Текст книги "За чужие грехи"
Автор книги: Агония Иванова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 19 страниц)
– А что? – насторожилась она.
Антонина тяжело вздохнула и погладила девочку по спутанным темным волосам. Посмотрела за окно на светло-синее небо. После такой пасмурной ночи такой солнечный день. Жаль, что Наташа уже не увидит его… Ничего не увидит.
– Люся… только, пожалуйста, постарайся принять это, как взрослый человек, – попросила Антонина и взяла руки девочки в свои, поймала ее затуманенный взгляд, – пожалуйста… – девочка только кивнула, – Люся… твоя сестра покончила с собой этой ночью.
– Да что вы такое говорите?! – вскричала Люся, вырвала у Антонины свои руки, ее глаза безумно заблестели, она задышала тяжело и часто, – вы вообще в своем уме?!
– К сожалению да. Люся, это правда. Наташи больше нет…
Люся не издала не звука, ее лицо как-то изменилось, перекосилось, на нем появилась гримаса боли, ужаса и отчаяния. Она стала комкать пальцы, потом вцепилась ими в волосы и убежала на кухню.
– Куда ты? – растерянно прошептала Антонина, вскочила с дивана.
– Валерианки выпить, – донесся до нее жалобный дрожащий голосок Люси. Антонина вздохнула облегченно, осела на диван, помассировала виски. Голова у нее кружилась, все перед глазами плыло, ей было так плохо, как никогда в жизни.
Люся выбежала с кухни без валерианки и с большим ножом, кинулась в прихожую одевать обувь. Когда Ангелина осознала, что произошло, девочки уже и след простыл.
Глава вторая
Нет ничего страшнее тишины. Тишина бывает разной, как и одиночество, а именно эта тишина была той, которая наступает за мгновение до взрыва, до того, как происходит что-то страшное и непоправимое. Эта тишина наполнила собой всю его квартиру, набивалась в уши, наполняла голову, заставляя гудеть. Умолкли все звуки – птицы, машины, собаки за окном, часы, половицы и даже его сердце не билось в этой тишине. «Может я мертв?» – с каким-то облегчением подумал Кир, пощупал свой пульс и разочаровался. И откуда эта мысль? Впрочем, в ней не было ничего удивительного. Столько разных людей, включая его самого, в разные периоды жизни хотели видеть его мертвым, почему бы не сделать их немного счастливее?
В том, чтобы сидеть в тишине и думать о смерти было что-то жуткое. Не приходят такие мысли просто так… Может и в правду?
Он уже давно мертв и даже успел сгнить. Душой… Телу тоже осталось недолго, если судить по опыту отца, главное подналечь сейчас на водку. Пить в одиночестве стало для Кира делом привычным.
Все оставили его квартиру – и Ангелина и Владимир. У каждого из них была жизнь, свои заботы и радости, работа или семья. А он гипнотизировал телефон, прекрасно зная, что тот не зазвонит, борясь с собой, чтобы не набрать номер, который стоило бы забыть.
«Я хотя бы узнаю, что у нее все в порядке» – утешил себя Кир, все-таки снял трубку, все-таки позвонил. Один гудок, второй, третий… Может быть что-то случилось?
Скорее всего, они просто в школе – утешил он себя, в той самой злосчастной школе, у ворот которой они встретились впервые. Что было бы, если бы этой встречи не произошло? Каждый из них жил своей жизнью – прежней, обычной… безнадежной. Совершая свои прежние ошибки. Наступая на одни и те же грабли тысячи раз. Но сейчас он наступал на них снова, потому что подумал только о себе.
Что было бы с Наташей и Люсей? Все было бы как прежде. Никто бы не вторгался в их маленький мир, чтобы разрушить его, разнести в щепки.
Резкий звонок в дверь заставил его положить обратно трубку, упрямо отвечавшую только длинными протяжными гудками, лишавшими его надежды. Вернулась Ангелина? Ему совсем не хотелось сейчас говорить с ней, а еще меньше хотелось говорить с Владимиром.
Человек за дверью позвонил еще раз.
– Черт бы вас побрал… – хрипло пробормотал Кир, на всякий случай убрал полупустую бутылку в шкаф, на случай, если нежданным гостем окажется Владимир, и отправился открывать.
– Люся… – только и успел сказать он, прежде, чем разъяренная девочка бросилась в квартиру. Она была не похожа на себя, исполненная гнева, отчаяния и боли. Щеки ее сияли от слез, глаза сверлили его мутным и безумным взглядом, она дышала часто и тяжело, готовая кинуться в бой с кухонным ножом, который ловко извлекла из-под легкого пальто, но, кажется, на мгновение испугалась того, что собиралась сделать.
– Наташи здесь нет… – начал, было, он, но она не дала ему закончить.
– Конечно, ее здесь нет! – заорала Люся так, что зазвенели оконные стекла, – потому что она мертва, потому что ты убил ее, тварь! Мерзавец… урод… – в нахлынувшей на нее волне гнева она совершила рывок в его сторону и полоснула ножом по его горлу, он не успел опомниться или увернуться, да и после ее слов как-то потерял всякое желание сопротивляться. Достаточно глубокую, но, увы, не смертельную рану он зажал рукой скорее инстинктивно, чем из реального желания остановить кровь. Теперь она струилась по пальцам на рубашку, и, стекая вниз, капала на пол. Люся заторможено смотрела на эту рану, на нож у себя в руках с которого тоже капала его кровь с чувством брезгливости и в тоже время с этой непереносимой болью.
Кир пытался переварить ее слова.
Почему она сказала, что Наташа мертва?…
– Что с ней… – робко попытался спросить он, но поздно понял, что эти слова только добавят масла в огонь.
Люся молчала, тряслась и плакала, все крепче сжимая нож, ее пальцы побелели от усердия.
Ему казалось, что рана куда более глубокая, чем она есть, и он умирает, но это было не так, просто ему вдруг тоже стало очень больно. Ему очень хотелось успокоить ее, как-то помочь, но он не имел права даже прикоснуться, да и едва ли она стала бы его слушать.
– Ты мразь… – Люся зачем-то попятилась, переложила нож в другую руку, хотя это было бессмысленно – обе ее руки одинаково сильно тряслись, – ты подонок, не имеющий права на жизнь… ты убил ее… ты… ты… – слова потонули в хриплых всхлипах и вдруг слезы сменились новой яростью, она бросилась на него с новым ударом. Сначала он решил, что не имеет права ей мешать, а потом вдруг осознал, что его смерть хотя и принесет ей облегчение, но разрушит ее жизнь… Разрушить жизнь, которую он разрушил уже и так? Если бы у него были силы, он бы посмеялся над этим.
Кир совершил над собой неимоверное усилие и вырвал у нее нож, схватил ее за руку, она очень старалась вырваться, а потом снова впала в апатию, стала тихо плакать, что-то шепча быстро и невнятно.
– Да что бы ты сдох… что бы ты… – удалось различить ему, Люся в какой-то момент дернула руку, пытаясь вырваться, но быстро сдалась. Его окровавленные пальцы вызывали у нее страх и отвращение, поэтому она упрямо смотрела в пол, повторяя эти слова как молитву или заклинание.
– Наташа мертва? – ответа не последовало, Люся продолжала шептать одни и те же слова, очень увлеченная своим занятием. Растрепанные волосы скрывали ее лицо и ее слезы, стекавшие по лицу и капавшие на паркет. Поддавшись минутному порыву, Кир привлек ее к себе и крепко сжал в объятьях, боясь случайно задеть и испачкать ее окровавленными пальцами, уткнулся лицом в ее волосы, которые пахли фимиамом. Такой странный запах…
– Хорошо… – медленно произнес он, – послушай меня, Люся, пожалуйста… я очень тебя прошу… просто послушай. Я не хотел причинять зла ни тебе, ни твоей сестре… ей особенно… я хотел жениться на ней…
– Это ложь! – вырвалось у Люси.
– Нет, – возразил Кир, – это правда. Но теперь это не имеет значения… я знаю, мне нет прощения… и мою вину можно искупить только моей кровью, – при этих словах девочка подняла голову и посмотрела на него долгим и внимательным взглядом, от которого ему стало не по себе.
Она уже не плакала, хотя последние отставшие слезинки все еще ползли по бледным, словно мрамор щекам.
Она смотрела так, как смотрят одержимые и религиозные фанатики, как смотрят маньяки, как смотрят безумцы, потерявшие разум от страданий… Ее глаза горели неутолимой жаждой крови и страданий, его страданий в искупление ее собственных. Ее глаза горели жаждой смерти.
– Ты хочешь моей смерти, – тихо, словно прочитав ее мысли, произнес Кир, глядя ей в глаза, несмотря на всю эту боль, на весь этот ужас происходящего и хлещущую из горла кровь, он любовался ее глазами и изящными чертами, – не делай глупостей, не лишай себя будущего. Если ты хочешь – ты получишь ее… – он медленно отпустил ее, сделал шаг назад и медленно закатал рукав рубашки до локтя. Люся следила за каждым его движением, Люся жаждала этого, как ничего и никогда в жизни.
Он распорол кожу от запястья до локтя, вертикально и очень глубоко, даже не зажмурившись от боли, словно ее не было. Потом он проделал тоже самое со своей второй рукой. Пальцы стали скользкими от собственной крови.
– А теперь уходи, – попросил он, протягивая ей нож, – уходи быстрее… прошу тебя, прошу…
– Я хочу увидеть, как ты умрешь, подонок, – плохо слушающимися губами сказала девочка, в ее глазах сверкали уже не слезы, а какой-то безумный свет.
– Уходи… – повторил Кир, – уходи же, уходи! Ты погубишь себя… Умоляю тебя…
– Что здесь происходит?! – их обоих словно ударило током, от звука голоса Владимира совершенно неожиданно появившегося на пороге прихожей.
Открытые двери всегда приводят к незваным гостям в самый неподходящий момент. Сейчас был как раз такой момент, но зато благодаря ему Люся опомнилась, вырвала нож из ослабевших рук Кира и бросилась бежать, пока Владимир не успел ей помешать.
– Эй… – вошедший нервно рванулся в сторону девочки, но руки его ухватили только воздух и он потерянно развел ими и обернулся к Киру. Мгновение Владимир пребывал в какой-то прострации, пока не заметил руки и шею друга, кровь с которых стекала вниз и капала на паркет. Кир заторможено следил за этими каплями, совершенно не ощущая боли.
– Что это значит!? – вскричал Владимир, – чем вы тут занимались!? Это она сделала!? Ты приставал к ней!?
– Я ее не трогал, – равнодушно откликнулся Кир. Владимир не поверил сразу этим словам, ухватил Кира за руки и потащил на кухню, смывать кровь, удивляясь его покорности.
– Кто это сделал? – повторил свой вопрос Владимир, – ты!? Да ты ненормальный! Ты в своем уме!? Или это она сделала?!
– Нет, я…
– Это дела не меняет! – Владимир сбегал в прихожую, чтобы закрыть дверь и после некоторой борьбы ему как-то удалось заставить Кира забинтовать руки и шею. Когда они сидели на кухне, пил уже Владимир тот самый припрятанный в шкафу коньяк. Он выглядел неестественно бледным и постаревшим на несколько лет.
– Что произошло здесь? – хрипло пытался выведать он, – и что произошло бы, если бы я не пришел?
– Этого уже не произошло, – заметил Кир, ощупывая ладонями бинт на шее, бывший таким непривычным.
– Она пришла к тебе, и ты начал перед ней себя кромсать? Я чего-то не понимаю в этой жизни… – бормотал Владимир.
– Она на меня напала, но я отнял у нее нож и решил сделать все сам, чтобы ее не посадили за мою смерть, – не без гордости сообщил Кир, и в его равнодушном голосе снова почувствовалась угаснувшая жизнь. Владимир поднял на него глаза и ему стало не по себе. Страх разлился по телу, сковывая конечности неприятным холодом, путая мысли. Ему страшно стало оставаться наедине с этим человеком, страшно бросать его в одиночестве. Страшно от пустоты и горечи, теперь наполнивших эту квартиру…
Владимиру вспомнилось старое, давно забытое ощущение, когда он пришел сюда в первый раз очень много лет назад. Его привел сюда его папа, которому нужно было поговорить с Андреем, отцом Кира. Тогда они оба еще были маленькими мальчиками, а их родители были молоды.
Впрочем, глядя на Андрея сложно было говорить об этом – это был человек без возраста. Когда-то он мечтал стать художником, но не смог локтями выбить себе место под солнцем и в конце концов спился и растерял все свое дарование. Владимиру запомнилось его осунувшееся лицо, потухшие глаза, тихий, однажды сорванный голос, и, конечно же, очень красивые руки бывшего художника, всегда в пятнах от машинного масла. Благодаря отцу Владимира он получил работу автомеханика, хотя никогда не был за нее благодарен, чувствуя себя вдвойне униженным. Он ненавидел их, ненавидел всей своей душой, всем своим естеством, ненавидел отца и даже маленького Владимира, который ни в чем не был виноват.
Таких разных людей связала тысячами канатов судьба, когда они полюбили одну и туже женщину. И этой женщиной была мать Кира. Владимир уже плохо помнил ее, в памяти не задержалось даже ее имя, только теплые нежные руки, мелодичный голос. Она часто приходила к ним и любила его, как родного сына. Она была полной противоположностью Андрея, и если его ненависти хватало на всех окружающих, то она вокруг себя старалась посеять и взрастить любовь и понимание.
Тогда эта квартира выглядела иначе – здесь было очень уютно, светло и всегда безупречно чисто. Только Андрей устраивал здесь хаос, крушил и ломал все, когда особенно сильно напивался. Владимир боялся дяди Андрея и боялся не зря. Уже, будучи ребенком, он ощущал агрессию этого человека, направленную к нему.
– Подожди, пока взрослые будут разговаривать, – сказал ему его отец и отвел в комнату, где он и увидел впервые Кира. Тогда несколько лет разницы в возрасте между ними ощущались куда менее существенно, и они были просто детьми.
– Кирюша, познакомься, это Вова… – только после этих слов мальчик, сидевший на диване с книгой, поднял на него темные, почти черные, глаза и смерил их недоверчивым взглядом. Владимир неуверенно сел на диван рядом с ним, понимая, что его появлению никто не рад. Ему очень хотелось попросить отца остаться, но тот улыбнулся им на последок, и ушел на кухню.
Владимир старательно разглядывал комнату, лишь бы только не смотреть в сторону Кира. Обстановка была бедной, но везде чувствовалась заботливая женская рука, постаравшаяся даже простым предметам придать частичку своей души и своего тепла. В приоткрытую форточку ветер приносил запах залива и, перемешавшись, с запахом сырости в этой квартире он навсегда потом стал символизировать для Владимира детство.
– Что ты читаешь? – попытался нарушить тишину мальчик.
– Остров сокровищ, – без особого энтузиазма откликнулся Кир.
– Интересно?
– А ты не видишь? – как-то даже агрессивно ответил его собеседник, Владимир испуганно отпрянул и вжался в спинку дивана. Кир заметил это и неожиданно улыбнулся.
– Возьми, – он протянул ему книгу, – может тебе понравится.
Владимир неуверенно взял ее и задумчиво полистал старые, пожелтевшие от времени страницы. Все это время Кир разглядывал его с плохо скрытым живым интересом.
– А ты? – после некоторой паузы спросил Владимир. Ответить Кир не успел. С кухни послышался грохот, крики и ругань и он убежал туда, похоже, привыкший к подобным сценам.
Все это время Владимир сидел на диване и разглядывал люстру под потолком, слушая, как кричит что-то на отборном мате Андрей.
– Да ты хоть при ребенке бы не стал! – осадил его отец Владимира.
– У меня нет уверенности, что это мой ребенок!
Только слепой человек мог усомниться в их сходстве и их родстве. Но Андрей не был слепым, разве что только ослепленным болью. До самого конца он был уверен в том, что Кир не его сын и за это он ненавидел его почти также сильно, как Владимира с его отцом, а порой и намного сильнее. Разница заключалась лишь в том, что до Владимира и его семьи он добраться не мог, а Кир был на расстоянии вытянутой руки и весь негатив и вся агрессия отца выливались на него.
Сейчас, спустя двадцать пять лет с тех пор, Владимир увидел в Кире воскресшего из мертвых Андрея. Опустевший безразличный взгляд, покорность своей судьбе, желание уничтожить себя, чтобы не испытывать этой бесконечно боли и прожигающего душу отчаяния.
– Ей не станет легче, если ты умрешь, – заметил Владимир, – никому не станет легче.
– Мне станет. И ей! – упрямо возразил Кир, глаза его горели.
– А Наташа? Ты о ней подумал? Ты же собрался жениться на ней? Уже передумал? – зря он это сказал. Ему и в голову не могло прийти, что это вызовет такую реакцию. Кир вцепился себе в волосы и уронил голову на стол, явно неимоверным усилием воли, заставив себя не разбить ее при этом обо что-нибудь.
– Эй… – Владимир неуверенно тронул его за плечо.
– Мертва Наташа, – подавленным голосом сказал его друг, все-таки отпустил волосы и пошел искать в шкафу коньяк, пока не вспомнил, что тот уже стоит на столе.
– Как мертва?
– Так мертва, – Кир заметил бутылку, отпил прямо из горла и зажмурился, – так просто Люся с ножом бы ко мне не прибежала.
– А кто ее знает? Может это был повод? – предположил Владимир, – она полоумная. Вы с этой девочкой друг друга стоите! Может она так просто все это выдумала, чтобы тебе досадить? Или чтобы ты отстал от Наташи, думая, что она мертва? Она же не прихватила с собой свидетельства о смерти!
– А я верю ей и без свидетельства, – сказал Кир, – Наташа мертва. Я чувствую… И… я не ошибусь, если предположу, что она покончила с собой. Догадайся из-за кого?
Теперь он стоял на сырой земле рядом с новенькой оградой свежей могилы. Его онемевшие от холода и напряжения пальцы на ледяном железе разжались, и руки скользнула вниз. Бинты, торчавшие из-под рукава пальто намокли, и, кажется, снова начала идти кровь.
Наташа улыбалась с фотографии – чистая, хрупкая, как цветок. Как фарфоровая кукла, которую случайно разбили о мраморный пол. Ее глаза оставались все такими же чистыми и доверчивыми, хотя и мертвыми.
Смерть не разрушает красоту, а лишь только запечатлевает ее в вечности.
Она лишь дает успокоение, освобождает от бесконечного океана боли, который наводняет бренную и мимолетную человеческую жизнь.
Капли дождя стекали по его лицу, по отросшим волосам и через эту мутную пелену отчетливым оставалось только лицо Наташи на фотографии.
Кто-то медленно подошел сзади и положил руку ему на плечо, но тут же убрал ее, словно испугавшись потревожить его уединение.
– Пойдем, – хрипло сказал Владимир, а это был именно он.
– И это все? – зачем-то спросил Кир.
– А что еще ты хотел услышать? – язвительно поинтересовался друг, – ты сам во всем виноват. Только она… – его взгляд был устремлен в лицо девочки на фотографии, там она была младше еще на несколько лет, – не в чем не была виновата… разве что только в том, что связалась с тобой. А знаешь… мне самому все меньше хочется оставаться в твоей жизни, ты противен мне…
– Так какого черта ты делаешь здесь? – вспылил Кир, – проваливай… – потом смягчился, – а как ты думаешь? Я сам себе противен…
– Надеюсь, ты хоть чему-то научился? – осведомился Владимир, потом тяжело вздохнул, – я пойду, – пробормотал он, его голос заглушал шум дождя, он открыл черный зонт над своей головой, – под этим дождем ты заработаешь воспаление легких. Но это твои проблемы. Научись хотя бы о себе заботиться…
– Не учи меня жить, – огрызнулся Кир, хотя понимал что в словах друга слишком много правды. Именно это и раздражало его больше всего, сколько он себя помнил. Этот правильный Вовочка, послушный ребенок и прилежный ученик, любимец всех кругом. Вовочка, у которого было нормальное детство и нормальная жизнь.
Владимир только хмыкнул и быстро удалился, оставив его в одиночестве в вязких, быстро сгущающихся, сумерках.
Кир думал о том автобусе вместе с которым упустил свой последний шанс. Спасти эту хрупкую девочку, похожую на фарфоровую куклу, спасти Люсю, спасти себя.
Глава третья
Осознание того, что Наташи больше нет, совсем не спешило посещать Таню – девочке по-прежнему казалось, что если набрать номер Люси трубку все равно снимет старшая сестра. Они никогда не общались особенно тесно, Наталья всегда была только приложением к своей сестре, но с ее смертью стало чего-то не хватать, как будто из дома вырвали один несущий кирпичик, и теперь все висело на волоске, готовое вот-вот рухнуть. Было ясно – прежней жизни не будет больше никогда.
Точнее того светлого и теплого, что было в жизни Тани больше не будет, все остальное осталось прежним. Равнодушно-требовательная мать, замечающая все, кроме собственной дочери, жестокий отчим с его грязными мыслями и желаниями, и… этот серый город с таким же серым беспросветным небом.
Что такое смерть в сущности? Таня никогда не думала об этом, наблюдая ее только со стороны, отчужденно и без особого интереса. Когда-то очень давно, когда она была еще совсем ребенком, у нее умер дедушка – молчаливый задумчивый старик с длинной бородой, который был врачом, как мама, и работал до последних дней своей жизни. Но девочка была слишком маленькой тогда, чтобы понимать, что такое смерть. Теперь она думала о том, что, скорее всего смерть – это все-таки освобождение, и если бы однажды отчим не рассчитал силы и избил бы ее до смерти, она бы просто наконец-то отправилась к тихому туманному берегу утешения, чистоты и покоя.
В тот раз, когда она вернулась домой в ту ненастную ночь, дома ее ожидал очень теплый прием. Удары были слишком сильными, невыносимыми, но такими, чтобы синяков не оставалось – отчим это умел, хорошо умел, и Таня старалась не думать о том, где ему довелось овладеть этим искусством.
В такие моменты ее собственное тело казалось ей особенно чужим и неприятным – оно напоминало ей тюрьму, в которую она оказалась запертой наедине с болью, и из которого не могла убежать.
Впрочем, у нее был единственный вариант побега, и его осуществила Наташа. Со стороны Таня отчетливо видела насколько подлым и эгоистичным был этот поступок, но в ее душу прокрадывались мысли о том, что она имеет хоть небольшое право на эгоизм, когда всю свою жизнь жертвовала собой ради чужого счастья. Тогда Тане становилось обидно – столько бороться и терпеть, чтобы просто взять и свести счеты с жизнью? Наташа была слабой эгоистичной дурочкой, у которой не было особенных поводов для суицида, а Таня слабой не была никогда и не могла позволить себе быть. Она должна найти другой выход.
Бежать из этого дома, бежать сломя голову, нестись, порвав все связи, забыв сюда дорогу… Но куда? К кому?
Если даже лучшая подруга предпочла отказаться от нее.
Таня сама и не заметила, как подняла телефонную трубку, провела пальцами по кнопкам, вспоминая номер Люси, а потом положила трубку на место, сбегала в свою комнату, нашла запрятанный во внутренний карман школьного пиджака, скомканный листок бумаги, развернула его и про себя повторяя номер, вернулась к телефону.
Зачем?
Главное сначала набрать номер, а только потом спросить себя, зачем она это делает. Может потому, что этот человек сам предлагал ей свою помощь. Но она же не имеет права навязываться ему, только потому, что он имел глупость бросить эти слова, чтобы казаться лучше, чем он есть.
Один гудок, второй гудок… третий долгий, как бесконечность… Таня хотела положить трубку, но в этот момент кто-то на том конце ответил.
– Да?…
Какая собственно разница, если она все равно нажала сброс? Что изменило это единственное «да», какая разница, чей это был голос, и туда ли она попала. Она все равно не будет просить о помощи.
Она сидела в тишине, все еще держа в руках телефонную трубку. Она смотрела в одну точку и заторможено соображала, что ей делать дальше – все-таки швырнуть телефон на место или набрать номер снова.
Но ответ на этот вопрос уже был решен за нее – кто-то требовательно позвонил в дверь, и Тане не стоило особого труда догадаться, что так звонит только один человек, из всех когда-либо приходивших в эту квартиру.
Впервые в жизни что-то сломалось в ней, она как бешенная спрыгнула со стула и горячо зашептала:
– Да чтобы ты сдох! Чтобы ты под землю провалился, ублюдок… мразь… – она сжала кулаки так, что ногти впились в кожу, а несчастная бумажка с телефоном оказалась смятой в клочья. Таня торопливо сунула ее в карман брюк, отругала себя за этот порыв и пошла открывать.
– Ты забыл что-то? – как могла спокойно спросила Таня, открывая дверь. Отчим мрачный и недовольный шагнул в прихожую, швырнув ей свое тяжелое осеннее пальто.
– Не твое собачье дело, – процедил он зло, скинул ботинки и прошел на кухню.
Таня заторможено посмотрела ему в след, пытаясь понять, чем ей грозит эта сцена, и что она означает.
– Меня уволили, – прежде чем она успела только подумать, озвучил он первое ее предположение, – только Тоне об этом знать не нужно. Понятно, маленькая дрянь!? А то я знаю твой длинный язык…
Таня молча кивнула, зная, что лучше его не злить сейчас.
Отчим выпил минералки из холодильника и ушел в их с матерью комнату, сел на диван – это Таня поняла благодаря короткому скрипу старых пружинок.
– Иди сюда, – приказал он. Девочка медленно дошла до порога комнаты и остановилась, не решаясь идти дальше. Что-то подсказывало ей, что сейчас в очередной раз повториться старая история, надоевшая до боли. Она ведь собиралась бежать, звать на помощь?
Никуда она не убежит. Выхода нет, кроме того, чтобы подчиниться. И это не выход. Значит, выхода нет. Ей вспомнились чьи-то слова о том, что если бог закрывает двери, то открывает окно и она подумала про Наташу. Как она будет выглядеть, размазанная по асфальту?
– Мне нужно расслабиться, – таким же требовательным тоном заявил отчим, – сделай дяде приятное…
– Я не… – робко начала Таня, но осеклась.
– Что ты там мямлишь!? – переспросил он нервно, – давай шевелись.
– Я отказываюсь, – выпалила она и почувствовала, как внутри все падает от одного только взгляда, которым ее одарил он, – ты не имеешь права…
– Вот мразь, – прорычал он, вскочил с дивана и вот уже стоял перед ней, возвышаясь как скала или колеса автомобиля над крошечным муравьем, – ты чего себе позволяешь!? В себя поверила? – он схватил ее за ворот свитера и сильно тряхнул.
– Я не буду этого делать, – упрямо повторила Таня, – ты меня не заставишь, не заставишь!.. – она почувствовала, как по щекам одна за другой сползают горячие злые слезы. Еще только этого не хватало, плакать при этом человеке! Таня тут же вытерла слезы рукавом, прикусила губы.
– Ты что мне тут вздумала характер показывать!? – нервно рассмеялся Борис, – ну я тебе сейчас тоже устрою демонстрацию, проучу тебя дрянь… – первый удар, второй, третий… четвертым было соприкосновение затылка и угла шкафа и Таня к своему счастью или все-таки не счастью провалилась в глубокую мрачную темноту, которой была несказанно рада – это было куда лучше, чем оставаться там, наедине с этим человеком.
Бежать… хоть из этого дома, хоть из этого тела… но дальше так продолжаться не может… Все будет повторяться снова и снова, он никогда не одумается, а Таня никогда не сможет постоять за себя, она слишком слабая и беззащитная против этого человека, особенно при том, что на его стороне любовь ее матери…
«Если я выживу» – была ее последняя мысль, а она повторяла эти слова за последнее время особенно часто, в ту ненастную ночь она тоже уже была готова отправиться на тот свет, – «я сбегу отсюда… я сделаю это… я должна».
Миша бродил один по опустевшему парку под мокрым снегом, таявшим по дороге к земле. В последнее время он все чаще уходил из дома, чтобы побыть наедине с собой и никто не замечал его отсутствия. Сегодня его мама и вовсе уехала на похороны, до последнего уверенная в том, что он поедет с ней, но Миша был слишком уверен в своем решении не посещать их. Меньше всего на свете он хотел видеть Наташу мертвой, лежащей в гробу со сложенными руками и глаза ее всегда чистые, сияющие и улыбающиеся закрытыми на веки. Пусть уж лучше она останется в памяти вечно живой, – думал Миша, наворачивая круги по одной и той же аллее. Он насквозь промок под дождем, но это обстоятельство ничуть не волновало его. Зонт он, конечно же, забыл дома. А с тех самых пор, когда они последний раз были здесь с ней он никогда больше не брал его с собой.
Боль от слов в последнюю их встречу постепенно сменилась другой, куда более острой и невыносимой. Он спокойно мог смириться с тем, что она не любит его, но принять то, что ее больше нет в живых, было куда сложнее.
Миша с горечью вспоминал перемену, произошедшую с ней в один прекрасный момент, когда из веселой и открытой девушки, какой она была всегда, она вдруг превратилась в маленький комок горечи, именно над этим комком горечи он носил зонт в последнюю встречу. Это тот «другой» ведь так измучил ее? А любил ли он ее?
Это была вторая причина, по которой Миша не захотел идти на похороны. Этот человек наверняка будет там. Он не сможет спокойно смотреть в глаза тому, кто довел ее до самоубийства. Это слишком тяжело, страшно и больно…
Так незаметно парень добрел до трамвайной остановки, купил пачку сигарет, выкурил пару и поехал домой. Сестренка к его возвращению только проснулась и задумчиво бродила по квартире, кулачками протирая свои большие голубые глаза. Миша сгреб ее в охапку и зарылся лицом в ее пушистые длинные светлые волосы, потом поцеловал ее в румяную щеку.
«Я не имею права больше оплакивать Наташу… – думал он, – ее все равно уже не вернешь…» Он взял маленькую Оленькину ладонь в свою большую, пахнущую сигаретами, и отвел ее на кухню, чтобы накормить завтраком.
Жизнь продолжается, – сказал он сам себе, зная, что никто больше не скажет. Ведь никто не знал о том, как сильно ранило его случившееся с Наташей. Все кругом были уверены в том, что он любит Таню и когда-нибудь они, выросшие вместе, обязательно поженятся и будут жить долго и счастливо. Сестры Ивановы в план матерей Тани и Миши никак не вписывались. Чувства Миши в этот план тоже никак не вписывались, но теперь они не имели значения, потому что там, где в его душе только зарождалась прекрасная и светлая любовь к Наташе, теперь жила молчаливая и покорная скорбь по ней и любви, которую он похоронил вместе с ней.
Живые не должны любить мертвых, это правило Миша хорошо усвоил на примере своих родителей. Помнить – да. Но любить нет. Живые должны любить живых. Или не любить уже никого больше.
