Текст книги "За чужие грехи"
Автор книги: Агония Иванова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц)
Глава тринадцатая
Вернулась? Вернулась… Неужели…
На пороге стоял Владимир, который выглядел озабоченным и грустным.
– Ты, – разочарованно протянул Кир, вернулся на кухню, не сказав ему ничего больше и сел за стол, уронив голову на руки.
– А кого это ты опять ждал? – поинтересовался Владимир, закрыл дверь и тоже явился на кухню. Он заметил опустевшую бутылку вина, и рядом с ней уже полупустую коньяка и чертыхнулся.
– По какому это случаю? – поинтересовался он, – ты в своем уме? Это что все значит?
– Отстань от меня, – отмахнулся Кир, – проваливай, не хочу тебя видеть…
– А кого ты хочешь видеть? – спросил Владимир, не послушавшись. Он сел на второй стул возле стола и отодвинул коньяк от греха подальше.
– Ее здесь точно не будет, – буркнул Кир, – ну правда… уходи, мне плохо…
– Мне плохо и я буду сидеть, и нажираться, как последняя свинья, – передразнил Владимир и скривился, потом схватил Кира за волосы и заставил посмотреть себе в глаза, – а ты не забыл со всеми своими бабами, как папочка твой кончил?
– Почему бы и нет? – Кир почти с омерзением стряхнул его руку и положил голову обратно на стол, закрыл глаза и поморщился.
– Он тоже любил женщину, которая не любила его, – добавил он после некоторой паузы и эти слова заставили Владимира насторожиться.
– Тоже? – переспросил он, Кир оставил это без ответа. – Тебе уже вообще все равно? Да что случилось?
– Ничего… я просто все разрушил, все… – пробормотал его друг, ударил уже и без того разбитым кулаком по столу.
За окном небо затянули хмурые непроглядные тучи, и от вчерашней потрясающей погоды не осталось и следа. Кажется, природа тоже была не в духе.
– Ты о Наташе? – изумился Владимир, но он догадывался, что ошибается. Кир только подтвердил его догадку.
– Нет, – возразил он, наконец-то выпрямился, отбросил с лица спутанные волосы, дотянулся до коньяка, воспользовавшись рассеянностью Владимира и отхлебнул из горла, – я о ее сестре, – глаза Владимира округлились как две монеты, он скривился, хотел уже было что-то спросить, но Кир ему не дал, он продолжал, – ко мне пришла Наташа. Я ее прогнал. Но… тут появилась ее сестра, она, кажется, шла следом. И я… – он сделал еще один глоток, но уже последний, потому что Владимир не вытерпел и вырвал у него бутылку, – пытался ее изнасиловать… а она вырвалась, убежала… но она никогда меня не простит, никогда…
– Не удивительно, – хмыкнул Владимир, обдумывая все услышанное, – едва ли кто-то обрадовался бы, если бы его пытались изнасиловать, и с радостью бросился бы тебе на шею. Ну и что? Надеюсь, ты не собираешься повторить попытку?
– Нет, – Кир помотал головой и потребовал, – коньяк отдай.
– С тебя хватит. А вообще не собираешься и отлично. В чем проблема? – Владимир решил, что коньяк лучше для безопасности забрать с собой. Он отлично помнил шрамы и синяки на теле Кира, оставленные отцовскими побоями, он знал, как далеко люди могут зайти в таком состоянии, и догадывался, что слабость перед алкоголем передалась Киру от отца вместе с внешностью и несносным характером. Он понимал, что достаточно только начать и печальный опыт дяди Андрея повторит его сын.
– Ты не понимаешь, – заявил Кир, тяжело вздохнул, – я не хочу ее… Но она мне нужна… Это что, любовь?
– Нет, это дурость твоя, Кира, – фыркнул Владимир, – об этом лучше забыть. И вообще тебе лучше пойти проспаться, как следует, и чтобы не прикасался больше к горячительному. Убью.
– Ты боишься, что я сопьюсь как он, да? – зачем-то поинтересовался Кир, – но почему? Разве я не заслужил?
– Ну что за ерунда? – возмутился Владимир, – пойдем, тебе лучше, правда, прилечь.
– Я не хочу! – запротестовал Кир, но потом вдруг замолчал и спрятал лицо в ладонях, – вообще ничего не хочу, ничего. Умереть хочу! Убей меня, будь другом?… Или нет… я пойду брошусь в залив.
– Ты совсем спятил?! – Владимир действительно вышел из себя, решительно встал из-за стола, схватил Кира за плечи и заставил встать, потом проводил в комнату, толкнул на кровать, – я уже устал от тебя, – пожаловался он, – прекрати нести хрень и ложись спать. Я заеду через несколько часов, проверю…
– Тебя никто не просил обо мне заботиться, – ядовито заметил Кир.
– Никто, просто не все здесь такие эгоисты, как ты, – сказал Владимир, зашел на кухню за остатками коньяка, проверил, не спрятано ли чего-то в кухонных шкафах или в холодильнике и ушел, не попрощавшись и оставив Кира в гордом одиночестве.
С нарастающей головной болью, впрочем, едва ли сравнимой с той, которая пряталась внутри и также неотвратимо росла.
В квартире с уходом Владимира повисла какая-то неестественная и страшная тишина, прерывая изредка только стуком капель о стекло.
На улице накрапывал мелкий дождь, унылый и монотонный как слезы небес. Кажется, им тоже было больно.
Наташа вернулась домой первой, и ей стало не по себе от отсутствия Люси.
Куда она могла исчезнуть? – думала девушка, кусая ногти и измеряя маленькую комнату шагами. Вариантов ответа на этот вопрос было немного, но важным было скорее само ее исчезновение. Она зла, скорее всего, она даже что-то видела. Но куда она пошла? К Тане? Наташа вдруг обрадовалась этой догадке и бросилась к телефону, набрала номер подруги и стала слушать долгие гудки. Трубку взял отчим Татьяны.
– Да, я слушаю, – сказал он не очень приветливым голосом.
– А Таню можно? – робко попросила Наташа.
– Она болеет, не может разговаривать, – отчеканил он, помолчал, а потом все-таки поинтересовался, – а кто ее спрашивает?
– Подруга, – бросила Наташа и повесила трубку, разговаривать с этим человеком она почему-то не любила, он всегда внушал ей недоверие и страх, она не представляла себе какой выдержкой надо обладать, чтобы спокойно жить с ним в одной квартире. Таня была вообще героем, как всегда думала Наташа.
Значит там ее нет – продолжала она. У Миши? Нет, они же ушли вместе… У кого-то из одноклассников? Вряд ли… Но где она, где?
Про пустырь Наташа вспомнила самым последним и тут же торопливо бросилась одеваться и собираться, чтобы отправиться туда, искать сестру. Это был ее последний шанс и последняя надежда, только Наташе не довелось воспользоваться им.
В прихожей ее застал звонок в дверь, и на пороге появилась Люся, она была мрачнее тучи и кажется, плакала.
– Люсь… Люсь, где ты была? – испуганно зашептала Наташа, бросаясь к ней, но Люся грубо оттолкнула ее в сторону, туда же швырнула легкую курточку. Посмотрев в сторону Наташи, и заметив, что та куда-то собирается, она язвительно произнесла:
– Опять к нему? – Наташа уже было, собиралась начать с ней спорить, но Люся подняла руку вверх, приказывая ей молчать, – проваливай…
– Люся, это не так… – все-таки возразила Наташа.
– Хватит мне врать! – крикнула девочка, неожиданно и очень сильно ударила сестру по лицу и убежала в комнату. Наташа стояла, потирая ушибленное место, не зная, что и делать. Ей стало очень страшно, так страшно, как не было никогда в жизни. А еще одиноко, так, словно она осталась совсем одна наедине с воинственным миром, против всех.
Наташа безвольно осела на пол и зажала голову руками, пытаясь победить это нахлынувшее ощущение, но тщетно. Неприятный холод наполнял ее с ног до головы, так, что немели конечности и путались мысли. Холод изнутри.
Мама умерла. Люся ненавидит ее теперь. Таня больна. Киру не до нее… Она действительно осталась совсем одна. Впрочем… Наташу вдруг как током ударило, она вскочила на ноги и рванулась к двери, у которой ее нагнал голос Люси.
– Он не любит тебя, одумайся, – такой хриплый от слез и дрожащий, что Наташе стало ее мучительно жаль, но она уже не могла остановиться.
– Да пошла ты, – пробормотала она и убежала под дождь, хлопнув дверью.
Снова этот дождь, черт бы его побрал, – думала Ангелина, сидя у окна в просторной кухне и наблюдая за неторопливо стекающими по стеклу каплями. Ее раздражала эта погода, ее раздражал этот город, и, конечно же, ее никчемная жизнь… Ей хотелось выть от раздражения, обиды и жалости к себе, но она молчала и только сверлила взглядом телефон, написанный на бумажке. Дружба с Владимиром оказалась полезной, и, сгодилась для того, чтобы достать телефон Кира.
«Зачем он мне? – спросила себя женщина, – меня же воротит от него, уж лучше быть с Леонидом, чем с этим самодовольным кретином».
Она вздохнула и отвернулась от бумажки, почувствовав острое желание скомкать ее в пальцах, выбросить в мусорное ведро и забыть об этой глупой идее. Зачем ей это нужно, что и кому она пытается доказать? Мужу, что не только он имеет право ходить на сторону? Только проблема заключалась в том, что он делал это по любви, а Ангелина собиралась совершить это из вредности, чувствуя только отвращение. От мысли, что Леонид действительно любит свою Веру, ей становилось так невыносимо грустно и больно, что становилось плевать на все на свете и тем более на Кира, о котором ей и думать не хотелось.
Когда они только поженились, они любили друг друга… А куда это делось, куда уходит любовь, когда ее пытаются запихнуть в узкие рамки, допустим, брака. Или ее не было вовсе, а Ангелине так казалось по молодости и наивности, а теперь она всего лишь расплачивалась за свою ошибку.
Но почему тогда ей так больно… больно терять Леонида, видеть, как он становится все дальше и дальше с каждым днем, с разрывающимся сердцем думать о том, что он был у Веры.
– Это невыносимо, – пробормотала Ангелина, спрятала лицо в ладонях, и уже было, собиралась заплакать, как услышала шаги и вовремя запретила себе это делать. При младшей сестре она старалась казаться железной, чтобы не давать ей повода для насмешек и уколов.
На пороге кухни появилась Юля – светлые волосы были растрепанны после сна, а ее идеальное, уже почти не детское, но при этом еще какое-то совсем маленькое тело с фарфоровой белой кожей прикрывал только черный шелковый халатик. Она зевнула и заглянула в холодильник, в поисках сока.
– Ты с кем-то разговаривала? – конечно, она не могла промолчать и в ее голосе звучала насмешка. Такой едкой выросла эта девочка, и никто уже не мог ее исправить, впрочем, скорее никто и не пытался.
– Какое тебе дело? – ощерилась Ангелина.
– Может быть мне интересно, – хмыкнула Юля, взяла свой сок и уселась за стол, отвинчивая крышечку на коробке, – ты вдруг такая унылая, сидишь одна на кухне и бредишь. Все не просто так! – заявила она, проявив чудеса логики, – и я даже догадываюсь, в чем тут дело… это все темненький. Ну, как его? Коля? Костя? Ким?…
– Кир, – поправила Ангелина устало, разговаривать с сестрой ей совсем не хотелось, но она знала, что Юлька так просто не отстанет.
– Ну да, он, – обрадовалась сестрица, сделала несколько глотков, обтерла полные губы тыльной стороной ладони, чтобы убедиться, что на них не осталось капелек сока, – и что? Это его телефон? – она кивнула на листок перед Ангелиной, – звони давай, нерешительная ты наша… С мужчинами решительно надо…
– Не учи меня, клоп, – огрызнулась Геля и прокляла своих родителей за то, что шестнадцать лет назад они попытались спасти разваливающуюся семью еще одним поздним ребенком. И прокляла этого позднего ребенка, за то, что он не родился мертвым и вообще родился.
– Как хочешь, – пожала плечами Юля и, кажется, решила оставить Ангелину в покое, она встала и, выбросив коробку, направилась к выходу с кухни, – если так и не надумаешь, оставь этот листочек мне, я сама ему позвоню…
– Ты в своем уме?! – зарычала Ангелина, – да ему лет сорок, ты ему в дочери годишься!
– Ну и что, – хмыкнула Юля, и добавила, чтобы еще позлить сестру, – можно подумать у меня таких не было…
Ангелина уже было, открыла рот, чтобы произнести ругательства в адрес сестры, но осеклась. Она знала, что это ничего не даст, а сделает только хуже. Слово за слово и они вообще разговаривать перестанут, как бывало не раз за те годы, которые они прожили вместе. Впрочем, нет, не так. За последние несколько лет. С тех пор, как на пороге их с Леонидом квартиры появилась тринадцатилетняя Юля с сумкой в руках и сказала, что больше не может оставаться дома. Ангелина не знала подробностей, но вариантов было два – либо Машу действительно выгнали, либо она сама ушла, измученная скандалами, которые не прекратились и после развода.
Ангелину это не волновало, она вздохнула облегченно, уехав с мужем в его родной город, и прекрасно понимала Машу, но только в этом. Она помнила сестру совсем другой, до отъезда – хрупкой тоненькой девочкой, носившей очки, учившейся играть на фортепиано, нервной и истеричной, но все же совсем другой. А может быть, сестра так и осталась жить с родителями, а эта девушка была чужим человеком, выдававшим себя за нее?
Впрочем, и Ангелину саму, наверное, подменили. И Леонида. Вполне вероятно, что у каждого человека есть двойник, и однажды он вдруг приходит и занимает место оригинала, только так можно объяснить чудовищные перемены, которые порой происходят с людьми.
Ангелина скомкала листок с телефоном, но выбрасывать его не спешила, спрятала в карман пиджака, накинутого на плечи и забыла о нем.
– Ну и подходящую ты погоду выбрала для прогулок, – ворчал Миша, держа над Наташей зонт и перешагивая очередную глубокую, как океан, лужу, но все его старания все равно были тщетными – они оба промокли до нитки, и вода уже хлюпала в кроссовках.
– Другой не подвернулось, – вздохнула Наташа, цепляясь за его мокрую и скользкую руку. Так они доковыляли до не менее мокрой лавочки в парке, уселись на нее.
На асфальте лопались гигантские пузыри в лужах и дождливое серое небо становилось все темнее и темнее. По соленому вкусу на щеках, Наташа поняла, что слезы сами собой текут из глаз, но из-за дождя этого было незаметно.
– У тебя что-то случилось? – заботливо спросил Миша, снял очки и протер их курткой, – эх, черт, – посетовал он, – почему никто еще не делает очки с «дворниками»?
– У меня… ну сложно объяснить, – промямлила Наташа, – я поссорилась с Люсей, – она тут же пожалела, что сказала это и решила увести разговор с опасной темы, – а ты не знаешь, чем болеет Таня?
– Я не знаю… – пробормотал Миша, – а она болеет?
– Ты ей не звонил? – изумилась Наташа, прикусила губу и помолчала немного, ей все это вдруг показалось очень странным. Ей хотелось сказать «но вы же такие хорошие друзья», но она думала совсем другое «но она же тебе нравится, разве тебя совсем не интересует то, что с ней?» Эти слова так и рвались наружу, но она держалась.
– Нет, – покачал головой Миша, – ну я потом позвоню… Обязательно… – он словно отчитывался за совершенный проступок, раскаивался, но ему, похоже, было все равно. Тогда Наташа решила, что ошибалась и Миша влюблен в Люсю. Это представлялось ей возможным с большим трудом. Как можно любить ее маленькую, злую и замкнутую в себе сестру? Нет, это невозможно. Но нужно было проверить, ведь если это так, Миша мог бы помочь им помириться, а заодно ободрить младшенькую.
– Но… тебе же нравится Таня, – все-таки озвучила Наташа, – тебя совсем не волнует что с ней?
– Она всего лишь мой друг! – возразил Миша, засмущавшись и если бы ни дождь и холод, он обязательно покраснел бы, – мне она не нравится… Мне…
– Кто-то другой? – прошептала удивленная Наташа. Неужели Люся?
– Да… – подтвердил Миша, отвернулся и посмотрел в другую сторону, стараясь спрятать свой взгляд где-то в серебристой пелене дождя, – Наташа… мне ты нравишься, и уже давно.
Наташу словно снова ударили по лицу, она даже подскочила на месте, отодвинулась в сторону и закрыла лицо руками. Ей вдруг стало до отвращения стыдно перед этим добрым и отзывчивым парнем, с которым они прожили, казалось бы, целую жизнь бок о бок, который всегда поддерживал их и помогал им вместе со своей матерью. Особенно, когда они с Люсей остались совсем одни, в тот тяжелый и страшный год. И теперь она должна была сказать ему правду, горькую, неприятную, жестокую.
– Прости меня, – шмыгнув носом, сказала Наташа, набираясь сил, – прости, пожалуйста… ты мне тоже просто друг. Очень хороший друг. Но… я… – ей почему-то вдруг вспомнились слова Люси, брошенные ей в след, – люблю другого человека. Прости меня.
И она, боясь, что он скажет что-то в ответ, вскочила с лавочки и бросилась прочь, наступая в лужи, ловя ртом ледяные капли, падающие с неба. Только на солидном расстоянии она позволила себе остановиться, обернуться и посмотреть на него.
Он встал, смотря ей в след, сначала еще держа зонт над своей головой, а потом медленно опустил его, и так и остался стоять, зачем-то держа его открытый, но уже такой ненужный в руках.
«Я люблю другого человека, – повторила про себя Наташа, – а он… любит ли он меня?…» И ей стало так больно, как было, наверное, только тогда, когда ей сказали, что их мама умерла.
Глава четырнадцатая
Таня снова взглянула в большое старое зеркало в ванной с потрескавшейся и местами полинявшей амальгамой, но там ничего не изменилось. На нее по-прежнему смотрела болезненно бледная девочка с синяками под глазами, впрочем, теперь она выглядела еще более болезненной и измученной, чем обычно. Эти несколько дней «болезни» словно выпили из нее жизнь.
Она включила воду и оперлась руками о раковину, продолжая все также рассматривать собственное отражение со страхом и отвращением.
«Ты могла все рассказать матери» – сказал какой-то ненавистный ей голосок в голове, но, к сожалению, сейчас Таня готова была с ним согласиться, – «и все закончилось бы… и не было бы этого».
– Нет, – совсем тихо пробормотала она охрипшим голосом, и его звук заглушил шум воды. Она не имеет права на это. Она не имеет права на это. Как, впрочем, и на жизнь.
Она смахнула невидимую слезинку, закрыла кран и все-таки вышла из ванной. Нужно идти, нужно обязательно куда-то идти, бежать отсюда, сломя голову… Нет, она просто пойдет в школу, пересилит себя и ненависть к себе.
Когда она одевала обувь, ей вдруг стало тошно, она выпрямилась, но ничего не произошло, это было всего лишь ощущение.
Как смотреть в глаза Люсе, всем… городить снова эту уродливую и нелепую ложь? В записке классному руководителю от отчима написано, что она была простужена, конечно, никто не станет проверять или интересоваться, что произошло на самом деле… Никто и не должен об этом знать.
Ей хотелось плакать, но глаза были сухими. Она все равно не пошла в школу, побродила по безлюдному холодному парку в одиночестве, а потом вдруг в задумчивости остановилась у телефонного аппарата. Кому она может звонить, кого звать на помощь? Или с кем хотя бы поделиться всем, что накопилось, у кого спросить совета? Может быть, набрать случайный номер… Или? Таня почувствовала себя очень нелепо, но ей так хотелось просто по-детски поплакаться кому-нибудь на свою жизнь, что глупость ее поступка волновала ее меньше всего. Она сунула руку в карман куртки в поисках мелочи и наткнулась там на какой-то клочок картона, вытянула с удивлением и принялась внимательно рассматривать.
Владимир? Кто это? Таня мучительно пыталась вспомнить, пока осознание само не свалилось на нее, слегка приободрив.
«Зачем ему со мной возиться?» – думала она, набирая номер, – «может быть он тоже педофил? И из лап одного я просто попаду к другому?…» – ей было совсем не весело, хотя мысль казалась забавной.
Первый гудок. Не ответит и хорошо – она забудет об этом и пойдет своей дорогой.
Второй…
Третий. Пусть педофил, но куда симпатичнее ее отчима. Таня злобно усмехнулась и в этот момент трубку наконец-то сняли.
– Да?
– Это Владимир? – недоверчиво поинтересовалась она.
– Угу, а это кто? – его голос звучал совсем не дружелюбно, впрочем, Таня особенно и не вслушивалась.
– Это Таня. Ну, подруга Люси, которая сестра Наташи, – путано, объяснила девочка, некоторое время мужчина медленно соображал, кто все эти люди и почему он должен о них знать, потом он заторможено спросил:
– У тебя что-то случилось?
«У меня очень хорошая и чудесная жизнь, я просто так хочу кому-нибудь о ней рассказать» – чуть не ляпнула Таня, а в слух сказала совсем другое.
– Да… пожалуй, так…
– Тебе нужна помощь? – догадался Владимир.
После некоторой запинки Таня промычала в трубку робкое «да», ей непривычно было просить кого-то о помощи. Впрочем… она и так слишком долго пыталась быть сильной, противостояла ударам со стороны судьбы, что имела право на маленькую слабость.
Люся металась по квартире, не находя себе места. Сначала она даже пыталась спать, лежала на разобранном диване, слушая монотонный дождь неустанный, но его шум был не убаюкивающим, а сводящим с ума и она быстро вскакивала, говорила сама с собой, лишь бы только не слышать его.
Когда дождь все-таки прекратился, ей стало легче, но было так душно и холодно, что она почувствовала себя в собственной квартире, как в клетке. Она несколько раз подходила к окну, смотрела на серое небо и тонкая гладь стекла казалась ей прутьями решетки.
Она пошла к нему, она пошла к нему, она пошла к нему…
– Ну и убирайся! – вырвалось у Люси, она схватила подушку, так некстати оказавшуюся под рукой и швырнула ее об стену, – проваливай, дура чертова! Чтобы не возвращалась никогда… да чтобы ты сдохла… – она сделала пару шагов и без сил рухнула на пол, закрыла лицо руками и зарыдала, так зло и по-детски.
Она вцепилась тоненькими пальцами себе в волосы и стала раскачиваться из стороны в сторону, не задумываясь даже, что причиняет ей больше боли – собственная обида или все-таки жалость к сестре, которая прочно запуталась в паутине обмана.
Какое-то время Люся просидела так, громко плача, а потом неожиданно успокоилась, встала на подкашивающихся ногах и побрела в ванную.
– Все меня бросили… – тихо и хрипло пробормотала она, не заметив, как начала произносить собственные мысли в слух, – сначала отец… плевать он на меня хотел… потом мама… на тот свет… а теперь еще ты… ради какого-то урода… который не любит тебя даже. А ты… ты не любила меня никогда, и плевать ты на меня хотела, плевать вы все на меня хотели… – она села на край ванны, смахнула слезы со своих щек.
– А я чем хуже? – как-то безумно прохрипела она, блуждая взглядом по узкой ванной комнате, – я что? Не могу себе тоже что-нибудь позволить? Сбежать… – ее пальцы сами нащупали ножницы на облезлой полочке, сжали их с небывалой силой.
Один удар и Люся как зачарованная смотрела на собственную кровь, капающую на грязно-белое покрытие ванны.
– Вот и оставайся со своим придурком, – сказала она Наташе, которая ее все равно слышать не могла.
Тучи сгущались, снова начинался дождь. Хмурое невзрачное утро сменилось хмурым невзрачным днем, и где-то за этими тучами сияло тусклое полумертвое солнце, переливавшееся в дождевых каплях. Небеса наводили мысли о скором Армагеддоне, и Таня украдкой любовалась ими из-под зонта Владимира, своего у нее как всегда не было.
– Ты замерзла, – сказал он.
– Вам кажется, – возразила Таня, и они некоторое время шли молча, ей хотелось провалиться под землю.
– Он снова сделал это…? – в конце концов не сдержался Владимир, в его голосе смешались отвращение и страх, которые он даже не пытался скрывать, Тане даже стало смешно. Взрослый мужчина, а его настолько выбивают из колеи такие вещи, когда она почти ребенок, а относится к этому совершенно спокойно. Хотя нет, смешного здесь ничего не было, просто за годы чувство юмора у Тани стало каким-то странным, не понятным другим людям. Но если бы она не цеплялась бы за него, как за соломинку, она бы сошла с ума.
– Да это ничего страшного, – заверила его Таня, – если бы он делал это один, а не с дружком своим, – глаза Владимира стали круглыми, как монеты, – и… у меня все меньше и меньше желания возвращаться туда, – позволила себе небольшую откровенность девочка, – будь моя воля я бы вообще бежала сломя голову далеко-далеко… Да некуда бежать.
– Хочешь я помогу это устроить? – участливо предложил Владимир и Таня вспомнила свои мысли о том, что из рук одного педофила просто попадет в руки другого. Этого ей совсем не хотелось, к тому же в руках того она была хотя бы рядом с мамой. И с Люсей заодно.
Но… как смотреть им в глаза после всего этого?… Так и жить, не отрывая взгляда от собственной обуви?
А ты как хотела? – спросила себя Таня, – что такое любовь, по-твоему? Подставлять свое тело для новых и новых ударов. Чтобы только они были счастливы… Хоть немного счастливы. Те люди, ради кого ты живешь.
– А… чем закончилась история с Наташей? – вдруг, словно опомнившись, спросила она. И ненадолго забыла о собственных проблемах.
– Она пока ничем не закончилась, – вздохнул Владимир, – девочка так и бегает за Киром… А он… уперся, он бредит, уверяет, что ему нужна ее сестра…
– Люся? – как-то заторможено переспросила Таня, – зачем?
– Наверное, затем же, зачем и Наташа, – пожал плечами Владимир, – но я не позволю ему…
Таня сжала кулаки и посмотрела в другую сторону, чтобы он не заметил того, как изменились ее глаза.
Ей вспомнился тот день, когда отчим посмел в первый раз воспользоваться ее беспомощностью, сейчас казалось, что с того момента прошла целая вечность. Тогда она была таким же хрупким, доверчивым и замкнутым ребенком, как Люся, у нее были такие же чистые глаза. Она отлично помнила свою первую боль, слезы обиды и ненависти, чувство грязи, которое не смыть, не сбросить, не забыть… К нему можно только привыкнуть, что и произошло со временем.
Тане стало также страшно, как в тот момент, когда ухмыляющийся отчим заламывал ей руки, чтобы связать бельевой веревкой. На глазах невольно выступили слезы.
– Таня? – неловко окрикнул ее Владимир, заметив, что она провалилась куда-то в собственные мысли.
– Я знаю, что он ваш друг, – прошептала Таня, кусая губы, – но меня это не волнует. Если он причинит ей боль… меня ничего не остановит. Мне нечего терять, – ей вспомнилось, как Люся говорила тоже самое о Наташе. Только между ними было одно существенное различие. Люся была всего лишь ребенком, не способным на действия, нерешительным и эмоциональным, не приспособленным к жизни. А ее эта жизнь уже изрядно потрепала, чтобы воспользоваться своим опытом.
– Не волнуйся, – поспешил успокоить ее Владимир, – он не хочет ей зла, он просто идиот. Перебесится и забудет.
– О Наташе он не забыл… – напомнила Таня.
– Я поздно спохватился, – посетовал мужчина, – это моя вина. Он куда больший ребенок, чем ты. Впрочем, наверное, и я тоже… Нам всем не мешало бы поучиться у вас мудрости, – Таня не поняла о ком он говорит, но эти слова мало волновали ее. Теперь она думала о Люсе и о том, что не видела ее уже очень много времени и многое отдала бы за то, чтобы узнать, что у нее все в порядке.
Но спросить об этом Владимира она не могла, и вообще очень быстро поняла, что не может больше изливать душу, ей было стыдно об этом говорить. Стыдно быть такой слабой и беспомощной. Поэтому она еще немного побродила по пустому холодному парку в обществе этого человека и уныло побрела домой, совершая над собой очередной неимоверное усилие.
Наташа хотела снова поехать к Киру, но денег на проезд до центра в карманах ее пальто не хватило, поэтому теперь она возвращалась, уверяя себя, что все происходит к лучшему и не стоит лишний раз мозолить ему глаза. Тем более если в прошлый раз он не хотел ее видеть. А когда он хотел ее видеть? Только в те первые встречи, напоминавшие сказку или сон… Тогда он показался ей совсем другим человеком, но теперь этот человек куда-то исчез.
Куда деваются люди, которых мы любим, когда мы разочаровываемся в них? Наверное, растворяются фиолетовой дымкой в первых лучах рассвета или уходят, словно призрачные сны. И вместо сладко пахнущей конфетами сказки на нас опускается тяжелый сапог реальности, все ниже вжимающий нас в землю.
Вещи, бывшие волшебными, эфемерными и невесомыми превращаются во что-то мерзкое, грязное, пахнущее отхарканной кровью алой и йодоформом… Сказочные принцы рано или поздно становятся алкоголиками или наркоманами, а принцессы выстраиваются вдоль шоссе, торгуя останками своей неземной красоты…
Наташе безумно хотелось бы сбежать из такой реальности, лишь бы только не сталкиваться с ней. Раньше она никогда не задумывалась о том, что мыльный пузырь ее иллюзий может лопнуть. Она лелеяла его и верила, что так будет всегда.
Она открыла дверь квартиры своими ключами и вдруг испугалась тишины, оглушающей и тяжелой.
– Люся, я вернулась, – сказала она, но не услышала ответа.
Может быть она ушла? Или дуется и не хочет с ней разговаривать? Наташе стало противно, не захотелось больше ничего говорить. Люся слишком мелкая, чтобы учить ее жизни. Да что она понимает? Она лишь ревнует и завидует, ведь в ее сторону никто никогда не взглянет и никому она не нужна.
Эти слова больно кольнули Наташу в сердце.
А мне нужна она? Нужна? – спросила она себя. Единственный близкий человек, после смерти мамы. А что будет с ней, если она уйдет к Киру? На мгновение девушке стало стыдно, но только на мгновение.
Уйдет и что с того? То, что они сироты и у них никого больше нет, не значит, что она должна вечно как телохранитель быть при Люсеньке. Она имеет право на свою жизнь, на личную жизнь. И на Кира, наверное, если она вообще в праве претендовать на него…
Наташа задумчиво сняла обувь и верхнюю одежду, вошла в ванную и вздрогнула.
Люся сидела на кафельном полу в луже липкой темной крови. От этого зрелища к горлу Наташи подступил острый приступ тошноты.
– Люся… – хрипло позвала она, опустилась рядом, тряхнула девочку за плечи, потом еще раз, голова у нее на плечах мотнулась как у куклы, – ну очнись же ты, дура! – завопила Наташа, теряя контроль над собой, – что же ты сделала, что же…
Она трясла сестру до тех пор, пока та не открыла глаза, не сжала ослабевшие пальцы. Потом, увидев Наташу, она словно очнулась ото сна, сбросила ее руки, и ладонью прикрыла рану на своем запястье, уже переставшую кровоточить.
– Вернулась? – ехидно и зло осведомилась она, – а как же твой чертов принц? Опять тебя прогнал?
– Я не была у него! – крикнула Наташа, поднялась, выскользнула в прихожую, чтобы не показывать Люсе предательски выступивших на глазах слез. Ей совсем не хотелось демонстрировать свою непростительную слабость.
– Да ладно, – Люся на шатающихся ногах вышла из ванной, все еще сжимая руку, но уже просто на всякий случай, рана была не глубокой и совсем не смертельной.
– А какого черта ты наезжаешь на меня!? – горячо зашептала Наташа, – самоубийца чертова… устроила здесь, чтобы продемонстрировать мне! Ты всего лишь завидуешь, завидуешь, завидуешь! Ты никому никогда не будешь, нужна, да на тебя никто не взглянет никогда…
– Возможно, ты и нужна кому-то, но не своему престарелому принцу, – огрызнулась Люся, перебив ее, – он поиграл с тобой и ты ему надоела.
