Текст книги "Давай никому не скажем (СИ)"
Автор книги: Агата Лель
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 25 страниц)
И вот как теперь о спряжениях и произношении думать, когда перед глазами столь очаровательное создание?
Минаева напротив шепчет что-то, глазки строит, а я сижу, и на училку смотрю. А она вроде как будто даже засмущалась немного. Глаза опускает, и тут же мельком снова посмотрит. Хмурится, всеми силами пытаясь делать вид, что всё под контролем.
Даже азарт захватил, сижу уже специально глазею, насколько её хватит. Даже настроение сразу поднялось.
Глянул, Горшок тоже сидит и плотоядно лыбится, да и остальные сразу перья распушили, показывая, кто на что горазд.
Неожиданно до этого скучные пары английского заиграли вдруг новыми яркими красками. Кажется, учебный год обещает быть интересным.
Часть 4. Яна
Яна
Никогда я так не ждала звонка с пары, как сегодня!
Эта группа АС-01 меня просто вымотала! Шум, гам, шуточки эти, несмолкающие разговоры…
Рыжий дерзил всю пару, высмеивая буквально каждое слово. Страшно подумать, что будет дальше. Моральные силы уже на исходе, ведь сегодня только второе сентября…
Набиев ещё этот глаз не отводил, думала, дыру просверлит.
Просто сидит и молча смотрит. И ухмыляется. Имя у него ещё такое интересное – Ян. Чуть не опозорилась сегодня из-за этого. Оконфузилась бы будь здоров.
Прозвенел звонок, и даже отпускать никого не пришлось – все пулей подскочили и наутёк из кабинета.
– Ник, ты чего зависла? – задержалась в дверях Лосева Вера, поторапливая сестру.
Милая девочка, по крайней мере, на фоне других отличалась. Хоть молчала, и на том спасибо. Облако пушистых волос, вздёрнутый носик, а кофточка почти точь-в-точь как моя, даже неудобно стало. Я же преподаватель как-никак, а одеваюсь как студентка, получается.
– Ты иди, я сейчас, минутку, – отозвалась Ника, нарочито медленно собирая с парты россыпь разноцветных ручек.
Когда мы остались одни, Вероника быстро затянула шнурок кожзамовского рюкзака, и будто извиняясь пожала худенькими плечами:
– Я тебя предупреждала, что они придурки.
– Но не говорила, что настолько! Я теперь понимаю, почему Тамара Ивановна раньше времени на пенсию по здоровью ушла. Вы же любого в гроб загоните. Или в психушку.
– Могла бы быть с ними построже, а то тоже мне, мялась стояла. – В голосе укор, глаза ехидно сузились.
– Ты издеваешься? Тут только расстрел поможет. Каждого лицом к стенке, и…
Ника хихикнула.
– Пупсу и автоматной очереди мало будет. На такую-то тушу!
– Пупсу?
– Ну, Круглову Сашке, толстяку рыжему. Мы его Пупсом называем, вот он психует! – Ника весело захохотала, и я вместе с ней.
Дверь открылась и, запуская в тихий кабинет звуки шумной перемены, в проёме нарисовалась прилизанная голова Инны.
– Ян, ну ты как тут? Ой, – осеклась, увидев, что я не одна. Потом, разглядев, что это Ника, Инна заметно расслабилась и, войдя внутрь, торопливо захлопнула за собой дверь.
Инна всё делала быстро, рывками: ходила, говорила, смеялась. Иногда я даже вздрагивала, когда она эмоционально охала или вдруг начинала на кого-то ругаться.
Казалось бы, учились столько лет вместе, дружили, пора бы давно привыкнуть к её ураганной скорости и громкому голосу. Но нет, к такому, похоже, невозможно привыкнуть.
– Ну, как дела у тебя? Прошла боевое крещение у наших оторвышей?
Ника поздоровалась с Инной и быстро улизнула.
– Прошла. И на удивление неплохо. Из окна выпрыгнуть хотелось всего лишь дважды.
Инна, запрокинув голову назад, задорно расхохоталась.
– А я тебе говорила, что эта группа тот ещё подарочек, все как на подбор! Один Круглов десятерых стоит. Сколько он мне крови попил!
Селиванова Инна – Инна Михайловна, молодой педагог, преподаватель живописи – моя бывшая одноклассница и подруга. За одной партой сидели, списывали друг у друга, делились сокровенным. Ещё и через дорогу друг от друга жили. Шустрая, бойкая, громкая, хотя по внешности так сразу и не скажешь: светло-русые зализанные в тугой хвост волосы, круглые очки, серенькие однотипные пиджачки. Обычно так выглядят классические ботанички, но не в случае Селивановой – та и за себя и того парня запросто постоять может, и крепким словом обложит, если надо.
После школы обе поступили в ВУЗы, только я в Москву на иняз пробилась, а она в соседнем городке училась на архитектурном. Окончив институт Инна вернулась обратно домой, устроилась в местный техникум, а я в столице осталась. Ненадолго, правда…
– Ничего, Янка, не волнуйся, скоро втянешься. Наши оболтусы хоть и оболтусы, но всё равно наши. Тем более у тебя опыт уже есть, не впервой, – Инна облокотилась о парту, глаза загорелись озорным любопытством. – А ты чего всё-таки из Москвы обратно в нашу глухомань подалась? Там же столько возможностей, и зарплату, поди, не сравнить с местной.
– Да так, потянуло в родные края, – обтекаемо ответила я, абсолютно не желая развивать эту тему.
– А, зов крови?
– Ну да, типа того.
К счастью, Инна сразу же переключилась на местечковые сплетни, которые я слушала в полуха.
Может, поэтому мы и нашли общий язык в своё время – она без умолку болтает, я помалкиваю. Идеальный тандем. Вот зачем только она опять про Москву напомнила? Надоели уже эти вопросы, только бродячая кошка возле подъезда меня ещё о столице не спросила. «Чего уехала, чего уехала». Надо было, вот и уехала! Всё всем знать надо.
Грубить подруге не хотелось, ну во-первых, всё-таки подруга и нам ещё вместе работать, а во-вторых, она мне здорово помогла: её бабушка продаёт маленький дом на окраине города, и по просьбе Инны обещала отдать его мне в рассрочку. Поэтому я усердно копила деньги, чтобы к концу года любыми путями выкупить жильё. Это был мой единственный шанс начать жить в человеческих условиях.
После АС-01 сразу же познакомилась с АС-02, которые, к счастью, оказались более дисциплинированными, но абсолютно ленивыми. Как сомнамбулы смотрели на меня всю пару пустыми незаинтересованными глазами, откровенно зевая. Но лучше так, чем проверка на прочность от "единичек".
Пока было окно, выкроила время и спустилась в столовую, выпила стакан водянистого чая с засохшим коржиком. Специально пошла во время занятия, чтобы поесть в одиночестве, так нет, когда уже допивала последние глотки, в столовую вразвалочку зашёл Яков Тихонович – физрук.
Спортивные треники непонятного серо-голубые цвета обтягивали далеко не спортивную мясистую пятую точку, как и кофта с лампасами – круглый, явно пивной живот. На груди болтался свисток.
Раньше Яков Тихонович преподавал физкультуру в моей школе, и сколькоя себя помнила, он всегда выглядел именно так, ну совсем ничего не изменилось! Только зачёсанные на лоснящуюся лысину волосы немного поредели.
– Здравствуйте, Яночка, вы теперь тут с нами? Как меня радует, когда в наше учреждение приходят такие молодые, очаровательные кадры, – улыбнулся физрук, обнажая мелкие зубы с коричневым налётом. – Зоя Степановна, будьте добреньки, чайку плесните.
Розовощёкая сбитая буфетчица, до этого скучающая у стола раздачи, расторопно поднялась с табуретки и расплылась в подобострастной улыбке.
Почерпнув половником из металлического ведра бледно-жёлтое «что-то» с сиротливо плавающими чаинками, протянула гранёный стакан Якову Тихоновичу.
– Подождите, подождите! – всплеснув руками, наклонилась к шкафчикам и, пошуршав пакетом, извлекла несколько румяных пирожков. – Вот, Яков Тихонович, с грушевым повидлом и вишней. Всё своё, с огорода.
– Зоя Степановна, вы меня просто балуете! – рассыпался в благодарностях физрук, забирая из пухлых рук буфетчицы аппетитные гостинцы. – Стаканчик опосля занесу.
– Добро, добро, Яков Тихонович.
– Яночка, заходите на огонёк, чаю попьём с пирожочками, – подмигнув, престарелый казанова засеменил из столовой.
Торопливо допила чай и поставила стакан на поднос для грязной посуды.
– Крошки со стола смахни за собой, – грубо бросила буфетчица, моментально поменявшись в лице. Улыбку как ветром сдуло.
Кажется, кто-то приревновал ко мне физрука. Почему-то это страшно развеселило, и на мгновение показалось, что работа здесь может оказаться не такой уж и скучной. Вон какие тут страсти творятся.
Глупо улыбаясь, вышла в коридор, и буквально столкнулась нос к носу с Набиевым.
Оба чуть подпрыгнули и отпрянули друг от друга, как прокажённые.
Сняв наушники, без стеснения уставился на меня своими карими глазищами. Вблизи они казались ещё темнее. А эти ресницы! Длинные, пушистые, будто ненастоящие…
Встала как вкопанная, словно ноги к полу гвоздями прибили, что-то замешкалась…
Сказать же что-то нужно, я же преподаватель, а студент во время пары по коридору гуляет… Но неожиданно растерялась, будто язык проглотила.
– Это ещё что за новости? Набиев, почему не на паре? – неожиданно из-за угла появилась Раиса Семёновна – преподаватель русского языка. А когда-то она, как и физрук, вела уроки у меня. Маленький город – все ищут себе место потеплее.
– Я отпросился, – буркнул Набиев и, обойдя меня, через ступеньку побежал вверх по лестнице.
– Ишь ты, отпросился он. Совсем от рук отбился! Ну и дети пошли, да, Яна Альбертовна? – Раиса Семёновна добродушно улыбнулась и, взяв меня под руку совсем как подружку, медленно повела по коридору. – Вы уже второй день здесь, а мы с вами всё никак не поболтаем, непорядок! Ну что, освоились немного?
– Ну… в общем-то, да… – промямлила я, всё ещё не отойдя от конфуза с Набиевым.
Я таких глаз в жизни своей никогда не видела! А как он смотрел… Он всегда так пристально что ли смотрит?
– Ой, да у нас тут в городке всё по-старому, ничего не меняется. Всё то же, но с новыми дырками, – Раиса Семёновна расхохоталась своей явно дежурной шутке, посматривая на меня, ожидая поддержки. Пришлось выдавить вымученную улыбку.
– Вот жизнь, да? Сначала я вас учила в школе, и теперь вот вы моего сыночка – Игорь Загорский, вы у него сегодня пару вели, из АС-02. Высокий такой, широкоплечий, тёмненький…
Перечисляет, а перед глазами сразу Набиев, почему-то…
– Извините, сразу две новых группы, столько имён, всех пока не запомнила…
– Моего Игорька трудно не запомнить, – гордо произнесла Раиса Семёновна, заметно оскорбившись. – В общем, Яночка – можно же да, по имени? А то что мы как не родные, как-никак теперь коллеги, и дай Бог на долгие годы, тьфу-тьфу! В общем, Игорёшка мой очень способный мальчик, все дисциплины у него на отлично, учится прилежно, уроки делает – я слежу. Но вот английский у него так себе – ни шатко ни валко…
Поняла теперь, кто такой. Ника дома высмеивала какого-то Загора, за которого мать-преподша ходит оценки клянчит. Так это он, что ли, отпрыск моей бывшей русички?
– Не могли бы вы быть к нему поснисходительнее? Уж особо не журите его там, подскажите лишний раз. Мы собрались в ВУЗ московский после техникума поступать, сами понимаете, с плохими отметками туда дорога закрыта… – меряя коридор неторопливыми шагами, увещевала Раиса Семёновна.
Ужасно захотелось отделаться от её цепких ладошек как от чего-то липкого и неприятного.
Вот как она запела. Когда у меня на кону золотая медаль маячила, она единственная из всех упёрлась, не хотела годовую пятёрку выводить и всё тут. Вспомнила какую-то невыполненную контрольную столетней давности. Бегали потом всем миром её уговаривали. Артачилась долго – принципы у неё, видите ли. Может, у меня тоже теперь принципы!
– Вот Вероничка, сестра ваша, тоже русский плохо знает, но я завышаю ей отметки по доброте душевной, знаю, как это важно и нужно девочке. И про ваше сложное финансовое положение знаю… – русичка вздохнула, выдержав театральную паузу. – Надо, надо учиться, невозможно в наши дни без достойного образования в люди пробиться. Одна единственная низкая отметка может поставить жирный крест на поступлении в ВУЗ.
А она далеко не так проста. Знает, куда бить.
– Конечно, Раиса Семёновна, я вас прекрасно поняла, – расплылась в фальшивой улыбке, игнорируя скребущих на душе кошек.
– Вот и чудненько. Ну я побежала, заболталась совсем, – отпустив мою руку, русичка с чувством выполненного долга прытко ускакала в библиотеку.
Просто прекрасно. Шантаж сработал безотказно.
Конечно, между своими принципами и будущем Ники я безоговорочно выберу второе. Она и так, бедная, натерпелась, хорошего ничего в жизни не видела, хоть учиться нормально поступит, уедет отсюда – нечего в этой дыре ловить, уж я-то знаю. Натяну я её Игорёше отлично, но, видит Бог, с живого не слезу, будет отрабатывать!
Поднялась на второй этаж, и бесшумно прошла мимо кабинета теоретической механики. Остановилась, прислушиваясь к звукам за дверью. Там сейчас у Ники пара.
«И не только у Ники», – шепнул внутренний голос и даже не по себе стало. О чём я думаю вообще? Вернее, о ком!
Это всё стресс. Определённо. Смена обстановки, новые, не самые радужные впечатления… Наслоилось одно на другое, вот и лезет в голову всякая чушь.
Соглашусь, пожалуй, на приглашение Тимура прогуляться сегодня вечером, мне абсолютно точно нужно проветриться.
Поставив тяжёлые пакеты с продуктами на рассохшийся дощатый пол возле двери, открыла сумку в поисках ключей.
Помада, кошелёк, блокнот, ручки, паспорт… Чёрт ногу сломит, когда же я там порядок наведу. Хотя, у меня в голове не меньший хаос, что уж о сумке говорить…
Отыскав заветную связку, тихо вошла в длинный и узкий как кишка коридор.
В нос сразу же ударил ставший привычным запах тушёной капусты, прогорклого масла и застарелой плесени. Над головой болтались высохшие ещё позавчера тряпки тёти Нюси. Когда же она их снимет, наконец? Пройти невозможно.
У стены, на разложенной сушилке, занимающей половину прохода, разноцветной гирляндой висели крошечные детские вещички, вперемешку с сероватыми лифчиками Дины – соседки из восьмой.
Протискиваясь между дверью туалета и сушилкой, задела сумкой поставленные друг на друга металлические тазы. Те с неимоверным грохотом полетели на протёртый линолеум. Тут же за стеной раздался обиженный детский плач.
Павлика разбудила, ну что ж я неуклюжая такая!
– Привет, Янусь, – прохрипел Толик, потягивая папироску у открытого окна маленькой, захламленной донельзя кухни.
Классическая картина дня – старый скрипучий табурет, Толик, закинувший ногу на ногу, в дешёвых трико с лампасами и растянутой майке-«алкоголичке», пачка «Примы» на подоконнике. Впрочем, вечером была точно такая такая же картина, только рядом с папиросами стояла чекушка мутного самогона и гранёный стакан.
– Привет, Толик, я, похоже, Павлика разбудила…
– А, Динка опять уложит, – Толик беспечно махнул рукой, и снова флегматично уставился в окно.
Когда я только приехала сюда месяц назад, то была шокирована и Толиком, и этой коммуналкой, и невыносимыми условиями, в каких вынуждены были проживать моя мать и сестра. Всё крошечное, грязное, липкое, вонючее… Кухня кишела тараканами, на стенах душевой плесень с палец, из уборной разило как из привокзального сортира.
Ровно неделю я до кровавых мозолей отмывала своё вынужденное жилище. Извела четыре бутылки хлорки, три баллона дихлофоса, выкинула десять мешков мусора. Переклеила обои в коридоре, заменила сантехнику за свой счёт. Иначе невозможно было просто смотреть на это, не то, что пользоваться!
Коммуналка немного преобразилась, но всё равно осталась такой же крошечной и вонючей, но я хотя бы была рада, что можно спокойно браться за дверные ручки не боясь вляпаться во что-нибудь жирное.
Первое время я через великую силу, преодолевая невыносимую брезгливость, пользовалась общими с соседями удобствами. Убеждала себя, что это временно, что так живут многие, но каждый раз накатывал ужас, стоило только присмотреться к тому же Толику. И с этим человеком я делю кухню, уборную, душ…
Понадобилась огромная работа над собой, чтобы начать смотреть на всё немного проще. Пришлось привыкнуть и к новым вынужденным соседям.
Как я негодовала, и даже плакала от обиды, когда однажды вернулась домой, а новые обои в коридоре заляпаны клубничным вареньем. Сладкая тягучая масса стекала по стенам, ягоды валялись на полу среди мелких осколков…
Дина рыдала в голос, сидя за столом на кухне, маленький описанный Павлик хныкал у неё на коленях, а Толик вот так же, как и сейчас, сидел у окна и смолил "Приму"…
Оказалось, "молодые" поругались, и в пылу гнева Дина разбила банку варенья о стену.
Я пытаясь вразумить соседку, что от таких «толиков» нужно избавляться ещё на уровне флирта, и уж точно не пускать подобный контингент в свою жизнь. Бывший зэк, тощее тело в синюшных наколках и ужасного вида шрамах. Выбритая голова, злые, подозрительные глаза. Сидит целыми днями дома – ему видите ли «западло» работать как всем нормальным людям, «братки» не поймут. Не положено. А сидеть на шее у молодой девочки, разрывающейся на дом, маленького ребёнка и две работы – не западло.
И эта хороша: «я его люблю, у нас сын!». Бедный ребёнок целыми днями ходит по рукам соседей, пока Дина одну половину дня продаёт на рынке рыбу, а вторую половину – намывает полы в администрации.
А ссоры эти их: темпераментная татарка орёт – стены сотрясаются. Толик молчит обычно, но если его завести – не остановишь! Мат, тюремные жаргоны… Слышимость такая, будто на ухо кричат – перегородки картонные.
В итоге полночи ссорятся, полночи песни блатные под гитару на кухне распевают.
Ненавижу шансон, ненавижу эту коммуналку! Обязательно уеду отсюда, просто нужно немного потерпеть. Вот накоплю ещё денег, чтобы хватило на первый взнос за дом, и уеду. И мать с Никой заберу, куда я без них…
Побыстрее миновав неприятного соседа, открыла дверь нашей «квартиры» и тихо вошла. Никого.
– Ма-ам, ты дома?
Зачем спрашивала, у кого – сама не знаю. Ясно же, что никого нет. Проходная комната – комната матери, и если она дома, то обычно или сидит в кухне, или лежит на диване и смотрит старенький телевизор.
Когда только приехала из Москвы и впервые сюда вошла, то вид «квартиры» меня ужаснул. Нет, внутри было немного получше, чем в общем коридоре и кухне, но всё равно всё было какое-то замызганное и старое: заляпанные стены, грязное окно, линялые занавески.
Мы с Никой общими силами переклеили обои, постелили чистые коврики, выкинули продавленный диван столетней давности заменив на новый, повесили светлые шторы. Комната немного преобразилась, но всё равно, каждый раз чуть ли не слёзы наворачиваются глядя на эту «красоту».
Вторую комнатку занимала Вероника, но так нас теперь стало две хозяйки на одну жилплощадь, мы решили разделить эту и так небольшую коморку – на две, с помощью стены из ДСП. Какая-никакая, а иллюзия личного пространства. Так у каждой из нас получился свой личный уголок.
Это нам ещё повезло, что наша «квартира» под номером девять оказалась такой «большой», в половину больше чем у других. Когда-то бывший хозяин выкупил соседнюю комнату и соединил со своей. Получилась практически полноценная однушка в "целых" двадцать два метра. Но что такое двадцать два метра для трёх взрослых человек…
Так и живём, как килька в банке. Ужасные условия, а что поделать.
Нет, так было не всегда. Когда-то у нас было если не всё, то не хуже чем у других: трёшка в центре, автомобиль, дача, отец… Не мой – Никин, своего отца я никогда не видела и особо им не интересовалась, считая своим папой Олега.
Он был военным в звании майора: высокий, красивый и очень видный мужчина, чем он беззастенчиво пользовался, гуляя от матери направо и налево. Она знала, но терпела, ради нас. Я была маленькой, но часто слышала, как горько мама плачет ночами, обнимая подушку, пока папа Олег был в «командировке».
Он выгнал нас из дома, когда Нике было шесть, а мне одиннадцать. В тот же день в просторной квартире поселилась «командировка» со своим маленьким сыном, а мы вынуждены были снять халупу на окраине города. На большее денег просто не хватило, – папа Олег оставил нас ни с чем.
После предательства мужа мать сломалась. Из красивой цветущей женщины превратилась в апатичную и неинтересную тень, которую больше ничего не радовало, даже собственные дети.
Два года мы жили в той халупе. Денег вечно не хватало, перебивались пустыми макаронами и картошкой, носили самые дешёвые вещи, и если мне доставались хоть какие-то обновки, то Ника донашивала мои старые, полинялые от частых стирок тряпки. Папа Олег алименты хоть и платил, но крайне скупо – копеечку в копеечку, этих денег едва хватало на оплату аренды.
Мать, женщина с высшим образованием, от безысходности пошла работать туда, где больше платили – официанткой в один сомнительный круглосуточный ресторан.
Тогда же и начала выпивать.
Сначала не часто и не сильно: приходила утром со смены пьяненькая, днём спала, и вечером могла мыслить более менее трезво. Что-то готовила, шутила, но я видела каким нездоровым блеском сияют её глаза, и знала, что пока никто не видит, она потягивает дешёвый портвейн, который прятала в шкафу среди банок с закрутками.
Я жутко стеснялась её тогда, но всячески отстаивала перед одноклассниками, кидалась в драку, когда те называли меня дочерью кабацкой подстилки. Город маленький, утаить что-то было просто невозможно.
Ника была ещё маленькой и особо ничего не понимала, поэтому все удары безжалостных подростков я принимала на себя.
Это были ужасные два года, вспоминать о которых мне больно до сих пор.
А потом нам повезло – умер дальний родственник матери, оставив ей, как единственной наследнице, небольшой дом с участком.
Сомнительное везение, конечно – обрести радость жизни через чью-то смерть, но мы были счастливы тогда, казалось, что теперь всё обязательно наладится.
И первое время всё так и было. Мы сделали ремонт в пусть маленьком, но собственном доме, купили кое-какую мебель, мама уволилась из ресторана и устроилась по профессии – преподавателем игры на фортепиано в музыкальную школу, снова начала улыбаться и почти бросила пить. Почти.
Выпивала втихую, пока мы были в школе, и иногда вечерами, в ванной, подмешивая спиртное в чай… Оставить эту пагубную привычку она так и не смогла.
С годами всё становилось только хуже. С работы её уволили за систематические опоздания и перегар, устроиться в какое-то другое приличное место она больше не смогла, а в ресторан теперь требовались только молоденькие. Ей ничего не оставалась, кроме как пойти работать санитаркой в районную больницу. Пить она стала больше и чаще, уже не скрываясь от подросших дочерей.
К тому времени одноклассники от меня немного отстали, и мне больше не приходилось тратить нервы на склоки, всё своё время, упорство и усилия я вкладывала в учёбу. Я зубрила и зубрила, мечтая окончить школу с золотой медалью, чтобы точно поступить в московский вуз. Я спала и видела, как уберусь из этой надоевшей до коликов провинции и обустроюсь в столице. Мне было жаль оставлять Нику с опускающейся с каждым днём всё ниже и ниже матерью, но у меня не было выбора: лишь получив достойное образование я могла потом устроиться на хорошую работу и затем забрать сестру.
И я добилась своего – получила медаль и поступила куда хотела. В августе девяностого года я села в плацкартный вагон и покинула родной город, уехав в Москву в поисках лучшей доли.
Учёба давалась мне легко, днём я посещала пары, а вечерами подрабатывала репетитором английского у детишек богатых людей. На жизнь хватало, я даже могла позволить себе отправить небольшую сумму матери, чтобы она купила Нике одежду, или забила холодильник, так как знала наверняка, что питаются они чем попало.
Так пролетели пять лет, подходил к концу последний год моей учёбы, уже не за горами маячило получение красного диплома и перспективная работа переводчиком, как вдруг мне звонит Ника и говорит, что дом забрали «какие-то люди» и они с матерью были вынуждены снять комнату в коммуналке.
Внутри меня всё рухнуло на тот момент. Я здесь, а Вероника там, с пьющей матерью, ещё и без жилья… Ещё свежи были воспоминания моего детства, в той старой халупе с шуршащими за стеной крысами.
Оказалось всё до банального просто: мать влезла в какую-то авантюру, набрала долгов, выплатить которые была не в состоянии. Ушлые и не чистые на руку кредиторы быстро раздобыли откуда-то расписку «матери», о том, что она готова покрыть долги домом. Взамен пообещали, что тогда они будут в расчёте, то больше никогда не появятся в их с Никой жизни. Обещание они сдержали – исчезли, оставив мать и сестру на улице.
Произошедшее шокировало, но выбора, кроме как смириться и принять как данность реальное положение вещей, у меня не было.
Я начала с утроенной силой брать новых учеников, откладывая каждую копейку, и забивая на учёбу. К счастью, мне всё-таки удалось окончить институт с красным дипломом, и буквально сразу же посчастливилось устроиться в элитную частную школу преподавателем английского. Я бы в жизни никогда туда не попала, если бы не помощь благодарной клиентки, с чьей дочерью я занималась. Муж клиентки был директором этой школы, и благодаря им двоим я проложила себе тропинку к счастливому и безбедному будущему.
Я строила грандиозные планы, как накоплю приличную сумму, куплю собственное жильё и затем заберу к себе Нику. Как помогу ей поступить в институт, как хорошо мы заживём, а потом… потом мои мечты в одночасье рухнули.
Я снова здесь, в клетушке с тараканами, без огромных денег, прекрасных перспектив и веры в счастливое будущее.
– Ника, это ты? – мать отворила дверь, буквально вваливаясь в комнату. – Ой, Яночка, ты уже дома.
Я заметила, как она внутренне сжалась, стараясь сделать вид, что трезва. Если на сестру ей было всё равно, то меня она побаивалась. Осознавала, что с моим появлением в доме появилась новая приличная мебель и в холодильнике нормальная еда, и если я вдруг разозлюсь и уеду обратно, то они снова заживут впроголодь. Знала бы она, что никуда я не уеду, даже если очень захочу…
– Я-то дома. А ты где была? – вздохнула, снимая тесные туфли.
Ноги опухшие, в мозолях. Сэкономила, называется. Нет, так дело не пойдёт. Если за неделю не разносятся, придётся снова лезть в и так похудевшую заначку, и покупать новые.
Подняла покупки и отдала матери. Та трясущимися руками неловко перехватила пакеты, и продукты посыпались на пол.
– Да я… по работе ходила, по делам… – сочиняя на ходу, мать принялась поднимать выпавшие пачки и коробки. – Ой, апельсины-то зачем, дорого же.
– Нике витамины нужны. Синяя вся, волосы лезут.
Да кому я говорю, как будто ей есть до младшей дочери хоть какое-то дело.
– Колбаска, «Монастырская», моя любимая, – глаза заблестели, но увидев моё угрюмое лицо, быстро добавила: – Нике… пусть в школу с собой бутерброды берёт, завтракает…
Дай ей волю, на закуску всё пустит друзьям-собутыльникам. Тот же Толик первый в очередь встанет, не постесняется.
– Убери всё в холодильник, я к себе.
«К себе». Коробка семь метров, с зарешеченным окном. Словно тюрьма. Господи, что это за жизнь-то такая.
Закрыв дверь, не раздеваясь упала на кровать и впервые за последний месяц позволила себе дать волю эмоциям и вдоволь нарыдалась.
Часть 5. Ян
Ян
Мне нравилось начало учебного года. Все встречаются после долгой разлуки, сразу появляется много тем для разговоров: кто где отдыхал летом, кто с кем тусил, кто с кем замутил. Минаева второй день только и делала, что рассказывала всем и каждому о своих сногсшибательных каникулах, расписывая в красках баллады о тёплом море, белом песке, и крутых дискотеках на набережной. Девчонки раскрыв рот внимали каждому слову, как будто ничего интереснее в жизни своей не слышали.
Я практически все каникулы провёл дома, лишь в начале июля слетали с родителями в Египет и на неделю в Тбилиси на родину матери. Навестили деда, старшего брата Гошу: он сразу после института уехал продолжать семейный бизнес – процветающая винодельня Миладзе, гордость старого Вахтанга.
Мать – чистокровная грузинка, правда уже порядком обрусевшая, даже акцента не осталось. В конце шестидесятых уехала поступать в Москву, где на последнем курсе познакомилась с молодым первокурсником прикатившим из провинции, который был не только другой национальности и младше на пять лет, но ещё и к тому же нищий как церковная мышь. Спортивная сумка с одеждой и двадцать пять рублей денег – вот и всё богатство.
Дед, Вахтанг Миладзе, властный и уважаемый в Грузии человек, был страшно против их союза, даже приехал в столицу чтобы силой увезти строптивую дочь обратно, но бате как-то удалось уболтать деда, что закончит университет на отлично и его дочь в будущем не будет ни в чём нуждаться. И своё обещание сдержал.
Первое время жили в Подмосковье, где отец набирался опыта и обрастал нужными связями, и вот два года назад вернулись назад в его родные пенаты, город, где он родился и вырос, и где его дождалось тёплое место зам. главы администрации. Место перспективное и рыбное. Помимо стабильного заработка карман бати греет неиссякаемая «благодарность» местных предпринимателей. Кому-то ларёк в незаконном месте поставить, кому-то магазин на земле отведённой под детский садик построить. Так и живём.
Мне такой подход отца к улучшению благосостояния в корне не нравился, но в нашей семье детям права голоса не дают, а слова «взятка» и «откат» под строжайшим запретом. Даже в шутку, даже шепотом.
На улице сегодня как-то быстро потемнело: ещё только восемь, а уже сумрачно и тоскливо. Накрапывал мелкий дождь.
Засунув руки в карманы ветровок и втянув головы в плечи, торопливо топали на хату к Бесу.
– Горшок, ты нафига девчонок с собой взял? – кивнул за спину, на ковыляющих сзади одногруппниц. Те, сбившись в кучу под одним зонтом, шлёпали на здоровенных каблуках по лужам, то и дело спотыкаясь и подворачивая тощие ножки.
– Ну а чего мы там как придурки одни сидеть будем? Я и топливо прихватил, для разогрева. – Стас приподнял характерно позвякивающий полосатый пакет. – Может, пожамкаем кого, – глумливо гоготнул, пихнув меня острым локтём в бок.
– Минаеву не трогать. Я ей сам займусь.
– Ты уж определись, – воровато обернулся, – а то с прошлого года как г*вно в проруби – ни себе ни людям.
– Ещё не решил. Попридержи коней.
С одной стороны, почему бы и нет: Минаева у нас «намба ван», пацаны в очередь встают, чтобы с ней замутить, только она отбривает всех сходу, а мне вроде как даёт зелёный свет. Я бы сказал даже напрашивается. Глупо как-то не воспользоваться. Ну а с другой стороны, как потом её отшивать? Начнутся эти слёзы, сопли, звонки… я это ужас как не люблю.
Была у меня тут одна Оля из пятьдесят третьей школы. Два месяца мне прохода не давала, даже родителей терроризировала!
Отец как-то приехал с работы белый весь, ему звонок поступил от Ольки, что мол, вены себе сейчас чикнет из-за меня. Вот батя тогда трухнул, в красках представил грядущий скандал и заголовки газет: «Сын заместителя главы администрации довёл школьницу до суицида».
