Текст книги "Совершенно секретное дело о ките"

Автор книги: Альберт Мифтахутдинов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 22 страниц)

– Слышь, Афанасьич? Раньше за патроны к пистолету надо было в конце поля нашему начальству отчеты писать – куда и зачем израсходованы.

– А че, так не ясно?

– Ну, так было. И вот Алексеич…

– Наш, что ли?!

– Ну да, лауреат, а тогда он еще простым геологом был, начальником партии. Так вот он написал: «Все патроны в поле израсходованы по назначению. Так, однажды ночью в маршруте на меня налетел страшный зверь приземистого вида (заяц)…»

– Опять ты с зайцем?!

– Нет, ей-богу! Вызвали его, сказали, что положено. Но больше никто уже за патроны не отчитывался… Давай укладывайся, чего куришь? Разлегся на вьюках… Завтра до солнца встанем…

Афанасьич, кряхтя, влез в палатку. Долго устраивался поудобней.

От усталости не спалось.

Тихо шелестела река. Где-то высоко-высоко пролетел самолет.

– И чего летают? – вздохнул дед.

– Не ворчи, спокойной ночи.

Не спалось Аникею. Дед тихо посапывал, а Марков думал о том, что хорошо бы не забыть и по возвращении написать, чтоб деду премию дали, старается он. Да и продукты, какие спишут, ему отнести. Один он, без старухи. Рыбы небось ребята на базе наловят, надо, чтоб деда не забыли. Нам нынче не до рыбалки.

В небе опять прогудел самолет.

Марков засыпал. И не загадывал сна. «Ни к чему, – думал он. – После такого маршрута все равно ничего не приснится. Вот дойду – и поеду на материк. А потом снова сюда вернусь. Быть бы здоровым. И жить в маленьком домике в тайге у реки. И чтобы ночью во всей тайге светились только окна твоей избушки. А сверху бы пролетал самолет…»

Утром Афанасьич встал чуть свет, разжег костер, поставил чай. Пересчитал лошадей – их колокольчики были слышны, за ночь они лишь слегка разбрелись, но все были видны в редколесье.

– Никей! Подъем! Чай хлебать!

– Не кричи, зайцев спугнешь, – вылез из палатки Аникей и побежал к реке умываться.

Афанасьич выпил последнюю кружку и стал собираться на охоту.

– Да не торопись ты, – увещевал его Аникей. – Пей еще. Смотри, благодать-то какая. Только у костра и сидеть с чайком-дымком: ни комара, ни гнуса. Вспомни-ка лето…

– Как забыть… помню, – проворчал дед.

Летом мошка так донимала людей и животных, что в партии погибли щенок и жеребенок. У лошадей наиболее открытые, уязвимые места мазали дегтем, а за жеребенком не присмотрели. Щенок – тот погиб сразу, на третий день, сначала даже не поняли отчего. Наверное, для молодых животных гнус губителен.

– Ну ладно, ни пуха ни пера, – попрощался Афанасьич.

Аникей попил чаю, и принялся готовить кашу. В мыслях он был там, в партии, с ребятами. «Обрабатывают сейчас самый дальний угол планшета, – думал он. – Закрывают четвертушку».

Позванивали колокольчики.

– Эх вы… – бормотал он вслух, – скакуны лихие, кони-звери, рысаки-задохлики…

Больше всего опасался Аникей за Богатыря. Он шел медленно, отставал, плохо ел, спотыкался на ровном месте. Совсем не оправдывал свою кличку. Наверное, он и в партии еще был болен. С чего тогда так разнесло его живот?

Каждый раз затягивать подпругу на нем было целым событием. Аникей упирался в его живот, тянул изо всех сил ремень, конь шатался, шумно портил воздух. Афанасьич тянул второй ремень, ругался, вытирал пот и тяжело вздыхал:

– Живодерня по тебе плачет…

Аникей встал, посмотрел в редколесье. Богатырь стоял у дерева, как изваяние, и не шевелился, смотрел в одну точку.

Тогда Аникей отсыпал в торбу овса, принес лошади. Богатырь ел медленно, вяло шевеля губами. Есть ему не хотелось. Воды в лужах было вдоволь, и поить его Аникей не стал, а вернулся к костру.

Где-то очень далеко прогремел выстрел.

«Ага, – обрадовался Аникей,– наш дедуля-то дорвался до зайчатины! Этот не промажет!»

Раздался второй выстрел.

Аникей начал потихоньку собираться, чтобы к приходу каюра все личные вещи были упакованы. Закончив с рюкзаками и спальными мешками, он принялся за палатку. «Потом можно будет и порыбачить», – решил Аникей и отложил в сторону спиннинг.

Что-то тревожное вдруг почудилось Аникею в беспорядочном тарахтении колокольчиков. Он выскочил на берег и увидел, как стреноженные лошади, неуклюже прыгая, в панике покидали место, где недавно паслись. На освещенной ярким солнцем лужайке оставался только Матрос. Но вот и он поднял связанные передние ноги, сделал один прыжок, потом второй. И тут Аникей увидел, как из лесу стремительно выскочил большой черный зверь, на полном ходу пересек лужайку, налетел на Матроса и, не останавливаясь, скрылся в зарослях.

Аникей бросился к карабину, передёрнул затвор и, пустив вслед медведю две пули, понял, что уже поздно. Он побежал к лошади.

С другой стороны лужайки бежал Афанасьич.

– Вот… – только и сказал Аникей.

Афанасьич бросил двух зайцев, положил рядом с ними ружье, опустился на корточки перед лошадью.

– Позвоночник… перебил… – сказал он.

Аникей молчал, еще как следует не постигнув смысла случившегося. Он смотрел на умирающее животное.

– Такой сильный конь был, – сказал дед. – Самый лучший в отряде…

Аникей все еще не мог прийти в себя. Потом опомнился.

– Он испугался твоих выстрелов. Мчался как сумасшедший. Я видел. Ты по медведю стрелял?

– Зачем? У меня и жаканов нет. Я по зайцам.

– Значит, он был где-то рядом и испугался.

– Наверное… что делать-то?

Аникей отвернулся. Потом тихо сказал:

– Добей. Чего ему мучиться, – и расстегнул кобуру.

– Да что из твоей пугалки-то? – вдруг закричал каюр и вырвал у него карабин.

Аникей пошел к реке.

Раздались два выстрела.

Аникей сидел у костра и курил. Подошел дед.

– Колокольчик снял? – спросил Аникей.

– Забыл.

– Сними…

Дед ушел к лошади.

– Вот ведь как бывает, а? Вот ведь как бывает… – твердил Аникей.

– Все, – сказал дед.

Они молча сидели у костра.

– Медведи… альбо птицы растащат… – промолвил дед.

– Альбо птицы, – повторил Аникей. Он вздохнул.

Они снова закурили.

– Надо перепаковывать груз. Собирай лошадей, Афанасьич.

Лошади и без того сбились кучей и стояли недалеко от костра.

– Дай лошадям овса, все меньше тащить. И вьюки Матроса давай перераспределим. Побольше на Тайгу и Серого, Богатырь совсем не тянет. Орлик старенький. Чайке можно добавить тоже, а?

– Можно, – согласился каюр.

Через час они отправились дальше на юг.

Афанасьич дважды пытался подойти к Аникею, разговорить, отвлечь его от мрачных мыслей, но геолог молчал и беспрестанно курил, чего никогда не позволял себе в маршруте, на ходу.

Караван шел медленно из-за Богатыря.

– Совсем он у нас ослаб, – сказал дед.

– Он болен. Вот отчего только?

– Он и в поле был невеселый. А сейчас совсем… эх! Купили у цыгана лошадь… – начал дед.

– Да ладно тебе, – махнул рукой Аникей и пошел вперед.

В поле Богатырь отличался тихим характером, но тяга к воровству и непривередливость к пище у него, видно, были врожденными. Он ел вяленую рыбу, консервированный борщ, мог съесть живую полевку, однажды добрался до только что обсмоленной на костре утки – и от нее осталось одно крылышко, неожиданно съел промасленную ветошь, выпил ведро компоту, который охлаждался в ручье, а ящики с крупами и мешки с макаронами от него укрывали двойным брезентом. Это было стихийное бедствие, а не конь.

– Оттого он и здоровый такой, что ему любое меню по плечу! – говорил начальник партии и призывал геологов следовать примеру коня, есть что придется и не сетовать на разгрузочные дни, которые неизбежно наступят. Начальник партии был реалистом, диалектиком, просто хорошим полевиком, и его прогнозы сбывались.

От неумеренности в пище трудовой энтузиазм Богатыря не возрастал, зато живот распухал на глазах.

– Чрево! – смеялся в поле Аникей, нежно поглаживая коня.

– И вот сейчас предмет общих шуток худел на глазах, торчали ребра и выпирал позвоночник, только живот не уменьшался по-прежнему.

Аникей что-то шептал Богатырю, трепал по холке, но такая невыразимая печаль была в глазах коня, что геологу хотелось взвалить его тюки на себя.

– Надо проследить, чем он ходит…

– Жидким, – ответил дед.

– Может, отравился?

– Чем?

– Действительно, чем? Хотя при его всеядности… Вот у пастухов, – вспомнил Аникей, – однажды отравилась большая отколовшаяся от стада группа оленей. Специалисты нашли, что это свинцовое отравление. Олени наткнулись на какую-то траву на берегу океана. Выяснилось – обыкновенная пущица, от которой никогда олени не травятся… Так и остался тот случай загадкой.

Дважды в течение дня. Богатырь падал. Снимали вьюки, давали коню отлежаться, подсовывали овес, уговаривали, но он не ел.

После дневной чаевки решено было разгрузить Богатыря – пусть до вечера идет пустым. С рассортировкой поклажи возились долго. Наконец тронулись. Лошади, как прежде, шли тяжело, и Богатырь плелся сзади.

«Эх ты, сивка-бурка, вещая каурка, – думал Аникей, – где ж тебя сглазили?»

Перед заходом солнца, не дотянув часа до намеченной стоянки, лег Богатырь в третий раз, уже без поклажи.

– Все, сказал Марков, – дальше не пойдем. Тут станем.

Место было неудобное, сырое, и до реки далеко.

– Пусть он тут лежит, – сказал Афанасьич. – Поставим палатку на взгорке, там суше. А воду в болоте возьмем.

Коней развьючили рядом с Богатырем, дед их тут же спутал, отправил пастись, а потом люди, взвалив на себя спальные мешки, рюкзаки, оружие, пошли устраиваться на маленькую сопочку.

– К утру оклемается? – спросил Аникей.

– Должон.

– Завтра самый трудный участок. Сплошь по болоту.

Афанасьич принялся за костер. Аникей достал из планшетки карту, долго изучал ее при свете костра.

– Да, кругом болота и кочкарник. Почти весь день. Зато потом день хорошего пути… примерно день… ночевка… – бормотал Аникей. – Слышь! Афанасьич! Нам бы еще два дня хорошего ходу, а там и село недалеко!

– Устал, чай!

– А ты?

– Знамо дело… Кони и те устали.

– Лихачи наши… ахалтекинцы… дармоеды проклятые! – ругался Аникей.

– Ты чего серчаешь? – удивился Афанасьич;

– Я просто так, – спохватился Марков. – А ты зайца не трожь! Подожди меня, его на весу надо разделывать. Понял? На весу!

Он встал и пошел помогать деду.

Потом, пока готовился ужин, Марков сбегал к Богатырю, насыпал у морды овса. Но конь лежал и не пытался вставать.

– Смотри-ка, бочка, – постучал в темноте дед.

– Мало, что ли, их в тундре разбросано?

Марков подошел, посветил фонариком. Бочка была с днищем, вскрытым, как у консервной банки.

– Лабаз был, чтоб медведь не раскурочил. Наш брат работал. Смотри – в крышке дырки, затягивали проволокой. Погляди, не осталось ли чего, – засмеялся Аникей.

– Как же, оставят, – ответил дед, но на всякий случай полез рукой, пошарил, Марков ему посветил.

– Давно работали, совсем бочка ржавая…

– Болеет? – спросил дед.

– Лежит.

Было морозно, но лезть в палатку, отходить от костра не хотелось.

– Вот приедем в село, – размечтался Афанасьич, – дружок там у меня есть. Петро, механик на электростанции. Баба у него, Магда – во! – И он развел руки. – Кулачищи – что твой рюкзак! Берет двух мужиков, сталкивает лбами и отпускает, – засмеялся дед. – Продавщицей работает. Вот уж попьем!

– Так навигация только закончилась. Когда к ним завезут? Нет, пожалуй, ничего.

– У Магды всегда есть. Какой это продавец, если у ней выпить не найдется!

– Сначала дойти надо.

Глава четвертая

Утром выпал туман. Марков проснулся очень рано – с мыслью о Богатыре. Он не торопился. Осторожно, чтобы не разбудить каюра, вылез из палатки, не спеша обулся, натянул куртку и пошел вниз, туда, где в тумане звенели колокольчиками невидимые лошади.

Вернулся он быстро, Афанасьич уже одевался.

– Ну что?

– Мертв.

Аникей пошел собирать сушняк для костра. Позавтракали остатками зайца и чаем.

Странно, но смерть Богатыря не потрясла Аникея. Не потому, что из памяти не выходил трагический случай с Матросом. Аникей был готов к неотвратимости происшедшего. Почему, он не знал. Или верил в парность случаев, или поверил в полосу невезения, которая для него неожиданно наступила тут, в местах, которые он почитал своим домом. Вот это его больше всего угнетало, но была удивительно ясной голова, и он чувствовал себя удивительно спокойным, и его спокойствие передалось Афанасьичу.

Ничего не говорили о коне, ни словом о нем не обмолвились и за завтраком. Аникей думал. Он должен принять решение. С этими лошадьми и с таким грузом они далеко не уйдут – это было ясно обоим.

– Колокольчик сними, – напомнил вдруг Аникей.

Каюр встал и молча пошел к Богатырю.

Раннее солнце потихоньку разгоняло туман. Он плыл над болотами, хлопья его цеплялись за деревья, он таял, и день обещал быть хорошим.

Аникей молчал. Он смотрел на болото, на стоящих внизу лошадей, на появившуюся неожиданно черту горизонта, взломанную зубцами далеких гор.

– Афанасьич! Афанасьич! – вдруг закричал он.

– Чего ты? Здесь я.

– Бочка, – сказал Аникей.

– Что?

– Бочка, – повторил он.

Старик молчал. Ждал.

– Все наши образцы, все камни, сколько войдет, мы сложим в бочку, А место закоординируем. Вертолет всегда может тут подсесть. Только бочку надо поднять вот на эту сопку: нашу-то горку зимой снег засыплет.

– Ого куда тащить!

Аникей развернул карту, начал считать горизонтали:

– Великовата. Шестьсот метров… ничего… ничего не поделаешь. Затащим. Такое наше дело.

– Уж точно. Каждый зайчик ест свою капустку, – согласился дед.

– Сначала мы ее закатим на вершину, а потом будем рюкзаками таскать камни.

– Может, еще что там оставим?

– Давай думать… Две большие палатки уложим на дно…

– Резиновую лодку?

– Нет, лодка, нам пригодится. А вот если все образцы не войдут, можно оставить их рядом с бочкой в мешках. Бочка вообще как ориентир, никто там ничего не тронет.

– Хорошо-то! Вот коням облегчение, – обрадовался каюр.

– Топоры, кроме одного. Оба седла – вон они какие тяжеленные, ремни… нет, ремни пригодятся. Думай, что еще?..

– Да можно насобирать по мелочи, давай развязывать вьюки. Веревки пригодятся – капроновые, крепкие… их возьмем…

Они начали складывать в отдельную кучу все, что решили оставить на сопке.

– Никей! А ежели тут с оленями чукчи будут проходить?! Они же заберутся на сопку…

– Афанасьич, за весь сезон мы встретили две их оставленные стоянки. Ты что-нибудь брал из их вещей? Шарил в брезенте, под шкурами?

– Упаси бог!

– Ну вот и за них не беспокойся. Никто ничего не тронет.

– Дак я это просто так, мало ли чего…

– Вот и ничего… Совсем костер погас. Поставь-ка чайку лучше.

Больше половины дня ушло у них на работу. Аникей подумал, что можно, конечно, загрузить двух лошадей и, ведя их зигзагами, поднять груз по крутизне наверх, но не хотелось мучить животных перед трудным переходом по болотам. Зато сами они вымотались до предела.

Уставшие, вспотевшие, как загнанные кони, сидели у палатки.

– Вот и солнце покатилось за горизонт, – сказал Аникей.

– День пропал…

– Пропал, да не совсем… Километров десять – пятнадцать до ночи пройти еще успеем. Давай, Афанасьич, второго зайца. Один чёрт, ужинать не придется.

…И потом, когда они покончили с этим то ли обедом, то ли ужином, Марков сказал:

– Идти сегодня нет никакого смысла.

Глава пятая

Огромная заболоченная равнина до самых сопок у горизонта была покрыта чахлыми тонкими лиственницами. Болото держалось на вечной мерзлоте, было неглубоким, люди и лошади проваливались по колено.

Болотные сапоги подняты доверху, но все равно люди вымокли с головы до ног, будто находились под проливным дождем.

Несколько раз валился Орлик. С него снимали вьюки, поднимали, снова нагружали, и он медленно шел, понурив голову.

Падала Тайга. Ее разгружали, уже не заботясь, что вьюки в воде, и все повторялось, как с Орликом.

Падал Серый. Только молодая кобыла Чайка держалась, шла осторожно, но почему-то и ее поклажа была мокрой, а значит, и тяжелой.

Даже если б захотели, здесь негде было сделать привала, и Аникей Марков был рад, что вчера принял решение не выходить. Неизвестно, чем бы обернулись эти десять километров, которые он хотел пройти до ужина и которым сейчас, конца-краю не видно.

Заморосил мелкий дождь. «Одно к одному», – подумал Марков.

– Давай хоть постоим, – сказал Афанасьич: сесть было негде.

Геолог надрубил дерево потолще, сломал его, потом второе; они присели и закурили. Марков вытащил планшет, достал карту.

– Идти еще долго, – вздохнул он. – Достань сухарей, Афанасьич. Перекусим.

Каюр принес сухари и кружку.

– Не пей воды, Афанасьич, будет хуже. Потерпи.

– Я немного…

– Лучше не пей… Начнешь – не остановишься.

– Чайку бы…

– Можно, конечно, и здесь соорудить, да долго возиться. Давай лучше тронемся. Не пей.

Дед все-таки отпил немного, сполоснул горло, выплюнул воду.

Аникей размышлял над картой.

– Вот тут можно спрямить путь, – сказал он.

– Дорога станет короче, но зато длинней, – заметил дед, хотя и не смотрел на карту.

Марков рассмеялся.

– Откуда знаешь? Это точно – станет длинней. Надо выбираться из этого чертова болота, а то уже скоро ночь.

И опять падали лошади, только Чайка держалась молодцом и весь день нудно и уныло, как этот моросящий дождь, перезванивались колокольчики.

…До сопок оставалось километра два, когда услышали шум реки.

– Вот… скоро берег, – тяжело дышал Аникей, – скоро берег… скоро берег…

Уже взошла луна. Дождь давно прошел. Было холодно, но от людей и животных валил пар.

– Идем правильно… – шептал Аникей. – Главное, выйти к реке.

Твердый берег они почувствовали сразу, пошли быстрей и лошади и люди. И вот уже длинный луч луны перерезал реку.

Когда вышли на широкую галечную косу, Марков в изнеможении опустился на землю. Подошел Афанасьич, споткнулся и свалился рядом. Они тяжело дышали. Ночь была чистой, ясной, очень светлой при луне и тяжелых холодных звездах.

Марков посмотрел на Афанасьича, и вдруг неудержимый приступ хохота овладел им. Афанасьич улыбнулся в вдруг тоже начал в голос хохотать.

– Ну… Афанасьич… ха-ха-ха! Ха!.. Как ты… ха-ха-ха! сказал… ха-ха-ха-ха!.. Путь стал короче… но зато длинней… ха-ха-ха-ха!

– Ха-ха-ха-ха! – не мог остановиться старик.

– Целый… день… шли… ха-ха-ха-ха! Целый день, целый день… ох-ха-ха!!!

Дед вытирал слезу руками.

– Ну даешь, Афанасьич!.. ха-ха-ха!.. зато – длинней… охх!

Громовое эхо хохота неслось по долине.

«Боже, чего это мы? – опомнился вдруг Марков, когда истерика прошла. – Что лошади-то о нас подумают?»

Стало тихо. Послышался шум реки и ветерок в вершинах чозений. И непривычно оттого, что молчали колокольчики на шеях лошадей. Лошади спали, стоя под вьюками.

Люди поднялись и молча пошли разгружать лошадей. Потом натаскали бревен и соорудили громадный костер, будто хотели осветить им всю долину.

Глава шестая

Накануне все вещи были подмочены, и половину ночи сушили одежду, палатку, спальные мешки. Проснулись поздно.

– Отдай лошадям весь овес, – сказал Марков, – чего уж там… И каждой – хлеба с солью. Остался хлеб?

– Есть еще две буханки.

– Вот и хорошо. Сделай им по приличному бутерброду. У нас ведь сухари и галеты должны быть?

– Есть.

– Скоро будем в селе. Там хлеба вдоволь.

На завтрак Марков открыл не две, как обычно, а три банки мясных консервов, банку сгущенного молока из НЗ, сварил больше, чем обычно, рису.

– Давай пировать, Афанасьич!

– Гулять так гулять, – засмеялся дед.

– Погуляем в Ольховке, – успокоил его Аникей. – Теперь уже недалеко.

Они быстро закончили трапезу и стали собираться.

– Подмораживает, – сказал каюр, – смотри – ледок. Скоро зима.

– Не страшно. Дорога у нас до Ольховки хорошая. Видишь, поднимемся сейчас на это плато и вдоль гряды прямехонько по твердой дороге. Лишь бы только они ноги не сбили о камни…

– Дак подкованы…

– Будем идти до самой ночи, ночевать будем в селе. Это я тебе обещаю. Вот только березняк миновать, заросли бы только не встретились.

– В березняке кустов не бывает, – сказал Афанасьич. – Березка любит чистые поляны.

– Ну тогда совсем хорошо. А то ведь продираться, помнишь, как через чозению – будто в джунглях.

– В стланике еще хуже…

– Стланик будем обходить, он на склонах, а мы по-над терраской. Тут на карте даже тропа есть.

– Знать, жилье недалеко.

– В одном дне пешего хода.

Поздно вечером с вершины холма увидели огоньки деревни, спустились в долину и, петляя вдоль реки, под мерный звон колокольцев вошли не спеша в Ольховку.

Их удивило, что не выскочили навстречу собаки, не облаяли гостей, – тихо было в поселении, только стучал движок электростанции.

Свет горел на трех столбах – в разных концах Ольховки. Даже ночью было видно, что деревня невелика, что люди здесь скорее отдыхают, а не работают, рабочее их место где-то дальше, во всяком случае не здесь.

– У тебя, ты говорил, тут знакомые? – спросил Марков. – Давай искать.

– Найдем, – уверенно сказал каюр.

– Давай здесь спросим? – показал Марков на домик с аккуратным крыльцом, с перильцами, с маленьким огороженным двориком. Все окна в домике светились ярко, весело.

Едва они подошли к крыльцу, как дверь распахнулась; на порог вышел человек, а яркий свет из проема двери упал на улицу, на лошадь Афанасьича.

– Ого! Гости! – узрел их хозяин и сбежал с крыльца. – Не из бригады? – И, вглядевшись в лица, разочарованно протянул: – Не-е-т… геолога?

– Геолога, – ответил Марков. – Давайте знакомиться.

– Кузьмичев я. Николай. Управляющий отделением. Сам неделю как из тундры. Вот, – он повел правой рукой, левая была на перевязи. – Дрова колол. Фалангу отрубил. На указательном. – И он продемонстрировал руку с перевязанным пальцем, которая висела на свежем бинте, перекинутом через шею. – Тяп – и нету. А?

– Да-а… – протянул Марков.

– Надо пеплом посыпать, – сказал Афанасьич. – Я знаю. – И протянул руку. Кузьмичев ее пожал, потом понял, что дед руку протягивает не для этого. Он поднял дедову ладонь к свету – три обрубка у него на правой руке.

– Долго будет заживать? – спросил управляющий.

– У кого как, – уклончиво сказал дед. – От питания зависит. Надо, чтоб кровь здоровая была, мясо помогает.

– Вот черт! – спохватился Кузьмичев. – Стоим-то чего? Давайте устраиваться, а на ужин – ко мне. У вас, поди, и знакомых никого тут. А я сейчас и директор, и сельсовет, и секретарь. Все разъехались – кто в отпуске, кто в тундре. Идемте, вот рядом изба с большим двором, там лошадей можно оставить.

Двор и впрямь был огромным. Под стать ему и дом. Просторные сени, длинный коридор с кладовками-боковушками, одна, но очень большая комната.

Кузьмичев включил свет.

В комнате две койки с голыми пружинными сетками, печь, несколько табуреток, длинный, сколоченный из досок стол, вдоль которого тянулись такие же длинные скамьи.

– Да тут танцевать можно! – Жилье понравилось Аникею.

– Постели уж завтра добудем…

– Не надо, у нас мешки… Привычней.

– Была бы крыша над головой, чтоб не капало.

– Ну вот и хорошо, – суетился Кузьмичев. – Дрова найдете, вода рядом. Свет до двенадцати. Вон лампа на подоконнике. – Он схватил лампу, потряс. – Керосин есть, хватит. Ну а чего надо – завтра. Чай пить – ко мне.

– Спасибо, – сказал Аникей. – Но сегодня мы устали, сейчас разберемся – и спать. Спасибо.

– Ну что ж, до завтра, – не настаивал Кузьмичев. И ушел, бережно неся руку.

Ольховка – село не богатое событиями. Да и откуда им взяться, если лежит село посреди тайги, ни столиц, ни райцентра не видать, хоть залезь на самую высокую сопку.

Происшествие с Кузьмичевым – главная новость, которая обсуждалась в течение недели, но вот пришли два геолога с четырьмя лошадьми – и слава управляющего померкла. Другие события и другие новости будут поздней осенью, в предзимье, когда выпадет снег, подгонят стада пастухи, начнется забой оленей, праздник тундрового урожая, а значит, приезд новых людей из района и округа: развернется ярмарка – в Ольховку съедутся из Березовки, из Ламутского, из Мухоморного. «Аннушки» и торговые вертолеты будут курсировать каждый день. Вот уж когда жизнь закипит! А пока поселение малолюдно, сонно. Никто никуда не спешит. Только дети носятся с собаками по селу или помогают старшим у реки.

На реке самое время – рыба скатывается с верховьев, тут ее и лови. Лов рыбы люди регулируют сами, рыбинспекции за все время никто отродясь не видывал, за все отвечал управляющий.

Днем, при свете солнца, Кузьмичев Коля оказался молодым вихрастым пареньком с комсомольским значком.

«Вот те на! – подумал Марков. – Вона, значит, какой секретарь-то, комсомольский».

Он вовсе не сетовал, что местное начальство такое несолидное. Наоборот, молодость управляющего возвысила его в глазах Аникея.

Николай пришел с реки и держал в руке двух здоровых ленков и связку хариусов.

– Вам на ушицу, – сказал он, – Столовой-то у нас нет, а без свежатинки как же?

– Уху-то на пустое грешно? – намекнул Афанасьич.

– Сходите в магазин сами. Вы приезжие, вам дадут. А нам сухой закон, – он почему-то рассмеялся.

– Даже для начальства? – удивился Аникей.

– Она мне не подчиняется, – вздохнул Николай. – У нее Чукотторг начальство.

– Жил тут давно Петро, механик, – начал Афанасьич. – Баба у него Магда, продавщицей была…

– Так она и сейчас тут, – обрадовался Николай. – Там же, в магазине.

– Ну!

– Конечно. А Петра нет… Уж с год как уехал и глаз не кажет. Видать, сбежал… – Он вздохнул. – От Магды…

– Я мигом! – спохватился Афанасьич.

– Постой, постой! – опередил его Марков.

– Ах, да…

Марков достал планшетку, вытащил деньги.

– Рюкзак вон захвати. Возьмешь, сколько даст, и хлеба не забудь. Компоты посмотри. Сгущенки бы не мешало. А так своих банок хватит.

– А чего брать-то?

– Чего даст.

Афанасьич прытко поспешал, даже не спросив, где торговая точка. Видно, знал туда дорогу.

– У вас кобыла молодая ногу сбила, рана на задней ноге.

– Черная?

– Да.

– Чайка… хорошая лошадь, выносливая, – сказал Аникей.

– А у нас вот якутские лошадки. Всего-то три. Два коня и мерин. Один, правда, жеребец – тот лихо-ой, и ни одной кобылы.

– А где наши-то? – вдруг дошло до Аникея.

– Вы ж их не стреножили, ответил Николай. – Жеребец и увел ваших кобыл, вон они на лугу красуются… Даже Чайка со сбитой ногой, и та за ним ушла.

Тайга, Чайка и высокий черный жеребец, совсем не похожий на якутскую лошадь, резвились на поляне.

– Д-да… знать, не шибко устали, – протянул Аникей удивленно.

– Природа, она свое берет…

– А кони?

– Вон… за домом.

За домом на берегу реки мирно щипали траву Орлик и Серый.

– Да не бойтесь, отсюда они никуда не убегут, – успокоил Николай Маркова. – Долго еще вам идти?

– Смотря как идти.

– А у нас ни одной кобылы, – гнул свое Николай. – И обменяться ни с кем нельзя. А в тайге без лошади как?.. Лучше рыбу на жареху пустить, а?

Аникей собрал наколотые дедом дрова и понес их в дом.

– Сковородка есть?

– Есть, – ответил Аникей. – Только масла нет.

– Я сейчас. – Николай бросил рыбу на стол и побежал домой за маслом.

«Что ж он про кобыл намекал?» – соображал Аникей.

Рыба была готова, а дед все не приходил.

– Встретились знакомые, – махнул рукой Марков.

– Я ведь веттехник сам, – гнул свою линию Николай, – ногу бы Чайке мы враз вылечили. А?

– Что?

– Продайте Чайку. Я вижу, что она у вас пропустовала. А нам так жеребенок нужен… Куда ей сейчас идти, только загубите лошадь.

– Это не я решаю. Решает начальство экспедиции. А начальство далеко.

– Я видел, груза у вас мало, двух лошадей хватит…

«Двух! – вдруг обожгло Маркова случайно вылетевшее слово. – Двух, двух… двух…»

С шумом ввалился Афанасьич, сбросил у порога тяжелый рюкзак.

– Отоварился!

– Долго что-то гулял…

– Давно не виделись.

Дед выложил на стол хлеб, консервы, достал две бутылки вина. Потом вытащил из-за пазухи бутылку водки и поставил персонально перед Марковым.

– Это лично тебе. Говорит Магда: передай, мол, от меня своему начальнику. Приду вечером знакомиться. Еще с прошлого завоза хранится. Уважает!

– Ну уж! – смутился Марков.

– Еще шире стала! Надо же! – восхищался дед.

– Ты что, толстых любишь? – спросил Марков.

– Хм… гм… – закашлялся дед. – Половина мужиков любит толстых, а другая половина тоже их любит, только не признается.

– Ну, значит, я не отношусь ни к той, ни к другой половине, – засмеялся Аникей.

– А к какой?

– К третьей! Я люблю средних.

– Средних не бывает, – категорично отрубил дед.

– Значит, тонких, – поправил Аникей.

– Так тощие со временем все равно толстыми становятся, какую ни возьми.

– В перспективу начальник смотрит, – поддержал деда Николай.

– Ладно вам! – сказал Аникей, – Разливайте.

Афанасьич достал кружки. Открыл бутылку.

– Эх! – сказал он и почему-то посмотрел железную кружку на свет. – Все поле вел трезвую жизнь, почитай, боле ста дней…

– Сейчас не грешно, – сказал Николай.

Они чокнулись. На большой сковороде аппетитно лежали золотистые зажаренные целиком хариусы.

Аникей принялся открывать банку компота.

– Мы купим у вас Чайку, – опять начал Николай.

– Зачем? – уставился на него дед.

– Она ногу сбила, – объяснил Аникей. – Дальше ей не идти. А они вылечат…

– Я еще утром, пока вы спали, рану промыл и замазал.

«Смотри-ка, – подумал Аникей, – молодец».

– Как же мы недоглядели? – огорчился дед.

– Разве за этим углядишь? Много мы чего в жизни не доглядели.

– Да не переживай, Никей!

– Рация работает? – спросил Марков у Николая.

Тот посмотрел на часы.

– Вот сейчас как раз связь. А второй срок в семь вечера.

– Вы пока продолжайте, – встал Аникей из-за стола, – а я на почту. Отобью начальству телеграмму. Да и письма, кстати, сдам.

Он ушел.

– Заморились наши коньки-горбунки, – сетовал хмельной каюр. – Вот уж истинно горбунки – горбатились-то как лошади!

Здание почты на севере найти всегда легко – надо только посмотреть, у какого дома стоит мачта-антенна. Аникей мигом сориентировался.

Почта занимала крохотное помещеньице. Одна комната разделена барьером – место для посетителей и служебное отделение. Во второй комнате радиостанция. Она же и жилая комната: постель и стол – вся обстановка. К радиостанции примыкает кухня с печкой.

Аникей перегнулся через барьер, заглянул в комнату.

– Здравствуйте, – сказал он.

Навстречу поднялась тоненькая высокая девушка в синем спортивном костюме. Длинные черные волосы аккуратно перехвачены лентой.

– Здравствуйте. С приездом! – весело сказала она.

– Спасибо. Бланк радиограммы можно?

Она протянула пачку бланков.

Он сел за стол писать телеграмму. Она же разбирала пачку писем, которые он сдал ей, и выписывала квитанции.

Что-то в ее лице смутило его, и он никак не мог сосредоточиться.

«Удивительно красивая, – думал он. – Или я просто одичал, четыре месяца ни одного женского лица…»

Перо было сломанным, он взял другую ручку.

«Прошу вашего разрешения связи возникшей необходимостью передать двух лошадей отделению совхоза Ольховке и телеграфировать балансовую стоимость Чайки Тайги Марков».

– Вот, – протянул он бланк.

– Больше ничего не будет? – спросила она.

– Нет. Только это и письма.

«Странно, – подумала она, – никаких личных телеграмм». И выписала квитанции.

– Когда уезжаете?

– Уже надоел? – улыбнулся он.