Текст книги "Совершенно секретное дело о ките"

Автор книги: Альберт Мифтахутдинов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 22 страниц)

Народ уже был на берегу, Кащеев невооруженным глазом видел, что «Гордый» идет тяжело, даже очень тяжело, очень медленно, и первая мысль председателя была о вышедших из строя двигателях.

Мэчинкы протянул ему бинокль и показал на север, где далеко на горизонте чернела точка.

– Возвращаются?! – ахнул Кащеев.

– Ии, – радостно кивнул Мэчинкы.

Кащеев побежал к береговому слипу.

– Вельботы на воду! – отдал он команду. – Встречать!

Но люди на берегу и без команды уже суетились, готовили вельботы к спуску, заводили трактор.

– Оркестр! – приказал Кащеев. – Идите в клуб за инструментами! Встречать героев музыкой!

Побежали в клуб.

– Хорошо бы цветы, – сказал дядя Эля.

– Да, – согласился Кащеев.

– Так у меня есть.

– Что есть?

– Цветы есть. Из перьев. Искусственные.

– Фу… мерзость. – Кащеев терпеть не мог искусственных цветов. – Как можно, Эзрах Самойлович?.

– Я знаю, что нельзя. Но куда же их девать? Их никто, не берет. Надо же куда-то девать.

– Украсьте звероферму! Или выбросьте их на берег птицам, растащат для гнезд, все будет польза.

– В хозяйстве ничего не должно пропадать, – заметил дядя Эля.

Прервали занятия в школе-интернате, и детвора высыпала на берег. Среди них выделялась большая группа малышей в одинаковых шляпах – большие мягкие поля, невысокая полукруглая тулья, широкая лента, за которую вставлен искусственный цветок и большое перо неизвестной птицы.

– Что это за маскарад? – рассмеялся Кащеев.

– Шляпы женские… – на всякий случай отодвинулся подальше дядя Эля. – Артикул тринадцать-четырнадцать, Мосшвейпром, тридцать шестой год.

– Боже! Да в этой шляпе ходила еще моя бабушка!

– Бабушка нет, но мама ходила, – уверенно произнес дядя Эля.

– И вы не нашли ничего лучшего, как вырядить в них наших детей?

– Я их не наряжал. Я продавал шляпы в нагрузку к японским светильникам.

– Каким еще светильникам?

– Ну к этим… зажигаешь – и сразу по абажуру плавают рыбки. Чукчам очень нравятся.

– Но нравятся светильники, а не шляпы? Да?

– Да. Но мне ведь и шляпы надо куда-то девать.

– Торговать с нагрузкой – это нарушение.

– Э, Иван Иванович! Научите меня так жить, чтобы торговать и не нарушать!

– Вас, наверное, накажут, Рубин.

– Ой, не говорите. Я и так наказан, когда сюда приехал, или вы думаете это премия – работать на конце света?

– Надо списать!

– Списать нельзя, ни одна холера их не берет – ни мыши, ни медведи, – вздохнул дядя Эля. – Товар не портится. Сделано на века.

– Умели же раньше делать, – засмеялся Кащеев. И тут же посерьезнел. – Колхоз приобретет у вас весь этот хлам, не обеднеем. И выбросим. Все, что ненужного осталось на складе. Незачем загружать помещение. И не смешите народ – отберите у детей под любым предлогом эти шляпы, хорошо?

– Конечно.

– У меня передовой колхоз, а не оперетта.

«Гордый» подходил к берегу.

– Вот еще что, – сказал Кащеев, – передайте Карабасу… ээ… Пантелею Панкратовичу то есть, чтобы выделил все из своих запасов. Вечером будем чествовать героев труда, ясно? Ничего не жалеть! Пусть будет праздник. Нам предстоят еще нелегкие будни.

– Хорошо, – охотно согласился дядя Эля и побежал на склад.

На берегу сельский оркестр разбирал инструменты. Конечно, по такому случаю следовало бы духовой оркестр, но в селе музыканты объединились в коллектив, исходя из наличия инструментов, а также тяги молодежи к танцам после кино. Поэтому в репертуаре была только эстрада, а на чем играть, не столь уж важно, важна сыгранность. Саксофон, труба, баян, две гитары, балалайка, барабан и чукотский бубен. Если все враз вдарит в глухую полярную ночь – не танцевать нельзя.

Оркестр настроился – и над суматошным берегом взвихрился фокстрот «Расцветали яблони и груши, поплыли туманы над рекой».

Кащеев подошел к музыкантам, но они его не слушали.

Он подождал.

– Надо бы какой-нибудь марш, – высказал он неуверенную заявку.

– Марш мы не разучили, – потупился саксофон.

– Ну песню бодрую, что ли…

– «Не плачь, девчонка!» Идет? – спросила балалайка.

– Давайте.

Барабан и бубен вышли вперед, сделали затяжное вступление, затем отступили назад, и оркестр грохнул.

Мальчиков стоял на носу «Гордого», деловой, как всегда, неулыбчивый, сосредоточенный. Он понимал торжественность момента и в душе был растроган. Передав командование боцману, он первым спрыгнул на причал в объятия Кащеева.

Это были крупные моржи, и Пивень успокоился – их обмерять не нужно.

Щедр был председатель и его правление, товарищеский ужин устроили в здании столовой, пригласили всех, а кому места не хватило, тот мог подойти к окошечку кухни, получить фужер водки или шампанского, выпить за трудовые успехи колхоза и не спеша идти домой.

Вечер был уже в самом разгаре, когда выясняются отношения, признаются в любви, а наиболее любопытные интересуются, уважают ли их.

Иссякли тосты, но не иссякла жажда и не кончались закуски, приготовленные из китового мяса.

Появился Слава Чиж с Машей (он бегал за последней радиосводкой). Алекс подвинулся, налил Маше вина, а Слава информировал окружающих о том, что метео на завтра хорошее, в шахматном матче на первенство мира очередная ничья, на материке начался чемпионат по футболу и «Орэра» выиграл у «Паляницы», певец Владимир Макаров гастролирует в Анадыре, а у Никсона, по слухам, аппендицит.

– За успех «Орэра»! – предложил Ш.Ш.

Многие пожали плечами, но выпили все.

– Видите, сколько народу, – объяснял Кащеев лейтенанту отсутствие энтузиазма, – много, да? Так вот среди них ни одного болельщика футбола. Ни одного! Единственное село в мире, где нет футбольных болельщиков!

– Как?!

– Так.

Лейтенант оторопело и как-то странно вглядывался в лица окружающих, будто видел их впервые.

– Ни одного? – спросил он с ужасом.

– Ни одного, – радостно ответил председатель. – Теперь видите, насколько наши люди выше, их не волнуют ненужные страсти и прочая суета.

– Но ведь «Орэра»!

– Ну и что – «Орэра»? Почему вы за него болеете? У вас что – там родственники?

– Нэ нада родственники! – категорически отрицал Ш.Ш. В его представлении родственники ассоциировались с круговой порукой, семейственностью, карикатурами в журнале «Крокодил». – Я так болею!

– Вот это-то и плохо, – заводил его Кащеев. – За команду болеете, а людей ее не знаете, А вдруг среди них хулиганы, зазнайки, неплательщики алиментов?

– А вдруг они не повышают свой культурный уровень? – подлил масла в огонь Алекс. – Вдруг они пишут с ошибками?

Ш.Ш. как-то сник. Ему надо было переварить все доводы.

– Нет, вы не огорчайтесь, – успокаивал его Кащеев, – всего этого и в помине нет, я просто прошу вас представить – а вдруг? Нельзя так безоглядно любить свою команду. Так слепо, например, только родители любят своего сына, который на самом деле уголовничек. Да, да! А они его любят. Бывает?

– Бывает, – согласился Алекс.

– Я тоже болельщик, – заявил Пивень.

– Вы приезжий, – ответил Кащеев, – болейте себе на здоровье.

– Небось за «Паляницу» болеете? – спросил Алекс.

– Да, да.

– У вас там родственники?

– Никого.

– Значит, и вы на неправильном пути! – резюмировал Кащеев. – Но в данной ситуации я рад, что выиграла ваша команда, лейтенант, а не команда инспектора. Я теперь всегда буду болеть за ту команду, которая играет против команды инспектора!

– И главное, молодой человек, – говорил дядя Эля Алексу Мурману, – привезите с отпуска жену. Тогда вам тут не будет скучно. Женитесь!

– Обязательно, – согласился Алекс.

– На материке столько красивых девушек! – вздохнул дядя Эля.

– Да, – подтвердил Слава Чиж, – особенно в столице. Москве везет на красивых девушек.

– Да, Москве везет.

– А Магадан?

– О, Магадан!

– Ах, Магадан!.

– Да, Магадан… Вот уж кому везет!

– Обязательно женитесь, – настойчиво рекомендовал дядя Эля, – во только на блондинке.

– Почему? – удивился Алекс.

– Тут в селе одни брюнетки, – объяснил дядя Эля. – Да и вообще, джентльмены женятся на блондинках.

– Но я не еду в отпуск, – засмеялся Алекс.

– Передумали? – почему-то обрадовался дядя Эля. – Хорошо! Тогда не женитесь!

– Ладно, уговорили, – согласился Алекс.

– А если вы женитесь, – заметил Пивню дядя Эля, – то от вас жена уйдет.

– Это почему же? – обиделся Пивень.

– Мне так кажется. Я б не стал с вами жить, поверьте.

– А я вас и не прошу.

– Это почему же? – обиделся дядя Эля.

– Не хочу.

– И не надо. Я по глазам вашим вижу – вы и птиц никогда не кормите.

– А зачем? Они летают, – недоуменно пожал плечами Пивень.

– Ну, конечно, летают. А вам все равно, да? Вы никого никогда не кормили!

– Неправда! – запротестовал Пивень. – Я в деревне однажды жил, у нас поросенок был, свинья. Вот я их и кормил.

– Еще бы! Вы потом и съели их, ее то есть – свинью.

– А как же? Для того и кормили…

– Маша, – позвал Кащеев. – Иди-ка сюда, садись вот тут рядом с Федотом Федотычем. Ага, вот так. Ну-с, Федот Федотыч, рассказывайте…

– О чем?

– Как о чем? Вас видели с Машей! Вы ее провожали!

– Это было в пургу. Она принесла мне телеграмму, а я ее проводил до дому. Вот и все.

– Все? Гм… народ в селе, он зря не скажет… я вот почему-то не провожал одинокую женщину Машу… и не пил среди ночи у нее чай… хотя Машу проводить я не прочь, но… у меня моральные устои…

Маша сразу же оценила обстановку и, трогательно краснея, включилась в игру:

– Нам помешал Пантелей Панкратович.

– Это хорошо! – сказал Кащеев. – А вы знаете, Федот Федотыч, как в районе, там (он многозначительно поднял палец вверх), отнесутся к факту вашего морального разложения, а?

– ?!

– …ну, скажем, моральной неустойчивости.

– Между нами ничего не было!

– Но народ-то говорит, а? Народу-то мы должны верить, а?

Пивень побледнел.

– Когда свадьба?

Все весело насторожились.

Пивень вытирал со лба пот.

– Действительно, когда? – грозно приблизился к нему дядя Эля.

– Горько! – вдруг закричал Алекс.

– Горько! – подхватили окружающие. – Горько!

Пивень встал:

– Я буду жаловаться!

– В письменном виде.

* * *

Собачья упряжка вышла из долины на припайный лед и шла к маяку по морю. На нартах сидели трое. Снизу ей стороны моря Алекс всматривался в береговые обрывы, наконец показалось ущелье, и он заметил свою землянку – нынлю, землянку Старого Старика.

Ему захотелось посидеть на китовом позвонке, остаться одному, обдумать ситуацию, глядя на белую дымку горизонта и дрейфующий лед пролива. Он подумал о Старом Старике, и ему захотелось раскурить с ним одну трубку.

16

Прошло много-много дней. Что же стало с нашими героями?

Вскоре после описываемых событий Иван Иванович Кащеев, выполнив успешно план по добыче морского зверя (моржи, лахтаки и нерпа), ушел на пенсию. Новым председателем колхоза, народ избрал Джексона Кляуля.

Алекс все-таки поехал осенью в отпуск, поздней осенью. По возвращении его отправили на одну из островных полярных станций, где он зимует уже второй сезон.

Побывал в отпуске и Слава Чиж. Первым делом купив новый костюм, он направился на киностудию в гости к Наталье Ивановне. Но ему сказали, что она приедет не скоро, так как находится в настоящее время за границей на кинофестивале. Пробегающий мимо человек (как выяснилось, ассистент режиссера) приволок Чижа на площадку, там его рассматривали недолго, маленький старичок (очевидно, среди них главный) кивнул головой, и Славу Чижа пригласили сниматься в массовках кинофильма, посвященного сельской жизни. У Славы захватило дух, снимался он успешно и начисто забыл ту, к которой приехал. Зато вернувшись на Чукотку, он в кругу друзей-зимовщиков нет-нет да и поделится воспоминаниями: «Мы с Натальей Ивановной на «Мосфильме»…»

Ш.Ш. уехал на юг. Его повысили в звании и наградили медалью за образцовый порядок и отличную службу во вверенном ему подразделении.

Пивень пережил еще одну затяжную весеннюю пургу, а затем морем был доставлен в райцентр. Акта он, конечно, не писал, так как у него не было никаких оснований, но зато составил докладную записку «куда следует» «о засилье заграничных имен и фамилий в советских паспортах полуостровцев», после чего ему объявили выговор и убрали из системы рыбнадзора, назначив директором районной бани, на каковом посту он и пребывает до сих пор.

Дядя Эля по-прежнему за прилавком. Только теперь он не просто продавец, а директор магазина. Чукотский смешторг построил в селе двухэтажное здание (верхний – универмаг, нижний этаж – гастроном), и штаты работников прилавка увеличили. Дяде Эле есть где развернуться, и колхозники им довольны.

Теперь его ближайшая мечта – добраться до общепита, открыть в селе столовую под названием «Национальная кухня», чтобы чукчи и эскимосы, как свои, так и из окрестных сел, всегда могли вволю отведать моржовой печенки, строганины из оленины, заливное из нерпичьих ластов, олений язык и горлышки, копальхен, кайровые яйца, тушки ратмановских петушков, кожу белухи, кетовые брюшки, красную икру, копченого гольца и многое, многое другое. В качестве самого веского аргумента дядя Эля потрясал газетной вырезкой, где черным по белому было написано, что Джон Кеннеди больше всего любил лососей и нерпичью печенку, то есть пищу, которой в колхозе хоть завались.

Весьма затейливо сложилась судьба у Пантелея Панкратовича Гришина (Карабаса). В один из описываемых в повести вечеров шел он в гости к Маше перекинуться словечком-другим. Если уж признаться честно, то именно она была той самой смуглянкой, которая занимала его воображение. Но, будучи человеком робким и мучаясь комплексом своей полновесности, он так и не отважился раскрыться перед Машей.

Он проходил мимо школы, заметил в окне учительской гибкую фигуру, колдующую над горшками с посеянными семенами, узнал Юного Мичуринца Васю, но тут свет в окне погас, и Карабас не придал этому особого значения.

Машу он дома не застал и решил подождать ее, сидя в сторонке на дровах.

А между тем из гостиницы, вышли Маша и Пивень, он провожал ее, а она до этого принесла ему телеграмму.

Было тихо, тепло, шел легкий снежок.

– Далеко вы живете? – спросил Пивень.

– В самом конце поселка, – ответила она. – Во-он видите дом, рядом с ним большой сугроб? Там я и живу.

Но это был не большой сугроб. Это в ожидании Маши заснул Карабас, и его слегка занесло снегом.

Когда он проснулся, то увидел свет в окне ее дома, постучался и прошел в дом, но смутился, застав приезжего гостя, и хотел уйти, а Маша настояла, чтобы чай они пили втроем.

Поздней осенью, когда начался очередной учебный год, Карабаса вызвал директор школы. Он был зол, беспрерывно курил, а голос его был готов сорваться на крик.

– Вы у нас ведете кружок юных мичуринцев?

– Да, – ответил Карабас.

– И разводите цветы?

– Ну конечно! Нам присылают семена со всех концов страны.

– Хорошо, – согласился директор. – Это у вас растет что? – он показал на длинное узкое корыто с землей.

– Здесь должны быть астры, – ответил Карабас.

– Астры? – вскричал директор. – Может быть, левкои?! Анютины глазки?! – Он с корнем вырвал зеленый кустик. – Посмотрите, что это такое!

На корнях висели небольшие клубни.

– Соланум туберозум, многолетнее, семейство пасленовых, сорт «Берлихинген», средняя урожайность сто двадцать центнеров с га, – сразу угадал Карабас.

– Правильно, картошка. Но как она могла вырасти, если вы сажали астры?! И чем я похвастаюсь инспектору районо?

Карабас молчал.

– Отцвели уж давно хризантемы в саду… – нервно хихикнул директор, извинился перед Карабасом и ушел.

Вот тут-то и вспомнил Карабас тот весенний вечер, когда в окне мелькнула долговязая фигура Юного Мичуринца Васи. Понял Карабас, что тому надоело ждать милостей от природы, он посадил картофель тайно и получил хороший результат.

Если б Карабас иногда задумывался о превратностях судьбы селекционера, он бы понял, что никогда его цветы не взойдут, так как посылаемые с разных концов страны семена и клубни в долгом пути проходили жесткую термообработку, их бросало то в жар, то в холод, а на Чукотке в почтовых хранилищах и на улице они промерзали настолько, что даже Академия сельскохозяйственных наук не могла бы вернуть их к жизни.

Но инспектор районо совершенно неожиданным образом предложил Карабасу должность директора детского сада, тем более что только сдали новый деткомбинат и нужен был энтузиаст-заведующий. Пантелей Панкратович согласился, это дело ему по душе, работу он поставил очень хорошо, кружок у него и там функционировал, но совершенно непонятно, почему дети перестали звать его Карабасом.

Остальные герои нашего повествования тоже живы-здоровы. Вот только все реже Алексу является Старый Старик, но это может объясняться и тем, что остров, на котором Алекс Мурман зимует, не был в прошлом территорией Старого Старика, во всяком случае автор сейчас едет туда и выяснит, в чем там дело. До свидания. Аттау.

Перегон лошадей к устью реки Убиенки

Глава первая

Вчера на основную базу полевой партии наконец вернулись все – два отряда поисковиков и два отряда промывальщиков, всего девять человек. Завхоз и два каюра, давно ожидавшие на базе, постарались от души – приготовили баню, брагу, отменный ужин.

Сегодня, разомлевшие от обильного обеда и неожиданно появившегося солнышка, полевики лежали возле палатки-столовой, предавались неге, вожделенному ничегонеделанию, курили и мечтали вслух об окончании сезона.

Начальник партии появился из-за палатки, ведя за уздечку белого с огромными вздутыми боками коня. Казалось, внутри коня спрятана бочка.

– Интеллигенты, шаг вперед! – скомандовал начальник.

Все лежали.

– Так вот, – продолжал начальник. В руке он держал выструганную жердь: она ему заменяла указку. – Этого зверя зовут конь, сиречь лошадь. По-латыни еквуус, по-нашему Богатырь, Буцефал, одним словом. Это грива, – он показал указкой. – Это хвост. Ест практически все. Таких одров разной мощности у нас шесть. Завтра их надо построить, навьючить и не спеша гнать к устью реки Убиенки. Есть добровольцы?

Все молчали.

– К старшему геологу партии, радисту и начальнику промыва мой вопрос не относится. Из каюров остается Коля, он переводится рабочим на шурфовочную линию; работал Коля хорошо, и остатки поля надо дать ему заработать. Согласны?

Все молча согласились.

– Я понял, – встал Аникей Марков. – Мне как младшему геологу сам бог велел. Тем более съемку наш отряд закончил.

– Правильно, – сказал начальник партии. – В придачу тебе каюр Афанасьич. Со стариком скучно не будет. Устраивает?

– С Афанасьичем не соскучишься, – согласился Марков.

– А тебя, Афанасьич, устраивает новый начальник?

– С Никеем-то я хоть до Магадана, – ответил старик.

– Ну вот, и проблема совместимости решена, – почему-то вздохнул начальник. – Давайте, ребята, готовьте личные вещи, пишите письма, собирайте материал.

В палатке он объяснил Аникею:

– Нам осталась вот эта часть планшета. Обработаем на лодках. Лабазы там оборудованы. Лошади практически не нужны. Осень в этом году ранняя. Получено плохое метео на конец месяца. К устью Убиенки, Ник, надо торопиться – туда подгонят лошадей все партии, а там – на баржи. Долго ждать они не могут – пойдет шуга, и река станет внезапно. Вот если не дойдешь, тогда вместе с лошадьми будешь зимовать сам. Понял?

Аникей кивнул.

– На этот случай есть второй вариант – гнать коней по снегу в верховья Южной Озвереевки. Ну и названия, черт возьми! Кто их давал?!

– Наш брат и давал, – усмехнулся Аникей.

– Там перевалбаза совхоза. Договоришься поставить лошадок у них, до весны. Но это нежелательно – совхоз слупит с экспедиции такие денежки, что нас всех лишат премиальных. Понял? Да и сам оттуда выберешься только после Нового года.

Марков кивнул.

– Вот карты на маршрут. Вот чистые бланки доверенностей на расчеты с разными организациями. Денег не жалей – то, что останется, с нас спишут и на будущий год не дадут.

– Ясно…

– Мы тебе на коней взвалим весь лишний груз, весь до иголки. Понимаешь?

– Нет.

– Мы самая отдаленная партия. За один раз вертолет нас не вывезет со всеми бебехами. Вот мы все тебе и отдаем, чтобы нас вывезли за один рейс. Это будет с первым снегом. Точнее, уже с первой пургой. Так, что еще?.. Да, даем карабин, ружье. Пистолет возьмешь у него, – он кивнул в сторону старшего геолога. – Документы есть, карт-бланши… А вот этот пакет лично начальнику экспедиции, когда вернешься в город. Носи при себе. Даже спи с ним, понял?

– Понял. Никогда еще не спал с пакетом.

– Вот… вроде все… давайте собираться.

Марков был рад. Лето он поработал хорошо, был доволен летом, а перегон лошадей давал ему возможность вернуться раньше всех в город.

Оба поисковых отряда партии обнаружили странный участок аномалии, где даже на третьем диапазоне радиометр зашкаливало. В таких случаях следовало сразу, не дожидаясь окончания полевого сезона, отправлять документы в экспедицию, но с апреля по сентябрь ни один вертолет не приземлялся у них на базе специально, а случайный привез почту и инструкции до открытия.

Марков знал, что с получением пакета к ним сразу же отравят вертолет… Но к чему предварять события? Пакет надо еще доставить. Но об этом вслух не говорили.

А насчет премии начальник волновался зря. Премию отвалят – и какую! Все учтут: и хорошую съемку, и неожиданное месторождение.

Глава вторая

Рано выйти не удалось: сборы затянулись.

– Вспоминайте, не забыли ли чего, – сказал начальник. Он достал маленький чемоданчик с документами и вытащил из него бутылку спирта.

– НЗ, давай – на прощание.

Аникей сходил за стаканами и водой. Закусывали слипшейся карамелью – недавно ящик с конфетами был залит водой.

– Почту лучше всего сдать в селе, вы будете проходить через Ольховку. Туда раз в неделю бывает вертолет – все быстрее, чем пешком.

Аникей кивнул.

Все вышли из палатки.

– Вот, смотри, – показал начальник на гряду высоких сопок – Зона вертикального распространения растительности. Так? Гляди выше. Пусто. Правильно, гольцы. А сами гольцы?

Все вершины сопок были в снегу. Светило холодное ясное осеннее солнце. Сопки блестели как сахарные головки.

– Погода хорошая, – продолжал начальник. – Но этот снег на горах уже не растает. И при дожде вершины будут во льду. Хорошо, что нам остались работы в долинах. Да, тебе повезло: ты идешь на юг…

– Перевалы еще будут открыты, – сказал Аникей.

– Все равно надо торопиться. Ты будешь уходить: от снега, но натыкаться на дождь. Главное, торопись… Идем ко мне в палатку – еще по одной…

– Идем.

– Да, – сказал начальник, посасывая конфетку, – проверь колокольчики…

– А мы их все поле с лошадей не снимали.

– Вот именно. Потому и проверь. Не перетерлись ли ремешки? Теперь это твое хозяйство.

Провожать к реке вышла вся партия. Тяжело навьюченный караван медленно по мелководью перешел на другой берег – Богатырь, Тайга, Матрос, Орлик, Серый и Чайка. Аникей остановился, оглянулся: вслед им махали. Он снял карабин и выстрелил. С базы вверх взлетела ракета и погасла в ясном солнечном небе.

– Ну, вот и все. Трогай, Афанасьич!

Мерно зазвенели колокольчики. Лошади не спеша тронулись в путь.

Аникей Марков знал, что ребята будут стоять на том берегу до тех пор, пока последняя в связке лошадь не скроется в зарослях. Потом начальник партии уйдет в палатку, запишет в журнале число и время выхода каравана и на очередном сеансе радиосвязи передаст о выходе группы. Больше о караване партия знать ничего не будет до самого возвращения в город.

«Начальнику тоже трудно – остающимся даже труднее», – подумал Аникей.

Колокольчики звенели.

Решено было идти до самого вечера, без чаевок, тем более что половина дня была потеряна на базе.

Впереди шел Аникей, вел на длинном поводу Богатыря, колонну замыкала Чайка, а следом за ней плелся Афанасьич: в его задачу входило следить за всеми лошадьми, Аникей же должен выбирать маршрут.

Пока в лес не углублялись, шли по плесам, по воде – река тут мелкая. Затем свернули в распадок, пошли вверх по ручью. Места, по которым двигался караван и где вообще работала партия, были самыми райскими на Чукотке. Здесь, в Приполярье, росла красная смородина, жимолость, княженика, голубика, брусника, шикша. Здесь встречались почти все материковские деревья и почти все кустарники, а цветы и травы были столь разнообразны, что геологи жалели об отсутствии в партии ботанического определителя.

«Курорт бы тут устроить, – думал Аникей. – А еще лучше заповедник».

Он горько усмехнулся: какой уж заповедник, если завтра грянет такой взрыв – от сопки на ручье Урочном ничего не останется. Весь запас взрывчатки отвезли к сопке.

Сколько ни работал в тайге и тундре Аникей Марков, он не переставал удивляться красоте этой земли во все переменчивые времена года.

У чукотских цветов он не замечал длительной порог осеннего увядания. Они гибли как-то сразу, вдруг. Только листья на деревьях и кустарниках долго желтели или превращались в оранжево-красные.

«Через несколько дней этой красоты не будет, – думал он. – Вот если б сохранить букет поздних цветов… то-то удивились бы в городе… ерунда какая-то лезет в голову от одиночества… гм… а почему ерунда?»

Он думал о том, что тюльпаны и астры любят сахар, а хризантемы и розы обожают аспирин. Впрочем, если хризантеме дать в воду много сахару, она тоже выдержит две недели. А камелии – той соль подавай. Гвоздика холодной воды не любит. Она любит тепловатую воду с небольшой добавкой борной кислоты. А орхидеи? Эти на ночь надо целиком в холодную воду. Нежные, а холода не боятся. Почему же ничего человек не придумал для тундровых и таежных цветов? Наверное, потому, что не было у него необходимости их сохранять, никогда тут цветов не рвали. Жили среди них, любовались, а сорвать – в голову не приходило.

Аникей вспомнил, как совершенно случайно сделал небольшое открытие, связанное с цветами. Он был тогда в Хабаровске. По сравнению с Чукоткой, где Аникей всегда жил, дальневосточный Хабаровск был глубоким югом. Как истинный северянин он пошел на базар и накупил редиски, огурцов, черемши. Все это забил в ящик и отправил жене на Чукотку. Тогда у него еще была жена…

Прошло время, и он получил письмо. «Дорогой Ник, спасибо за ландыши. Вот уже третий день совсем свежие они стоят у меня в стакане с водой. На улице снег, и никто не верит, что цветы пришли в посылке…»

«Какие ландыши?» – оторопел Аникей. Посылку он отправил давно, письмо шло долго, и он не помнил ни о каких цветах.

Тогда он начал последовательно восстанавливать в памяти, как собирал посылку. И тут его осенило. Ящик он упаковывал в номере. Аккуратно завернул все овощи в газету. Затем сверху положил много черемши. И только приготовился забивать крышку, как взгляд его остановили ландыши на журнальном столике. Он вытащил букет, стряхнул воду и бросил цветы в ящик просто так, как привет. И забил крышку.

«Все дело в черемше, – решил Аникей. – Это же дикий чеснок. Фитонциды. Фитонциды черемши законсервировали ландыши. Не дали им погибнуть. И те воспрянули снова в воде, но уже на Чукотке. Надо бы рассказать ботаникам. Это же открытие, хоть и случайное… Впрочем, мое ли? Жена тоже причастна к авторству. Если б не она, вряд ли я послал бы ящик на Чукотку. Вот он, его величество случай».

Здесь, на Чукотке, по берегам рек рос дикий лук. Начальник партии старался, чтобы его ели много. «Нажимай на витамины», – говаривал он. И ребята нажимали. Сейчас осень, и время лука прошло. Остались только листья, красной смородины, которыми хорошо заправлять чай…

Тихо звенели колокольчики. Лошади тяжело шли вверх, по ручью. Подошел Афанасьич.

– Где чаюем? – спросил он.

– Нигде, – засмеялся Аникей.

– Чего так?

– Будем идти до заката. Не бойся, это скоро. Вот поднимемся наверх, видишь, перевал. Затем спустимся – тут смотри в оба, это потрудней…

– Знамо дело…

– Там хорошая долинка, судя по карте. Песчаный остров на реке, а справа – терраса.

– На острове зайчишки, – сказал Афанасьич.

– Правильно, – засмеялся Аникей. Он знал страсть каюра. – Но я о том, что на террасе хорошо пасти коней. Вот там лошадушки ночь и попасутся.

– И то… – согласился Афанасьич.

Караван поднимался вверх, к перевалу.

Глава третья

К концу третьего дня пути они выбрали хорошее место для стоянки быстро развьючили лошадей. Афанасьич их стреножил и отправил пастись. Они были невдалеке, на низеньком берегу, поросшем густой травой. Мерно позвякивали колокольчики, изредка раздавался всхрап – лошади вздыхали как люди.

– Устают кони, – сказал Афанасьич. Он жалел лошадей.

– Еще бы, столько груза…

– Это на орловского рысака можно взвалить сколь хошь, а наши-то – скелеты.

– Овес пока будем беречь, – сказал Аникей.

– Я не про то… жалко животину… все поле упиралась.

– В поле было легче…

– Конечно, легче, я и говорю, что легче.

– Давай палатку ставить, пока светло.

Место для палатки они выбрали у самой воды, на сухом галечнике.

– Я зайчишек попромышляю? – спросил Афанасьич.

– Давай! Ужин я сварганю, – согласился Аникей.

Каюр взял ружье и ушел вниз по реке на косу. Аникей развел костер, поставил чайник и только потом принялся за банки. Вечером они всегда готовили суп. Днем обходились консервами и чаем.

Вернулся Афанасьич примерно через час. Выстрелов Аникей не слышал, а потому даже и не смотрел в его сторону. Старик присел у костра, вздохнул и сплюнул. Третий день он приходил ни с чем.

– …Афанасьич выбегает, прямо в зайчика стреляет, – заводил его Аникей. – Ну, где рагу? Где твой заяц?

– А, – махнул рукой дед, – все равно он рыбой пахнет!

– Ну? – расхохотался Аникей.

– Завтра поутру они у меня попляшут! Вона сколь следов!

– А рыба? Рыба где? – не унимался Аникей, – Она небось зайчатиной пахнет?

– Куропачей надо посмотреть… – вяло обронил каюр.

– Ладно уж, давай ешь суп. – Аникей протянул ему чистую миску и ложку. И стал нарезать хлеб.

– Эх-ха-ха! Суп кандей для нас… людей, рыбья чешуя и боле ни… ничего…

– Не ругайся у костра, Афанасьич.

– Да где ж еще и поругаться? На людях нельзя, в маршруте задыхаешься.

– Не плюй в костер, не ругайся у костра, не мочись в реку… Все это дурные приметы…

– С такой дорогой все приметы плохие.

– Не гневи судьбу, Афанасьич. Хорошая дорога, хорошая. Дальше хуже будет.

– Кони устают.

– Знаю… завтра дашь овса.

Ночь была холодная и тихая. Ни ветерка. Только блики костра на белой палатке, шум реки и позвякивание колокольчиков.

Где-то ухнула ночная птица.

– Смотри-ка, – встрепенулся Афанасьич, – не все еще улетели, Знать, быть еще теплу, птицу не обманешь.

– Как сказать, – вздохнул Аникей. – Совсем птиц не видно. Даже куропатки где-то затаились. Вот там они, наверно, на склоне тех сопок, – и он показал в темноту.

Яркие звезды висели низко.

– Быть погоде, – сказал дед.

– Выйдем попозже, пусть лошади отдохнут. Да и ты поохотишься, – предложил Аникей. – Давай спать.

Он первым залез в палатку. Сапоги и портянки сушились у костра. Завтра выходить поздно, можно их не вносить в палатку. Утренняя роса с обуви и портянок у костра сойдет быстро. Он разделся, нырнул в спальный мешок, одежду свернул и вместе с пистолетом положил под голову. Пистолет напомнил ему смешной случай.