Текст книги "За чужие грехи"
Автор книги: Агония Иванова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 19 страниц)
Глава девятая
– Она опять сбежала, – равнодушно сообщил Борис, словно исчезновение падчерицы его ничуть не волновало. Он развалился на диване с каким-то дешевым боевиком и читал его так, словно это была самая интересная книга в его жизни.
– Она хоть что-то сказала?! – Антонина мерила комнату шагами и вертела в руках телефонную трубку.
– Не пожелала со мной разговаривать, – бросил мужчина, – плеснула мне растворителем в лицо. Кажется, она попала в плохую компанию.
– Боже, какой ужас, – вздохнула Антонина Анатольевна, хрустнула пальцами, стала набирать какой-то номер, но вдруг испугалась и сбросила, – Танечка моя… в дурную… – она, как-то боязно и торопливо бросилась в прихожую одевать дождевик и сапоги.
– Ты куда? – поинтересовался Борис, хотя это волновало его мало.
– Искать ее, – крикнула Антонина голосом хриплым, словно она с трудом сдерживает слезы и хлопнула дверью.
Дождь лил как из ведра и постепенно город превращался в одну большую темно-синюю лужу. Потоки воды бежали по асфальту, стекали с крыш, везде что-то капало, журчало или бурлило… И хлюпало у Антонины в сапогах, которые, не выдержав такого количества воды, попросту дали течь. Она промокла, замерзла и хотела домой, но осознание того, что Татьяна в опасности было куда страшнее этих неудобств.
Именно в таком виде – отчаянном и мокром она появилась на пороге квартиры своей старой подруги Валентины. Они познакомились еще тогда, когда их дети Танечка и Мишенька стояли рядом на линейке в первом классе. У Тани были два огромных белых банта и два таких же огромных вылупленных светло-каштановых глаза на наивном личике, а у Миши смешные очки, которые он разбил уже через две недели после первого сентября и ранец, о котором тогда мечтал каждый школьник. Они стали друзьями, и Тоня с Валей тоже – уже десять лет как.
– Антонина! – воскликнула Валя, увидев подругу в таком виде, пропустила в квартиру, – что случилось?
– Таня… Таня… – только и могла вымолвить Антонина, – она у тебя? Она с Мишей?
– Нет, – пролепетала растерянная Валентина и убрала за уши немного полной рукой кудрявые выжженные перекисью волосы и быстро скрылась в ванной, вернувшись оттуда с теплым махровым халатом, который она накинула на плечи своей нежданной гостьи.
Из дальней комнаты на шум и голоса выбежала младшая дочь Валентины Олечка – хрупкий восьмилетний ребенок со светлыми мягкими волосами и тонкими, словно игрушечными ручками. Она растерянно смотрела на мамину подругу, не зная, что сказать.
Уже сейчас в этом ребенке читалась изысканная красота, которая со временем раскроется удивительным тропическим цветком. И гниет в этом мерзком, Богом забытом городишке.
– Здравствуйте, тетя Тоня, – поздоровалась девочка, хлопая глазами, Валентина всплеснула руками, схватила дочь за маленькую ладошку и торопливо увела в комнату, откуда следующим высунулся уже сам Миша, снова поправляя очки.
– Здравствуйте, – кивнул он, – что-то случилось с Таней? – в этом вопросе было совсем мало волнения, скорее просто необходимость его задать толкнула подростка к этому. Это смутило Антонину, которой хотелось верить, что этот мальчик и ее дочь созданы друг для друга.
Но может быть, он что-то знает и просто не решается говорить? Антонине стало неспокойно, она поплотнее укуталась в халат, он вкусно пах шампунем и спокойствием домашнего тепла, которого ей так не хватало.
– Она сбежала, – ответила она Мише и поинтересовалась, – ты ничего не знаешь об этом? Или хотя бы… где она может быть?
– Какой кошмар… – вырвалось у Миши, но прозвучало это как-то фальшиво. Он задумался, почесывая подбородок. Из комнаты доносилась возня – Валентина укладывала младшенькую спать, и это, как будто, мешало ему думать. Но в конце концов он все-таки что-то надумал.
– Люся, – выдал он, – скорее всего она у Люси Ивановой.
Антонина медленно подняла заплаканные глаза от пола и вдруг воскликнула:
– Боже, какая же я глупая! Простите меня за беспокойство, – и, сбросив халат с плеч в руки шокированного таким неожиданным поворотом мальчика, побежала на улицу, под этот безумный дождь, похожий на конец света.
Этот дождь когда-нибудь кончится? – Таня стояла у окна в тесной темной комнате, немного отодвинув в сторону ситцевую занавеску. Она следила за тем, как капли одна за другой сбегают по стеклу вниз.
Наташа лежала молча, отвернувшись лицом к стене, словно чувствовала себя действительно виноватой, а Люся сидела на полу, обхватив колени руками и никак не реагируя на происходящее. Именно сейчас она поняла, как тяжело жить в однокомнатной квартире, особенно, когда тебе хочется побыть одному.
– А если залив переполнится и выйдет из берегов? – продолжала разговаривать, словно сама с собой Таня, проводя пальцами по стеклу, чтобы ощутить его отрезвляющий холод.
– Нас затопит, – равнодушно буркнула Люся, не поднимая головы, – и мы все наконец-то сдохнем.
– Сдохнем… – эхом откликнулась Таня и прижалась к стеклу уже лицом, лишь бы только замаскировать выступившие на щеках слезы, потому что ей совсем не хотелось, чтобы Люся знала об этом. Это ее проблемы, ее боль, ее беда… Ей не хотелось втягивать в это человека, который был ей… дорог?
Татьяна рукавом вытерла слезы с лица и прислушалась. Эта тишина, царившая в квартире начинала ее пугать, ей хотелось закричать. Или начать запеть. Так она делала в детстве, когда они жили еще с мамой, без отчима, и она боялась оставаться одна в темноте. Ей казалось уже тогда, что звук ее голоса прогоняет тьму.
Она медленно отошла от окна и села на пол напротив Люси, внимательно разглядывая ее тонкие черты, прямые волосы в этом освящении казавшиеся черными, темно-серые глаза, какие-то уставшие, потухшие и безжизненные. Люся сама напоминала этот дождь, или просто океан в дождь? Она человек воды – почему-то решила Татьяна, с удивлением отмечая, что уже не просто разглядывает, а любуется.
«Чистая такая, робкая… – думала она, кусая обветренные губы, и так покрытые шрамами, – Люся… а Люся? Люсенька… Будь моей святой водой? Будь моей живой водой… Как этот дождь… Дождь-искупление… И мне так хочется выбежать, расставить руки и пусть смоет все, все смоет… и жизнь…»
Татьяна поймала себя на том, что часто стала разговаривать сама с собой, впрочем, едва ли помешательство было большой бедой, по сравнению со всем, что произошло с ней. И она снова начала думать про дождь, про глаза подруги и про святую воду.
Повинуясь какому-то неожиданному порыву, она ползком преодолела разделявшее их расстояние и села рядом, приобняла девушку, та не сопротивлялась. Сейчас она напоминала наркоманку – также равнодушно воспринимала всю окружающую действительностью.
– Люсь, а Люсь? А о чем ты думаешь? – Таня наклонилась к ее уху, чувствуя, как ее горячее дыхание обжигает холодную нежную кожу. Ей почему-то совсем не хотелось, чтобы Наташа слышала, о чем они говорят. И вообще, чтобы Наташа сейчас просыпалась. А она спит? Или подслушивает?
Люся сама словно проснулась, неуверенно посмотрела на нее, задрожала, словно от холода.
– Сложно сказать, – попыталась отмахнуться она, а потом ее вдруг потянуло на откровенность, она также наклонилась к Тане, словно боясь третьего лишнего в этой маленькой комнате, – но… на самом деле… о смерти. Как ты думаешь? Что будет потом? Темно? И все… или рай или ад? Впрочем, ада не будет. Ад здесь…
– Но почему ты думаешь так? – испугалась Таня и ей показалось, что она слишком мало знает о Люсе, еще меньше, чем ей казалось.
– Потому что нас как будто наказали. И мы такие маленькие, беззащитные… и никому нет до нас дела, – Люся как-то растерянно посмотрела на Таню, словно ища у нее защиты, – а мой мир… катится куда-то. Сорванный с петель, – зачем-то добавила она, и вдруг бросила беглый взгляд в сторону спящей Наташи.
Татьяна только сейчас заметила, что подруга дрожит от холода. Она прижалась к ней крепче, зарылась лицом в волосы и словно нечаянно коснулась губами щеки.
– А может там будет рай? – спросила она у Люси, проводя пальцами по ее лицу, в том месте, где только что целовала, – дивный сад, спокойствие…
– И люди, которых нам не хватает? Мама? – перебила ее подруга и сейчас показалась Тане самым настоящим ребенком.
– Да… и моя, – зачем-то сказала Таня.
– Но… она же жива? – смутилась Людмила.
– Она умерла для меня, когда вышла замуж во второй раз, – тихо поделилась Таня и закрыла глаза, ей не хотелось об этом говорить, она поторопилась уйти от опасной темы, которая могла закончится настоящей катастрофой, – ты дрожишь. Тебе холодно?
– Немного…
– Принести тебе плед?
– Не нужно…
Таня крепче прижала Люсю к себе, та все еще не сопротивлялась, но теперь ее взгляд был осмысленным, только думала она совсем не о Тане. Сама же Таня нечаянно коснулась пальцами ее обнаженного колена, хотела поправить сползшую школьную юбку, но задержала руку. «Остановись» – сказала она себе, но ничего не вышло. Рука сама скользнула по нежной коже, осторожно, медленно, неловко… Люся прикрыла глаза и чуть приоткрыла губы, но вдруг испугалась.
– Нет, не надо! – прошептала она, распахнула глаза, и теперь они были полны ужаса, – Наташа же здесь…
– А если бы ее не было? – спросила Таня, не зная, что на нее нашло.
Люся оставила этот вопрос без ответа, вскочила, и очень кстати – кто-то позвонил в дверь. Она ушла в прихожую на слегка пошатывающихся от волнения ногах, но вернулась прежней – спокойной, холодной и рассудительной, хотя все выглядела тем же ребенком.
– Там твоя мама, – сказала она, словно вынося Татьяне смертный приговор.
– Я хотела верить, что ты понимаешь, – говорила ей мать по дороге домой, кажется, она была зла и расстроена, – насколько важна моя работа, сколько людей нуждаются в моей помощи… и не будешь делать глупостей! Зачем ты сделала так с Борей? Убить его хотела?! Ты принимаешь наркотики?
Таня уныло плелась за ней, все больше промокая под дождем.
Только эти ледяные капли не заставляли ее чувствовать радости очищения, одну горечь.
– Нет, – попыталась возразить она, догадываясь, что эта версия дело рук отчима.
– Тебе всего семнадцать, а ты уже сбегаешь из дома, ты… – Антонина со злости топнула ногой в лужу, окатив их обеих волной темно-серых брызг, – это же отвратительно! Это ужасно…
– Я правда не принимаю наркотики, – продолжала защищаться Таня, правда достаточно апатично, потому что действительно чувствовала себя виноватой. Ее мысли были заняты тем, что могло случится, не окажись в пустой темной квартире Наташи, как лишнего свидетеля. Тане стало стыдно и грустно.
– Хочу тебе верить, – Антонина проводила ее до подъезда и вдруг остановилась, – и извинись перед Борей за то, что ты сделала…
– Хорошо… А ты уходишь!? – Таня вдруг опомнилась, осознав, что сейчас ее ничего хорошего не ждет и нужно все рассказать маме, настоящую правду… Но ведь она любит этого человека! Пусть она будет счастливой, ну хоть немного, пусть будет… Раз ей так не повезло с дочерью.
– Да. Может быть я смогу кому-то помочь этой ночью, – в укор ей сказала Антонина и быстрой походкой направилась в самую глубину дождя, который, стал идти, кажется, только сильнее.
Таня очень долго смотрела ей в след и боролась с искушением снова убежать, вернуться к Люсе, но теперь она чувствовала огромную и непомерную, как надгробная плита, вину перед этой хрупкой девочкой.
Ступенек было очень много, но после тридцати девочка сбилась со счета.
– А, вернулась, – ухмыльнулся Борис, пропуская ее в квартиру, и она искренне надеялась на его человечность, которой не оказалось.
– Зря ты решила показать характер, – сказал отчим совсем без выражения, закрывая дверь, и ей все-таки показалось, что все ограничится словами, но она ошибалась, – потому что так будет только хуже. Ты плохая девочка. И мы тебя накажем.
– Мы? – пролепетала Таня, сделала неуверенный шаг назад на подкашивающихся от ужаса ногах, но уперлась спиной в вешалку для одежды. Вместе с дождевыми каплями по ее спине стекал холодный пот, ей никогда в жизни не было так страшно.
Как подтверждение словам Бориса из родительской комнаты вдруг появился второй мужчина, его ровесник, впрочем, пожалуй, чуть постарше, только выглядел он куда хуже – на что повлияла явная любовь к алкогольным напиткам.
– Танюша, – протянул он, ухмыляясь неприятным ртом, в котором не досчитывалось зубов, – ты знаешь, что бывает с нехорошими девочками?
– Вы не посмеете, – прошептала Таня плохо повинующимися губами.
– Я не думаю, – заверил ее отчим и демонстративно потряс у нее перед лицом старой крепкой бельевой веревкой, – и… – он наклонился к ней, – лучше не сопротивляйся. Будет хуже… Намного.
Глава десятая
– Раз, два, три… – отсчитал Валера, выложив на стол перед Борисом одну за другой тысячерублевые купюры, тот довольно кивнул, провел рукой по сальным волосам и убрал деньги в карман брюк.
– Отлично, – сказал он, поглядывая на часы, в какой-то момент ему вдруг стало страшно за то, что жена может вернуться с работы раньше положенного. Впрочем, нет. Это вряд ли. Не может быть такого, чтобы этой ночью никто не попал в автокатастрофу, не отравился водкой или таблетками, что ни у кого не случилось инсульта или инфаркта или что там еще обычно быстро и верно косит честных граждан. Это не волновало Бориса, только то, насколько все это волнует его жену.
– А сигаретки не найдется? – спросил его товарищ, приглаживая на упитанном животе полосатую безвкусную рубашку, – и выпить чего-нибудь…
– Может тебе еще закусить? – едко осведомился Борис и кивнул на часы, – тебе бы уже собираться пора.
– Там сильный дождь, – заявил Валера, – я промокну и заболею, и умру.
«Ну и скатертью дорожка», – про себя пожелал ему Борис и поднялся со скрипучего старого стула, который почему-то назывался венским, хотя едва ли был сделан в Вене.
– На выход, – сказал он, – кивнув головой в сторону двери. Валера лишь пожал широкими плечами.
– А если жена узнает? – спросил он вдруг. Борис даже остановился от неожиданности, обернулся на него.
– Не узнает, – заверил он, – если только ты не разболтаешь. А разболтаешь – ничего не докажешь. И получишь статью за то, что изнасиловал мою падчерицу…
– Ты! – пробормотал разгневанно Валера, но аргумент был слишком веским и он побаивался своего товарища, всегда умевшего выходить сухим из воды. Такие навыки тот вынес с зоны, куда попал по своей глупости, попавшись на банальном грабеже. Но теперь он вел честную, законопослушную жизнь, а если и не очень законопослушную, то хорошо умел замести следы.
– Как там она, кстати? – слегка смягчившись, поинтересовался Борис.
– Когда я уходил, спала, – ответил, встревожено Валера и сам заторопился уйти. Когда люди спят, они дышат и у них теплая кожа, и… Если бы образование Валеры в восемь классов и несколько лет технического училища позволяло, он бы назвал такой сон вечным. Но Валера плохо разбирался в таких тонкостях и сейчас понимал одно – нужно уходить быстрее, пока Борис сам не сделал такого неутешительного открытия. Но Валере не повезло, потому то его товарищ легко уловил тревогу в его глазах и нервность движений и быстро пошел в спальню, где на разворошенной кровати в неестественной позе, словно сломанная кукла лежала Таня.
Вернувшись, он ударил кулаком в стену, потом схватил Бориса за рубашку и тряхнул изо всей силы.
– Мы. Мы оба это сделали! – поспешил начать оправдываться Валера, но чувствовал, что это его все равно не спасет.
Кир мерил комнату шагами, каждый раз сбиваясь со счета и начиная снова. Его порядком сбивал монотонный, но нервный ритм дождя, стучащего о крышу старого дома.
Запах свежести смешался с запахом сигарет и от него слегка кружилась голова. Впрочем, она кружилась еще и от хаоса царившего там. Кир думал о Люсе. А потом об Ангелине, а потом снова о Люсе, изредка еще вспоминая о Владимире с его нудными упреками и Наташе, которая знала его адрес и могла заявиться сюда, чего ему совсем не хотелось.
Вряд ли она придет в такой дождь – утешал он себя, впрочем, в такой дождь вообще никто не придет. Даже чертов придурок Владимир. Но, к счастью, этот «чертов придурок» соизволил позвонить, и бесполезное занятие Кира прервал телефонный звонок.
– Не говори мне, что вы ушли с празднования дня рождения Лени с его женой, чтобы… – начал тот вместо приветствия, Кир страдальчески закатил глаза.
– Не скажу, – перебил он, – лучше скажи мне, говорила ли потом эта жена что-то обо мне?
– Она ничего не говорила, – радостно заявил Владимир, злорадствуя и торжествуя, – и не вздумай лезть к ним, у них и так сложные отношения. Ты что как с цепи сорвался? Сначала совращать малолетних, потом уводить чужих жен…
– Я ее пока не увел! – словно оправдываясь, напомнил Кир, уселся в кресло и закурил нервно, давясь дымом, – пока.
– Вот именно, – пробурчал друг, – еще только этого не хватало. Наташа не у тебя?
– Нет, а что, должна быть?
– Нет. А Люся?
Повисла тяжелая и неприятная пауза, Владимир в эти несколько минут успел надумать много интересных подробностей и выйти из себя, а Кир впал в какую-то мрачную меланхолию, задумался и не заметил, как сигарета догорела до конца и обожгла пальцы. Он чертыхнулся и бросил ее останки на пол.
– Нет ее здесь, – словно опомнившись от этого, пробормотал Кир и закончил про себя «и, скорее всего никогда не будет». Или будет? Будет! – пообещал он себе.
– Не напоминай мне о ней, пожалуйста! – раздраженно потребовал он, – и о Наташе тоже!
– С Наташей тебе нужно поговорить, – возразил Владимир.
– О чем? – растерялся Кир, достал из пачки следующую сигарету, но по своей обычной привычке не стал ее зажигать, а принялся вертеть в пальцах.
– О том, что все это было ошибкой! И извиниться… – пояснил Владимир тоном католического священника, читающего проповедь. Кира передернуло от такого.
– Ничего не было ошибкой. Все были довольны, – сказал он угрюмо, подошел к окну, пытаясь сквозь сплошную пелену дождя увидеть хоть кусочек залива или дома напротив, но впереди была только бесконечная серая стена, навеивавшая тоску и уныние.
– Ну-ну, – хмыкнул Владимир.
– Я хочу, чтобы она исчезла из моей жизни, – пропустив мимо ушей его слова заявил Кир, провел ладонью по стеклу, а потом посмотрел на оставшиеся на коже капли, – ее присутствие в моей жизни угрожает жизни ее сестры.
– Люся, ты спишь? – ответом на вопрос была только тишина. Наташа лежала в темноте, ругая себя за то, что вообще что-то сказала, чувство обиды было все-таки слишком сильным.
Она слушала, как дождь стучит в стекла, и шуршат автомобили, проезжающие по улице за окном. Ей было холодно и хотелось прижаться к кому-то, но, не смотря на присутствие сестры, она была слишком одинока в этом доме.
«Зачем я вернулась? Ну, зачем я вернулась?» – думала Наташа, уткнувшись лицом в подушку и тихо всхлипывая, – «там бы все иначе было бы. Там Кир… он… а он волнуется обо мне? Скучает?»
Эти мысли заставили ее резко открыть глаза и даже сесть на кровати. Люся все лежала неподвижно, прикидывалась спящей, Наташа чувствовала, что она не спит. Дышала девочка тяжело и часто, словно у нее жар. Может быть, правда? Или она плакала?
– Люсь… – Наташа прикусила язык, чтобы больше ничего не сказать. И опять тишина проглотила ее слова – тяжелая, горькая и непроглядная, как темнота, окутавшая их саваном.
«Это больше не мой дом, – решила Наташа, пытаясь в этой темноте разглядеть потолок, а потом очертания когда-то знакомых и любимых предметов, – мое место теперь там… с ним. Вот и кончилось детство…»
Подумав о Кире, ей вдруг стало грустно, стало очень остро его не хватать, она встала с кровати ногами на холодный пол, подошла к окну.
А если сейчас тихо одеться и уйти к нему?
Именно так Наташа и решила поступить, все равно уснуть она уже не могла. Она осторожно отыскала в темноте свои вещи, медленно и аккуратно принялась одевать их на себя, но была вынуждена прерваться.
– Куда это ты собралась? – Люся правда не спала, и голос ее хоть и был хриплым от слез, но звучал так зло и агрессивно, что Наташа даже испугалась.
– Да так… – попыталась отмахнуться девушка.
– К своему этому!? – прошипела сестренка, вскочила и оказалась рядом с ней, скрестив руки на груди. Ее глаза бешено сияли в темноте, как у душевнобольной.
– К своему этому, – согласилась уличенная Наташа, – ты не понимаешь! Ты ничего не можешь понять! Я его люблю! Он меня любит! В отличие от тебя…
Люся молчала, кусая губы. Потом она вырвала у Наташи из рук ее свитер, который та собиралась одеть и швырнула в кресло.
– Ты глубоко заблуждаешься, разглагольствуя о том, что такое любовь, – процедила она, – и ты никуда не пойдешь.
– Ты не имеешь права за меня решать! – вспылила Наташа, – какого черта?! Ты вообще младшая, не доросла еще! Ты многого не понимаешь…
– Не понимаю, – спокойно согласилась Люся голосом лишенным всяких эмоций и Наташе стало от такого железного холодного тона куда страшнее, чем, если бы сестра кричала, – и не хочу понимать. Но ты пойдешь к нему только через мой труп!
– Да, черт бы тебя побрал! – прошептала Наташа, хотела схватить Люсю за плечи, но та увернулась, отступив на шаг назад, – я люблю его, люблю!
– А я тебя люблю. И поэтому ты не пойдешь, – грустно проговорила сестра и вернулась в постель, накрылась одеялом с головой и, кажется, заплакала. Наташе не хотелось об этом думать.
– Ты меня не любишь! – крикнула она, – и понимать не хочешь! Да лучше бы тебя не было вообще!
– Делай ты что хочешь, – буркнула из-под одеяла Люся хриплым от слез голосом. Наташа всхлипнула, упала в кресло, закрыла лицо руками и просидела так долго-долго, пока не забылась тревожным, не дарящим спокойствия или утешения, сном.
– Умерла? – пробормотал Валера растерянно, смотря, как Борис пытается прощупать у падчерицы пульс. Вид у нее был плачевный – отвратительный и жалкий, но Валера не беспокоился о судьбе этой девочки, его куда больше волновала ответственность за эту судьбу.
Борис долго щупал тонкую руку с синими венами и красными полосами от веревок, и все никак не мог убедиться в обратном, в том, что они спасены.
– Тогда мы сейчас ее в одеяло закатаем и отнесем в парк, – бубнил он, судорожно теребя ее руки, – выбросим там, и свалим все на неведомого маньяка. Если что – она сбежала из дома, сама виновата…
– А как мы ее понесем? Ты думаешь, соседи не заметят такой огромный тюк? – перебил его Валера.
– А что ты предлагаешь!? На кусочки распилить!? – зарычал Борис, потом действительно закатал неподвижную Таню в одеяло, переложил ее на пол, а сам кивнул товарищу, – убери здесь все. И главное простыни. Заберешь их с собой, выбросишь. И веревки…
– Эй! Не командуй мной! Почему это я должен все это выбрасывать!? А если кто-то увидит?! – разнервничался Валера, брезгливо принялся собирать и сминать простыни. Потом бросил их на пол у своих ног, почесал лысоватую голову.
– Ну, во что ты меня втянул?! – застонал он, напоминая обиженного ребенка, который ищет на кого бы свалить свою вину, – ну черт…
– Ты сам хотел! – отмахнулся Борис, похлопал Татьяну по щекам, но это не помогало.
– Ты с больной головы на здоровую не…
– Она жива! – вдруг перебил его Борис, заметив, как дрогнула какая-то жилка у девочки на шее, – а ну тащи сюда нашатырь, – Валера потопал на кухню, стуча тяжелыми шагами по полу, но в этом было необходимости. Таня и так постепенно приходила в себя, не понимая, зачем сознание, прорываясь через море мучительной и непереносимой боли во всем теле, снова возвращает ее в реальность. Жестокую, горькую, неприятную реальность, откуда ей так хотелось бы сбежать… пусть даже в холодные объятия смерти.
