…

– В здоровой бабе – здоровый дух!

Варя не обиделся.

– Опять же наследственность, гены, – продолжал Чернов. – С твоей стороны будет очень рационально на ней жениться, правильно, ей-богу! Дети будут красивы, потом здоровы и жить долго будут. За счастье, правда, я не ручаюсь. Ну, да это от вас зависит. Ты был счастлив?

– Был. С первой женой.

– Значит, больше не будешь. Единожды ты изведал, а дважды это не дается. Впрочем, счастье – это сугубо индивидуальное понятие, оттого и расплывчатое. Тут наука не поможет. Только дураку до конца ясно, что такое счастье. Или ограниченному человеку.

– Я знал… Это не расскажешь. Она была такая же толстая. Вот Ноэ я вряд ли подниму. И первую жену я не носил на руках… и она ушла.

– Она ушла, потому что ты был дураком. Или она по сию пору дура. Впрочем, прости, кто вас поймет. Я вот не женат. Зря, конечно. Тоже, может, у меня что-то не так. Все откладываю. Думал даже на лаборантке перед отъездом жениться. Чтоб ждала. У нее карапуз трехлетний, любит меня очень. Надо, чтоб ждала. А то меня, кроме шефа, никто в Москве и не ждет. Шеф и друзья – они у меня по всему северу. Из-за этого и про баб забыл. Дали квартиру – как кандидату. А на что одному в столице квартира? Лазить с тоски на голые стены?

– Пропала квартира? – ужаснулся Варфоломей.

– Да нет. Не знаю… Отдал я ее пока Таньке, это лаборантке, значит. Ей нужней. Так и живет. А я по северам… Вот докторскую сделаю – и женюсь, а?

– Не выйдет, думаю, не выйдет, не получится…

– Чего так?

– Надо тебе где-то тут оставаться, на Чукотке. Наверное, это так. Мне вот в Риге, а тебе – на Чукотке. Посмотришь. Докторскую ты сделаешь запросто, тебе больше ничего не остается, это как чай по утрам-вечерам, А дальше? Гм… это труднее…

– Не знаю, – подумав, согласился Чернов.

А Варфоломей вспомнил свою недавнюю ночь в ледяной пещере с Ноэ. Они сидели, прижавшись друг к другу, было холодно. И она шепнула:

– Знаешь что?

– Что?

– Мне хочется, чтоб тебе однажды вдруг стало плохо… – сказала, она, – так плохо, чтобы вдруг появилась я. А потом так хорошо… так хорошо… что я могла бы опять уйти.

Он спрятал руки к ней под кухлянку, под мышки… прижался… Нашел губами ее губы, и ему стало горько.

«Она меня считает неудачником, – подумал он. – Она меня жалеет… Она сильнее меня и не подозревает об этом. Тут, впрочем, никто ни о чем не подозревает. Как все странно».

Поездка Глории была успешной. Она побывала на всех самых отдаленных охотучастках. Машкин колесил по тундре и побережью, как мог старался, но в неделю они не уложились, и на исходе второй недели, когда все было закончено, он принял решение идти прямо на Горячие Ключи.

– Мы пропустили все сроки, – сказал он Глории, – ребята больше ждать не будут, они наверняка уже вышли на Ключи.

Глория молчала. Ей было все равно куда идти, лишь бы с Антошкой. Да и дело сделано, пора возвращаться. Многое успела понять она в тундре рядом с Машкиным, ко многому приглядеться и многое открыть и в нем, и в себе.

Он сидел в охотизбушке и брился, глядя в зеркальце компаса. На него смотрело усталое, черное, заросшее лицо.

– Мда-а… две недели не видел себя, – вздохнул Антоша.

– Две недели без зеркала? – воскликнула она. – Ни разу? Ой, я бы за это время по себе соскучилась!

Он засмеялся. И подумал, что Варфоломей, наверное, раз по сто на день смотрится в зеркало.

Антоша поймал себя на мысли, что он неприязненно стал думать о всех мужчинах, которые раньше были знакомы с Глорией. Но выбрал он из всех на этот раз почему-то Варю.

На последний перегоне перед Горячими Ключами Антоша остановил машину. Планируя свою дальнейшую судьбу и ища в ней место для Глории, он говорил, говорил проникновенно, не глядя ей в глаза и не снимая рук с рычагов вездехода:

– От вас требуется немного – сохранять мне верность в течение первых двух лет нашей семейной жизни. Когда вам это удастся, вы привыкнете, и за остальные годы мне не придется волноваться. Хорошо?

Он повернулся и посмотрел ей в глаза:

– Не надо сейчас говорить «нет». Никогда не поздно сказать «нет». Будет желание – скажете «нет» в поселке. Пока у нас много времени, чтобы подумать, путь длинный. Впереди Ключи, там ждут ребята, там и отдохнем.

Антоша сказал ей все. Вытер внезапно вспотевший лоб.

Он оробел от собственной смелости, а Глория слушала его и улыбалась.

…Утром почти у самого балка удалось взять возвращавшегося с лежбища медведя. Он покидал косу, уходил во льды. За ним долго и напряженно наблюдал Чернов, приказал даже потушить печь и не шуметь.

Это был крупный экземпляр, около четырехсот килограммов – молодой, сильный зверь.

После всех обмеров Чернов укрепил на его шее радиопередатчик, единственный в экспедиции. Металлический ошейник служил передатчику антенной. Теперь, пока будут работать батарейки, всегда можно узнать местонахождение зверя, его маршруты. На полярной станции установлена аппаратура, И показатели датчика расшифруют быстро. Только бы не повредил зверь ошейника во льдах или в драке.

– Вот для тебя-то я эту амуницию и берег, – похлопал медведя Чернов.

– Была бы шея, хомут найдется, – самодовольно изрек Христофор, делая запись в дневнике.

– Еще бы пару хомутиков, – печально вздохнул Чернов.

– Как назовем? – спросил Христофор.

– Пиши: «Радист». Ставь номер и кличку Радист.

– Хорррош! Так и запишем.

– Ну, пока! – сказал медведю Чернов. – Выходи на связь, живая эмблема Арктики!

– До связи! – сказал Христофор.

Варфоломей закрыл фотоаппараты. Ояр поставил карабин на предохранитель, и все гуськом потянулись в избушку.

Пока разжигали печь и ставили чай, медведь успел подняться.

– Снимай телевиком, как встанет, – сказал Чернов Варфоломею.

Варфоломей сменил объектив и забрался на крышу балка.

Чернов наблюдал в бинокль лежбище. Барон по-прежнему ковырялся в моржовой туше.

Наконец Радист ушел.

– Чья очередь насчет обеда? – спросил Чернов.

– Моя! – ответил Винтер и принялся открывать банки.

– После обеда примемся за Барона, ближе к вечеру.

– А если сейчас? – спросил Варя. – Вечером свет не тот. Хотелось бы на слайд.

– Гм… – вздохнул Чернов и пристально, долгим взглядом посмотрел на Варю. – Барона… мы… убьем, – раздельно и как бы для себя тихо сказал Чернов. – Снимать не придется. Нечего это снимать.

– Как убьем? Зачем?

– Нужен материал, – ответил Христофор. – У нас есть лицензия, и нужен материал.

– Жалко ведь. Совсем домашний, свой. Никому не мешает, – недоумевал Варя.

– Нам тоже жалко, – сказал Чернов. – Но Барон болен. Вот и выясним, почему. В лаборатории. И нужен он нам весь.

– …но в разобранном виде, – подсказал Ояр.

– Да. Нужны ткани, почки, сердце, кровь, печень, желудок его, кишечник, паразитофауна, жир, шкура, короче, все нужно!

– Но как же? – упорствовал Варя. – Совсем ведь ручной. В прошлый раз Ояр его лопатой по заду шлепнул, и он даже не огрызнулся.

– Он старый и больной…

– Здоровые, в общем-то, одинаковые, – объяснил Ояр. – А тут аномалия. В медведе столько еще неясного! И причины болезней, и причины смерти.

– Здоровье тоже не шибко ясно, – поддержал Христофор. – Механизм приспособления – проблема номер один. Приспособления к низким температурам. К длительным голодовкам. Механизм ориентации – проблема номер два. Он же великий арктический путешественник…

– Пока что в нашем деле одни проблемы, – усмехнулся Чернов.

– Вот, скажем, его печень, – продолжал Ояр. Он готовил обед и перевел проблему на кулинарные рельсы. – В пятидесяти граммах печени витамина А столько, сколько хватит человеку на год. Съешь кусок – и окочуришься от гипервитаминоза… вот так…

– Чукчи и эскимосы всегда зарывают печень, чтобы не досталась собакам, – сказал Христофор…

– А другого нельзя? – жалобно спросил Варя.

– Экий гуманист нашелся! – засмеялся Чернов. – Одного, значит, можно, другого нельзя. Ишь ты! Не вижу логики в твоем гуманизме.

– Да привык как-то…

– Науке нужен Барон. Как знать, может, он и тебе нужен. Решение «медвежьих проблем» – это в конечном итоге решение многих проблем и в изучении организма человека. Да, да, не удивляйся. Все живые модели природы, изучение их тайн – путь к изучению тайн человека. Человека мы ведь тоже знаем мало, не волнуйся. И чем больше будем изучать, тем больше будет новых проблем. Это диалектика. Лягушек вот убивают – тебе не жалко? А сколько они дали науке?

– Раз надо… – вздохнул Варя.

– Мы не браконьеры и не охотники. И медведя у нас защищают с пятьдесят шестого года… Я бы вообще запретил всякую любительскую охоту на птиц и зверей. Не понимаю я этого, – сказал Чернов.

– Со временем запретим. Вот на Острове с этого года ни одного выстрела не будет, – пообещал Ояр.

– Оно понятно, заповедник. А я вообще, – ответил Чернов.

– А в других странах? – спросил Варя.

– Сейчас всюду в арктических странах запрещена охота на белого медведя, – ответил Ояр. – Акт семьдесят четвертого года.

– Какой? – не понял Варя.

– В тысяча девятьсот семьдесят четвертом году, – терпеливо втолковывал ему Ояр, – СССР, США, Норвегия, Канада и Дания заключили соглашение о международной охране медведя. Соглашение выполняется хорошо.

Ояр поставил сковородку на стол (первое обычно подавалось на ужин), достал миску с сухарями.

– Сегодня все закончим, ребята, – сказал Чернов, – а утром подадимся на Ключи. Соберемся сегодня вечером, после работы, упакуемся, а утром рано выедем. Идет?

– А кто пойдет на Барона? – спросил дежурный по кухне Ояр. – Останься за меня здесь, Варя, а?

Варфоломей молчал. Посмотрел на Чернова.

– Пойдут все, – твердо сказал Чернов.

Глава одиннадцатая

Горячие Ключи – небольшое озеро на дне распадка, укутанное паром темное пятно среди сверкающей белизны залитого солнцем снега. Крутые бока сопок защищают озеро от ветра. Через высокий перевал – единственная дорога, а дальше вниз, к избушке.

От избушки далеко в озеро тянутся мостки, а на самом конце мостков – домик, прилепился как птичье гнездо на самом краю. Строеньице махонькое – четыре человека уместятся еле-еле. Не для людей дом, – для одежды.

В домике можно раздеться, если на улице снег, и тут же рядом со скамейками (пола нет) окунуться в горячую; воду, нырнуть и между сваями выплыть на просторы озера. Пока купаешься – снег не заметет твою одежду, мороз не схватит, вот для чего строеньице.

Вездеход ученых только подрулил к избушке, а их уже выскочили встречать Ноэ и Нанук, Машкин и Глория. Вездеход они услышали давно, еще когда тот взбирался на перевал.

Только собаки упряжки Нанука не проявили интереса, лежали, свернувшись клубочком, чуть присыпанные свежим снежком. Привыкли они к технике и к вездеходному шуму.

Обошел Нанук вокруг шкуры, грустно глядя на «живую эмблему Арктики». Сам он в последний раз стрелял медведя давно, еще в молодости, а обычно сторонился хозяина льдов, прогонял при встрече криком.

– Барон? – узнала Ноэ.

– Он самый, – кивнул Варфоломей.

– Помоги Нануку, – сказала она.

Варфоломей и Нанук отнесли шкуру и мешок за дом, подальше от собак.

Старик посмотрел на Варфоломея.

– Пусть, – разрешила Ноэ.

Тогда он еще раз обошел вокруг шкуры, что-то бормоча, потом присел на корточки, набил трубку, протянул Ноэ.

Она раскурила трубку и отдала ее отцу.

Нанук два раза пыхнул трубкой, потом протянул её медведю, постучал трубкой о его зубы (шкура была снята вместе с черепом), опять принялся шептать, закрывая ему; ладонью глаза.

– Идем, – сказала Ноэ Варфоломею.

Они оставили старика одного.

– Это ритуал такой, старый… Отец не очень верит, но так надо… чтобы зло не пришло от его, медвежьего, рода людям, убившим Барона. Это земля Нанука, так деды делали, и ой должен поступать так – чтобы не обидеть дедов и других медведей.

Варфоломей молчал. Да и что он мог сказать, ведь и на нем вина, хотя и вины-то в общем нет: так надо, без этого просто нельзя. Чего уж тут, сантименты…

Он вздохнул. Самое время закурить, если б курил.

– А это посмотри! Видишь? – она показала на вершину горы. Там стояло несколько выветренных каменных столбов – останцов.

– Это священные камни. Вон справа – Большой Дедушка. Так камень зовут. Тут наше культовое место. Давно-давно, отправляясь на охоту, Большого Дедушку задабривали, патроны ему оставляли, спички, табак. А если охота хорошая была, приносили еду, мазали его жиром и кровью, оставляли ему черепа или рога, там и сейчас есть. Давно было, еще у дедов. А вокруг Большого Дедушки лежат небольшие камни. Один мы дома храним, еще с тем времен. Его мой дедушка домой принес.

«Камень-фетиш», – подумал Варя.

– Домашний камень тоже имеет имя, только длинное – «Вышедший из Тела Земли-Матери». Его смотреть и трогать нельзя. Имаклик не разрешает. Но я тебе как-нибудь покажу, хочешь?

– Хочу! – согласился Варя. – Конечно же! Это так интересно!

– Идем к воде, – потянула она его.

Варя нагнулся с мостков, зачерпнул пригоршню.

– Ого! Соврем кипяток, бриться можно.

– Нет, не кипяток. Это с мороза так кажется. Очень теплая. Но долго купаться нельзя, если сердце больное. Немного – можно.

Варфоломею тут же захотелось в воду.

Ноэ поняла его желание.

– Нет, не сейчас. Лучше к вечеру, перед ужином. Спится хорошо, и сны бывают хорошие, режим в дом, обед стынет, давно приготовили, как только вездеход ваш на перевале услышали. Смотри, вода парит, вся одежда будет в снегу, когда на мороз выскочим, бежим!

Стол был накрыт. Даже с замороженным тортом. Его Глория сберегла из своих развозторговских запасов.

– Живем, братцы! – потирал руки Чернов.

Дежурила Глория. Когда все уселись за стол, от взгляда Ноэ не ускользнуло, что первую тарелку она поставила перед Антошей Машкиным, хотя по обычаю первую подать она должна бы Нануку, как самому старшему тут.

Она поняла это по-своему, по-женски, и была права, конечно же. Как часто женщина ревнует мужчину, который уже ей не принадлежит! Национальность и образование не играют в этом случае роли, имеет значение только прошлое.

Все были веселы и рады. Антоша ничем не выдавал своего отношения к Ноэ, он радовался вообще встрече со всеми друзьями, и это тоже не ускользнуло от чуткого сердца Ноэ.

Тогда она демонстративно принялась опекать Варю, но на Антошу Машкина это не произвело впечатления, он просто не замечал этого или делал вид, что не замечает, чем еще раз задел Ноэ, но не настолько, чтобы причинить ей боль.

«Значит, он для меня потерян», – решила она, и ей стало спокойно от этой внезапной мысли, от неизбежности очевидного. Она даже повеселела, но тут же поймала себя на мысли, что так бывает, наверное, весела женщина, решившая пуститься во все тяжкие.

«Вот уж зря, – разозлилась она на себя. – Варя-то и моложе, и красивее, и хочет меня. Мне-то чего горевать…»

Успокоившись таким странным образом, Ноэ повеселела уже по-настоящему, а Антоша Машкин был рад ее хорошему настроению, потому что был сильнее и чувствовал свою вину.

После обеда Христофора по обыкновению потянуло на сон, Ояр Винтер последовал примеру своего начальника – охотоведы во всем были единодушны, Чернов и Машкин занялись вездеходами, женщины – кухней, Нанук и Варфоломей – собаками, дело нашлось всем.

Купались до ужина… Первыми в воде оказались мужчины, потом неожиданно на снегу появились две «русалки» – одна тонкая и светлая, другая полная брюнетка с мячом в руках, в ярком бикини. Они неторопливо шли босиком по снегу и в озеро зашли прямо с берега, со снега, а не с мостков, знай, мол, наших, мы не чета некоторым мужчинам.

– Позор нам, мальчики, – зашипел Чернов, и мужчины поплыли к берегу, но не вышли на него, а, не вылезая, налепили снежков, и град снежков полетел в женщин.

Навстречу мужчинам из белесого тумана стремительно вылетел мяч, красивый эскимосский мяч, покрытый серебристой непромокаемой шкурой нерпы, и все весело принялись играть, пасуя мяч друг другу и радуясь, как дети.

– Это русская игра, не наша, – сказала Ноэ Варе.

– Неважно! Лишь бы весело было, все равно мяч-то ваш!

– Не наш, а мой! Мяч для воды. Специально!

– Сюрприз?

– Сюрприз! – засмеялась Ноэ. – Сама шила!

– Молодец!

Она поплыла брассом, широкими сильными толчками, и после каждого толчка ногами долго скользила.

– Где ты научилась? – спросила ее Глория. – Мне тебя не догнать! Я могу только по-собачьи!

– На Балтике! Я толстая, не тону, вот и плаваю быстро! – смеялась Ноэ.

– Как нерпа!

– Не-ет! Как моржиха! – хохотала Ноэ.

Нанук сидел на берегу и смотрел на забавы. Купаться он не хотел.

Высыпали ранние звезды. Первыми ушли одеваться Чернов, Христофор и Ояр Винтер.

Машкин подплыл к Глории, перевернулся на спину обхватил ее голову и, осторожно демонстрируя прием помощи утопающему, пробуксировал ее к мосткам.

Ноэ выскочила на берег. Слепила из снега две фигурки.

– Это Лорка, это Антошка, – шептала она.

И стала прыгать вокруг, поливая фигурки каждый раз горячей водой из пригоршни. Фигурки уменьшались, таяли. Ноэ колдовала, шаманила, насылала нехорошее….

Голова Вари торчала посреди озера, он отдыхал после заплыва и с любопытством наблюдал за странными движениями Ноэ.

– …кхы-кхы! – шептала она. – Ай яйя, ай! Пусть будет любовь, но не будет покоя, не будет кхы!.. и будет у вас два сына, будет кхы!.. первому быть футболистом, второму быть мотоциклистом, чтобы за первого всегда вам было стыдно, а за второго чтоб всегда было страшно… кхы! быть! о-ой!

Фигурка Глории растаяла. «Машкин» еще держался.

– …кхх-кхут! и захочешь ты в старости ко мне, вспомнишь и захочешь… но я не захочу… Ой-ой-ой! Что же я, дура, делаю! Да кто меня-то в старости захочет? Помалкивала бы уж! Кхе-кхе, ничего-то у меня с камланьем не выходит!

Она растоптала ногой остатки снежного человечка, шепнула:

– Будь ты, неладный, счастлив! – и прыгнула с берега в темную теплую воду.

На берегу никого не было. Весело смотрели в ночь яркие окна домика, да звезды просматривались сквозь водяной пар.

Ноэ и Варя поплыли к противоположному берегу озера, быстро достигли его, сели на дно отдышаться, здесь было мельче, из воды торчали только их головы, покрытые инеем.

– Ноэ, – сказал он и протянул к ней руки. Даже в горячей воде чувствовалось тепло ее тела.

– Ноэ, – шепнул он.

– Да, – тихо ответила она.

И минимум одежды, что был на них, стал им совсем не нужен.

Глава двенадцатая

Вездеходы мчались к поселку, стремясь обогнать друг друга. В одном – Машкин, Глория, Ояр, в другом – Чернов, Христофор, Ноэ и Варя. Сзади плелась упряжка Нанука. Он видел, как вездеходы сошли с набитой дороги и гнали по целику.

«Молодые… резвятся… зря», – подумал Нанук, поняв, что вездеходы соревнуются.

– Полярные гонки! – кричал Варфоломей, силясь одолеть шум машины. Ноэ кивала.

Вездеходы мчались, подминая на своем пути торчащие из-под снега кустики, сдирая на подъемах мох с камней.

Испуганно шарахались в сторону редкие песцы, срывались с мест кормежки и улетали в глубину островной тундры белые куропатки.

Забыли люди свои же недавние слова о бережном отношении к тундре и полосовали Остров как могли, цель – поселок, кто быстрее, счастливое настроение людей, сделавших свое дело, – основное, а остальное забыто.

Так часто бывает: остальное вроде лишних забот, и скинуть с плеч заботу необязательную, за которую не отвечаешь, человеку свойственно, он даже об этом часто не задумывается, как всякий человек, отлично сделавший главную работу.

«Все придут в поселок, – думал Нанук, – зачем торопиться, все равно придут… какая разница, кто первый? Тут не праздник, не оленьи бега. Эх!»

Упряжка его свернула на прибрежную укатанную галечную полосу, утрамбованную сверху крепким снегом. Собаки бежали легко.

По дороге гидробазовский вездеход Машкина «разулся» – вылетел «палец», стояли, искали его. Нанук подъехал – тоже помогал искать, вколачивали, закрепили наконец… Удалось!.

– Ладно, дома починим. А сейчас надо потише.

Въехали в поселок одновременно с вездеходом охотоведов, который вел Чернов. Они поставили свой вездеход рядом с домом, а Машкин не торопясь поехал к гаражу.

Разгрузились, потянулись с вещами по своим домам.

Машкин распустил гусеницы, вытащил злополучный «палец», надеясь заменить два-три трака, заново стянуть их. Потом раздумал, оставив машину в разобранном виде, пошёл домой, к ребятам. Надо Глорию устраивать, гостиницы тут нет.

Задувало, начиналась поземка, дело близилось к ночи.

Нанук тоже вернулся. Упряжка его уже стояла у дома. Сам он суетился у крыльца, готовил собакам еду.

Варфоломей провожал Ноэ. У крыльца она что-то вытащила из рукавички и вложила ему в ладонь.

– Что это?

– Коготь того большого медведя, Барона.

– Зачем?

– По нашим обычаям, если хочешь, чтобы женщина была тебе верна, подари ей коготь медведя и клык… вот… Так что, если захочешь взять меня в жены, тебе не надо думать о свадебном подарке для меня, – засмеялась она.

– И все заботы? – спросил он.

– Ага! – смеялась она.

– А клык?

– Сам вытащишь. Инструменты у вас есть. Вот и добывай. Медведя добыл, давай и его клык.

– Медведь не мой, наш.

– Все равно. «Наш» – это значит «и мой тоже».

– Я подумаю, – засмеялся он.

– Думай! – ткнулась она носом в его шею и убежала.

Он сунул коготь в карман и пошел к ребятам.

Пурга начиналась не на шутку.

– Ты где пропадал? – зашумел на Варю Ояр. – Смотри, что на улице! Теперь сиди, не высовывай носа!

– Пожалуй, последняя весенняя пурга, – заметил Христофор. – Весной тут каждая пурга обязательно последняя.

– Что же, будем зимовать, – довольно потирал у стола руки Чернов. Там уж дымился ужин. Ожидали Машкина. Потом решили начинать без него. Дело ясное, дело молодое – где-нибудь в гостях с Глорией. Так им и надо! А у нас зато нерпичья печень – Нанук принес – нам больше достанется.

К третьему дню пурга начала стихать. Машкин и Винтер пошли в гараж «подшаманить» гидробазовский вездеход. Раскопав занесенную снегом дверь, они сняли щеколду – замка не было, как не было замков вообще на домах островитян, зажгли свет, и их глазам представилась странная картина.

Все траки были разбросаны. Вторая гусеница, тоже разобранная, валялась на земле. Траки валялись как попало. Нигде ни одного соединительного стержня – «пальца» не было видно.

– Где пальцы? – спросил Винтер.

– Черт его знает…

– Ты разбирал?

– Да нет, не я… – удивленно пожал плечами Машкин.

– А в запчастях есть?

– Ни одного!

– Вот так разули! Теперь ни с места…

– Видимо, так.

– А кто?! Кто?!

– Черт знает! Опять привидения. Никому больше эти пальцы не нужны. Могли бы фары унести – все же дефицит. А это зачем?

– Кому-то нужен твой вездеход… – осенило вдруг Ояра.

– Как? – не понял Машкин.

– Кому-то нужен твой вездеход неработающим, простаивающим… Понял? Видишь, лучше из строя вывести его нельзя. Просто и со вкусом, дешево и сердито…

– Мерзавцы! – сплюнул Машкин.

– Да нет, талантливые, скажем прямо, мерзавцы! Надо же так придумать!

– Теперь мне ясно, кто стрелял по моим бочкам!

– Кто? – обрадовался Ояр.

– Они же!

– Кто они?

– Я разве знаю, – сник Машкин.

– Вот, брат, дела-а… Надо следователя вызывать… Звонить в райцентр. Пусть разбирается.

* * *

Глория вырядилась – Машкин ахнул. Золото в ушах, золото на шее, золото на груди, золото на пальцах, золотой браслет, золотые часы и золотой пояс и много еще чего, чему Машкин не знал названия и видел впервые.

– Надеюсь, все это честным путем? – пошутил он.

– Представь себе, да, – улыбнулась она.

– Сними!

– Что?

– Все. Я испытываю отвращение к золотым побрякушкам, Лора. Сними – ты не новогодняя елка. Ты и так красивая. Ты красивее всех на Острове. Красивее всех на советском северо-востоке. Красивее всех в Арктике. Красивее всех…

– Не надо.

– …а нацепила на себя столько, что можно на все это купить новый вездеход. Не позорь меня, сними. Что люди скажут? Надень свитер, брюки, короткие торбаса… Ну, можно оставить тоненькую цепочку. И кольца сними. Теперь будешь носить только одно, обручальное. Понятно?

– Понятно… – вздохнула она. – Еще до загса не дошла, а уже попала в домострой.

– Не нравится?

Она подошла к нему. Села рядом.

– Нравится. Будь всегда таким. А железки, что на мне, можешь взять и отдать за вездеход, если придется… мне не жалко. Просто я какая-то сегодня дурная. Волнуюсь, что ли? Ведь не первый же раз замужем…

Антоша обнял ее, покачал головой:

– Никогда больше не говори так.

Она прижалась к нему, улыбнулась и по-детски, рукавом, стала вытирать слезы.

Лежа в спальном мешке, засыпая под мерный тихий храп товарищей и завывания пурги, Варфоломей думал о том, что в небольшой, в общем-то, промежуток времени его жизни на Острове произошло столько событий, столько нового столько информации, что на осмысление всего понадобится время и время…

«Я напишу сценарий, отвезу его в студию и вернусь сюда снимать фильм. Обязательно. Сценарий не о медведе, а о людях, о соли здешней земли, здешних снегов, – думал он. И назову я фильм «Время Игры в Эскимосский Мяч». Это было хорошее время. Я много увидел, много узнал, а главное – полюбил. Возможно, мне удастся и многое понять – будет для этого и Время Большого Солнца, и Время Длинных Ночей, и Время Большой Медведицы, и Время Венеры Многоодеждной… Но самое главное для меня – Время Игры в Эскимосский Мяч».

Он заснул. А утром пришло к нему неожиданное решение, четкое, как выстрел из карабина, решение, поразившее всех и удивившее его самого.

Глава тринадцатая

Недосягаемая, как Полярная звезда, мечта, многолетняя и тайная, сбылась наконец, и стоял Иван Иванович Акулов, торжественный и гордый, в сельсовете с книгой актов записи гражданского состояния и регистрировал новобрачных Антона Машкина и Глорию Иванову. Первая регистрация на Острове за 15 (пятнадцать) лет!

Ребята с полярной станции щелкали фотоаппаратами, Слепили блицами, на патефон в третий раз ставили марш Мендельсона, шесть заветных бокалов в который раз заполняли перемороженным шампанским, и в который раз Глория шепотом спрашивала у Антоши, «бить или не бить?».

Антоша женился впервые, обрядов не знал, но наконец не выдержал и решился:

– Бить!

Глория на радостях со всего маху трахнула бокал об пол, то же на счастье старательно сделал Антоша.