Текст книги "Совершенно секретное дело о ките"

Автор книги: Альберт Мифтахутдинов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 22 страниц)

– Нет, что вы! Оставайтесь. У нас давно не было гостей. Отдыхайте.

– Бот как раз этим мы сегодня и занимаемся. Скажите, – осмелел он, – как вас зовут?

– Меланья.

«Вот так имечко, не хуже моего», – подумал он. И сказал:

– Мила, значит.

– Не совсем…

– Мила, приходите сегодня к нам, вечером. После сеанса. Вы в семь кончаете?

– Да.

– Вот и приходите. Кузьмичев будет, Магда придет. Обещала. Придете? Мы остановились…

– Знаю. Спасибо, приду, – просто сказала она.

– Отлично. Тогда я пойду готовить шикарный ужин.

– Геологи умеют готовить, – сказала она.

– Жизнь заставит….

– А у меня гитара есть. Захватить?

– Вот будет здорово! – обрадовался Аникей.

Она почувствовала его искренность и улыбнулась:

– До вечера.

До ужина Аникей и Афанасьич успели сходить в баню – это постарался для них Николай. Жизнь стала совсем прекрасна, и дед по этому случаю снова полез в рюкзак. Запасся он основательно.

Пришла Магда и принесла пышек, банку кетовой икры, соленой рыбы и дефицит – две банки клубничного компота и бутылку коньяка из своих запасов.

После семи сразу же, не переодеваясь, в том же спортивном костюме, плотно обтягивающем ее хрупкую фигуру, появилась Меланья. Она тоже принесла банку икры, соленой рыбы и маринованных кетовых брюшков. Гитару поставила в угол.

На плите варилось мясо. Где его достал Николай – никто не знал, Но запах вареной оленины уже заполнил комнату.

– Вот это пир! Вот это пир! – восхищенно повторял Аникей.

– Чего уж там, – скромничали женщины.

– К столу, к столу! – торопил Афанасьич.

…Неведомыми путями занесло на Чукотку эстонку Магду Германовну Апперкот. Давно она здесь. Двух мужей похоронила, детей нет, не возвращается в свои родные, но прочно позабытые края, здесь ей по душе. Широкая, большая, она удивляла Аникея изяществом жестов, строгостью костюма, скромностью украшений, в меру употребляемой косметикой.

«Чувствуется стиль, – подумал Аникей. – Откуда это здесь, в глуши? Интересно, а какова она в своем кругу, когда выпьет?»

Никто не отказывался, никто не кокетничал, все пили на равных. Узкобедрая Меланья порхала от печи к столу – добровольно взяла на себя роль хозяйки. А от нее уж совсем не мог оторвать глаз Аникей. Заметила она это, разрумянилась.

– Магдочка ты моя, сто лет тебя не видел, – прижимался к продавщице дед. Совсем он за целый день расклеился. – Что ж ты Петра не уберегла?

– Сам сбежал… так ему и надо…

– Жалеет небось, жалеет… – сокрушался дед.

– Ты бы меня пожалел, Афанасьич, а? Переходи ко мне, у меня теплей, – смеялась она.

– Дак с тобой и на снегу не замерзнешь. Вот ты какая теплая!

– Афанасьич! Афанасьич! – притворно строго заметил Аникей. – Без рук! Без рук! А то ведь оштрафуют…

– Не надо, начальник! Тихо!

Марков намекал ему на давнюю историю перед полем. Тогда, в Анадыре, в ожидании вертолета все жили на авиаплощадке, в палатке, чтобы не разбегаться и при случае никого не искать. Но как-то вечером дед пропал. Как потом выяснилось, он пробрался ночью в здание экспедиции и приставал к сторожихе, обещая любовь. В конце концов она вызвала милицию, каюра забрали, утром начальник партии старика вызволил, но тому пришлось уплатить рубль штрафа.

Не поняла старуха тонкой души полевика, его возвышенных устремлений, и было ему обидно не так за поведение сторожихи, как за малую цену штрафа.

– Начальник! Молчок!

– Не буду, не буду… – согласился Аникей.

– А у нас в Пярну, бывало, как соберутся, так и поют на стадионе, тысяча народу – и все как один хор. Стоят все и поют. Хорошие песни! Я их уже и забыла…

– Помню, – сказал Марков. – Видел по телевидению. Много эстонцев – и все поют. Седой старик дирижирует.

– Зачем это они все поют? – не унимался дед.

– Ну, настроение хорошее, – вставил Николай.

– Вот, Афанасьич, посмотри на Магду Германовну. Видишь, какие у нее руки? А у их мужиков кулаки еще больше. Так если б они в свободное время не пели, они бы хулиганили. Что б тогда было? То-то! Пусть уж лучше поют, да? – сказал Аникей.

Магда улыбнулась. Согласно кивнула.

– А Петро под твою дудку не пел! – бушевал дед. – Хорош был кореш!

– Ох, – вздохнула Магда и наклонилась к Аникею. – Он третий у меня. Совсем забывать стал, со мной не жил. В тундру уезжал… Тут в Ольховке его бабы хвалили.

– Можно, Магда? – спросил Николай.

– Давай, чего там!

– Она сцены ему устраивала. А под конец взяла всю одежду его, вынесла на берег, облила соляркой и сожгла. Вот он на другой день и подался в чем был. Взял у меня куртку.

– Хороший костер был! – засмеялась Магда.

«Гм… не приведи господи», – подумал Аникей.

На минуту все замолчали. Слышен был дождь.

– Опять потеплело, дождь, – сказал Николай.

– Теперь они зарядят, – подтвердила Меланья. Она встала, пошла за гитарой. Вернулась к столу. – Этот дождь надолго.

– А как вы узнаете? – спросил Аникей. – По каким приметам?

– А у нас все приметы к дождю, – засмеялась Меланья.

Погас свет, электростанция перестала работать – двенадцать ночи. Зажгли керосиновую лампу. Аникей сходил в кладовку, достал из рюкзака несколько свечей, расставил их по углам.

– Сколько времени прошло, – обнял дед Магду. – Вот и свиделись наконец – с Ольховкой, с рекой, с тобой вот…

– Ну и как река? Как Ольховка?

– Как? Человек и тот худшает за время. Так и река… или возьми опять лошадь…

– Значат, я худшаю, – смеялась Магда.

– Э-э, нет… – пошел дед на попятную. – У тебя с возрастом только характер портится.

– Да?

– Да. Вреднеет, я бы сказал. Эй! Давай веселую, Меланья!

Меланья перебирала струны, настраивала.

– Там далеко, на севере холодном, я был влюблен, не зная почему, – затянул дед.

– Чуть потише, Афанасьич, соседи сбегутся.

– Соседи уже спят!

Меланья ударила по струнам, тихо запела:

 
Не печалься, мой маленький мальчик,
Если болен, врача позову.
Мама, мама, мне врач не поможет!
Я влюбился в девчонку одну!
 

– Эх, – вспомнил про палец Коля Кузьмичев, – если б не рука, я бы сыграл! Я бы показал класс! – И, тряхнув хмельной головушкой, закричал истошным высоким голосом припев:

 
Мама, мама, мне врач не поможет,
Я влюбился в девчонку одну-у!
 

Марков не сводил глаз с Меланьи, любовался ею, тепло ему было. А она пела:

 
У нее, мама, черные брови,
Голубые большие глаза.
Юбку носит она по фасону
И вертлявая, как егоза.
 

«Репертуарчик, скажем прямо, довоенный, – удивлялся про себя Аникей. – Откуда он здесь сохранился? Стоп… Глаза! Глаза…» Аникей понял, что его смущало в лице Меланьи. Он подсел к девушке поближе, чтобы еще раз посмотреть ей в глаза, когда она поднимет голову.

Она подняла голову и улыбнулась. Ее большие, с чукотским разрезом глаза были серого цвета!

Меланья была чуванкой. Когда-то, давным-давно, эти края были последним пристанищем русских казаков. Закончив свои походы встречь солнцу, они остались тут навсегда, смешались с местным населением – чукчами и ламутами, положив начало новому роду, и потомки сохранили старые имена, иногда старые обряды, старые сказания помнили, только не знали, откуда это знание. И рождались красивые дети, И неожиданно в черноглазой семье появлялся иногда ребенок с серыми глазами – как сигнал из прошлого, и всегда это почему-то были девочки.

Там, за покрытыми снегом перевалами, у синеющей на горизонте гряды, перекрещивались тундровые и таежные торговые пути. Там было ярмарочное древнее место. Это место до сих пор почитается стариками. Называется оно Голубые Озера. И если рождалась в семье необычно красивая девочка, ее называли потом Девушка с Голубых Озер.

«Так вот откуда Меланья», – понял Аникей.

– А песня про Голубые Озера есть? – спросил он ее, когда она кончила играть.

Меланья вздрогнула.

– Есть, – сказала она серьезно. – Только это чукотская песня. Ее сейчас петь нельзя. Ее поют на праздниках, когда собираются старики. – И положила гитару.

– Извини…

Афанасьич громко затянул:

 
Дождь стучит в окно,
В комнате темно,
В парк итить мне нада-а
на свидания!..
 

Магда хохотала от души. Ее забавлял лирический настрой старика. Дед прекратил пение, он начинал понимать, что и здесь, как у сторожихи, он не найдет сочувствия.

– Бабоньки вы наши, едят вас мухи! – махнул он рукой. – Давай, какую-нибудь русскую. Про березку! Про березку!

– Можно, – сказала Меланья. – Клен ты мой опавший.

– Успеем еще, Афанасьич, – успокоил его Аникей. – Ты лучше на закуску нажимай. Бери ложку, держи икру – знатная закусь.

– Дело говоришь, дело! – быстро согласился дед.

– Значит, мы договорились? – спросил Николай. – Про Чайку.

– Я дал радиограмму. Завтра придет ответ.

– Завтра не придет, завтра воскресенье.

– Как?!

– Сегодня суббота, банный день. А завтра, пожалуй, уже сегодня – воскресенье. Связи нет…

– Зато в понедельник три срока, – сказала Меланья, – всегда в понедельник много работы.

– Как же? – недоумевал Аникей. – Как же я дни-то выпустил? Суббота, правильно… Телеграмму прочтут только в понедельник.

– Не беспокойтесь, – сказала Меланья. – У нас с Анадырем связь прямая. Если в понедельник ответят – в понедельник вы и получите.

– Нам идти надо, надо спешить…

– Куда идти? – спросил Николай. – Вон что на улице…

На улице грохотал ливень.

– Оставайтесь тут, отдохнете, еще находитесь, – сказала Магда. – А здесь когда еще доведется побывать. Как знать, а вдруг мы по вас скучать будем, – лукаво улыбнулась она.

Но Марков был расстроен.

– Ну? – Меланья поднялась. – Я предлагаю – за мужественных геологов!

– Нет уж! – поднялся и Аникей. Печали и тревоги у него как не бывало. Он даже удивился своему внезапно легкому настроению. – Нет! – еще раз повторил он. – Я предлагаю – за наших лошадей!

– Человек… человек сильнее лошади! – бормотал Афанасьич.

– Да. Поэтому за лошадей!

– И за нашу Чайку! – засмеялся Николай.

– Ладно!

Все выпили.

– Лошадь, она что человек! – философствовал дед, уронив голову на руки. – Только лучше! Лучше!

– Лучше, лучше, успокойся, – погладила его по руке Магда.

– На будущий год, если встретите Чайку, вы ее не узнаете, – размечтался Николай. – Они у вас на износ работают, а мы их жалеем. Им так трудно не придется.

– Жаль расставаться…

– Это лошади не поймут, – сказал Николай.

– Я знал лошадей, которые все понимали лучше иного человека, – сказал Аникей. – Мы тогда на востоке работали. Рядом была застава. Всех лошадей пограничных списали, погрузили на баржу и увезли в какой-то совхоз. А одна – ее звали Муха – болела. Ее оставили, думали, околеет. А она выжила. В тундре, на травке, на вольном выпасе. Пришла осенью домой – а в конюшне уже гараж на три вездехода. И вообще, никто ею не хотел заниматься – раз списана, значит, ничья. Иди, гуляй. И солдаты ее прогоняли. И она сторонилась всех, кто в зеленой форме. Мы, геологи, в зеленой спецухе ходили. Подойдем к лошади, позовем ее, а она от нас тоже шарахается. Ушла Муха в поселок и сама нашла себе работу. Подойдет к школе-интернату, там высокое крыльцо – и ждет перемену. Ходит, ходит вокруг школы, а как звонок услышит – бежит к крыльцу, станет и ждет. Мальчишки выскакивают, кто-нибудь один садится на нее. Муха аккуратно, осторожно так провозит его вокруг школы, катает. Даст крут – и снова к крыльцу. Дважды одного и того же не возила. Даст круг и останавливается, слезай, мол, следующий! Следующий садится – и того один круг возле школы. И так все время. Ребятишки ей все завтраки отдавали. Это был ее заработок. Вот скажи, кто ее мог так надоумить?

– Не знаю… – растерянно проговорила Меланья. – А что с ней дальше было?

– Все родители в поселке заботились о Мухе. Понимали, что для их детенышей-северенышей она лучше любой игрушки, лучше сказки любой. Один кочегар при котельной ей закуток отвел. Там она в пургу согревалась. Из столовой ведрами отходы ей носили. А она и зимой на работу ходила. Станет возле горки, возле сугроба и ждет ребятишек.

– А потом?

– А потом новый начальник заставы приехал. Молодой лейтенант, татарин. Оденется в гражданское – и к Мухе. Полные карманы сахару да моркови ей таскал. Гладит ее по шее и говорит, говорит что-то по-своему. Извинялся, наверное. Но на заставу она так и не вернулась. Люди заметили, что часто лейтенант к Мухе ходит. Так кочегар прямо ему и сказал, не мешай, мол, не смущай, прошлого не вернешь, поломанного не починишь. Так и жила она у кочегара, как собака ручная была. Лед помогала ему возить, воду, уголь. А потом… потом не знаю, что с ней стало. Нашу партию на север перевели.

– Она, наверное, старая была, – сказал Николай.

– Конечно…

– Чайка молодая. К нам она сразу привыкнет. Вот увидишь.

– Хорошо бы.

Все сидели притихшие. Магда совсем опьянела, прослезилась. Слышно было, как за окном шумит ливень.

Меланья тихо перебирала струны гитары.

Проснулся дед. Смотрел ясными веселыми глазами.

– Магда! – шептал он ей на ухо. – Поставь-ка чай. В такую погоду чай с коньяком – первое дело! Веселей гляди, Меланья! Сыграй для души! Отдыхаем завтра! Воскресенье! Как, начальник?

– Отдыхаем. Теперь торопиться бесполезно.

– Во! Хорош у меня начальник, а? – И обращаясь к Николаю: – И то, чего торопиться? Никто нас не ждет. Никто! Кроме начальства. Так я говорю?

Аникей кивнул.

– Совсем никого у вас в Анадыре нет? – удивленно спросила Меланья.

– У нас с дедом никого, – улыбнулся Аникей. – Сироты мы.

– Потому давай плясать! – закричал дед. – «Цыганочку» давай, Мила! «Цыганочку»!

Меланья «ударила» «Цыганочку». Смотрел на нее Аникей, удивлялся, как вдохновенно она играла.

Афанасьич вылез из-за стола, вышел на середину комнаты, топнул ногой:

– И-эх! Давай, кудрявая, давай, черноглазая! Веселей, чавелла!

Он пошел по кругу. Ухал, притопывал ногой, половицы скрипели, громадные начищенные сапоги (он сменил резиновые на выходные, кирзовые) матово поблескивали в темноте.

– Эх, раз! Еще раз! Знамо, лучше сорок раз!

Плясал дед самозабвенно, старался – дом качался. На его ватных брюках беспомощно болтались пустые самодельные ножны. Ножны вздрагивали от его прыжков, от топота, от коленец. Обрубки пальцев Афанасьича ходили над головой, наверное, если б пальцы были целы, слышалось бы прищелкивание.

– И-ех! Давай, кудрявая! Та-та-та-и-та-тта!

– Намучились вы, наверное, там, в поле-то? – спросила Магда у Аникея и кивнула в сторону пляшущего деда.

– Бывало…

– А то… переходите ко мне. Хоть оба… хоть кто один. Чего здесь, не устроено, а у меня хорошо… – шептала Магда Аникею.

– Спасибо, – так же шепотом ответил Аникей. – С нами хлопот не оберетесь. Мы к приличным домам непривычные.

Магда засмеялась:

– Сами одинокие, а одинокую женщину не понимаете. – И притворно надула губы.

«Вот так все и начинается», – подумал Аникей.

Расходились под утро. Аникей провожал Меланью, Афанасьич – Магду. Оба вскоре вернулись и, сбросив на пол мокрые плащи, ни слова не говоря друг другу, не раздеваясь, повалились поверх спальных мешков.

Спать!

Глава седьмая

Маркову снились кошмары, и он проснулся первым. Был уже день. За окном по-прежнему шумел дождь. Он разделся и залез в спальный мешок. Голова побаливала.

– О-ой! – вздохнул он.

– Чайку бы, – отозвался дед.

Обоим после стольких дней поля, стольких дней воздержания было тяжело.

– А Меланья хороша, – печально сказал Марков. – Ой!

– Чего «ой»? Чего «ой»? – повысил голос Афанасьич. – Надо было у нее оставаться! А еще начальник! Она совсем была не против, а ты кашу размазывал…

– Да хватит тебе, – отмахнулся Аникей. – Тоже хорош гусь. Магда ему и так и эдак, а он…

– Обидно… – тихо сказал дед.

Раздался топот ног в коридоре, и в комнату постучали.

– Га-а… – что-то нечленораздельное промычал Афанасьич.

Вошла Меланья.

– Здравствуй, – сказала она.

– Здравствуй, голуба душа, – вздохнул дед.

– Болеете? – улыбнулась Меланья.

– И не говори…

– Давайте я вам сначала чайку приготовлю. Чаем отпиваться хорошо. Помогает…

Она открыла печь, вытащила совком золу, ссыпала ее в таз, вынесла на улицу, принесла дров, разожгла огонь, поставила чайник. Все это у нее шло быстро и без суеты, без разговоров.

Чайник загудел. Она вышла в коридор и вернулась с бутылкой, уже початой, было там больше половины.

– Сначала полечитесь. Дома нашла, давно стояла, не помню уж, когда и открывали. Попробуйте.

Она разлила мужчинам по кружкам, поднесла каждому, сама не стала.

– Хор-рр-рош! – рявкнул дед.

– Вот, а теперь чай – и спите. Сон – он от всего…

Она присела на койку рядом с Аникеем, взлохматила его волосы.

– И не забудьте, обед сегодня у Магды Германовны. Она приглашает. Персонально. Так что спите, ни о чем не беспокойтесь.

– Сегодня ни-ни, ни грамма. Побаловались, хватит… – проворчал Марков. – Завтра идти… а куда мы в таком разобранном виде?

– Правильно, – поддержала его Меланья.

– Чуть-чуть – и все, – внес поправку Афанасьич.

– Ну как с таким работать? – кивнул на деда Аникей.

– Трудно, – засмеялась Меланья. Она вдруг погладила его по щеке и выскочила на улицу.

– Хорошая девушка, – сказал дед. – Пожалела. Похмелиться принесла.

Аникей полулежал, задумавшись. Потом тихо, медленно проговорил:

– А что, если нам сегодня допустить отклонения от норм поведения… принятых в добропорядочном обществе?

– Чего, чего? – приподнялся дед.

– Это я так. Дождь, говорю, стихает.

На улице действительно не было слышно дождя.

…Она выскользнула из-под одеяла, накинула халатик и прошла на кухню.

– Не уходи, – сказал он.

– Я сейчас, только поставлю чай, – ответила она, включила плитку и вернулась.

«Дали свет… уже утро», – подумал он.

Она раздвинула шторы. Сквозь хмурый рассвет видны были мокрые деревья. Рядом на столе холодно поблескивали тумблеры радиостанции.

«Понедельник», – подумал он.

Она угадала его мысль.

– Сеанс у меня через полтора часа, – сказала она, сбросила халат и нырнула к нему под одеяло, дрожа от холода.

– Зима скоро, – сказал он. – Конец сентября… Ой, какие у тебя ноги ледяные! Ты чего босиком бегаешь?

– Ничего, – засмеялась она и прижалась к нему.

Вчера ночью, когда она уже заснула, Аникей никак не мог прийти в себя, волновался и думал: за что? За что такой подарок? Такая награда? За что это неожиданное счастье? Что он сделал такого, что его судьба благодарит? Может быть, воздается за поход, за погибших лошадей, за нервы, тоску, боль последних дней? Но ведь работа не кончена. И что ждет их там, впереди? Этого никто не знает. «А хотел бы знать? – вдруг спросил он себя. И тут же ответил: – Нет. Не надо. Пусть как будет».

…Зазвенел в другой комнате будильник.

– Подожди, не уходи…

– Чудак, – она поцеловала его. – У нас же с тобой целый день впереди… И ночь…

– Мне сегодня… – начал он.

– Тебе ответ только днем придет, если придет… Не пойдешь же ты вечером, на ночь глядя?

– Конечно.

Она встала с постели, накинула халат, надела на ноги чижи – они у нее были вместо тапочек – и села у рации. Бумага и карандаш, как всегда, были приготовлены с вечера.

Он одевался. Вспомнив, бросился на кухню: чай давно выкипел.

На плитке стоял пустой раскаленный чайник. Аникей с помощью полотенца снял его, нашел кастрюлю и, наполнив ее водой, поставил на плитку.

Он встал в дверях и развел руками:

– Пропал твой чайник.

Она сняла наушники. Догадалась, о чем он сказал. Засмеялась и махнула рукой.

«Если б можно было здесь остаться, – подумал он. – Никуда не уходить. Или базу партии тут бы поставить. Да… Ишь чего захотел!»

– Мало нам сегодня. – Она отодвинула в сторону два исписанных бланка. – Никаких особых новостей.

Меланья прибрала постель, переоделась, пошла умываться, а он вышел в комнату для посетителей.

– Ты чего там сидишь? – удивилась она. – А-а, боишься – люди придут. За меня бояться не надо. Иди сюда. Сейчас будем завтракать. Это мой дом, понимаешь?

* * *

«Договор совхозом не возражаем балансовая стоимость Тайги и Чайки одна тысяча восемьсот тридцать рублей каждая Иванов».

Аникей спрятал радиограмму в карман и пошел искать Кузьмичева.

– От начальства «добро», – сказал он ему.

– Прекрасно. Сколько она? – поинтересовался Кузьмичев.

– Тысяча восемьсот тридцать.

– Немного. Для нас это ерунда.

– Только я бы хотел оговорить… – начал Марков.

– Что именно?

– Чайку одну мы не продадим.

– А с чем?

– Ни с чем, а с кем. С Тайгой. Возьмите и Чайку, и Тайгу. Двух. Груза у нас мало.

– Но нам бы хотелось только Чайку.

– А чем Тайга хуже?

– Я смотрел, она не хуже, – подтвердил Кузьмичев. – Чайка просто чуть моложе.

– Все хотят помоложе, – усмехнулся Марков. Но Кузьмичев не понял. Шли молча.

– Берите обеих, Николай, – сказал Марков. – Два всегда лучше, чем один…

– Больше, чем один, – засмеялся Николай.

– Лучше, – упорствовал Аникей.

– А вам на вторую дадут «добро»?

– Уже дали. Вот. – И он протянул радиограмму.

Кузьмичев прочитал, покачал головой.

– Д-да. Ну что ж, была не была, идемте в контору оформлять документы. Две кобылы на дороге не валяются.

– Отдаем вместе с седлами, отразите в бумагах. У нас прекрасные грузовые седла. Только тяжелые, черт…

– Ладно… Да! Попутно что не нужно из груза – давайте сюда же. Отразим в бумагах – и все.

– Да вроде ничего лишнего… Вот только брезентуха есть, пять метров на пять. Прекрасный тент. Но если уж намокнет – не поднимешь.

– Чтоб он намок, его в реке держать надо, – заметил Кузьмичев.

– Вот именно. Нам через реки и идти. А так весь груз мы и в палатке в случае чего спрячем, – сказал Аникей.

– Давайте брезент. Оленеводы вам спасибо скажут. Им на зимних перекочевках он ой как нужен. А у нас в торговле его ни по какому блату не достанешь.

Из конторы Марков сразу же поспешил домой. Афанасьича он застал на улице, тот вытряхивал вьючник и чертыхался.

– Что случилось?

Дед опустил голову, прятал глаза.

– Вот… – Он потряс мешком… – Весь рис съели. Зашли в коридор и съели…

– Лошади?

– Ну да… Это, кажись, их жеребец. Бандюга!

– А наши, конечно, не могли? Наши паиньки, да? Вспомни хоть Богатыря… Тот бы и мешок уволок!

Дед смотрел на Аникея ясными веселыми виноватыми глазами, и понял Аникей, что тот не ночевал дома и некому было присмотреть за вьючниками, лежавшими в коридоре у самого порога. Аникей вздохнул и не стал задавать вопросов.

– Ладно… образуется. Иди сдай им на конюшню Чайку и Тайгу. Вместе с седлами. Будут жить на приволье. Нечего им с нами бедовать.

– Ты и меня сдай, а, Никей? Чего-то мне дальше идти расхотелось, – улыбнулся дед.

– Угу… не стыдно? – притворно корил его Аникей. – Седина в бороду, бес в ребро? Понравилось?

– Дак ить я, как начальник. А начальник у меня ох хорош!

И вдруг спросил серьезно:

– Когда выступаем?

– Рано утром. Давай собирайся. Рис прикупи в магазине. Деньги остались?

– Есть еще.

– И это… не забудь колокольцы. Впрочем, не надо. Оставь их. Это ж лошадиное имущество. Оставь… Как же им без колокольцев-то?

Груза действительно оказалось мало, как раз на двух лошадей. Все было готово. Магда не провожала – Афанасьич побежал к ней прощаться. Вернулся он быстро, что-то пряча в карман пиджака и на ходу застегивая куртку.

– Я пройду с вами немного, – сказала Меланья.

Поводок Серого Афанасьич пристегнул сзади к седлу Орлика. Зазвенели колокольчики, лошади неторопливо пошли. Аникей и Меланья, отстав немного, шли следом.

– Идем вроде бы по плану, только два дня потеряно, – сказал Аникей.

– Сейчас пойдете быстрее, наверстаете…

– Постараемся…

– А вдруг снег? – спросила она.

– Ну и что снег? Разве по снегу идти нельзя?

– Что есть они будут?

– А-а, не волнуйся. Будут копытить. Они это умеют, приспособлены. Хуже, если затяжные дожди – реки разбухнут.

– Ты все-таки надень меходежду, ладно?

– Хорошо… хорошо…

Накануне, когда он собирался, Меланья принесла чижи, торбаса, меховые брюки.

– Вот возьми, это тебе. Осталась меховщина от начальника почты, тебе как раз. В дороге пригодится.

– Да не надо! – пытался отказываться он. – Своего груза хватает.

– Бери, тебе говорят, – сказала Меланья. – Торбаса и брюки из нерпы, понимаешь? Непромокаемые. Не то что твои ватные. Да и сапоги резиновые – тяжеленные. А это одежда легкая. Не замерзнешь и не промокнешь, хоть по пояс в реку залазь.

– Ну, спасибо, Мила! Вот это да! Это по делу.

Она была рада, что ее подарок пришелся кстати. Ей было приятно заботиться о нем.

…Они шли тихо, ледок похрустывал под ногами. За очередным поворотом реки скрылась Ольховка.

– Все, – сказала она. – Я дальше не пойду.

Они присели на поваленное дерево, он закурил.

– Иди, – сказала она. – Не скучай. Я буду думать о тебе. Обязательно из Анадыря дай телеграмму, чтобы я не волновалась.

«Хоть одна живая душа будет обо мне волноваться», – подумал он.

– Вот что… – Он мучительно подбирал слова. – А ты, ты… не можешь приехать в Анадырь, когда я вернусь?

– Ты этого хочешь? – вдруг удивилась она.

– А разве мы простились насовсем? – громко спросил он.

Она бросилась к нему на шею, тормошить стала, целовать.

– Ты только скажи… – торопливо шептала она. – Ты только дай телеграмму… Я, прилечу… Я сразу прилечу… Я пешком приду… Ты только скажи… Нет, нет, не сейчас… когда будешь там, без меня… если не сможешь без меня… молчи…

– Я бы и сейчас не уходил.

– Нет, нет, иди…

– Все кончается, – обреченно сказал он, – все проходит…

– Все, – согласилась она и опустила руки. – Только хорошее проходит быстрее… – И заплакала, повернулась и бросилась бежать.

Он стоял, ждал, когда она оглянется. Она остановилась. Оглянулась. Побежала к нему.

– Да иди же, иди, – нетерпеливо шептала она. – До свидания!

Он поцеловал ее и быстро пошел догонять Афанасьича.

Глава восьмая

К устью реки Убиенки они вышли на исходе третьего дня. Весь песчаный берег был в лошадиных следах. Там и тут чернели кострища, валялись колья, стояки для палаток, обрывки веревок, пустые консервные банки. Трепетал на ветру, зацепившись за куст, большой разорванный кусок полиэтилена. На каждом шагу попадались стреляные бумажные гильзы. Кто-то забыл пустую пластмассовую канистру из-под растительного масла.

Пошел легкий пушистый снежок.

«Хорошо, что снег, – думал Марков, – прикроет это безобразие».

– Опоздали, – сказал Афанасьич.

– Да. Судя по всему, баржи ушли еще вчера. Давай ставить палатку, а то снег.

Они быстро принялись за работу.

– Пора на зимние квартиры, – отрешенно и зло бубнил Марков. – Пора.

«Чего это он свирепеет?» – думал дед, изредка бросая на начальника виноватый взгляд, хотя виноват ни в чем не был. Ему было непривычно видеть в таком состоянии спокойного Маркова.

– Это все нам Ольховка боком выходит, – сказал Марков. – Вот они, два потерянных дня… Почти три.

– Ничего не поделаешь, – успокаивал его дед. – С Тайгой и Чайкой, может, хуже было б… а так – перезимуем.

– Перезимуем, – зло рассмеялся Марков, с силой колотя обухом топора по колу для растяжки. – Перезимуем, черт возьми! Лишь бы одры не сдохли!

– Ну, чего ты, Никей? Чего? Пошел я костер делать. И НЗ я сохранил – от Магды. На дорожку дала.

– Это ты молодец! Молодец, Афанасьич! Сейчас самое время выпить! С холоду и с невезухи. Вон сколько поводов. Сохранил-таки? Молодец! И молчал три дня. Вот сила воли!

– Не трусь! Пробьемся! – крикнул Афанасьич.

Костер уже полыхал.

Мокро, холодно, мерзко на душе. «Не будем отчаиваться, – думал Аникей. – Дальше будет хуже».

От костра потянуло запахом аппетитного варева. Аникей порылся в рюкзаке, достал кружки, пошел к реке, сполоснул. Подоспел Афанасьич с бутылкой:

– Давай, для сугреву!

Бутылка была ледяная. Где он только ее хранил?

– Собачий холод! – передернуло Аникея. Он закусил снежком, а в кружку налил чаю, поставил остывать.

– Зимой теплее, – согласился дед и налил себе. – Будем из одной, – сказал он. – А запивать из твоей, горячим чаем. Водку с чаем любой доктор посоветует. От простуды али с усталости.

– От всего, от всего, – согласился Аникей и выпил.

Понурые лошади стояли в кустах, не паслись. Их постепенно заносило снегом.

– Спать придется меньше, – сказал Аникей. – Идти и идти – в этом наше спасение. Не хватало, чтобы кони еще и простудились.

Утром, наскоро позавтракав, они быстро собрались и пошли вверх по Убиенке. Оставался теперь второй, запасной, вариант плана – выход на реку Южную Озвереевку, где на карте отмечена перевалбаза совхоза. Но для этого необходимо форсировать Убиенку, а где, если единственный отмеченный на карте брод действителен только летом в мелководье, а сейчас осень, снег и дожди, и вода за ночь в реке поднялась до самой высокой отметки.

– Совсем разлилась река, как весной, – вздыхал дед.

– Будем искать брод… Можно попробовать и вплавь, но только место надо найти поуже, лошади вынесут…

– Я не умею плавать, – сказал дед.

– Тебя никто и не заставляет. Лошадь-то умеет. А ты будешь сидеть на ней, Устраивает?

– Не пробовал.

Подходящее место нашли где-то к обеду. Течение, как и всюду, было сильное, но зато это было самое узкое место, на стремнине бурлило – значит, было не так уж и глубоко.

На обоих берегах росли высокие тополя; здесь, в долине, не было ветра и казалось даже теплей.

– Попытаемся здесь, – сказал Аникей. – Обедаем на том берегу.

Они разгрузили лошадей, оставили на них только седла. Достали резиновую лодку-пятисотку, накачали ее.

– Афанасьич, поищи карабины. У нас было два альпинистских карабина. И давай оба мотка капроновой веревки. Веревка нам теперь нужна.

Геолог надел меховые носки-чижи, нерпичьи торбаса, сверху натянул нерпичьи брюки.

– Хорошо-то как, действительно! – И он с удовольствием попрыгал, походил в новом облачении.

– Совсем ты чукча, – засмеялся дед. – Ну, чукотский начальник, что делать будем?

Аникей сидел, думал.

– План такой, – сказал он. – Один конец этого толстого капронового линя намертво привязываем к этому тополю. Я переплываю на Орлике и закрепляю так же на том берегу второй конец. Ясно?

– Ясно.

– Но прежде весь груз мы закрепляем на лодке. И пока она на берегу, второй, тонкий линь, привязанный к носовому коушу лодки, я вместе с канатом перевожу на тот берег, одновременно. Ясно?

– Ясно.

– Еще не все. Через два боковых коуша лодки пропускаем кусок веревки – отрежь метра три, вот так, ага, концы связываем. При натяжении получается треугольник, видишь?

– Да.

– Теперь вершину треугольника намертво привязываем к карабину, а сам карабин защелкиваем на основном тросе, И когда я буду тянуть лодку с того берега за тонкий носовой линь, одновременно лодка будет удерживаться карабином и карабин будет скользить. Оба натяжения не дадут лодке перевернуться. Течение в этом случае будет даже помогать, так как основное напряжение, ляжет на карабин.

– Вот здорово! – восхитился дед. – Ты сейчас придумал или раньше пробовал?

– Не пробовал, но видел.

– Так. А я? – уныло спросил дед. – Я ведь плавать не умею.

– Вот задача-то, – почесал в затылке Марков. – Эх! Не будь течения, мы бы живо решили задачу про козу, волка и капусту… Как же ты до этого жил, если плавать не умеешь?

– Я с детства воды боюсь, – признался дед.

– С тобой так, – решился Марков. – Будем – как лодку. Давай тот моток, подлиннее. Обвяжем тебя вот так под мышками. Крепкий узел?