Текст книги "За чужие грехи"
Автор книги: Агония Иванова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 19 страниц)
Глава четвертая
Первые три дня после похорон Наташи Кир провел достаточно однообразно. Вечерами он напивался так, что был уверен, что эта ночь последняя в его жизни, а утром отчаянно пытался отойти и вернуть себе человеческий вид при помощи тонн аспирина, которыми он старательно накачивал себя, как будто пытается покончить с собой, а не победить похмелье. Все это время в квартире царила такая тишина, что делалось жутко. Ему казалось, что он потерял слух или попросту умер, по-другому просто не могло быть.
Все забыли его – Ангелина куда-то исчезла, даже с работы не звонили узнать, куда он пропал на столько времени.
Владимир не звонил, а набрать его номер не позволяла гордость, Кир казался себе оторванным от мира. Он попытался вспомнить номер хоть одной своей бывшей любовницы, чтобы переброситься с ней парой фраз, но не смог вспомнить как имена и телефоны соотносятся между собой. Его никогда не интересовали люди, а только то, что от них можно получить. Поэтому сейчас ему просто некого было позвать на помощь, чтобы спастись от этого огромного гнетущего одиночества и не менее гнетущего и невыносимого чувства вины.
Он взял сигареты Ангелины, оставил записку под дверью, надеясь, что она вернется сама и пошел к ее дому, как шел уже однажды, казалось бы, вечность назад. Тогда все еще не зашло слишком далеко. Тогда Наташа еще была жива… а у него был хоть незначительный шанс… почему он не думал об этом тогда, совершив столько ошибок? Сейчас он был бы согласен на что угодно, хоть опекуном Люсе быть, лишь бы она перестала так люто и сильно ненавидеть его и обвинять в смерти сестры. Впрочем, он ведь действительно виноват.
Так незаметно он оказался у того самого подъезда. Все еще спали, было очень тихо, только где-то далеко лаяла собака.
Кто-то прошел мимо, потом какие-то пьяницы, потом пара дворников, за это время он выкурил много сигарет сидя на лавочке у подъезда, но Ангелина так и не появилась.
Может быть, она вернулась к мужу?
Эти мысли были полны зависти – потому что почти у каждого человека был кто-то, к кому можно было вернуться или от кого можно было уйти. А у него теперь была только мифическая девочка, ненавидевшая его всем своим существом, которую любить можно только на расстоянии. Любить? Какое непривычное и глупое слово. А не лучше ли выбросить его из головы?
Если это еще возможно.
– Константин? – он не сразу понял, что обращаются к нему, резко обернулся и встретился взглядом с тоненькой светловолосой девочкой в красном пальто. Она казалась ему смутно знакомой и в этих чертах было что-то уже встречавшееся ему где-то, напоминавшее кого-то… Ангелину? Он очень постарался и вспомнил день знакомства с Ангелиной. Ее сестра. Как же ее звали? Она тоже не могла вспомнить.
– Не угадала, – усмехнулся он, оттягивая время, чтобы припомнить ее имя.
Девочка, а выглядела она не многим старше Люси, скорее всего была ее ровесницей, такого же роста, такая же хрупкая, тощая, только в отличие от нее какая-то вызывающе яркая и вульгарная. Ее миловидность вызывала скорее отвращение, чем симпатию.
Черты лица как у куклы, завитые в плотные кудри недлинные светлые волосы нещадно выжженные перекисью как у куклы, большие распахнутые глаза как у куклы и, конечно же, насыщенно розовые губы как у куклы. Все говорило о том, что она сошла с витрины магазина детских игрушек и теперь гуляет одна по городу.
– А чего отзываетесь? – с какой-то детской непосредственностью спросила девушка, – ну… тогда Кирилл?
– Тепло, – старая привычка играть и флиртовать. По-хорошему он должен был сказать ей, что ее не касается, как его зовут, да и вообще со старшими нужно вести себя уважительнее, и чтобы она проваливала и не мешала ему ждать Ангелину. Но по-хорошему он не привык, к тому же нужно было как-то отвлечься от собственных мыслей.
– Вы надо мной издеваетесь! – всплеснула руками девочка, – лучше «огоньку» дайте.
Он протянул ей зажигалку, наблюдая, как она достает из кармана пальто пеструю пачку ароматизированных сигарет, вынимает одну длинную и тонкую и изящно закуривает. Возвращать зажигалку она не спешила, считая ее поводом для знакомства.
Так как же ее звали? Имя такое же кукольное. Как могут звать куклу? Люся…
«Она никогда не будет моей, ну и черт с ней» – попытался внушить себе он, напомнить, что он не тот человек, который будет зацикливаться на несчастной любви. Она не единственная, не единственный в мире ребенок, пленительный в своей невинности и чистоте. Перед ним еще один точно такой же. Разве есть какая-то разница? Вот она твоя Люся, только соизволила накраситься и не ненавидит тебя всей душой!
– Все надо мной издеваются, – пожаловалась девочка, может ее, звали Оля? Нет, как-то не так, и села на краешек лавочки рядом с ним, – все меня ненавидят…
– Ну, как можно ненавидеть такую милую девушку, – выдавил из себя он, и получилось вполне искренне, слишком долго он тренировался в этих простых и глупых приемах.
– Вот у вас хороший подход, – улыбнулась она лучезарно, как голливудская звезда, – вы… Кир. Теперь я не ошибаюсь?
– Умница, – улыбка получилась более-менее правдоподобной, по крайней мере, девочка в это поверила, – а ты… Юля? – наконец-то вспомнил он.
– Да, но лучше Джули, – сказала она, и спросила, совсем не смущаясь, – а вы ждете здесь мою сестру?
– С чего ты взяла?
Она нервно рассмеялась.
– Не меня же, – как-то зло вырвалось у нее, она прикусила сигарету зубами, и на ней остался след ее помады, – ну если вы ждете меня вам больше повезло, потому что Геля не появлялась здесь уже давно, – ему почему-то показалось, что этой девочке лучше не знать правды о том, где теперь живет Ангелина.
– Тогда можешь считать, что тебя, – заверил ее он, достал сигареты ее сестры и повертел в пальцах. Джули курила и ему тоже очень захотелось курить, но что-то его останавливало.
– Отлично, – возликовала девочка, – тогда может быть выпьем за встречу? – это предложение его немного ошеломило, все-таки она казалась ребенком. Похоже, в их с Ангелиной семье это было чем-то вроде традиции – пить с кем попало, лишь бы только не в одиночестве. Скорее всего, Джули просто искала кого-то, с кем бы напиться.
Они дошли до ближайшего супермаркета, работавшего в этот ранний час, купили бутылку водки и жестяную банку какого-то алкогольного коктейля, который пожелала Джули. Коктейль она выпила по дороге, беззаботно болтая о том, как ей надоела старшая сестра, скучная и серая, не способная даже любовника себе завести или развестись с мужем, который ее раздражает уже столько лет, как ей надоела школа и милиция, которая не дает пить пиво в парке. Кир слушал ее очень невнимательно, украдкой выхватывая из ее бестолковой речи какие-то фразы, врезавшиеся в память. Хочешь лучше всего узнать человека, поговори о нем с тем, кто вырос с ним под одной крышей или с тем, кто ненавидит его больше всего на свете. Джули совмещала в себе эти две черты.
Он в свою очередь думал о том, что никогда не сможет так просто идти по улице рядом с Люсей, просто говорить о чем-то не имеющем значения, пустом, ненужном, но таком важном. Непреодолимая стена ненависти никогда не рухнет, и она никогда не даст ему шанса попытаться оправдаться или искупить свою вину.
А что говорить в свое оправдание? Он готов был жениться на Наташе, но все само так получилось. Он привел домой другую женщину, но не чтобы с ней переспать, а чтобы говорить всю ночь. Он всего лишь упустил автобус. А что произошло бы, если бы он все-таки успел?
Он поговорил бы с Наташей, она бы не покончила с собой. Прошло бы, сколько то лет до ее совершеннолетия и он бы выполнил бы свое обещание, он бы терпел эту глуповатую, но добрую девушку, только ради того, чтобы иметь возможность быть ближе к ее сестре. И пусть она навсегда стала бы только свояченицей, но была бы хоть кем-то.
Зачем думать о том, чего не будет никогда? Зачем мучить себя? Нужно ее забыть.
Она не последняя нимфетка в этом чертовом городе. Она ничем не лучше сотен других, тысяч других. Юля и то симпатичнее ее.
В подъезде неприятно пахло, но было теплее, чем на улице. В форточку дул холодный ветер, приносивший легкие маленькие снежинки, тут же таявшие в спертом воздухе. Они оседали ледяными капельками на стеклах и сползали вниз.
Они устроились на подоконнике третьего этажа.
Вся эта ситуация позабавила бы Кира, если бы ему не было так плохо от собственных мыслей, ведь последний раз выпивать в подъезде ему приходилось лет в пятнадцать.
Водку Юля пила умело и бесстрашно, в этом читался не малый опыт. Она становилась все отвратительнее и отвратительнее Киру, но отступать было поздно. Она всего лишь пытается казаться обществу сильной и смелой, создает образ плохой девочки. Разве он не занимался тем же самым всю свою жизнь?
– Ну почему вы такой грустный? – в какой-то момент спросила она, – о чем вы думаете?
На лицо можно повесить улыбку, можно говорить любой бред, когда внутри все сгорает от невыносимой боли, но заставить загореться потухшие глаза невозможно. Именно глаза теперь выдавали эту чудовищную перемену, навсегда разрубившую его жизнь на две половины.
– Меня раздражает эта погода, – заявил он, – скорее бы уже выпал снег, да и город этот… дыра, каких еще поискать.
– Это верно, – радостно согласилась Джули, ей нравилось, что она может поддержать разговор, – я раньше жила с родителями в Питере… это совсем другое дело… Там так красиво, но только тоже очень серо…
«У тебя были родители? – как-то зло подумал он, – и куда они смотрели, если уже в шестнадцать лет ты ведешь себя как шлюха? Мне то хотя бы уже за тридцать, да и семьи нормальной у меня не было».
Больше всего на свете ему хотелось врезать ей так, чтобы эти пропитавшиеся краской для волос мозги встали на место, отвести домой, умыть от кричащего макияжа, отобрать сигареты и отправить в школу. Она была слишком похожа на Люсю, чтобы вести себя так, как она вела… А что, если теперь Люся начнет вести такую жизнь? Из-за него!
Сердце сжалось чувством щемящей нежности и обжигающей ненависти к себе.
– Я хочу уехать на юг, – сказала Джули, – наверное, я так и сделаю… или в Амстердам ненадолго, попробовать хваленую местную траву… – она говорила об этом без тени смущения или раскаяния.
– Все достоинство Амстердама в траве? – хмыкнул он, – я чего-то определенно не понимаю в жизни…
– Ну, блин, только не нужно лекций о вреде здоровью, хорошо? – простонала Джули, и они наконец-то допили водку, причем получилось так, что она выпила куда больше, – да и вы просто не пробовали… ты, окей? Тебе понравится… Это такой экстаз…
– Есть и другие способы впасть в экстаз, – заметил Кир, мысли уже безнадежно путались, перед глазами снова стояла Наташа, бледнее, чем обычно, с опущенными веками и распущенными волосами, как у утопленницы. Наваждение не желало никуда исчезать, это его раздражало.
– Какие, например? – заинтересованно просила Джули пьяным голосом. Он наклонился к ней, шепнул всего несколько слов и она противно захихикала, одобряя эту идею. Наташа все еще мерещилась ему в слабом освещении подъезда, но уже постепенно растворялась зыбкой тенью в темном углу.
Джули сняла красные, в тон пальто, кружевные трусики, не особенно стесняясь, и убрала их в карман. Кир убрал с широкого подоконника опустевшую бутылку водки и посадил на ее место девушку, сразу же обхватившую его ногами в тонких низко сползших чулках. Она потянулась к нему и жадно, но бесчувственно поцеловала в губы.
– А если кто-то пойдет? – ненадолго отстранившись, спросила Джули, но в ее голосе не слышалось особого беспокойства на этот счет.
– Это не их дело, – отрезал Кир, – да и… неужели адреналин хуже твоих наркотиков?
– Моих? – усмехнулась Джули, – как-то ты отстал от жизни… – это было сказано со злым презрением. Неужели она чувствует к нему такое же отвращение, как и он к ней?
Но зачем тогда это все, зачем?
– Я тебя так отымею, что пожалеешь о своих словах, – пригрозил он и улыбнулся как маньяк, с каким-то странным чувством понимая, что давненько ему не приходилось вживаться в эту роль. Хотя в последнее время он действительно превратился в маньяка, одержимого только одной… идеей ли? Маленькой идиоткой с глазами цвета штормящего моря, стального-серого, холодного, как этот залив, где было бы так хорошо утопиться.
Где она сейчас? Что с ней? Может быть, она точит нож, придумывая новый план мести за свою сестру, может уже собирает чемоданы, чтобы уехать к родственникам в Архангельск? Может она листает энциклопедию ядов или ищет, где бы достать цианид или пытается получить его с помощью реактивов, украденных из кабинета химии? Может она продает вещи, чтобы купить винтовку? Тогда нужно побыстрее закончить с Джули и вернуться домой, чтобы дожидаться, когда придет Люся. С ружьем или топором, с ядом или ножом… С темно-серыми чистыми глазами.
Эти глаза виделись ему слишком ясно, словно и в правду были перед ним на самом деле, а не покрасневшая от водки и напряжения Джули, вульгарно хихикающая и стонущая, не стесняясь того, что об их маленьких шалостях, узнают жильцы дома. Что, если представить на ее месте Люсю, на месте, на котором она никогда не будет? Ему сразу же стало тошно, и он прогнал эти мысли.
Нет… Никогда! Только не Люся… не его Люсенька…
Джули улыбнулась ему как-то безумно, и в ее лице на мгновение мелькнуло что-то дьявольское. А что, если девчонка, намерено ведет такой образ жизни, если она больна и хочет отомстить обществу за это, разнести заразу как можно дальше в разные стороны? Он будет ей только благодарен. Если это так, то к сгнившей душе он получит гниющее тело и все наконец-то закончится. И чем мучительнее он умрет, тем лучше…
А Люся придет на похороны?
– О чем ты думаешь? – Джули заметила какое-то странное выражение в его глазах, но это скорее позабавило ее, чем напугало.
– О смерти, – честно признался он.
– Это не стоит того, – ничуть не нахмурившись, заявила девушка, – все мы умрем. Жизнь коротка. И нужно успеть попробовать все и насладиться ей как следует, – она соскользнула с подоконника и опустилась перед ним на колени, не смущаясь того, что может порвать чулки или испачкать ноги о забросанный разным мусором пол подъезда.
«Насладиться», – повторил Кир и горько посмеялся про себя.
Глава пятая
Таня сидела в углу комнаты на полу. У нее замерзли ступни и руки, она практически не чувствовала собственных пальцев, но не придавала этому никакого значения.
Ей казалось, что где-то внутри на уровне ребер у нее образовалась дыра и сейчас в эту дыру проваливается все ее естество, все ее мысли и чувства. Поэтому все, что ей оставалось это сидеть на полу, натянув на колени свитер, и спрятав в него лицо.
Свитер пах теплой шерстью и ненавистным одеколоном отчима, от этого запаха Таню передергивало, но она привыкла к нему, смирилась, срослась, как срастаются с чем-то от чего не убежать, с чем никак не поспорить, как бы это не было ненавистно ей.
В какой-то момент апатия отпустила девочку, и она поднялась на непослушных затекших ногах, сделала пару шагов, опершись на стену, и задумалась.
Теперь она чувствовала боль, пронизывавшую все тело.
Рассказать матери?
Что будет, если она возьмет и расскажет обо всем? Сколько страданий она причинит этой правдой, этой откровенностью… Ведь тогда ее мать потеряет все – и любимого человека, узнав, как он мерзок на самом деле, и дочь, которая сразу станет чем-то другим…
Что остается ей тогда?
Лучше быть плохой дочерью, чем маленьким униженным и отвратительным комком грязи, сломанных ребер и костей, в которые ее превратил отчим, растоптав как личность. Или напротив – сделав сильнее?
Два года? Три? Таня не помнила, сколько прошло лет, но до Владимира она еще не одному человеку не позволила себе рассказать о том, что происходило в ее квартире, стоило двери за матерью закрыться.
Владимир.
Она вдруг поняла, что у нее есть единственный шанс на спасение, которым был этот малознакомый человек, внушавший ей весьма смешанные эмоции.
Из лап одного маньяка и насильника в лапы другого? Она уже успела подумать об этом тысячи раз, но какой-то процент оптимизма в ее личности убеждал ее в том, что мужчина с такими светлыми и по-детски наивными глазами, как Владимир, просто не умеет врать. С его другом, погубившим Наталью, они были полными противоположностями, хотя что-то было в них без сомнения одинаковое, до удивления.
Она схватилась за Владимира, как утопающий за соломинку. Она дошла до телефона на своих дрожащих ногах в синяках, быстро и бегло набрала номер, усомнившись в том, что делает это правильно. Времени на раздумья у нее было мало – отчим мог вернуться в любую минуту, и к этой минуте ей нужно было быть уверенной в том, что она может совершить побег и быть готовой к этому самому побегу.
– Владимир? – когда трубку сняли, первой заговорила она, очень боясь, что все-таки ошиблась.
– Да, – она выдохнула, услышав знакомый голос, – кто это?
– Таня. Вы меня помните?
– Конечно, помню, – что-то в его голосе тут же изменилось, и он зазвучал совсем иначе – тепло и заботливо, – что случилось? Тебе нужна помощь?
– Я должна просить вас об услуге, – немного подумав, сказала Таня, слово «помощь» казалось ей унизительным, – мне нужно где-то переночевать…
– Я что-нибудь придумаю. Давай встретимся с тобой? – предложил он, Таню тут же заставило насторожиться то, что он не предложил свою квартиру. Жена и дети? Как объяснить им кто она такая, если приведешь домой незнакомую девицу, сбежавшую из дома. Наверняка это станет поводом для ревности и скандалов. Ей почему-то стало обидно. Может быть, потому что нормальные семьи вызывали у нее мучительную и горькую зависть. А может быть по какой-то другой причине, которую назвать она была еще не готова?
– Давайте. В парке? – все равно согласилась она.
– Нет, на остановке автобусной у вашей школы, – возразил Владимир, – наверное, я отвезу тебя в одно место, но оно находится в центре, нужно будет ехать…
– В бордель? – нервно пошутила девочка. Владимиру не было смешно, но он выдавил из себя смешок.
– Мне нравится твой оптимизм, – заявил он, – я выезжаю. До встречи. И не забудь зонт… – добавил он заботливо и как-то невинно, это позабавило Таню.
Она положила телефон и бросилась к шкафу настолько быстро, насколько позволяли затекшие ноги, стала торопливо и небрежно одеваться, потом бросила еще какие-то вещи в школьную сумку, вытряхнув оттуда учебники, еще кое-какие вещи, которые могли ей понадобится во время побега, взяла на кухне маленький, но острый нож, которым почти никто не пользовался.
Отчим явился только тогда, когда она уже шнуровала старые кроссовки. Некоторое время он недоуменно следил за тем, как она собирается, раздеваясь сам, а потом спросил ледяным голосом:
– Куда это ты собралась?
Таня проскользнула поближе к двери, накинула куртку и крепко сжала ручку сумки, теперь у нее были все шансы открыть дверь и броситься бежать. В рукаве свитера она спрятала нож, поэтому чувствовала себя спокойнее.
– Не твое дело, – процедила она.
– Что? – переспросил отчим, хотя он все и так хорошо слышал, – ты со мной как разговариваешь!?
– Как хочу, так и разговариваю, – позволила себе еще одну грубость Таня, чувствуя какое моральное удовлетворение она получает от этого, когда молчала столько времени, – отстань от меня, скажи матери, что я у друзей…
– Не буду я ничего говорить, – отрезал Борис, – и ни к каким друзьям ты не пойдешь, – он сделал решительный шаг к ней, и она тут же резко открыла дверь и бросилась бежать так, словно он погнался следом.
– Маленькая дрянь! – крикнул он, – ненормальная! Да я милицию на тебя натравлю…
Таня остановилась пролетом ниже, победно улыбнулась, упиваясь его бессильной злобой, и бросила в ответ:
– Как бы на тебя я ее не натравила…
Что будет теперь? Она не знала. Вернуться домой после всего этого она не могла, да и поздно было думать об этом. Может быть, настало время что-то изменить, может быть пора вырваться из его омерзительных лап… чтобы попасть в чужие, не менее омерзительные?
Когда Антонина находилась рядом с Люсей, ей невольно становилось страшно. Имея большую практику работы врачом, она вдоволь насмотрелась на людей, переживших страшные потери, но то, что происходило с девочкой напоминало кому. Она на автомате делала необходимые для жизни действия, но при этом никак не реагировала на окружающую действительность, пустым омертвевшим взглядом смотря сквозь людей, сквозь врачей и сквозь Антонину.
Она вела ее за руку по улице под медленно падающим с небес крупными хлопьями снегом. Ладошка Люси была ледяной, и как Антонина не пыталась ее согреть, ничего не помогало.
– Вот… посмотри, это мой дом, – они остановились около старой пятиэтажки, которыми так густо был застроен этот участок микрорайона. Люся на мгновение подняла глаза и посмотрела на него и в ней вспыхнули воспоминания, как они ходили сюда вместе с Таней и Наташей… с Наташей… Неужели ее нет? Этого не может быть… Она не может быть мертва! И Люся снова провалилась в апатию, а по ее щекам покатились слезинки. Антонина смахнула их, поцеловала девочку в щеку и повела дальше.
За дверью долгое время никто не отзывался, пока им не открыл Борис. Увидев Люсю он впал в какую-то прострацию, ему показалось, что существа более прекрасного и хрупкого он не видел никогда и сегодня его жена привела домой маленького ангела.
– Борь… Это Люсенька. Подруга Танюши. Она пока поживет у нас, – представила девочку Антонина, и легонько подтолкнула ее в квартиру, закрывая дверь. Борис кивнул, неотрывно наблюдая за тем, как жена снимает с Люси невзрачное черное пальто, косынку в которой девочка напоминала монахиню или воспитанницу приюта и ищет для нее гостевые домашние тапочки. В скромном черном одеянии, с заплетенными в густую косу темно-русыми волосами, потупленным взглядом Люся напоминала существо из другого мира, отрешенное и возвышенное.
– Здравствуй, красавица, – улыбнулся Борис, но девочка не подняла на него глаз. Мужчине понравилась такая реакция. Какая послушная, – отметил он про себя и в голову полезли разные щекотливые мыслишки. Он невольно представил себе, какая белая кожа скрыта под этим черным тряпьём, мягкая, детская, приятная на ощупь… И какой у нее, скорее всего, звонкий голосок, похожий на звон колокольчиков.
Желание овладеть ей быстро и уверенно наполняло всего Бориса и он уже думать забыл о сбежавшей Тане, увлеченный своими фантазиями и далеко идущими планами. Скорее бы остаться наедине с этой крошкой… Скорее бы!
Антонина отвела Люсю на кухню, а сама задержалась с ним в коридоре.
– У нее умерла сестра, – шепотом сказала она, – и ей очень тяжело… мы должны поддержать ее! Я постараюсь как можно больше быть с ней рядом… – Борис убить готов был Антонину за эти слова, но изобразил на своем лице сострадание, – но мне уже звонили с работы… – женщина приуныла, – и вам с Танюшей надо будет за ней ухаживать… Кстати! – опомнилась она, – где Таня?
– Ушла к каким-то друзьям, – недовольно сообщил Борис и они пошли на кухню к девочке, которая одиноко сидела на стуле, уставившись в одну точку. Она вообще понимает, где она, что с ней? Вид Люси говорил о том, что нет.
– У ее лучшей подруги такое горе, а она у друзей… Ну Татьяна… – вздохнула Антонина и поставила чайник.
– С ней что-то случилось, – заметил с деланным беспокойством Борис и сел на стул напротив Люси, продолжая внимательно изучать ее, – вдруг она попала к плохим людям? А может влюбилась?
– Хочу в это верить, – призналась Антонина и приобняла Люсю за плечи.
– Как ты, девочка моя? – заботливо спросила она, погладила ее по волосам очень нежно и осторожно. Люсе вспомнились давно оставшиеся в прошлом прикосновения матери, ее ласка и тепло и ей стало еще более тоскливо. С огромным трудом она заставила себя ответить тихим, охрипшим от слез голосом:
– Все хорошо… Спасибо…
«Какой ангельский голосок!» – подумал Борис. Этот голос подкинул дров в костер его желания, разгоравшегося все сильнее и сильнее. Эта девочка просто ангел, какое-то неземное чистое и эфемерное существо! Она как будто светится, очищенная ее страданиями, а эти серые глаза… Гневные дождливые небеса! Какое смирение, покорность и послушание в этом скорбящем лике… Не то, что эта маленькая дрянь Таня, вся прогнившая и утонувшая в пороке и тянущая его за собой. Искушение, которое столько лет маячит перед глазами, чтобы низвергнуть его в ад за неспособность противиться ему.
Но эта девочка… Этот ангел… Ее прислали сюда, чтобы излечить его, очистить, спасти от скверны, не так ли?
Она посланница небес, в этом не может быть сомнения.
