Текст книги "Совершенно секретное дело о ките"
Автор книги: Альберт Мифтахутдинов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 22 страниц)
– Нет ярара[1]1
Ярар – бубен (чук.).
[Закрыть], – тихо сказала Света.
Карабас постучал по столу.
– Вместо бубна будет стол.
Мальчики сгрудились вокруг Карабаса, отодвинули стол, девочки выстроились перед классной доской. Карабас под пенье мальчиков ритмично стучал по столу ладонями, а девочки ходили в танце, повторяя движения Светы.
В каждой чукотской и эскимосской семье все поют и танцуют, а в танце отражается повседневная жизнь, в танце стараются рассказать о том, что недавно произошло, что стало событием дня.
– А-ра-рай! А-ра-рай! Ра-а-ра-рай!…..
– А-ра-ра-ра-рай! Рай-а-ра-рай! Кгхы!
Долго продолжалось веселье. Наконец дети угомонились. Карабас собрался домой.
– А продолжение? – уцепился за руку малыш.
– Продолжение! Продолжение! – закричали дети, – Бармалей на Северном полюсе!
– Тише, дети, – остановил их Карабас. – Сейчас уже поздно, скоро отбой. Продолжение сказки в следующий раз. До свидания. Спокойной ночи.
У интернатских детей каждый вечер с Карабасом кончался сказкой. Им очень нравилась история про Бармалея и Айболита; но ведь и эта сказка имеет конец, и волей-неволей Карабасу приходилось сочинять самому, и сказка превратилась в многосерийную историю, где Бармалей вынужден был встречаться с капитаном Немо, дружить с Фантомасом, конкурировать в злодействе с пиратами острова Сокровищ, летать на реактивных лайнерах, ездить на упряжках и терпеть неоднократные поражения от доктора Айболита, который сам в ходе бесконечных приключений превратился в сыщика, для конспирации надевавшего белый халат.
Дети ждали его историй, как взрослые очередной серии «Семнадцать мгновений весны». Наконец Карабас загнал Бармалея на Северный полюс в надежде окончательно с ним рассчитаться и заморозить где-нибудь в снегах, но ничего назидательного в последней серии не придумывалось, и он решил сделать перерыв, дать себе временную оттяжку, чтобы собраться с силами и кое-как восстановить явно идущую на убыль фантазию.
– В следующий раз, дети. В следующий раз! Спокойной ночи.
Медленной походкой шел он в конец улицы в свой холодный дом. Электрический свет в Полуострове горел только до двенадцати ночи. В запасе у Карабаса еще было время. Он ставил на плиту чай, зажигал ночник и, укрывшись шкурой вместо пледа, доставал из тумбочки секретные книги, которые никому не показывал. Читал он их долго, и когда в поселке гасили свет, зажигал свечку и читал при свете огарка. Это были обычные тоненькие, детские книжки для дошколят и младшего школьного возраста. Он читал, молча шевеля губами, улыбался, и не было человека счастливее его.
4
Поминки пришлись на два последних дня недели, в селе было тихо и печально, мрачновато как-то, но вот настал понедельник, все вышли на работу, и эксцесс на похоронах Кащеев почти забыл.
Он стоял у окна, смотрел, как малыши возятся в сугробе, валтузят друг друга, собаки тоже были в куче – играли с детьми, и понемногу хорошее настроение возвращалось к Кащееву.
Но тут на тропинке, ведущей к правлению, показалась барашковая шапка и такой же воротник, отпрянул от окна Кащеев, сел за стол, закурил: «Видать, ко мне…»
Гость постучался, вошел не спеша, разделся в кабинете, представился:
– Пивень Федот Федотыч. Из центра.
– Из какого? – спросил настороженно Кащеев.
– Из районного, – мягко ответил Пивень.
– А-а… значит, к нам по делам, – вздохнул Кащеев, встал, прошелся к окну, посмотрел на улицу, не зная, о чем разговаривать с высоким гостем.
– Командировку вам отметили? – вдруг догадался спросить Кащеев. Он надеялся, ставя печати, узнать, из какой же организации приехал к ним этот Пивень. Всех знал в райцентре Кащеев, ну, разумеется, в основном руководящих работников, а вот этого, Пивня, что-то не припоминал Иван Иванович, не припоминал, и смутное раздражение начинало закипать на дне его души.
– Отметили, – сказал Пивень, – в сельсовете, у Джексона. Да, кстати, могли бы в сельсовет избрать и кого-нибудь другого.
– Это почему же? – недоуменно спросил Кащеев.
– Ну как «почему»? Не поймешь, то ли имя, то ли прозвище, а он осуществляет здесь руководство. Нехорошо как-то…
«Ну и тип», – подумал Кащеев. Но сказал другое:
– Имя – это исторически получилось, это лежит в корнях. А власть мы ему доверили, мы его избрали, нам видней.
– Так уж и видней, – засомневался Пивень.
Кащеев начал закипать:
– Если мы с точки зрения фамилий да национальностей к работе подходить будем, это же черт знает что получится. Вот вы руководитель, а фамилия у вас подкачала – Пивень, петух с украинского. Нехорошо руководителю петухом быть, а вас назначили и даже к нам в командировку прислали!
– Ну, знаете ли! – поднялся Пивень.
– Чего знаю? – сразу успокоился Кащеев, и стало ему смешно. – По каким делам вы у нас? Откуда? У меня совсем мало осталось времени, через полчаса собираю правление…
Пивень сел.
– Я из инспекции. Близится охота на морзверя. Чтобы не было злоупотреблений…
– Понимаю, – сказал Кащеев, – наши уже ходят в море.
– Я должен проинструктировать, кого можно бить, а кого нельзя.
– Так охотники же знают.
– Все равно… И плавединицы надо проверить.
– Ну уж это дело регистра, а не рыбохотинспекции. Регистр был, он уже дал добро шхуне. И шхуна в море, промышляет морзверя.
– Так-с, – задумчиво постучал по столу Пивень. – Ну, ну. А наглядной агитации у вас я, между прочим, не вижу. Это не пустяк.
– Новых плакатов нам не присылали, – ответил Кащеев. – Вон как авиация работает, непогода все время. Сначала надо важные грузы и людей.
– По нашему ведомству я кое-что привез, – и Пивень расстегнул портфель. Он достал оттуда пачку листовок, отпечатанных в районной типографии. – Вот, – и он протянул одну Кащееву.
На листовке был изображен убегающий белый медведь и охотник, у которого вместо ружья в руках был транспарант с крупными буквами:
«Будь медведю друг, а не враг.
Не убивай его просто так!»
– А как?
– Никак!
– Сами сочинили? – спросил Кащеев.
– Сам, – скромно потупился Пивень.
«Д-да, – подумал Кащеев, – кажется, мне тут с ним скучно не будет…»
– А у меня есть и про китов, – и Пивень протянул еще одну листовку. На ней изображены были три кита, и все три перечеркнуты.
– Почему они зачеркнуты? – спросил Кащеев.
– Это киты, которых нельзя убивать. Голубой, горбатый и гренландский. Нельзя на них охотиться. Запрещено.
– А-а…
– Вот если забудете, кого нельзя убивать, запомните, три кита на букву «г» – горбач, гренландец и голубой. Три кита на букву «г»…
– Оставьте листовки, мы распространим. Проведем работу. Вникнем. А пока изучайте положение на местах. До свидания, у меня правление, – поднялся Кащеев.
Пивень тоже встал, пожал протянутую руку, но у двери задержался. Здесь была полка с изделиями из моржового клыка местных умельцев.
– Ваши? Местные?
Кащеев кивнул.
– Хорошие работы, – вертел в руках Пивень фигурку моржа. Поставил на место. Взял нож из кости, посмотрел, вернул. И тут его внимание привлек висящий в углу клинок.
– Ого! – подошел Пивень, но не рискнул брать в руки. На лезвии клинка у эфеса шла затейливая арабская вязь, и весь он отливал в ранних полярных сумерках вороненой сталью.
– В турпоездке приобрели, за границей?
– Ага, – кивнул Кащеев.
– Сразу видно… эх, – вздохнул Пивень, – умеют же там делать… дамасская сталь.
– Умеют, – вздохнул Кащеев, – дамасская сталь.
Он вспоминал, как стоял в пургу ночью в своей мастерской, колдовал над листом металла, а потом, когда клинок был готов, он выбивал на нем арабские буквы, глядя на фотографию, опубликованную в «Огоньке». Фоторепортаж был посвящен Турции, и, умей Пивень читать, он перевел бы надпись на клинке: «Шашлычная».
– Ну, так вы не забудьте, сказал Пивень, – три кита на букву «г». До свидания.
«Сам ты на букву «г», – устало подумал Иван Иванович, но вслух сказал:
– До свидания.
5
Конечно, никакого правления он и не думал собирать. Кащеев смотрел в окно и размышлял о том, что, несмотря на весну, светлый день все же короток. Вот и темнеет уже, и Иванов собирается домой. Надо бы посидеть за прощальным обедом, тем более что Алекс грозился такое смастерить, пальчики, мол, оближешь. Надо бы спешить, ни к чему в понедельник задерживаться на работе.
Кащеев оделся и вышел на улицу. Настроение у него было скверное, даже здороваться ни с кем не, хотелось.
Он свернул с главной улицы и по тропинке, петляющей вдоль берега моря, прошмыгнул к дому.
Гости его уже отобедали, Иванов собирал рюкзак – газеты, журналы, письма, пришедшие еще в прошлом месяце, – их не могли доставить, несколько бутылок спирта на станции уже кончался, кое-какие консервы, цветную материю – подарок для Анастасии и так кое-что по мелочи. Рюкзак полон как раз, все вмещалось, руки будут свободными, и идти на лыжах удобно.
– Уже собираешься? – спросил Кащеев. – Подождал бы до завтра…
– Нет… Был на почте – на завтра плохой прогноз. А сегодня я как раз успею, ночь звездная. Запуржит – поверну. Если утром не выйду на связь – значит, в пути, смотрите сами.
– Понятно, – кивнул Кащеев, – А то взял бы каюра, хотя бы до долины…
– А что, это идея! – поддержал Алекс.
– Хорошо. Чего ж я сам не догадался? – улыбнулся Иванов.
Кащеев вышел на крыльцо, крикнул прохожего, что-то сказал ему, вернулся в дом.
– Скоро подойдет нарта… Давай еще по чайку, – предложил он.
Друзья сели за стол.
Но тут зазвонил телефон. Кащеев подошел к аппарату. Услышав голос в трубке, он улыбнулся:
– Ну, здравствуй, здравствуй. Рад слышать. Здоров ли?
– …здоров, – пророкотала Трубка, – неделю как из отпуска. У тебя-то как?
– Да никак. Вот весна ранняя, льды уходят.
– У нас тоже. Совсем море чистое. Сам думаю на охоту выйти…
Алекс Мурман догадался, что это звонил председатель соседнего колхоза. Совпадали погодные условия и слухи на почте. Кащеев же знал, что сосед зря не позвонит. С соседом они вечно состязались во всем, чего не найти ни в каких обязательствах, и эта добродушная гонка – кто впереди – сопровождалась взаимными подковырками, розыгрышами, пари и обильным застольем при встрече: старики любили друг друга.
– Начальство не тревожит? – спросил Кащеев.
– Нет, – засмеялась Трубка, – я с начальством дружу…
– А у меня тут этот, как его, Пивень…
– Федот Федотыч? – Трубка замолчала.
– Ну да. Федот, да, по-моему, не тот…
– Так его к вам перебросили? – в голосе Трубки сквозило неприкрытое ехидство.
– А ты его лично знаешь?
– Он в области где-то работал… вот его и повысили, – Трубка захохотала, – в район.
– Ничего, рано веселишься, он и к тебе приедет.
– У нас непогода, да и далече мы… Ты уж с ним сам управляйся.
– Он в основном не в свои дела…
– Административный зуд… не встречал, что ли?
– Так явно – впервые…
– Терпи, и дай бумаг ему побольше… бумаги он любит.
– Найдем бумаги, – вздохнул Кащеев, – найдем. А звонишь-то чего? Не морочь голову!
– Приглашаю!
– Куда?
– В гости к себе приглашаю, – весело орала Трубка.
– Зачем?
– На праздник кита!
– Что?!
– Мы кита наконец взяли! С чем тебя и поздравляю! Обошли мы вас на целый корпус!
– Молодцы! – кисло улыбнулся Кащеев… – Поздравляю…
– Давай, приезжай! – рычала Трубка. – Я «рижский бальзам» привез.
– Не могу, некогда… давай уж как-нибудь в районе встретимся, на балансовой комиссии, все равно вызывать будут…
– Ну ладно, – сказала Трубка, – обнимаю.
– Пока.
Кащеев вернулся к столу, разлил всем:
– У них кита взяли. Значит, и у нас охота будет хорошая.
– За успех, – поддержал Алекс.
– Всего! – сказал Иванов.
– Всего!
– А где фирменное блюдо? – спросил у Алекса Кащеев. – Ты ж хвастался немыслимым обедом!
– Увы, – Алекс развел руками, – нет необходимых компонентов. Если есть воображение – дополняйте это мясо своей фантазией.
– А что ты хотел сделать?
– Ой, не расстраивайте… Что вы понимаете в изысканной еде?
– А все же?
– Я хотел приготовить «рагу из мяса диких зверей по-афгански».
– Если оленину считать за дичь, то чего же тебе не хватало? – спросил Кащеев.
– Совсем немного: сладкий перец, персики без косточек, чернослив, кислое молоко, имбирь, корица, ну, а все остальное – соль, перец и т. д. на складе у Карабаса есть.
– Вот всего, чего не хватает, ты и пришлешь с материка, чтобы не морочил вперед нам головы, – ворчал Кащеев, с удовольствием уплетая мясо по-чукотски, отменно приготовленное Алексом. – И в наказание, пока не улетишь, будешь готовить обеды, столовая на ремонте. Идет?
– Идет! – согласился Алекс и потопал на кухню за бульоном, поскольку по правилам этого обеда бульон следовал в последнюю очередь, но перед чаем.
– Они с Анастасией чего только не мастерили, – рассказывал Иванов, – но консервы, они и есть консервы. Лучше свежей нерпичьей печенки ничего не придумаешь…
– Это точно, – поддержал Кащеев. – Но скоро попробуем мантак – кожу кита.
– Для этого надо самую малость, – поддел Кащеева Алекс, – хотя бы плохонького кита…
Но Кащеев не обиделся.
– Можно и к соседям съездить, приглашали уже. А то командирую тебя, а? Успеешь нагуляться в отпуске!
– Не-ет! – замахал Алекс. – Я и тут еще успею насидеться. Глядишь, и своего кита попробуем. Вот тогда котлеты приготовлю – зови гостей!
– Смотри, я запомнил! – пригрозил Кащеев.
…На улице раздался лай собак, подошла упряжка.
Иванов погрузил рюкзак, лыжи. Каюр все это аккуратно привязал к нарте.
– Ну, аттау!
Иванов обнял Алекса, пожал руку Кащееву – и вот уже нарта петляет по берегу к первому распадку, хорошо идет – собаки свежие.
Кащеев оделся и ушел по своим делам, Алекс принялся прибирать со стола и вдруг явственно ощутил свое одиночество. Тихо и темно было в комнате, так же тихо за окном лежала улица, и сумеречно было на душе.
И думал он о том, что вот уже больше и не встретится с Ивановым, и с хорошим человеком Анастасией, и с Кащеевым скоро распростится. Теперь у Алекса «время, свободное от вахты». Часы, сутки и месяцы, свободные от вахты, полгода, свободные от вахты…
Ему захотелось сейчас побыть у разрушенной землянки, покурить, сидя на китовом позвонке, всмотреться в темную синеву пролива, как будто там можно что-то высмотреть, получить какой-то ответ.
В воскресенье, в последний день поминок, то ли во сне это было, или в краткий миг между бодрствованием и сном, или между пробуждением и бодрствованием, – но пришел к нему эскимосский пращур, тот самый, что сотни лет назад сидел на этом китовом позвонке, появилось лицо его явственно, усталое и мудрое, доброе лицо, и сказал будто бы Старый Старик:
– Посиди со мной рядом.
И скрылся он, пропало видение. Это событие посчитал Алекс Мурман результатом выпитого, а еще, думал он, это можно отнести за счет собственной разгоряченной фантазии, но ведь Старый Старик явился, Алекс помнил его лицо, даже морщины коричневые помнил, а это что-нибудь да значит, не может не значить…
У меня там осталось сердце – вот в чем дело, я буду скучать по тем местам, – так расшифровал Алекс психологическую загадку и успокоился.
…Совсем к вечеру к Алексу наведался каюр. Он сообщил, что довез Иванова до самой долины.
– Спасибо, – сказал Алекс.
Но каюр не уходил, смущенно переминался на пороге.
Тогда Алекс налил ему, каюр улыбнулся и выпил. И потом уже рассказал, что погода там хорошая, не дует, снег хороший, спокойно в долине, волноваться не надо, начальник быстро идет на лыжах, на полярной станции будет скоро.
Проводив каюра, Алекс Мурман сел писать письмо домой. Он понимал всю бессмысленность этой затеи – ведь письмо раньше него не улетит, но его утешала мысль, что если он и не попадет на ближайшие рейсы, то сможет хота бы передать письмо тем, кто улетит раньше, а там уж пусть письмо бросят в любой почтовый ящик.
Обычно он письма писал очень редко, отделываясь радиограммами. Дома к этому уже привыкли. И сейчас, сидя за длинным посланием, представлял себе, как обрадуются старики, узнав, что вот-вот их сын заявится домой самолично. Старики представляют его в унтах, малахае и шубе, совсем как на фотографии, присланной три года назад, а он появится просто и без шума, на такси, в сером плаще и шляпе.
В предвкушении всего этого Алекс закрыл глаза и откинулся на подушки тахты.
«…Пять лет я все время вижу вокруг себя снег, заканчивалось его письмо, – и я уже забыл, что после зимы бывает лето…»
6
Рано утром Мурман был уже на связи. Иванов отстучал ему «все в порядке», передал от всех «общий привет», и успокоенный Алекс пошел домой будить Кащеева на завтрак.
По дороге повстречался ему Мэчинкы – старик волочил, по снегу нерпу. Был он в полной охотничьей амуниции, знать, подстерегал нерпу в засаде на припайном льду. И вот с утра – удача.
– Хорошая нерпа! – поздоровался Алекс.
– Ии… – молодая! – старик остановился, сбросил с плеча лахтачий ремень, привязанный к нерпе, отдышался. Алекс угостил его сигаретой. Закурили.
– Мальчиков там… я видел, – улыбнулся старик.
– Капитан?! Где?
Мэчинкы махнул в сторону моря.
Но сколько ни всматривался в горизонт Алекс, так ничего и не увидел.
…Старик протянул ему бинокль.
Льды были только у берега, а океан – чист. И там у горизонта на неторопливых волнах покачивалось суденышко колхозного капитана.
– Тяжело идет, – сказал Алекс.
– Ръев![2]2
Ръев – кит (чук.).
[Закрыть] – засмеялся Мэчинкы. – Пойду, всем скажу…
Алекс тоже заспешил к Кащееву с новостью.
– Ну, ну, – выслушал его Иван Иванович, он уже сидел за чаем.
– Сейчас весь поселок выйдет на берег.
Он торопливо допил чай и выскочил на улицу.
Председатель был прав. Со всех концов Полуострова сбегались люди к разделочной площадке. Теперь уже и невооруженным глазом было хорошо видно – Мальчиков тянет кита.
Два вельбота вышли ему навстречу. Когда «Гордый» с невозмутимым капитаном на мостике причалил к колхозному пирсу, вельботы завели под хвост кита трос, закрепили его, а второй конец вынесли на берег. Тут подошел трактор, вельботы подали в сторону, и под крики толпы трактор медленно стал вытаскивать кита на берег.
Наконец трос отцепили, и люди облепили исполина. Каждый норовил прикоснуться к нему, похлопать по черной глянцевитой спине, оценивающе-восторженно поохать, как приличествует знатокам.
– Ну, поздравляю, – пожал Кащеев могучую длань капитана. Капитан Мальчиков – самый неразговорчивый человек в колхозе. Кроме того, был он выше всех ростом, и силой его бог не обидел. Рассказывали, будто он однажды с помощью бревна (трактора поблизости не оказалось) столкнул свой катер с мели во время отлива.
О молчаливых людях вообще ходит много слухов. Не избежал этой участи и Мальчиков. Поговаривали, что у него в западном секторе Арктики есть зазноба и что он-де по ней скучает, оттого и нелюдим, оттого и пилит его денно и нощно законная жена, маленькая, худенькая, злая особа. Но поселковые сплетницы сочувствовали капитану и поговаривали, что вот он в последний раз выполнит план и подастся на запад, к той самой.
Правда, на прямой вопрос председателя Мальчиков только пожимал плечами, ронял в адрес кумушек два-три веских морских слова, и довольный Кащеев уходил в контору, спокойный за выполнение плана будущего года.
На этот раз капитан против обыкновения улыбался. Это радовало председателя.
– Там еще морзверь есть, – сказал капитан. – Моржи так и идут, так и идут. Утром опять в море, ты уж ребятам выдели.
– Какой разговор! – согласился Кащеев. – Пусть сразу идут к Карабасу – от моего имени. Пошли боцмана.
– И то… пойду-ка лягу в дрейф, устал чего-то.
Капитан подозвал боцмана, объяснил ему ситуацию, а сам неторопливо пошел по тропинке в горку, домой.
А между тем на берегу готовились к празднику К разделке кита еще не приступали, но наиболее нетерпеливые разожгли костры.
Подошел наряд пограничников во главе с молоденьким лейтенантом, начальником заставы. Застава была далеко, в сопках, но в обязанности поста входило проверять все суда, приходящие с моря, и хотя «Гордый» им известен, все равно служба здесь исполнялась четко.
Лейтенант был уроженцем Кавказа, на Чукотке первый год, и все его тут удивляло. Несмотря на молодость, он имел награды за дела на южной границе. Лейтенанту было все время холодно. Ему не хватало южного солнца. А когда непривычный человек зимой и летом видит снег, видит снег весной и осенью, душа его зябнет, тут не спасет и южный темперамент.
Маленький черноглазый жгучий брюнет Ш.Ш. не мог вообще понять, зачем тут живут люди, если вот уже год он не видит персиков и гранат и забыл вкус хванчкары и псоу.
Парадный мундир его висел в шкафу. На мундире уже были награды, которых еще не было даже у многих начальников Ш.Ш. в центре. И говорил с грустью Ш.Ш. Ивану Ивановичу Кащееву:
– Нэт, дарагой, тут орден нэ получишь.
И был по-своему прав, ведь с его точки зрения ни один здравомыслящий нарушитель никогда не сунется сюда, что ему тут делать, нарушителю, в этой стране вечной непогоды, где ничто не растет, не плодоносит, не благоухает.
– У-у, холодина, ч-черт! У-у, страна! Теперь я знаю, пачему тут мамонты вымерли!
Кащеев как мог облегчал ему жизнь. Подарил специально сшитый из неблюя – молодого августовского оленя – жилет. Подарил брюки, сшитые из пыжика, – Ш.Ш. надевал их вместо нижних нательных. Ш.Ш. был ему безмерно благодарен, звал в гости на Кавказ, где обещал принимать по-княжески в прямом смысле слова – ведь по родословной Ш.Ш. обыкновенный князь, и ничего тут не поделаешь, если ему об этом сама прабабка говорила.
Кита Ш.Ш. тоже видел впервые.
– Каков красавец? – спросил его Кащеев. – А?
– Ц-ц-ц… – ответил Ш.Ш.
– А мантак? Как, будешь пробовать?
На лице молодого кавказца мелькнула гримаса отвращения, но молниеносно погасла – он был воспитанным человеком.
– Нэ нада!
– А китовые котлеты? Пальчики оближешь, Алекс – он умеет!
– Нэ нада!
– А грудинку, – продолжал Кащеев, – коптить можно. Там сало с мясом, слоями! Только представь!
– Нэ нада!
– Ну и зря, дорогой товарищ! Было бы что там, дома, рассказать…
– Я знаю, чего дома рассказать! – горячился Ш.Ш. – Я дома про ваш мороз буду рассказывать – они от рассказа простудятся!
– Вай! Вай! – дразнил Кащеев. – От такой закуски отказываешься! Смотри, сколько мяса – любой кусок бери! На выбор!
– Нэ нада! Зачем такой большой кит?! Зачем? Лучше один маленький барашек! Послушай, я такой шашлык сделаю – ц-ц-ц – всегда помнить будешь!
– Нет барашка, – отвечал Кащеев, – и не будет.
– Нэт барашка, – грустно повторил Ш.Ш. – Кругом на земле лето, а тут нэт лета. Нэт лета, нэт барашка, а есть кит. Зачем?
Но втайне Кащеев подумал о сюрпризе для Ш.Ш. Хорошо бы съездить с Мэчинкы к дальним отрогам, там горные бараны летают с вершины на вершину как птицы, думал он. Вот уж когда Ш.Ш. обрадуется дичи! Только лицензию надо взять у охот инспекции.
Подошли люди с фленшерными ножами и начали не спеша разделывать кита.
Мужчины вырезали из туши огромные полосы мяса и сала, а женщины уже на земле, разрезали эти полосы на аккуратные кирпичи. Вся продукция пойдет в дело. В колхозной столовой, в детском саду будут и бифштексы и паровые котлеты, а для любителей и шашлык из китовой грудинки. Ну, а самые лакомые части люди сразу же отнесут домой. Да, что ни говори, много вкусных блюд можно приготовить из деликатесного китового мяса.
– С почином!
Кащеев не заметил, как к нему подошел Пивень. Поздоровались.
– Вроде бы стандартный, – неуверенно протянул Пивень, оглядывая кита.
– Конечно, – махнул рукой Кащеев, – вон какая громадина, и так видно. Левиафан!
– Чего?
– Левиафан, говорю, чудовище! – улыбался Кащеев.
– А это мы сейчас проверим!
– Что проверим? – удивился Кащеев.
– Кита проверим. Длину. Каков он должен быть по инструкции?
– Ясное дело, не меньше десяти метров.
– Правильно. А если меньше – это неполовозрелый, так?
– Так, – согласился Кащеев.
– Если неполовозрелый – его убивать нельзя, – продолжал Пивень.
– Ни в коем случае, – благодушествовал Кащеев.
– И за убийство – штраф и арест судна.
– Ну, наверное, я не знаю, – немного потускнел Кащеев.
– Поглядим, поглядим, – и Пивень, вынимая на ходу рулетку, направился к киту.
Кащеев внимательно следил, как тот делает обмер. «Все правильно», – подумал он.
– Ну-с, вот так, – и Пивень протянул председателю рулетку. – Девять метров и двадцать сантиметров. Что на это скажете?
– Ничего, нормально.
– Как же нормально, если целых восемьдесят сантиметров не хватает?
– Чего мелочиться-то из-за каких-то полметра?
– Не полметра, а восемьдесят сантиметров. Нарушение. Что прикажете делать? Где капитан Мальчиков?
– Отдыхает.
– Ну что ж, составим акт, когда он отдохнет, – упорствовал Пивень.
– Идемте в правление, – сказал Кащеев, – тут не место выяснять производственные отношения.
– Вы правы, Иван Иванович. Идемте в правление, там и составим акт.
– Дался вам этот акт!
– А как же! Я констатирую нарушение, а вы смотрите на все сквозь пальцы! Я сочиняю плакаты, а вы скоро медведей начнете бить!
– Да не трогаем мы медведей! И кит нормальный, идемте в правление.
– Только отдайте распоряжение, чтобы прекратили пока разделывать кита.
Иван Иванович дал бригадиру раздельщиков указание, чтобы люди поселка взяли сколько кому надо, празднику не препятствовать, а разделку придется на некоторое время приостановить.
Иван Иванович понимал, что дело значительно серьезней, чем может показаться на первый взгляд. Формально Пивень прав. И после той несостоятельности, которую Пивень, судя по информации, продемонстрировал в области на прежнем месте работы, ему сейчас надо доказать, что он не лыком шит, показать работоспособность, принципиальность, верность инструкциям. И лучшего способа, чем акт на большую сумму в самой первой командировке, и не придумаешь. Самое трудное, предчувствовал Кащеев, то, что Пивень будет объяснять все заботой о государственных интересах. А с демагогией, подкрепленной бумагами, воевать ой как трудно! Но ведь у меня тоже государственные интересы, черт возьми, думал Кащеев. Что же делать?
Если будет составлен акт, придется наказать Мальчикова и запретить ему выход в море до особого разрешения области. Если Мальчиков останется на берегу – это невыполнение плана по морзверопромыслу. Невыполнение плана ударит по трудодню рабочих зверофермы и морских охотников. В итоге – сплошная маета, оправдывание перед областью.
«Странно как-то дело поворачивается», – размышлял удивленно Кащеев. Но вслух ничего не говорил, обмозговывая ситуацию.
– Без решения правления я не буду подписывать акт, – сказал Кащеев Пивню на пороге конторы. – Так что вы идите обедайте, а я посоветуюсь с народом. Хорошо?
– Это правильно, – поддержал его Пивень тоном великодушного победителя.
Пивень ушел.
– Членов правления ко мне, – сказал председатель посыльному. И дядю Элю тоже.
Первым пришел дядя Эля.
7
Эзрах Рубин, кишиневский еврей, работал продавцом, и непосредственно подчинялся только Карабасу. Все звали, его просто «дядя Эля».
Дядя Эля только родился в Кишиневе, но совсем его не помнил, прожив всю долгую жизнь «на северах» – от Мурманска до Уэлена, и вот теперь в Полуострове уже десятый год.
Если Ш.Ш. хочет на юг и боится холода, то дядя Эля не хочет на юг, он боится жары.
Каким-то образом дядя Эля уже был полностью в курсе событий.
– Это же надо, – сразу начал он, – дал нам бог счастья. Сколько ездит командировочных, такого еще не было.
– То ли еще будет, – буркнул Кащеев.
– Разве ничем не помочь? У меня столько дефицитов – я ему дам.
– Этот дефицит не возьмет. Для него кит – самый что ни на есть дефицит. Вернее, акт.
– Акт? Это что – слава, деньги, ордена?
– Вот именно, – сказал Кащеев, – для него именно так.
– А мы должны страдать?
– Пожалуй…
Заседание правления колхоза началось с долгого молчания. Кто трубку разжигал, кто «беломором» затягивался.
– Вот, такие дела, – кратко объяснил ситуацию Кащеев и предложил высказываться. Все молчали.
– Ну, чего грустите? – спросил председатель. – Чего боитесь?
– Мы за вас боимся, – кто-то подал голос.
– За меня не надо бояться. Надо бояться за дело.
– Надо создать комиссию, – предложил дядя Эля.
– Правильно! – поддержали его.
– Включите меня в комиссию, – горячо предложил дядя Эля. – Я тридцать лет меряю материю. Это надо уметь! Мне скоро на пенсию, но я не ухожу, кто же тогда будет мерить материю? Сколько вам надо, чтобы было в ките?
– Хотя бы десять метров…
– Минимум?
– Ни сантиметра меньше!
– Тогда я пошел мерить! – встал дядя Эля.
– Не торопитесь. – Кащеев тоже встал. – Мы вам доверяем, дядя Эля, Мы назначаем вас председателем комиссии. Идите на берег. Найдите Пивня и работайте.
– Хорошо, спасибо, – засуетился дядя Эля, – я побежал.
Правленцы медленно расходились.
Дядя Эля легко взбежал по трапу на катер, где в ожидании капитана, стоял, облокотившись на леер, Федот Пивень и смотрел на береговую суету.
– Привет начальству, – мелко сподхалимничал дядя Эля.
– Привет, – пробасил Пивень.
– Хорошая погода, правда?
– Да так себе…
– Как же это так? – возразил дядя Эля. – Очень хорошая погода.
– Туман, снег… – ответил Пивень.
– Нет, нет, вы не правы! Когда на душе праздник, никто не видит тумана. А если туман на сердце – его никаким солнцем не разгонишь, ведь так? А тут такая удача! Посмотрите на берег!
– Какая удача? Это браконьерство! Восемьдесят сантиметров не хватает в ките.
– Восемьдесят! – притворно всплеснул руками дядя Эля. – Китовая недостача?! О-ей! Я помню, у меня в магазине в пятьдесят шестом была недостача – это ужасно! И кто был виноват? Медведь! Да, да, умка – белый медведь! Мы в пургу не работали, он залез в пристройку, побил все стеклянные банки и унёс оленью тушу, был голодный! Мы его даже не поймали. Еле отчитались, – вздохнул дядя Эля.
– Белого медведя нельзя стрелять; – назидательно сказал Пивень. – Белый медведь друг, а не враг, не убивай его просто так!
– Сами сочинили?
– Сам, – скромно потупился Пивень.
– Это надо запомнить, – подхалимничал дядя Эля. – Это хорошие стихи! Хотите, их все охотники запомнят наизусть? Я им скажу, и они запомнят, а?
– Они напечатаны.
– В газете?
– Нет, я привез плакаты. Они у Кащеева. Там есть слова, можно их дать охотникам.
– Нет, такие стихи надо писать в журналах и переводить на заграничные языки! Такие стихи – дефицит! Да! И я их расскажу охотникам, – засуетился дядя Эля. – Хорошее дело надо пропагандировать!
– Вас бы включить в комиссию, – заметил Пивень, – вы понимаете важность государственных дел.
– Я не справлюсь, – застеснялся дядя Эля.
– Не боги горшки обжигают!
«А тем более разбивают», – подумал дядя Эля, но вслух спросил:
– Трудно кита мерить?
Пивень кивнул.
– Киты, ведь они разные, – продолжал дядя Эля. – Если на него залезть, мерить тяжело.
– Сбоку. Надо сбоку. По боковой линии.
– Рулетку бы хорошую…
Вот, и Пивень протянул ему никелированную рулетку.
– Так тут дюймы! – воскликнул дядя Эля.
– Вот тут футы и дюймы, а на второй стороне – метры и сантиметры. Универсальная, – гордился Пивень своим имуществом. – Все можно измерить!
