Текст книги "Совершенно секретное дело о ките"

Автор книги: Альберт Мифтахутдинов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 22 страниц)

Сегодня ребята не умывались.

– Зря ты умываешься, – сказал Винтер.

Варфоломей не понял.

– Целый день будем работать на морозе. А ты снял с лица пленку – жировые выделения и остатки пота. Очень быстро обморозишься. Кочевые оленные чукчи и охотники эскимосы перед дежурством в стаде или выходом в море никогда не умываются. Не надо очищать кожу. Лучше потом попаришься в бане, ничего с тобой не случится.

– Верь ему, – сказал Христофор Варе. – Это рекомендации науки, а не байки. Тут все надо изучать, а ты невнимателен. Видел я один фильм, где пастух в белой рубашке и галстуке швыряет на оленя чаат. Как бы в твоем сценарии такого не получилось.

– Учту, спасибо, – вежливо сказал Варя.

– Пожалуйста. Не стоит.

– К столу!

За окном уже тарахтел вездеход. В комнату ввалились Машкин и Чернов.

– Нюрка просилась! – с порога закричал Машкин. – Хочу, говорит, с Варей сфотографироваться!

– Успеет, – махнул рукой Винтер.

…Варфоломей лежал в вездеходе на оленьих шкурах в вспоминал свои дни на Острове. «Странные люди, – думал он. – Интересные, но какие-то странные. Без их работы их не понять и фильм о них не сделать. Я бы во всяком случае денег под заявку на сценарий об этом не дал. Надо стараться».

До северных отрогов идти далеко, Кучин знает об этом и потихоньку, чтобы не терять даром время, подремливает себе в углу, лежа на шкурах рядом с Варфоломеем.

За рычагами вездехода Машкин, рядом на сиденье справа – Чернов, между ними в проеме, ведущем в грузовой отсек машины, примостился Винтер. Он согнулся в три погибели, закрыл от Кучина и Вари обзор, показывает Машкину направление.

Вездеход свернул с береговой полосы и направился в тундру. Надо пересечь Остров почти посередине. Тундра лежит на невысоком плато, перерезанном ручьями, небольшими речками и долинами. Места эти Кучину известны хорошо – вот он и дремлет, не глядит по сторонам. Жалеет только, что Нанук не пошел с ним. Хороший старик, бесхитростный, на него всегда положиться можно. Два года назад напились они браги – Христофор и Нанук, обуяла их отвага и желание приносить пользу, ринулись они по берлогам, хорошо, что Пальму прихватили, отогнала она рано вылезшую медведицу с медвежатами, а то бы…

Даже сейчас краснеет Кучин, вспоминая свое молодечество, ничем, по сути, не отличавшееся от пижонства. «Арктиксмен, черт возьми! – думал он. – Стыд! Как сопляк-чечако… Хоть бы тут никто не вспоминал…»

В Нануке он был уверен – от него словечка не добьешься.

Винтер посторонился, открыл обзор, поманил Шнайдера. Варфоломей встал, пересел к нему. Винтер показал на дорогу. Впереди вездехода метрах в пятидесяти по следу мчались два песца, не сворачивая.

– Эх, телевика нет! – вздохнул Варя. – Далековато… Надо же! Прямо так и бегают!

– Пусть бегают… Дальше капканов не убегут!

Варфоломей снова пристроился на шкурах.

– Что там? – спросил Кучин.

– Песцы…

– А-а-а… – протянул Кучин и закрыл глаза.

«Профессионалы, – подумал Варфоломей, – их не проймешь. А вот если б сейчас бегемот появился из-за сугроба? То-то бы забегали!»

Он поймал себя на том, что сейчас, пока он не у дел, мысли его все чаще и чаще возвращаются к недавним дням, к событиям на Острове, одним из важнейших среди которых он считал знакомство с Ноэ. Ноэ удивила его – она держалась на равных, с добродушием гостеприимной хозяйки, и ничего наивного, простецкого, «аборигенского» он в ней на нашел. Признаться, ему даже хотелось уединиться с ней в другой комнате, просто так, поговорить ни о чем, о пустяках, без свидетелей, узнать, какие же они, женщины Острова.

Варфоломей никогда не сталкивался с местным населением, и знакомых среди северных людей у него не было. В нем давно укоренилось отношение к северу как к чему-то временному, временному этапу в биографии, случайному, который надо переждать.

Он уже меньше думал о Глории, чем о Ноэ. Наверное, так всегда бывает – то, что ближе, на какое-то время заслоняет от нас то, что далеко.

Все в ней поразило его. И удивительные глаза, и цвет кожи, и татуировка. И изящество, благодаря которому незаметной становилась даже ее полнота.

«Чего он к ней прилип?» – думал Машкин.

– Слышь! – крикнул он из-за стола. – Не твое, положи на место.

– Что? – не понял Варя.

– Все!

Похоже, нагловатый новичок Антошу раздражал.

А разговор был между тем у них вполне безвинный и вертелся вокруг сугубо материальных вещей.

– И песца здесь можно купить? – спрашивал Варя Ноэ.

– Зачем? – ответила она. – Его можно поймать.

– А клык моржовый достать? – показал он на череп моржа с клыками, валявшийся в углу.

– Можно выколотить. На Длинной косе с осени полно трупов. Там медведи кормятся. Чернов там будет работать – можно с ним съездить. А по дороге Горячие ключи…

– Мне рассказывали, там купаются.

– Я тоже туда поеду, с отцом. Нанук иногда собачек лечит. Лапки им греет.

– Помогает?

– Он сам от ревматизма вылечился.

– И никто тут из кости ничего не делает?

– Нет… делают на востоке Чукотки… Отец мне в детстве вырезал из клыка нерпочку, моржа и медведя. Это мои игрушки, до сих пор храню.

– Клык, он же ценный?

– Почти как слоновая кость.

– Вон у Ояра Гансовича сколько их лежит, а ведь можно из них много ценных вещей сделать, – вздохнул Варя.

– Один приезжий художник сделал композицию «Полет в космос», все удивлялись…

– Хорошо сделал?

– Хорошо-то хорошо, но художник не понял материала… Разве можно в кости выполнять космическую тему? Кость – традиционный национальный материал. Животных можно вырезать, бытовые сценки, сказочные сюжеты… А космос-то тут при чем?

– Форма… материал… содержание… идея… – будто бы про себя проговорил Варя.

– Может, так. А для космоса надо – во! – она вытянула руку к потолку, – гранит! глыбу!

– Вон сколько в доме камней, все красивые, – сказал Варя.

– Это Винтер сам насобирал...

– Вот из этого, – Варя взял с полки друзу аметистов, – можно кучу брошек, колец, кулонов наделать, а здесь так просто лежит, и все.

– Не просто. Камень красивый, а раз красиво – и глаз отдыхает и настроение улучшается, правда? – сказала она.

– В этом вот одном камне две моих зарплаты, если из него что-нибудь сделать, – упрямо гнул свое Варфоломей.

– Может, даже три, – простодушно согласилась она.

– А они, эти камни, так просто лежат.

– Не просто. Он их сам нашел. Этим они и дороги. Не надо из камня ничего делать – он, и так красив. Вот видите, – она перевернула образец, – вроде бы булыжник. И вот срез, – она опять перевернула. – Агат. Полосчатый. Срезать – значит вскрыть его, обнажить душу. Вон она какая душа красивая! А вы говорите – кольца да сережки! Разве можно эту душу, разменивать на мелочи. Она же потеряет свою индивидуальность. Будете в ювелирном магазине, – продолжала она, – обратите внимание, все ювелирные камни похожи друг на друга. Самый некрасивый из них – алмаз, бриллианты. Стекляшки, блестят только, вот и все. Одно отличие – цена. А красивого ничего, только оправа. Правда?

И тут Варфоломей обратил внимание, что никаких украшений на Ноэ не было – ни колец, ни брошек, ни цепочек. Он всмотрелся в ее лицо – косметики там не было.

«Откуда она про магазин-то знает?» – подумал он и спросил:

– А у вас на севере бывают украшения?

– Конечно! Цветные веревочки, кусочки шкуры. Кожу хорошо по цвету комбинировать, лоскутки собирать в орнамент. Имаклик это умеет, мама моя, она и меня научила. Особенно бисер хорошо – хотите, я вам торбаса вышью бисером?

– Конечно! – вырвалось у Вари. – Спасибо, что вы!

– Посмотрите в тундре, какие наши пастухи красивые в меховой одежде! Как они сильны и ловки – это ведь тоже от одежды, она помогает. А пригласите пастуха в город, переоденьте его, дайте белую рубашку и галстук – он потеряет себя, будет как все. И не отличишь. Так и с камнем – что лучше? Смотрите: сделать из агата тысячу одинаковых кулонов или пусть он будет один, как есть сейчас, неповторимый? То-то же. Так и человек. Правда?

– Да… – медленно протянул Варфоломей. – Пожалуй, что-то в этом есть, тиражировать можно только кино или книгу.

Про себя он подумал, что возникает странная ситуация – эта аборигенка вроде бы учит его, его, цивилизованного человека, родившегося в Риге, изъездившего всю страну… А она-то небось дальше Острова никуда и не выезжала.

– А вы где работаете? – спросил он.

– Воспитателем в интернате. У меня славные детишки. Училась я в Ленинграде.

«Ого! – подумал он, – Вон все откуда!»

– …университет, – продолжала она, – филологический. Английский преподаю, да тут школа всего четырехклассная, еще есть нулевой, подготовительный к первому, – для чукчей и эскимосов. Большая школа за проливом. Там наши взрослые дети, старшеклассники. А я не могу там, мне надо жить с родителями, они просили. Им без меня трудно. Правда?

– Учиться было трудно? – спросил Варфоломей.

– Легко. Я английский выбрала, потому что уже знала его. Отец хорошо говорит на этом языке – потолкуйте с Нануком.

– И местные языки знаете?

– Конечно… чукотский, эскимосский, племени ситыгьюк, русский, конечно, – она засмеялась, – английский, самой собой, это же моя профессия…

«Да-с… – совсем поник Варя. – А я в английском ни бум-бум. Да-с… хорошенький Остров… хинди-руси бхай, бхай…»

– Ой, как они шумят, – поморщилась Ноэ, кивнув на компанию за столом. – Заходите как-нибудь в гости, одни. У нас хорошо.

– Спасибо…

И вот сейчас, лежа на шкурах в вездеходе, Варфоломей вспоминает, как провожал ее, как они задержались в темном коридоре и он поцеловал ее, а она прикоснулась носом к его носу, потерлась, вдохнула воздух, чтобы уловить запах. Он не знал еще, что это означает поцелуй. И сейчас он думал о ней и не мог разобраться в себе, понять, чем она захватила его сердце.

«Надо бы загадать», – подумал он в тот вечер, когда вернулся домой после проводов Ноэ, и взял наугад книжку и наугад раскрыл ее. Это был Фаррер, «Окоченевшая любовница», страница шестая.

«Несмотря на явные подмигивания многих мулаток, наше дело не продвинулось вперед ни на йоту», – прочитал Варфоломей.

– Мура, – сказал Ояр. – Читать нечего. Не теряй времени.

Варфоломей отложил книгу.

«Ноэ хотела с нами, зря не взяли», – думал он.

Вездеход остановился. Водитель и пассажиры выпрыгнули из машины размяться.

Чернов показал на юг, на небо. Там чернела точка.

– Самолет. К нам. Больше ему некуда.

«Аннушка» шла к Острову.

Потом Чернов достал карту, показал что-то Машкину, тот кивнул. Дорога Антоше известна была и без карты, но Чернов показал точку:

– Нанук тут видел две берлоги, новые. А отлавливали мы здесь, – он показал другое место, на востоке. – Тут ничего нет, медведицы уже ушли. Надо сюда.

– Хорошо, – сказал Машкин. – Можно и сюда.

…Солнце слепило, искрилось в каждой снежинке и во льдах торосов. Морозно и ветренно. Варфоломей полностью задиафрагмировал обе камеры – так много было света.

Через час вездеход остановился у подножия небольшой сопки с пологим спуском. Обычно медведицы устраиваются на крутых склонах, но Чернов показал в сторону: метрах в пятидесяти на ровной снежной поверхности темнел выброс. Медведица взломала потолок. Возможно, выходила. Возможно, сейчас лежит там, в берлоге.

На разведку пошли Машкин с карабином, Винтер – он прихватил щуп, лопату и закидушку, к палке на длинной веревке был привязан ком из тряпок и шкурья. Варфоломей шел последним с фотокамерами. Чернов, как всегда, первым – с ружьем «кеп-чур».

Машкин слепил снежок и бросил в отверстие. Дыра была примерно метр в диаметре.

Винтер забросил закидушку. Подергал ее. В это время он напоминал рыболова. В ответ ни звука.

Чернов подошел ближе. Винтер тоже. Потыкал щупом:

– Она пустая, – сказал Чернов и заглянул внутрь. – Так и есть.

Винтер аккуратно вскрыл берлогу. Чернов – зарисовал расположение камеры, сделал обмеры, Варфоломей сфотографировал ее.

Машкин пошел к вездеходу.

– Ну вот, – сказал Чернов, – поехали дальше.

Вездеход медленно тронулся по склону. Наст был очень тверд, ветер тут так сцементировал снег, что машина почти не оставляла следа.

Чернов открыл дверцу, высунулся и на ходу осматривал местность в бинокль. Вездеход шел медленно.

– Так, так… – непонятно приговаривал он, – так, так… А ну-ка останови! – закричал он вдруг Машкину.

Чернов влез на капот. Он лихорадочно наводил бинокль на резкость, смотрел и вздыхал. Затем быстро юркнул в кабину.

– Вон! По распадку! – он показал Машкину. – Уходит! Медведица с двумя! Гони, отрезай путь к морю! Она во льды уходит!

Вездеход взревел и понесся наперерез к распадку.

План у Чернова был простой – настигнуть медведицу, она повернет в горы, на сопку, и тут он ее обязательно догонит выстрелом.

Экипаж вездехода был взбудоражен. Чернов уже достал «кеп-чур». Винтер расчехлил карабин, – Варфоломей все пытался протиснуться и посмотреть, что же там, впереди, и в сотый раз проверял фотоаппараты – так ли поставлена выдержка, хотя давно поставил ее точно. И даже Христофор проснулся.

Медведица уходила не спеша. Она, казалось, совсем не боялась вездехода. Только останавливалась чаще обычного и подзывала к себе малышей.

Когда до нее осталось метров пятьдесят, машина остановилась и на снег спрыгнули Винтер и Чернов. Они торопливо направились к зверям, те уходили, медведица постоянно оглядывалась.

Винтер и Чернов побежали, вездеход шел за ними. Как и полагал Чернов, медведица свернула к сопке, а тут уж людям ее не догнать.

Винтер и Чернов взобрались на вездеход, и на полной скорости машина пошла прямо на зверей.

Медведица развернулась, зашипела, казалось, готова была броситься на железное чудовище. К ней подбежали, ища защиты, медвежата.

– Стой! – закричал Чернов.

Он боялся, как бы зверь не прыгнул на капот или не попал под гусеницы.

Медведи быстро уходили по склону.

– Пошел! – скомандовал Чернов.

Вездеход догнал зверей, и тогда медведица повернулась и пошла на машину.

– Закрывай дверцы! – закричал Чернов. Машкин остановил машину.

Медведица металась в нескольких метрах от вездехода, шипела и рычала, а малыши уходили к торосам. Она успевала следить за ними и за своими преследователями.

Когда медвежата удалились метров на сто, она повернулась и помчалась их догонять, но в это время Чернов успел открыть дверцу кабины и метров с двадцати выстрелить. По красному хвосту стабилизатора было хорошо видно, что шприц попал в круп зверя.

– Стой! Теперь не торопись, – успокоил Чернов Машкина. – Уфф!

Все вылезли из машины и смотрели, а зверь медленно, как пьяный, уходил по склону. Движения были неуверенны, заторможенны.

Медведица была не так далеко, и все увидели, как она покачнулась, упала на передние лапы и завалилась на бок.

– Давай потихоньку, – сказал Чернов Машкину.

Все побросали сигареты и полезли в вездеход.

– Место неудобное, – сказал Чернов, когда они подошли к зверю.

Винтер понял сразу, сел вместо Машкина за рычаги и развернул машину так, чтобы она заслоняла медведицу от сильного морозного ветра.

– Ты! – махнул Чернов Варфоломею.

– Что? – не понял тот.

– Фиксируй как есть, пока мы ее не трогаем!

Люди отошли от медведицы. Варфоломей с нескольких точек быстро, даже как-то суетливо сфотографировал ее.

– Не торопись, – успокоил его Христофор, – никуда она не денется. Повтори на всякий случай еще раз, продублируй, а потом можешь снимать за работой. На нас не обращай внимания, позировать никто не будет.

– Побольше голову зверя крупным планом, – подсказал Винтер.

Медведица неровно дышала. Иногда по всему телу проходила дрожь.

Чернов передал Христофору регистрационную тетрадь, и тот делал записи под диктовку. Винтер обмерял зверя, диктовал цифры Христофору. Чернов измерил температуру, взял пробу крови, прикрепил ушную метку. Достал из чемоданчика щипцы – это были специальные татуировочные щипцы. Он поставил метку на внутренней стороне верхней губы медведя, в подмышках и пахах.

– Помоги, Варя! – позвал он Варфоломея.

Тот подошел.

– Подержи голову.

Варфоломей сел рядом, положил голову медведя на колени, мысленно прощаясь с жизнью и втайне удивляясь своему мужеству.

Чернов раскрыл пасть медведю и сказал:

– Вот так и держи, чтобы не закрывалась. Все будет как в стоматологическом кабинете.

Он достал другие щипцы, побольше. Внимательно оглядел пасть медведя. Варфоломей закрыл глаза.

– Держи крепче!

Чернов напрягся, и вот в щипцах мелькнуло что-то белое.

– Есть!..

Он аккуратно завернул зуб в ватку, затем положил в бумажный пакет. Отдал пакет Христофору, и тот стал писать на нем номер зверя и число.

– Зуб пригодится для определения возраста, – объяснил Чернов Варфоломею. – Холодно?

– Скорее жарко, – улыбнулся Варфоломей.

– Молодец! В первый раз оно всегда так. Не бойся – я тоже боюсь! – засмеялся он.

Чернов был явно в хорошем настроении, и его деловитость и спокойствие передались всем.

– Вроде бы все. Теперь давайте взвешивать.

Христофор направился к вездеходу за весами-треногой, а Винтер уже успел выстричь на боку номер – такой же, как на ушной метке, и накладывал на выстриг несмываемую оранжево-красную краску.

Варфоломей снова занялся фотоаппаратами. У него кончилась пленка.

Голова медведицы покоилась на снегу, изо рта тонкой струйкой текла кровь – след от операции. Чернов вытер кровь, погладил зверя:

– Скоро пройдет… – И почему-то вздохнул.

Треногу-динамометр укрепили над медведицей, завели под нее брезент, все четыре кольца на углах брезента закрепили одним карабином, и Чернов начал вращать ручку весов, следя за шкалой.

– Сколько? – спросил Христофор.

Медведицу оторвали от наста.

– Сто девяносто семь… восемь… Пиши – двести килограммов.

– Хороша… – сказал Винтер.

– Нормальная.

Медведицу опустили на снег. Чернов отстегнул карабин. Винтер вытащил из-под нее брезент, свернул его, взял треногу и отнес все оборудование в вездеход.

Чернов передал Христофору чемоданчик, тот положил в него щипцы и тетрадь и тоже отнес в машину.

– Прогрей вездеход, – сказал Чернов Машкину.

… Все полезли в машину.

– Вот теперь покурим.

– Как она себя чувствует? – спросил Винтер.

Чернов пожал плечами.

– Транквилизатор будешь вводить?

– Посмотрим.

Им надлежало быть у медведицы, пока она не отойдет, не очухается от действия сернилана. Иногда препарат дает побочные эффекты, и в этих случаях – для предотвращения конвульсий – вводят другой препарат, выполняющий роль транквилизатора.

– Время засечено? – спросил Чернов у Христофора, хотя знал, что засечено, все обязанности и операции были распределены еще накануне.

– Конечно, – ответил тот.

Слюнотечения и конвульсий у зверя не было, и Чернов решил, что вводить транквилизатор нет надобности.

Прошло примерно полтора часа с момента обездвиживания. Медведица свободно двигала головой, шеей, встала на ноги. Снова легла.

– Оживает красавица, – улыбался Чернов.

Прошло еще совсем немного времени, и Чернов скомандовал:

– Ну все. Поехали!

Варфоломей с вездехода сделал последние снимки.

– Куда? – спросил Машкин.

– Хорошего понемножку, – ответил Чернов. – Домой!

Глава девятая

В поселке на здании клуба уже висело объявление:

«Сегодня в клубе – развозторг. Все, чего нет в нашем магазине. Приглашаем посетить. Начало в 18.00».

– Лорка приехала, – заулыбался Чернов. – Верно!

– На том самолете, что мы видели на берлогах, – догадался Христофор.

– Давай к дому!

Вездеход помчался к избушке. Наскоро был сооружен ужин, торопливый чай – и вот все засобирались.

– Галстук необязателен, – наставлял Варю Машкин, – лекции и танцев не будет. Просто торговля.

Но Варя понимал то, что вскоре предстоит понять Машкину. Он готовился к встрече с Глорией. Он боялся увидеть ее и страшно хотел этого. Но от предвкушения встречи в душе его не было радости, была обреченность и преждевременная тоска. И это смятение полностью завладело им. Оно перечеркнуло всю радость от удачного трудного рабочего дня, полного таких редких, необычных впечатлений. Он прикоснулся там, в снегах, к работе настоящей, он доволен был собой, когда лежал, на шкурах в вездеходе и итожил прошедший день. Он чувствовал прикосновение удачи.

И вот теперь он волнуется и не знает, что увидит в глазах Глории. Все случившееся сегодня отступило на задний план, и осталась одна тревога.

«Выпить бы…» – неожиданно подумал он и ужаснулся столь странному для него желанию, желанию, никогда ранее не посещавшему его.

…В зрительном зале расставлены столы, стулья вынесены в коридор и кладовку. В зале просторно. Столы стоят вдоль стен, образуя букву «П». Левое, меньшее крыло отведено продуктам – торты, колбаса, оленьи языки, печень, рыба, печенье и пирожное, мороженое и желе, зеленый лук, редис, салат. Зелень среди зимы – не зря приехала Глория к островитянам!

На сцене – буфет. Можно тут же отведать кушанья, выпить горячего чаю из самовара. Кто хочет – вина, но самую малость, бутылку на троих. Кому доза мала – иди домой и там бражничай, а тут на людях не моги. Все понимали это, пьяных не было, да и кому захочется быть на сцене пьяным? Чтобы потом полгода вспоминали и называли «артистом»?

Председатель сельсовета Акулов за порядок не волновался. Он степенно разгуливал по клубу, иногда подходил к тому или иному покупателю, советовал. Как правило, этими покупателями были чукчи и эскимосы, люди с побережья, где нет торговых лавок. Им нравились все товары, и тут надо было направлять их желания, чтобы не брали вещей ненужных, хоть и красивых. Иногда совет был как нельзя более кстати.

Ояр Винтер и Христофор Кучин не нуждались в дефицитах. Они сразу облюбовали столик на сцене, сделали заказ и почувствовали себя совсем на материке – не хватало только тихой музыки и нарядных девушек.

К ним пробирался Чернов с только что купленным песцовым малахаем. Он размахивал им, стараясь привлечь внимание Ояра и Христофора, чтобы они оставили ему местечко.

У прилавка с одеждой и обувью командовала Глория.

Она весело щебетала что-то Варфоломею, тот стоял рядом зардевшийся, радостный, а в стороне наблюдал за ними Машкин, пораженный увиденным, этой броской, ослепительной красотой чужой, приехавшей неизвестно откуда женщины.

«Почему Варфоломей ее знает?» – недоумевал он и не решался приблизиться.

Но Глория заметила его. Вернее, его настороженный взгляд. Настороженность не могла скрыть восхищения, расплывшегося по лицу Машкина, и Глория это заметила.

– Ваш приятель? – спросила Глория.

– Да… – кивнул Варя, – гидробазовец.

– Пусть идет сюда, почему он стесняется?

Варя позвал Машкина.

Машкин, смущаясь и краснея, все-таки подошел к ним.

– Антоша, – представил его Варя. – А это королева северной торговли – Глория.

Она согласно кивнула и протянула руку.

Машкин осторожно пожал ее длинные тонкие пальцы, она посмотрела ему в глаза, он еще более смутился.

– Вот… – помялся он… – табаку у вас нет? Трубочного?

– У нас все есть, – успокоила его Глория. – Даже нюхательный, моршанская мятная нюхательная махорка двадцатипятипроцентной влажности. – И гордо посмотрела на него: мол, знай наших, не зря ездим на край света.

– Мы будем там, – показал Варя на сцену, – приглашаем.

– Спасибо. Как только наши девочки подойдут, я освобожусь.

– Мы вас ждем, – сказал Машкин и первым направился к сцене.

…Она пришла спустя полчаса. Сдвинули два столика, чтобы стало просторней. К чаевничающим присоединился Нанук. И Ноэ подошла, стала убирать-подавать вместо официантки, – та только рада была – разве за всем углядишь, да еще не имея опыта.

Ноэ знала Глорию по прежним прилетам, они обрадовались друг другу.

Винтера и Христофора эта красивая женщина не задевала, во всяком случае по их лицам незаметно было, чтобы они волновались. Два суровых северянина скорее всего умели себя вести. Но Машкин-то совсем потерял голову.

– Что-то ты красный, – заметил ему Чернов, – с мороза, что ли, еще не отошел?

– Продрог, видно, колотит.

– А ты вина выпей… поможет. Ребята, налейте Глории. Кто не знаком – за знакомство!

– За самую красивую блондинку советского северо-востока, – скромно предложил Христофор, чокнулся со всеми, и тут же они с Винтером первыми опрокинули стаканы.

Потом встали.

– Извините, – сказал Ояр, – у нас дела. Продолжайте без нас. Всего доброго.

И они с Кучиным ушли.

У них действительно были дела. Надо привести в порядок записи сегодняшнего дня, потому что завтра опять будет работа, новый день, и нельзя откладывать. Глория держалась спокойно, непринужденно, и в какое-то мгновение Варфоломей понял, что у него путей к ней нет и не будет и вообще надо выбросить ее из головы. За все время она ни словом, ни жестом, ни улыбкой не выделила Варфоломея, будто его не было, вернее, будто он есть, но есть как все вокруг, как этот стол, этот самовар, эти лавки.

«Я просто ей не нужен, зачем я ей?» – подумал он. И в чем-то он был прав. Она, столько прожившая на севере, ни сейчас, ни потом, конечно, не нашла бы у него, залетного-заезжего, защиты. Она в общем-то не думала об этом, это все в сфере дремучих женских инстинктов, но тайные наития никогда не подводят женщин и всегда непонятны мужчинам.

Варфоломей встал и пошел помогать Ноэ приносить блюда, тарелочки, стаканы, закуски. Он резал хлеб, раздавал печенье, аккуратно разделил торт. И пожалел, что нет цветов.

Ноэ сияла, как на празднике, и Варя еще раз убедился, что у нее удивительные, выразительные глаза. Черные, как полярная ночь, и даже еще чернее.

«И блестят, как белый снег под белым ослепительным солнцем, странно», – подумал он.

– А потом куда? – спросил Чернов Глорию.

– По бригадам. К оленеводам и охотникам. До них добираться – ой-ой-ой…

– Знамо дело… Вертолет бы…

– Вертолет сейчас надолго не дадут. Вертолеты в Центральной тундре – отел скоро, а там весновка, а там и к детовке все надо, вот и завозят к пастухам все, что не успели, да чтоб хватило до осени. А наша торговля – лишь для личных нужд… Мы народ маленький, – она засмеялась. – СБ, служба быта, одним словом, о нас любят фельетоны писать.

– На собаках-то неудобно? – спросил Машкин.

– На собаках не выйдет. Акулов трактор обещал. И домик на прицепе.

– А если вездеход? – спросил Машкин и посмотрел на Чернова.

Чернов понял его.

– А что? Это идея! – воспрянул он. – У Винтера есть второй. Им, охотоведам, все равно с нами работать. Народу мне и без тебя хватит. А ты пойдешь водителем к Лорке, а?

– Ладно… – радостно ответил Машкин и покраснел.

– За неделю справишься?

– Еще бы!

– Вертолет лучше, – сердито обронил Нанук.

– Лучше, а что делать? – ответил Чернов.

– Он боится за тундру, – объяснил гостям Чернов. – Сейчас, правда, зима, но все равно, если колесить, по Острову на оголенных бесснежных пастбищах, выдутых ветром, выбьем ягель. Летом след заполнится водой, и ничего на нем не будет расти, эрозия почвы опять же. Да и песцы не любят, когда вторгается в их владения вездеход, шум, запах солярки… Они уходят, где тише. Они уйдут во льды вместе с медведями. Или в глубь тундры разве сейчас можно предсказать?

– Не ахти какой вред… – сказал Варя.

– Ты не понимаешь, – отмахнулся от него Чернов, – А в прошлом году Нанук участвовал в облете Острова. Он все видел сверху.

Нанук кивнул.

Дело было осенью, и старик с болью смотрел на родную тундру с высоты птичьего полета. Тундра загажена бочками, изрезана тракторными и вездеходными следами. В некоторых местах на постоянной, устоявшейся колее возникли болота. Тундра напоминала изборожденное морщинами лицо старика.

– На материке, в тундре, если поставить избушку с трактором, завезти ее на место, – сказал Машкин, – то через неделю в радиусе пяти километров от нее не будет ничего живого, кроме птиц. Зверь это место будет обходить стороной. Я знаю.

– А с Острова зверю куда деваться? – ни к кому не обращаясь, спросил Чернов.

«Для них Остров – их дом, их земля, – отчужденно и как-то зло подумал Варфоломей. – И для Ноэ, и для Чернова с Машкиным, не говоря уж о Нануке… И Глория вот не может без севера… а что я? Эх, махнуть бы сейчас в Ригу, рассказать, как сидел я в берлоге, как пасть медведицы держал, не поверят…»

Он молча дирижировал застольем и вдруг с ужасом подумал, что рассказывать-то там, в Риге, некому. Отцу? Матери? Им эти рассказы не нужны… Рижской соседке Софье, которую он пытался обольстить? Красотка Софи уже в Израиле, и ей на его рассказы о медведях плевать с самой высокой синагоги. Кому же еще? Друзей-приятелей он давно растерял… да и не было их, настоящих-то. А тут, на севере, друзей он не обрел. Да и обретет ли?

«Можно ли прожить без друзей? – подумал он, глядя на счастливые лица Глории, Машкина, Чернова, Нанука, Ноэ. – Их всех что-то объединяет, – подумал он, – что-то одно их объединяет… но что?»

Чернов рассказывал о Нануке, о его конфликте с авиацией. Старик молча кивал, иногда улыбался.

Прошлой осенью на Длинной косе, как обычно, обосновалось лежбище моржей. На низкой высоте над лежбищем прошел самолет ледовой разведки в нарушение инструкции, запрещающей самолетам и вертолетам всех видов и назначений опускаться над лежбищем ниже тысячи метров.

Моржи испугались, бросились в море, давя друг друга. На косе остались десятки трупов.

Нанук видел самолет. Зарисовал его. И даже запомнил бортовой номер.

Самолет принадлежал соседнему Колымско-Индигирскому авиационному подразделению…

Винтер по данным Нанука и собственному обследованию составил акт и возбудил дело в суде.

Подразделение было оштрафовано на крупную сумму, экипаж самолета тоже – персонально все, кто был на борту. С тех пор самолеты спецназначений обходили Остров стороной, но летчики соседней области поклялись никогда и ни при каких обстоятельствах не брать на борт Винтера и Нанука, людей довольно известных в Арктике, не брать на борт – и все.

Нанук улыбался. А Винтер летал на суд, и летчики возили его, таким образом, сразу же нарушив слово.

– Ничего, – угрожал командир злосчастного экипажа, – как-нибудь сбросим вас вниз без парашюта.

«Все они связаны севером, – думал Варфоломей. – Они свои тут, вот в чем дело. Они очень любят свою работу. Отмени сейчас все северные надбавки, они все равно будут работать тут. Они, должно быть, счастливы».

От встречи этих разных людей исходило тепло. Варфоломей сидел тихо и молча грелся у чужого костра.

Глава десятая

Десятый день Чернов, Христофор, Ояр и Варя работают на косе Длинной. Балок они поставили в начале косы, под сопкой, у самого океана. Он был надежно прикрыт с одной стороны сопкой, с другой – нагромождением торосов, да и само лежбище находилось километрах в двух – медведи балок не замечали.

С прошлой осени на косе осталось достаточно трупов моржей, и тут паслись медведи. Часто встречались самцы, хотя ни одного из них ребята в берлогах не видели и ни одной залежки самца найти ученым не удавалось который год. Этот феномен так и остается пока загадкой для Чернова и его лаборатории.