Текст книги "За чужие грехи"
Автор книги: Агония Иванова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 19 страниц)
– Это не так! Он любит меня! – заорала Наташа, растирая слезы по лицу. И кому она пыталась это доказать? Все-таки Люсе или себе?
– А тебя никто никогда не полюбит! – продолжала нападать Наташа, – потому что ты самолюбивая идиотка и думаешь только о себе! И ты завидуешь мне и тебе обидно, что он не с тобой, а со мной и выбрал меня… и…
– Да что за бред ты несешь? – спокойно и холодно осведомилась Люся, – ты что, наркотой накачалась?! Эй!? – эти слова для Наташи были как пощечина, она бессильно стукнула кулаком стену со старыми обоями и побрела в комнату, плюхнулась на диван и закрыла лицо руками. Люся пошла следом, подошла к окну и остановилась у него, в слабом свете разглядывая свежий рубец у себя на запястье.
– Ну, пойми ты… – тихо-тихо сказала она, – я желаю тебе добра… – ее душили слезы, но она отчаянно боролась с собой, – он же правда не любит тебя…
– А откуда тебе знать!? – не дала договорить ей Наташа, – ты за него уже все решила…?! Или вместе с ним? За моей спиной?
– Наташа… – робко попыталась возразить Люся, упавшим голосом.
– Сделай одолжение, сестренка, – Наташа легла на диван и отвернулась лицом к стене, слезы сползались по разгоряченным щекам и оставались темными каплями на подушке, – не лезь не в свое дело…
– А разве твоя жизнь не мое дело!? – воскликнула Люся.
– Моя личная жизнь – нет, – категорично заявила старшая и закрыла глаза. Люся не сказала больше не слова, устало опустилась в кресло и спрятала лицо в ладонях, прижала колени к груди. Сейчас она особенно остро чувствовала собственное непереносимое лишающее воли одиночество, слишком огромное и тяжелое для одного человека.
Глава пятнадцатая
У нее были очень тонкие руки и изящные запястья, Леонид мог любоваться только одними ими бесконечно, не поднимая глаз выше. Вся эта женщина была миниатюрной, хрупкой, прекрасной, как фарфоровая кукла, она казалась произведением искусства, гостьей из иного мира.
Теперь он смиренно плелся за ней, держа над ее головой зонт, из-под которого она так и стремилась выскользнуть и промокнуть до нитки. Ее темные волосы, собранные в аккуратную прическу и так переливались множеством дождевых капель.
– Боже мой, Леонид, ну что вы преследуете меня… – сказала она грустно, ускоряя шаг, он тоже пошел быстрее, лишь бы не отстать. Они остановились только у подъезда ее дома.
Она впервые за все это время соизволила посмотреть в его сторону, и мужчина наслаждался коротким мгновением прикосновения взгляда ее кофейно-шоколадных глаз. Ее бледная кожа слегка покраснела от быстрой ходьбы и по щекам скользили дождевые капли, так похожие на слезы.
Ему так и хотелось смахнуть их, но он не имел на это права. Не имел права вообще прикоснуться к ней.
– Прости… – пролепетал он, чувствуя себя мальчишкой-школьником, таким виноватым, словно сделал что-то куда более непростительное, чем просто проводить ее до дома.
Вера испуганно обернулась на окна, словно за ними кто-то наблюдал, и Леониду вдруг стало до ужаса обидно, ведь ничего плохого они не делали. Неужели она стыдилась одного только его общества?
– Вера… – робко начал он, словно пробуя ее имя на вкус. Сладкое, незабываемо сладкое… Нет ничего приятнее и слаще, чем это имя… Его можно было бы повторять тысячи раз, и каждый раз испытывать неимоверный восторг, вспоминая его обладательницу, – просто мне нужно поговорить с тобой… Без посторонних ушей и глаз…
– Что нового вы скажете мне? – печально поинтересовалась она, смахнула дождевые капли со своего лица тонкими пальцами, фарфоровыми, хрупкими, кукольными, – о вашей любви?… Простите… – она засмущалась, отвернулась, сделала шаг под дождь, но Леонид удержал ее под зонтом, правда потом, испугался того, что посмел притронуться к ней.
– Я люблю тебя… – напомнил он, – и готов что угодно сделать для тебя… На что угодно пойти, Вера! Только не прогоняй меня, прошу тебя… позволь хоть издалека наблюдать за твоей жизнью… Позволь помогать тебе… позволь…
– Пожалуйста, – взмолилась Вера, оборвав его пламенную речь, – не нужно всего этого! Я не изменю своего решения… Я люблю своего мужа и буду любить всегда… И вам я желаю, чтобы вас тоже любили так, как я люблю его… Но я совсем не тот человек… как вы не можете понять?
Ее неприступность и внутренняя сила вызывали уважение, но при этом Леониду было чудовищно больно. Он знал, что ему придется смириться и никогда даже не рассчитывать на взаимность, никогда не иметь надежды.
Это была очередная жестокая шутка судьбы. За то, что он разлюбил свою собственную жену, чужая жена тоже не торопилась его любить. Потому что нас всегда тянет к чему-то далекому, не принадлежащему нам, к тому, что никогда не будет нам принадлежать, и в этом отчаянном стремлении мы становимся слепыми и глухими к тем, кто рядом, к тем, кто действительно нуждается в нас.
– Я люблю Сашу… и это неизменно, – Вера воспользовалась его замешательством, бросила эти слова в очередной раз, как удар ножом в сердце, хотя она совершенно не желала ему зла, и выскользнула под дождь, торопясь к подъезду. – Простите… – бросила она, не оборачиваясь.
Когда-то они с Ангелиной также беззаботно и бесстрашно верили в собственную вечную любовь. Куда это ушло, куда исчезло?
Леонид опустил зонт, подставив лицо ледяным дождевым струям и даже сложил его и понес в руке. Домой он шел неторопливо и без особого энтузиазма, догадываясь, что кроме скандалов и упреков его ничего не ждет.
Что случилось с их чувствами? Почему так неожиданно и быстротечно истек срок их годности? Когда любовь сменилась ненавистью… как так получилось, что они разлюбили друг друга и успели даже еще и возненавидеть? Об этом он думал всю дорогу до дома.
Ангелину раньше он помнил совсем другой – хрупкой девочкой с чистыми и доверчивыми глазами, с длинными светлыми волосами почти до пояса, она была избалованным, но не любимым ребенком в семье, в которой вообще никогда не было любви. Родители после развода пытались купить ее привязанность, а она презирала их за это, мечтала сбежать из этой клетки. Она была тоньше, чище, прекраснее… и, как ему казалось тогда, любила его.
Куда делась эта девочка? Откуда взялась женщина с первыми признаками возраста на лице, тонкой сеткой морщин, жилистыми руками, с вечной усталостью и тоской в глазах.
А если бы сейчас его Ангелина, прежняя, вернулась, забыл бы он о Вере? Он не знал… он бы честно попытался выбросить ее из головы и разлюбить, если бы жена сделала хоть шаг ему на встречу, попыталась что-то изменить, понять его, вернуть их любовь… а не презирать его за это.
– Дай, угадаю, где ты был, – вместо приветствия холодно сказала Ангелина, в ее пальцах дымилась сигарета, она отошла, пропуская его в квартиру и затянулась.
– Геля… – начал он, привалившись спиной к стене прихожей.
– Не называй меня так, ты же знаешь, что я это не люблю, – ощерилась женщина.
– Прости… ну пойми, не было у меня ничего с ней… – неловко начал оправдываться он.
– Не было, было, какая разница!? – перебила Ангелина, – ты любишь ее. Ведь любишь же?!
Повисла тишина, они оба молчали и где-то далеко-далеко шел дождь за окном в густых ватных сумерках. Ангелина докурила сигарету и быстро сходила на кухню, чтобы выбросить окурок. Когда она вернулась, Леонид все еще молчал, уставившись в одну точку. С него на пол ручьями текла вода, но ему было все равно.
– Люблю, – наконец-то нашел силы признаться он.
– А она тебя любит? – он почему-то ждал совсем другого вопроса. Ангелина вдруг начала торопливо одевать сапоги, потом пальто, он не понял, куда это она собралась.
– Так любит? – напомнила она о своем вопросе.
– Нет, – к этому времени она уже одела пальто и взяла в руку свой любимый английский зонтик.
– Ну, это твои проблемы, – рассудила она и в голосе ее звучали насмешка и презрение, – а я пошла. Счастливо оставаться…
Леонид бросился за ней, застыл на пороге.
– Геля! Геля куда ты… – закричал он ей в след.
– Не делай вид, что тебя это волнует, – бросила она и остановилась вдруг пролетом ниже, чтобы сказать самую важную фразу за сегодняшний день, навсегда разорвавший их жизнь напополам, до и после, а заодно еще и на две различные жизни, не имеющие друг к другу никакого отношения, – ведь мы с тобой чужие люди.
– Теперь… – тихо прошептал Леонид, но она его уже не услышала, торопливо спускаясь вниз и убегая все дальше и дальше от прежней жизни. Их общей жизни.
– Опять этот дождь… этот чертов дождь… – Кир и не заметил, как сказал это в слух. Он бродил по собственной квартире и ему казалось, что он видит все вещи в первый раз, что-то он даже брал в руки, недоуменно рассматривал, вертел в пальцах, а потом клал обратно. Он окружал ими себя, как кирпичами, пытаясь выстроить стену, защитившую бы его от мира. Но что-то пошло не так и теперь стена рассыпалась и превратилась в руины.
Все снова вернулось к нему – и прежние давно забытые страхи и чувство одиночества и пустоты и ненависть к себе и собственной судьбе. Столько лет он прятал свою трагедию где-то внутри, чтобы однажды остаться с ней один на один, как в клетке, как в тюремной камере… Мысль эта резала, как лезвие.
Камера, отец, вечно пьяный отец, все меньше похожий на себя с каждым днем, его побои, его крики и его самоубийство, глупое, нелепое и в чем-то смешное. Когда ему сказали, что это случилось, он почувствовал облегчение, словно умер человек, уже давно носивший в себе неизлечимую болезнь, приносившую ему нестерпимые страдания. Впрочем, это отчасти было правдой.
Пожалуй, у отца действительно была страшная неизлечимая болезнь – его безответная обманутая любовь к женщине, которая лгала ему, а сама любила другого человека. Судя по всему безответность была чем-то вроде семейного проклятья, в его роду. Теперь за ним оставалось лишь право выбора способа самоубийства.
Кир немного постоял у окна, а потом опустился в кресло, словно чувствуя на плечах какую-то невидимую, но очень сильную тяжесть, начал курить, но быстро понял, что сейчас сигаретный дым вызывает приступы тошноты, как, впрочем, и все остальное.
Сейчас ему очень остро не хватало Владимира – его моралистического бреда и бесполезных попыток научить его жизни. А не поздновато ли уже чему-то учить, не проще ли пристрелить, чтобы не мучался?
Самообман, который он называл своей жизнью неожиданно подошел к концу. Он угодил в ловушку, которой старательно избегал, зная, что она погубит его. Выхода не было.
Никогда никого не любить, чтобы не обжечься, чтобы не закончить как отец. Потому что всюду ложь, предательство и человеческая мерзость. Нет ничего настоящего, а то настоящее, что есть смертельно опасно.
Но может быть это настоящее стоит гибели? Стоит проглоченных пуговиц и размазанных по стене мозгов, выбитых из головы выстрелом кольта.
Или и дальше бежать от искренних чувств, от искренних слов, прятать свою душу за глупым имиджем. Да кому вообще нужна будет эта душа, если он перестанет прикидываться тем, кем привык быть? Да та же Наташа убежит сломя голову, если узнает хотя бы часть правды.
Не остается ничего, кроме как обманывать себя и других дальше. Вариантов много.
Кто-то живет карьерой, чтобы заполнить пустоту внутри, он вдоволь насмотрелся на таких людей и едва ли мог причислить себя к ним, особенно после того, как плюнул на работу из-за всей этой истории… Вся эта история, – остановил он себя, – что это в сущности такое? Романчик с малолеткой.
Есть люди, которые живут людьми, отдают себя им без остатка. Зачем? Чтобы ничего не получить взамен и только насмешки за этот нелепый стриптиз души со снятой кожей… А есть люди, для которых самое главное – любовь… И каждый понимает это слово по-разному. И что же это, что? Дикая животная страсть, безумие, отчаяние или привязанность длинною в годы… Находка для графоманов и бездарных поэтов.
Или в действительности чувство, когда хочется прижать к себе человека так крепко, чтобы кости и кожа вдруг срослись и никогда не отпустить больше, потому что это невозможно. Ведь так считал отец? Особенно в те моменты, когда нещадно бил его, уверенный в том, что он ребенок любовника матери.
Он невольно потянулся за сигаретами, провел пальцами по лицу. Нужно срочно остановиться.
Ему почему-то вспомнилась Наташа, ее простодушная наивность и распахнутая душа. И тогда он подумал, что для некоторых людей любовь – это брак. Только на самом деле в браке нет ни капли любви, потому что рано или поздно эти люди начинают друг друга ненавидеть, не бывает иначе. Потому что они становятся связанны друг с другом неподъемными кандалами и эта безысходность делает их врагами, лютыми врагами навсегда… Или просто холодными и бездушными камнями, лежащими в одной постели, живущими в одной квартире, а потом лежащими рядом на кладбище.
Он зажег сигарету, но почти не затягивался, потому что дым все равно вызывал неприятные ощущения, он вдыхал его со стороны, эффект был все равно тем же. И тогда он потушил сигарету и потянулся за телефоном.
Откуда я знаю ее номер? – спросил он себя, а потом легко ответил на этот вопрос, – оттуда же, откуда и номер ее сестры, которая к несчастью оказалась здесь, и к несчастью оказалась в тот злосчастный день рядом со своей школой слишком наивной и доброжелательной.
Она добрая, заботливая, преданная и это очень хорошие качества. К тому же он очень сильно виноват перед ней, а не лучший ли способ искупить вину перед человеком – исполнить его желание, или как пожелаете, мечту?
Только так Люся будет всегда рядом… пусть и будет ненавидеть его всю оставшуюся жизнь. Ему было уже все равно, это было куда легче пережить, чем потерять ее навечно, нет, не навсегда, именно навечно.
А дождь все усиливался и вместе со сгущающейся темнотой убаюкивал город в своих холодных объятиях.
Люсю разбудил звонок телефона, она нехотя поднялась и принялась искать трубку. Спать под шум дождя было приятно и спокойно и на мгновение она даже забыла обо всем плохом, словно все было иначе – и между ней и Наташей не было непреодолимой пропасти и мама была жива. И они снова были маленькими девочками, верившими в чудо, в то хорошее, что ждет их за поворотом.
– Да… – хриплым сонным голосом откликнулась девочка.
– Ты… Люся!? – выдохнул человек на том конце провода и даже закашлялся от волнения. Люся несколько минут соображала кто это, пока ее не охватила такая злость, что она чуть не разбила трубку о паркет.
– Какого черта ты звонишь сюда, урод!? Тварь… – она попыталась придать своему голосу максимум силы и напористости, но спросони у нее получилось плохо, – слышишь, ты!?! – заорала она, – не звони сюда больше, иначе тебе не поздоровиться, я тебе устрою проблем, придурок! – она даже и не задумалась о том, что к человеку намного старше стоило бы обращаться на «вы». Впрочем, задумалась бы, если бы считала его за человека. Она нажала отбой, не дожидаясь ответа, он ее не волновал. С чувством выполненного долга она уже было, собиралась положить телефон, как споткнулась о взгляд Наташи, которая тоже проснулась и теперь стояла напротив нее, наблюдая и внимательно слушая.
– С кем ты так вежливо разговаривала? – едко спросила она.
– А ты как думаешь? – вопросом на вопрос откликнулась Люся и бросила телефон ей, Наташа едва успела его поймать вовремя.
– Это Кир? – пролепетала Наташа, – это правда был Кир?! – гнев сменился радостью и теперь ее глаза восторженно сияли, – чего он хотел?
– Меня это не волнует, – отмахнулась Люся, обошла ее и демонстративно плюхнулась на диван, спиной к Наташе, – а ты делай что хочешь. Можешь сама у него спросить…
Именно так и поступила старшая. Она отошла на кухню и принялась оттуда набирать номер, лишь бы только Люся не помешала. Она была очень зла на сестру за то, какие вольности она себе позволила и в тоже время рада его звонку. Луч света в темном царстве, – решила она, хотя и знала, что это понятие здесь совершенно ни к месту. Ну и плевать, это не важно…
– Кто это? – недоверчиво спросил он, когда длинные гудки наконец-то закончились.
– Это я… Наташа, – смущенно проговорила девушка, – здравствуй… прости Люсю… она немного не в себе…
– Ничего страшного, – мягко сказал он и тяжело вздохнул, – с кем не бывает.
Глава шестнадцатая
Таня остановилась в слабом свете фонаря, глядя на унылое здание, где приветливо горели окна, среди которых были и ее квартиры. Дождевые капли, попадая под тусклые лучи, доживавшей свой век, лампы, казались брызгами расплавленного золота.
Ей было холодно, она куталась в легкую курточку и боролась с собой.
Это моя тюрьма, – вынесла она про себя приговор самой себе, – моя пыточная камера.
И она уже давно сбежала бы отсюда, сейчас развернулась бы и просто пошла в другую сторону, забыла бы сюда дорогу, начала бы новую жизнь, а может просто продолжала старую без новых ошибок, если бы не страх причинять боль матери. Все-таки в ее жизни осталось не так уж много любимых людей и их было всего двое. Без них ее глупая мучительная жизнь утратила бы остатки смысла.
А остальные… всего лишь безликие тени в царстве теней.
Она все-таки медленно пошла к дому, делая каждый шаг так, словно наступает на землю в последний раз и, вдыхая так глубоко, словно вдыхает в последний раз. В подъезде было грязно, мерзко пахло, но она не предавала этому значения, ей казалось, что даже в облезлой штукатурке есть что-то особенное. Она открыла дверь своими ключами, чтобы не привлекать внимания отчима, в надежде проскользнуть в свою комнату незамеченной.
В ее маленьком аду ничего не менялось – воздух был таким же затхлым и в нем пахло его ненавистным отвратительным одеколоном. Тане показалось, что здесь неестественно тихо, она сделала несколько неуверенных шагов, чувствуя, что дальше возможности убежать у нее уже не будет. Но что-то упрямо заставляло ее идти внутрь квартиры, в комнату мамы с отчимом. Какой-то шум и возня, вдруг ставшие такими отчетливыми среди этой странной вязкой тишины.
Таня остановилась на пороге и долго смотрела на них – на отчима и на какую-то совершенно незнакомую женщину в его объятьях. Она не чувствовала совершенно никаких эмоций в это мгновение – злости, отвращения, обиды за мать, ненависти, ничего. Только пустота, заглушавшая все звуки со стороны.
В какой-то момент Таня опомнилась и бросилась прочь, но поздно, Борис успел ее заметить. Много времени, чтобы догнать ее, ему не понадобилось, набросив на себя первое, что попалось под руку.
– Какого дьявола тебя принесло!? – зашипел он, схватил Таню за запястье и так сильно, что даже хрустнули хрупкие косточки, – чего тебе тут надо, идиотка!?
– Отпусти меня! – крикнула Таня, – не трогай меня своими грязными руками… – это вырвалось как-то непроизвольно, Бориса аж перекосило от этих слов.
– Да что ты себе позволяешь!? – заревел он, – какого х… ты себе позволяешь!? Да я тебя, чертов недоносок! – второй рукой он нанес оглушающий удар по лицу, Таня пошатнулась, но устояла на ногах, – да я тебя так вы… – продолжал он, а ей не было даже страшно. Единственное, чего хотелось сейчас забрать маму и уйти. Навсегда.
– Боря! – у него за спиной неожиданно нарисовалась его подруга, завернувшаяся в одеяло, она производила впечатление глупой, но не жестокой женщины, потому увиденная сцена вызвала в ее глазах ужас и негодование, – да что ты творишь!?
Борис смутился, выпустил Танину руку. Она не сказала ни слова, открыла дверь и бросилась бежать, Борис хотел ее догнать, но женщина его остановила, Таня слышала как они громко о чем-то спорят, но это ее уже не касалось.
Она решила, что вернется сюда теперь только затем, чтобы забрать маму. Только для начала нужно придумать, куда забирать и куда идти…
А если она все еще любит его?! Мерзкого, отвратительного, низко павшего человека… Любит вопреки всему? Ведь только любовь может очистить от зла, сделать прекраснее и светлее, спасти его гадкую душонку… И ее мать, привыкшая спасать людей, пытается спасти и его?
Неожиданно вдруг Татьяна почувствовала острый укол зависти, но не злой, а светлой и спокойной. Она завидовала матери, которая способна так беззаветно любить человека, закрывая глаза на его недостатки, пусть он имеет их целое множество.
Хотелось бы ей любить кого-то так!
Она сама и не заметила, как дошла до дома Люси. Ее не волновало то, что та может не хотеть ее видеть, важным было другое – жива ли она, все ли с ней в порядке… Просто она была вторым человеком, наполнявшим смыслом ее жизнь после мамы.
Наташа не могла долго усидеть на месте – после звонка Кира уснуть не получалось. Она словно снова ожила, ее наполнили все прежние удивительные эмоции, сулившие ей новую жизнь и ей хотелось позвонить ему снова и долго-долго говорить с ним. Или придти к нему и говорить с ним всю ночь напролет до утра и утром тоже. Рассказать ему про Люсю, спросить совета и услышать, что он скажет об этом. И просто видеть его глаза, просто чтобы он был рядом и чувствовать себя защищенной.
Поэтому она встала и стала осторожно одеваться, чтобы не разбудить Люсю.
Она, конечно же, забыла зонт, так торопилась выйти из дома.
Люся лежала молча и не шевелясь, лицом к стене и по ее щекам на подушку одна за другой стекали обжигающе соленые капли. Она могла подняться, остановить ее, попросить не ходить, но это было бессмысленно.
Только дождь за окном непрестанно и убаюкивающее продолжал отстукивать какой-то странный ритм на крыше соседнего балкона и тонких мутных стеклах.
Люся чувствовала себя такой одинокой, каким одиноким может быть только крошечный котенок, промокший под дождем, выброшенный на улицу за ненадобностью. Когда шерсть противно липнет к тонкой коже, и ты стоишь, содрогаясь от холода, а все люди проходят мимо, даже не оборачиваясь в твою сторону. Хотя ей и было тепло, ее все равно знобило от какого-то странного потустороннего холода, словно наполнившего ее изнутри.
И вдруг под аккомпанемент дождя ее одиночество прорезал неожиданный звук – звонок в дверь.
– Вернулась… – прошептала Люся, тут же вскочила с кровати и бросилась открывать.
Через некоторое время ему наконец-то удалось избавиться от всех неприятных ощущений и закурить. Только тогда Кир понял, какое наслаждение делать то, что было запрещено. Впрочем, за свою жизнь он вдоволь наигрался в эти игры, нарушая различные запреты.
Ему стало лучше и он, блаженствуя, вдыхал горький табачный дым.
Именно тогда кто-то позвонил ему на домашний, и он уже было, решил, что это Наташа, когда вдруг услышал голос Владимира:
– Кира, ты там живой? – спросил он вместо приветствия.
– В квартире лежит остывший труп, а трубка сама упала, – мрачно пошутил Кир, хотя эти слова почти показались ему правдой. Он закурил уже вторую подряд сигарету, мученически прикрыл глаза, чувствуя, что сейчас начнется долгая лекция о том, как он неправильно живет, поступает и какой он вообще неправильный и отвратительный. Это, конечно, было правдой, но Кир и так знал это без Владимира.
– Ха-ха, – выдавил из себя Владимир особенно фальшивый смешок, – ну что нового? Не говори, что ты опять пьешь.
– Не скажу, – согласился Кир.
– А чем ты занимаешься? Ты один там?
– Я один тут. Я сижу и курю. Очень содержательное занятие. Что тебе нужно? – поинтересовался он, говорить ему совсем не хотелось, тем более с Владимиром.
– Да так, просто интересно, – Кир почему-то был уверен, что на том конце провода его друг нервно передернул плечами и отвел взгляд. Их дружба уже давно превратилась в что-то иное и звонил Владимир в большинстве случаев тогда, когда его волновал вопрос, не умер ли Кир, не покончил ли с собой или не спился, как папочка.
Папочка сначала тоже делал это понемногу, но с каждым разом все больше и больше. Пока однажды не прикончил мать во время такого «помутнения» и чуть не сделал инвалидом его. Думать об этом совсем не хотелось, но в этот проклятый вечер воспоминания сами так и лезли в пустую с похмелья голову.
– Давай, чтобы у тебя больше не было никаких вопросов, – начал Кир, – я тут подумал и решил, что очень виноват перед Наташей. Поэтому я женюсь на ней…
– Кира, ты точно не пил?! – перебил его Владимир, немного помолчал, а потом напомнил усталым голосом, – она же несовершеннолетняя!
– Я подожду. Куда мне торопиться. И… я что-то еще хотел сказать, – он растерялся, потом решил, что это не так уж и важно, – ну и черт с ним. Это главное. Сеанс окончен, до свидания…
– Подожди! – завопил Владимир, – а как же Люся?
– Надеюсь, мы подружимся, – буркнул Кир и нажал отбой, он знал, что за этим вопросом последует еще тысяча и ему совсем не хотелось говорить об этом, тем более с Владимиром, он даже сам себе боялся задать эти вопросы и ответить на них.
И все же…
Как он собирается так жить? Лишить себя свободы. Лишить себя надежды. Жить с девушкой, которую он совершенно не любит и переносит то с трудом… Обманывать ее и себя и множество других людей. А что здесь удивительного? Все так делают.
Телефон зазвонил снова, Кир чертыхнулся, но трубку взял, уже готовый разнести в пух и прах Владимира за излишнюю навязчивость, но это был не он.
– Кир, здравствуйте… это Ангелина… – качество связи было плохим, она звонила с сотового, и все время слышалось, как идет дождь.
– У тебя что-то случилось? – догадался он.
– Да… я ушла из дома и хочу просить у вас политического убежища, – ее голос звучал как-то странно, заговорчески.
– Где ты?
– Там, где мы расстались в прошлый раз, – ответила она, он некоторое время еще мучительно соображал, что же это за такое место, где они расстались в прошлый раз. Но в конце концов он вспомнил про скамейку в парке.
– Хорошо, я скоро буду, – сказал он и повесил трубку, вытащил из пачки очередную сигарету, но не закурил, прикусил ее зубами, а потом с отвращением швырнул на стол.
Высшие силы как бы намекают, что холостяцкая жизнь скоро закончится и нужно наслаждаться ее последними мгновениями, – мрачно усмехнулся он, быстро собрался и вышел из дома.
В этом призрачном вечернем свете она выглядела просто богиней, особенно такой ее, делали ее жесткость и неприступность. Она сжимала тонкими пальцами ручку зонта, а второй комкала пачку сигарет, совсем новую, похоже, недавно купленную, сигареты были мужские и очень горькие, даже у Кира от таких кружилась голова. Похоже, она тоже не оценила их по достоинству, потому они были просто чем-то, что можно было вертеть в руках, когда думаешь, бесполезной вещью, которая всегда прячется в кармане или в ящике, у каждого человека их не мало. А есть еще и бесполезные люди – они присутствуют в твоей жизни, когда их туда никто не приглашает, и являются только фоном для важных и необходимых, заполняя пустоту.
Она убрала пачку в карман легкого пальто и холодно улыбнулась.
– Спасибо вам за отзывчивость, – встала, вцепилась в его локоть, – я вас не разбудила?
– Нет…
– Не помешала? – как-то каверзно и насмешливо продолжала она. Похоже, она решила пересмотреть свое мнение относительно его, впрочем, он тоже решил многое пересмотреть и сегодня ему придется спать на диване. Подальше от этой особы. Как от сигарет, его сейчас просто передергивало и начинало тошнить от мысли о близости с кем либо.
– Нет, конечно…
Они, практически не разговаривая, дошли до его дома, вошли в квартиру, которую она разглядывала с неподдельным интересом. Прошло какое-то время, прежде, чем вдруг кто-то позвонил в дверь, Кир оставил Ангелину на кухне с мирно закипающим чайником и пачкой слишком горьких сигарет на столе.
На пороге стояла Наташа, с ее волос и одежды ручьями стекала вода, а глаза светились как у сумасшедшей. Создавалось впечатление, что она утопленница или призрак и сейчас выбралась из залива, чтобы отомстить ему за свою гибель. «Ну и фантазия!» – удивился сам себе Кир.
– Что… – начал, было, он.
– Не хочу тебя слушать! – заявила она, – хватит с меня твоих баек, я не ребенок, чтобы наивно верить этой чепухе… – она сжала кулаки, но едва ли, чтобы ударить, а Кир тем временем начал уже понимать, в чем дело, Наташа только подтвердила его догадку, – меня не волнует кто она. Да и то, что ты с ней тоже не волнует. Потому что теперь, с этого момента ты мне чужой… все кончено, слышишь!? Кончено… Ненавижу тебя! – выкрикнула она, заплакала и побежала вниз по лестнице.
Что ему еще оставалось, кроме как броситься за ней следом?
Ожидания Люси не оправдались. Посетила ее замерзшая и промокшая до нитки Таня, вода стекала с ее волос, по лицу, по плечам, по одежде и оставляла следы на кафеле.
– Ты?… – вымолвила Люся, сделала шаг назад, пропуская подругу в квартиру, помогла ей раздеться, – что-то случилось?
– Ничего, – пробормотала Таня, тряхнула волосами, а потом отбросила их назад, чтобы вода не капала на глаза, – ни-че-го… – она не знала, зачем повторила это по слогам, – а у тебя?
– Наташа снова ушла… – совсем тихо сказала Людмила и вдруг не смогла больше держать себя в руках, бросилась к ней, обняла и, уткнувшись в ее промокшую куртку лицом зарыдала. Таня немного растерялась, потом стала осторожно гладить ее по голове.
– Тише… тише… – проговорила она, хотя ей и самой сейчас хотелось плакать, – все будет хорошо, она вернется… она одумается, она поймет, как была неправа…
– А если нет… Он ведь не любит ее, не любит… Он убьет ее этим… боже… – Люся слегка отстранилась, посмотрела на нее мутными из-за слез глазами, но, продолжала обнимать. В этом взгляде, которым они обменялись с Таней читалась робкая просьба остаться.
Она дала Тане Наташин свитер и джинсы, чтобы та сняла с себя все мокрое, и долгое время они просто сидели в тишине обнявшись и не говоря не слова. Таня в эти мгновения вдруг, совершенно неожиданно почувствовала себя самым счастливым человеком на свете, ее переполняла светлая тихая нежность к этой хрупкой девочке, а вместе с ней еще какое-то чувство. В конце концов она вдруг не сдержалась и нарушила священную тишину.
– Люсь… а Люсь… а о чем ты думаешь? – спросила она осторожно.
– Честно? – вопросом на вопрос ответила девочка, – о том, что мне очень хочется умереть под шум дождя… – голос дрогнул, и все иллюзорное спокойствие рухнуло в один момент. Таня чуть-чуть отстранилась и заметила, что по лицу ее подруги медленно стекают слезы, и она продолжает плакать, только очень тихо. Хорошо здесь было только ей, потому что рядом был один из самых любимых в мире людей. Потому что времени до рассвета было еще много, а до утра она никуда не пойдет, не будет думать о том, что делать теперь, точнее, о возвращении домой. Иного выхода у нее не было.
– Люсенька… – вырвалось у Тани, эти слова ударили ее как мокрая холодная плеть по только начавшей согреваться в чужом свитере спине. Свитер хранил запах Наташи, все в этой квартире напоминало о ее присутствии… Точнее теперь – о ее отсутствии. Но она же вернется, она же не может бросить сестру ради… Или может? Таня не знала.
