Текст книги "Летаргия (СИ)"

Автор книги: Адам Грамм

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 18 страниц)

Пока я шел, под моими ногами хрустели ветки и люди обернулись на этот звук. Я подошел к ним, и сел на бревно, которое лежало возле костра. Я заметил, что это дети, которым с равной вероятностью может быть тринадцать или восемнадцать лет. Их лица выглядели измучено и устало. Потухшими глазами они смотрели на огонь. Среди них была одна девочка, одетая в потертые джинсы, рваные кроссовки, и курточку, которую она явно у кого-то украла. Помимо нее было трое парней, каждый похож на другого. Костяшки на пальцах одного из них были сбиты, у другого был синяк на щеке. Одного взгляда на них было достаточно, что бы понять – судьба обошлась с этими детьми крайне жестоко.

Однако, я не купился на этот маскарад. Мое сердце не дрогнуло от жалости к этим несчастным. Во всяком случае, их тела не разрывали на части четыре звериных пасти. Я достал из кармана сигареты, взял себе одну, а пачку протянул парню, который сидел ближе всего ко мне. Он молча взял ее, вытянул две сигареты и передал своему соседу. Пачка прошла по кругу и вернулась ко мне пустой. Я не стал упрекать их за жадность. Жизнь научила их использовать возможность по максимуму. Так мы сидели и курили у костра – я и четыре моих палача. Они не спрашивали, кто я такой, им было плевать. Должно быть, для них я был очередной бродяга, который пришел погреться у костра.

Я докурил сигарету и бросил ее в огонь. Мой разум рождал длинные обличительные речи, обороты и предложения, которые складывались в текст, несущий всю ту боль, которую приняли мои нервы. Я не стал тратить слова напрасно. Я не стал мысленно прощаться с жизнью, я сделал это, когда пробил себе голову ножкой от парты. Я моргнул и увидел их истинный облик. Четыре чудовища из моего сна сидели у костра, и в их глазах плясали огоньки пламени. Я почувствовал, как сердце ускоряет свой ритм, как адреналин течет по венам. Я услышал ликующий смех в треске горящих веток. Я посмотрел на небо, но не увидел звезд. Я посмотрел по сторонам, но не увидел ничего. Было темно. Были только я и четыре чудовища. Мне показалось, что я замерз насмерть и попал в Ад.

Я взял горящую палку из костра и с размаху ударил ею ближайшее ко мне чудовище по морде. Не ожидая того, оно упало на спину. Другие три резко подняли свои стеклянные глаза на меня. Самый старший из них, парень со сбитыми костяшками, отточенным движением достал из кармана нож и кинулся на меня. Я и его хотел ударить по лицу, но попал в плечо. Он, в свою очередь, задел мой бок ножом. На моей рубашке выступила кровь, но я не почувствовал боли. Я хотел ударить его еще раз, но он прикрывал свою голову раками и приближался ко мне. Оставшиеся двое, мальчик и девочка, сидели и молча смотрели, не зная, что делать, то ли бежать, то ли вступать в драку. На короткий миг время остановилось. Я успел моргнуть несколько раз, и каждый раз я видел то несчастных детей, которые защищали свою жизнь, то жутких чудовищ из моего сна. Я был намного сильнее детей, и мог любому из них одной рукой сломать шею. У чудовищ были огромные клыки и когти, и я не мог ничего им противопоставить. С кем я сражаюсь на самом деле? То чудовище, которое я ударил первым, начало подниматься, и было готово вцепиться зубами мне в горло. С другой стороны ко мне приближался парень с ножом в руке. Я не мог достать его горящей палкой, по этому я просто бросил ее в него. В тот момент, когда он рефлекторно закрыл глаза, я ударил его ногой в колено. Я услышал, как хрустнули его кости и суставы, и парень упал на землю и заскулил от боли. Едва я обернулся, как чудовище ударило меня в лицо своей лапой. Я почувствовал вкус своей крови у себя во рту. На секунду мы встретились глазами, и я увидел там злобу, непонимание и страх. В них не было предвкушения сытного ужина, как в моем сне. Я ударил его кулаком в солнечное сплетение, и оно согнулось пополам, не в силах вдохнуть воздуха. Не упуская возможность, я взял его голову в руки и резким движением свернул шею. За мгновение до того, как его тело упало в пыль, я услышал торопливый топот двух пар ног. Обернувшись, я увидел, как два маленьких чудовища улепетывают изо всех сил. Я погнался за ними, ликуя в душе. Не случилось того, что я видел во сне. Не они, а я их буду пожирать этим вечером. Девочка бежала медленней, я схватил ее за волосы и дернул на себя. Она упала на спину и ударилась головой об землю. Одного удара кулаком в лицо было достаточно, что бы она потеряла сознание. Последнее, самое мелкое чудовище, убегало быстро. Каждый листик, ветка или камень, мимо которого он пробегал, пропитывался его страхом. Ему не скрыться и не спрятаться. Я учую его издалека. Я побежал за ним. Он оглядывался и спотыкался. В конце концов, он упал, перевернулся н спину, и, глядя на меня круглыми от ужаса глазами, пытался ползти. Я подошел и ударил его ногой по лицу. Из его уголка рта потекла струйка крови.

– Теперь тебе уже не так весело, как тогда, на пляже? – спросил я.

Мальчик нашел в себе силы удивиться.

– Что ты скажешь теперь, – продолжал я, – когда рядом нет твоих друзей монстров? Ты уже не скалишь зубы, в предвкушении того, как запустишь их в меня? Посмотри на себя, ничтожество, – я ударил его еще раз.

– Теперь все изменилось, не так ли? – я склонился над ним, а он сжался и дрожал от страха. Он не мог пошевелиться от сковывающего его ужаса. – Я не буду убивать тебя, чудовище. Я оставлю тебе возможность найти и убить меня. В том случае, разумеется, если ты окажешься достаточно сильным.

Я схватил его за предплечье одной рукой, и за плечо другой, и поломал его руку об свое колено в локтевом суставе. Его рука изогнулась под неестественным углом, и он протяжно завыл от боли. То же самое я сделал с его второй рукой. Он валялся на земле с переломанными руками, и каждое движение причиняло ему ужасную боль. Но мне было этого не достаточно. Я взял его стопу и поднял ее на уровень пояса. Потом я несколько раз ударил его ногой в колено, которое сломалось так же легко, как и его руки. Его крик был настолько душераздирающим, что я боялся, как бы он не разбудил кого в ближайших домах. Я отпустил его ногу, она упала на землю, и он завопил, как поросенок, которому вставили нож под ребра.

Я развернулся и пошел обратно. Девочка, что потеряла сознание от удара в лицо, в себя так и не пришла. Я взял ее за лодыжку и потащил в сторону костра. Там я ожидал найти труп и скулящее от боли существо.

Все оказалось так, как я и предполагал. Чудовище держалось за свою перебитую лапу, и злобно смотрело, как я приближаюсь.

– Ты кто такой? – прошипел он, – Что ты с ней сделал? Что тебе нужно?

– А ты меня не узнаешь? – удивился я. – Разве это не ты так нежно целовал меня на пляже?

Я отпустил ногу девочки, и она осталась лежать на земле. Я сел на бревно и подбросил пару веток в костер.

– Что ты несешь?

– Оставь это притворство, – сказал я, и поднял сигарету, которая валялся в пыли. Должно быть, ее кто-то обронил в суматохе. Я подкурил ее и выдохнул дым в небо, на котором снова горели звезды.

– Ты конченый псих, – чудовище обнажило свои клыки.

Я встал и с размаху ударил его кулаком в лицо.

– Держи свой грязный рот закрытым, и ты проживешь на пару минут больше.

– Мне все равно, – парень сплюнул кровь, – можешь убить меня прямо сейчас.

На секунду я замер. Я посмотрел в его глаза. В них отражалось пламя костра. В них, как в зеркале, отражались ненависть и злоба. Он не видел ничего кроме них. Ему и правда все равно.

– Хорошо, как скажешь.

Я прошелся взглядом по земле, примечая камень, который мог бы мне подойти. Найдя такой, я взял его в руку, повернулся к парню и увидел его презрительно взгляд.

– Знаешь, что? – сказал он.

– Что?

– Можешь отсосать у меня, вот что, – его рот изогнулся, – ублюдок.

Камень выпал из моих рук. Мне на глаза упала пелена. Волна адреналина схлынула, и оставила после себя только разрушения и смерть. По моей спине пробежали мурашки.

– Если бы ты держал язык за зубами, – медленно проговорил я, – я бы тебя просто убил.

– Пошел нахуй.

Я не успел ответить, за моей спиной послышалось движение. Девочка начала приходить в себя. Мои губы растянулись в улыбке.

– Кто она для тебя? – спросил я, – Твоя любовница, которую ты трахаешь холодными ночами что бы согреться? Или может она твоя младшая сестра?

– Только попробуй… – начал он.

– И что ты сделаешь? – прервал я его, – Или тебе сломать и вторую ногу, что бы избавить от ложных иллюзий.

В его глазах было не меньше злобы и ненависти, чем в моих, но у него была эта девочка, у меня же не было ничего и никого. Мне было плевать, даже если все люди на Земле провалятся в пропасть и разобьется об острые скалы. В таком случае, я добью тех, кому не повезет выжить.

– Так значит она твоя сестра? – осведомился я, – И это не мешает тебе совать в нее свой член?

– Не тронь ее, – говорил он, а я смеялся, глядя, как на его глазах выступают слезы от собственного бессилия и невозможности защитить свою сестру от такого чудовища, как я. – Убей лучше меня, мне плевать, но оставь ее. Она всего лишь ребенок, она ни в чем не виновата.

– И, тем не менее, ты совал свой член в это невинное дитя?

– Да с чего ты взял?!

– Ни с чего, – ответил я, – я просто сделал предположение. Она ведь такая хорошенькая.

Я подошел к девочке, взял ее за руку и резким движением поднял на ноги.

– Знаешь, что я с ней сделаю? – спросил я, глядя ему в лицо, – Я заставлю ее пожалеть о твоей несдержанности.

– Она всего лишь ребенок, – говорил он.

Я снял с нее курточку. Ее шатало по сторонам.

– Стой ровно, маленькая сучка, – я дал ей пощечину, что бы она пришла в себя.

Под курточкой на ней была рубашка. Ее я тоже снял.

– Ребенок, говоришь, – протянул я, проводя рукой по ее шее и груди, которая была далеко не детской, – неудивительно, что не смог удержать свой член в штанах.

– Да что б ты сдох, уебок, – его голос сорвался на визг.

Проигнорировав его агрессивный выпад, я толкнул девочку в сторону дерева, что росло неподалеку. Как и вся растительность на этом пустыре, оно было тонким и невысоким, однако, я сомневался, что даже у меня хватит сил сломать его. О том, что это получится у девочки, не может быть и речи. Она упала на землю рядом с деревом. Я подошел к ней, усадил спиной к стволу, завел ей руки за спину, и завязал их, ее же рубашкой. После того, как я убедился в крепости узла, я стянул с нее дырявые кроссовки и почерневшие от грязи носки.

– Ты что собрался делать?! – никак не унимался ее брат.

– Знаешь, – повернулся я к нему, – мне надоела твоя болтовня.

Я подошел и засунул ему в рот носки его сестры. В ответ послышалось не так раздражающее мой слух злобное мычание. Удовлетворенно кивнув самому себе, я вернулся к девочке. С небольшим трудом я стянул с нее потрепанные джинсы и трусики, в милый зеленый горошек. Все это я делал под аккомпанемент исполненного ненавистью мычания ее брата. Ее трусики я засунул ей в рот, в противном случае, крики, которые она будет издавать, будут столь пронзительными, что на них сбежится вся округа в радиусе нескольких километров. После этого я подошел к костру и присел возле бревна. Мне нужно было собраться с мыслями и еще раз взглянуть на тот чудовищный план, который породило мое больное воображение.

– Мне плевать, трахал ты свою сестру, или нет. Мне плевать, делал ли это кто-то из твоих друзей. Нет никакой разницы, даже если вы втроем использовали ее каждую ночь.

Он смотрел на меня, и наверняка жалел, что не может убивать взглядом.

– Ты, верно, недоумеваешь? – спросил я его, – никак не можешь понять, зачем я это делаю? Или ты уже окончательно решил, что я свихнувшийся психопат?

Я задумался. Действительно, что происходит? Зачем я задумал настолько ужасные вещи, что даже черти в Аду затаили дыхание? Я размышлял над этим не более секунды. Потом улыбка коснулась моих губ. Потом я смеялся во весь голос и смотрел в ночное звездное небо. Я смеялся и смотрел в лицо богам, которые наверняка обратили на меня свой скучающий взор из далеких миров. Их уже мало что может позабавить, но я все же попытаюсь устроить представление, о котором можно будет рассказать на Олимпе.

Я встал, подошел к девочке и присел возле нее. Она находил в полубессознательном состоянии от пережитого шока. Ее глаза были едва открыты. Я еще раз провел рукой по ее нежной шее, по ее упругой груди. Я провел пальцами по коже ее бедер, которая еще не успела испортиться от жизни в столь неблагоприятных условиях. Должно быть, эта девочка, только достигнув сознательного возраста, стала проклинать свою судьбу за то, что та обошлась с ней так несправедливо и жестко. Должно быть, каждый раз засыпая под открытым небом, или в грязном сыром подвале, она мечтала о другой жизни. Но она была маленькой и глупой, и не знала, что насилие, боль и смерть – неизбежные спутники жизни в этом мире. Все бегут от них. Разница лишь в том, что кому это удается лучше, а кому то хуже.

Я ударил ее ладонью по щеке. Она резко открыла глаза. В них еще был туман, но он быстро сменялся на понимание происходящего и страха. С каждым мигом страха в ней становилось все больше. Он волной обрушился на ее сознание. Ее зрачки быстро бегали от меня к брату, и обратно. Она еще не знала, чего именно ей нужно бояться.

Я сжал пальцами ее лодыжку и встал, подняв ее ногу на высоту, на которую позволяла ее растяжка. Одновременно с этим я отвел ее в сторону, тоже, настолько, насколько это было возможно. Стараясь применить именно то усилие, которое необходимо, я ударил ногой в основание ее бедра, перпендикулярно оси ее кости. Послышался знакомый хруст. Со всем на то основаниями, я предположил, что это был хруст ломающейся шейки бедра. Во всяком случае, именно такова была моя цель. Ее ногу я аккуратно положил на землю. Мимолетно взглянув ей в лицо, я заметил, как обильно льются слезы из ее глаз. Она отчаянно мычала, но трусики у нее во рту не давали возможности разразиться полноценным воплем. Я обратил внимание, что детские глаза более выразительные – страдание и боль играет в них более яркими красками. А ее стон, сквозь трусики в ее глотке, взывал к моим инстинктам и вызывал желание защитить бедное дитя. Я не знаю, проклинала она меня или молила о пощаде, мне было все равно. Единственное, что мне было важно в тот момент, это сломать ей и вторую ногу. Я поднял ее и отвел на допустимый угол, и ударил свое ногой в основание ее бедра. По неизвестной мне причине удар получился слишком слабым, недостаточным, что бы раздробить кость. Я едва ли не пришёл в ярость от мысли о том, что это может быть вызвано жалостью к этой девочке. Я дарил еще раз, теперь не жалея сил, и с удовлетворение услышал хруст и треск. Этот хруст напоминал мне, как хрустят сухарики с изюмом, которые я любил грызть и запивать их чаем, почитывая книжку. Глаза у девочки едва ли не повылазили из орбит, а количество пролитых слез должно было вызвать обезвоживание. Она не жалела голосовые связки и издавала звуки настолько ужасные, что даже у меня холодок побежал по спине. Девочки всегда чрезмерно эмоциональны. Я обернулся, что бы посмотреть, как дела у ее брата. Тот опустил взгляд в землю, а по его щекам стекали слезы. Он весь содрогался и плакал, разрывался от бессильной злобы, уничтоженный своей неспособностью помочь своей сестре.

– Эй! – окрикнул я его, – Если ты не будешь смотреть на меня, я вырежу тебе глаза, пробью барабанные перепонки, отрежу язык и сломаю вторую ногу. На одной руке я тебе переломаю все пальцы во всех суставах, а на второй их просто отрежу. Но это не самое ужасное, что я с тобой сделаю. Самое ужасное будет то, что я оставлю тебе жизнь. Я позабочусь о том, что бы тебя нашли и спасли. И, кто знает, быть может, приду навестить тебя в психушку, куда ты неизменно попадешь, не в силах выдержать этот кошмар.

Он остался глух к моим словам. Это мне взбесило, привело в ярость. Я подошел к нему и ударил по лицу. Из уголка его рта потекла кровь.

– Не игнорируй меня, – прошипел я, – не проверяй, как далеко может зайти моя изобретательность.

Он поднял на меня взгляд и попытался им меня убить. Если бы это было принципиально возможно, то у него получилось бы. Если бы существовала какая угодно сверхъестественная способность, она у него непременно проявилась, в его ослепленном сознании. Наверное, ему уже не было страшно, и свою жизнь он с легкостью разменяет на мою.

– Ты думаешь, я не сделаю того, о чем говорю? Думаешь, это пустая угроза? Или думаешь, что хуже уже не будет? Тебе нечего терять? Твой друг, который пытался спасти свою жизнь бегством, сейчас валяется метрах в двухстах от этого места с переломанными руками и ногами. Как считаешь, что с ним будет? Его кто-нибудь найдет? Или, может быть, он сможет проползать по пересеченное местности несколько километров? Или тебе плевать? Я с тобой разговариваю, животное, – я еще раз ударил его.

Он смотрел на меня, но ничего не произошло, я не загорелся огнем по его воле. Парень отвел от меня свой взгляд, и уставился куда-то в неопределенную точку пространства.

– Что ж, – медленно выдохнул я, пытаясь вернуть самообладание, – будет по-твоему. Однако, хочешь ты того, или нет, уйти ты не сможешь. Ты будешь слушать жалобные стоны своей милой сестренки. А потом отправишь к чертям в Ад.

Я оставил его, вернулся к девочке, и присел возле ее поломанных ног. Я взглянул ей в глаза. Из них уже не лились слезы таким обильным потоком. Ее дыхание почти выровнялось. Я провел рукой по ее щеке, вытирая мокрые дорожки от слез.

– У тебя сломана шейка бедра на обеих ногах, – сказал я ей, – Это очень серьезная травма. Даже в молодом возрасте не все могут полностью от нее оправиться. Многое зависит от удачи. Однако, у этого перелома есть один небольшой плюс – он не такой уже и болезненный, если не шевелить ногой. Но стоит только сделать неосторожное движение, – я легонько толкнул ее ногу рукой, – как боль может быть очень сильной.

Она резко дернулся и скривилась.

– Я говорю тебе это для того, что бы ты не дрыгала ногами. Если бы у меня была возможность полноценно связать тебя, быть может, я того не делал бы, – я пожал плечами, – впереди долгая ночь, я подброшу веток в костёр.

Ненависть и злоба, которыми полнилась моя душа, улетучились, словно их и не было вовсе. Я заметил это одновременно с тем, как заметил, насколько чистый и приятный воздух проникает в мои легкие, насколько красивое ночное небо, и даже развалины неподалеку показались мне древними руинами со славной историей. Мое эмоциональное напряжение сходило на нет. Я больше не чувствовал, как вся современная цивилизация бьет кнутом по моей спине. Она практиковалась в этом долгие тысячелетия, и бьет с такой силой, что бы причинить боль, но не сломать хребет. Покалечить, но не убить. Она хорошо знает, как заставит человека испить чашу страданий до дна. Но сейчас всего этого не было. Я не слышал свит рассекаемого кнутом воздуха, и не видел тень, которой она затмевают всю планету. В эту минуту я чувствовал легкое, необъяснимое счастье.

– Я сомневаюсь, что в твоей очаровательной головке хранится много академических знаний, – я смотрел на девочку и говорил, – Не уверен, даже, что ты окончила среднюю школу, – страх в ее глазах сменился оттенком непонимания, – Ты умеешь читать? – спросил я ее.

Она смотрела на меня и не знала, можно ли вздохнуть с облегчением, или нужно готовиться к самому худшему. Я снова присел возле нее и коснулся рукой ее бедра.

– Ты чувствуешь мои прикосновения, – говорил я, – потому что в твоей коже есть много нервных окончаний. Твои нервные окончания дают тебе возможность чувствовать окружающий мир. Прохладный ветерок, холодная земля, тепло от костра, боль в поломанных костях – все это они посылают в твой разум. На разных участках тела их разное количество. Именно по этому, когда ты нравишься мальчику, он целует твою шею и гладит твои бедра. Думаю, тебе знакомы мурашки по коже, которых могут вызывать прикосновения в нужных местах.

Я встал.

– По этой самой причине палачи с давних времен интересовались анатомией человека. Да, не все были одержимы жаждой знаний, но те из них, кто не брезговал чтением книг и экспериментами достигали подлинных высот в своем мастерстве. Я не знаю их секретов, мне они ни к чему. Не нужно обладать ученой степенью, что бы причинить человеку боль. Но даже самые ничтожные крохи знаний могут усилить боль многократно.

Я подошел к парню, который валялся на земле со свернутой шеей. Я стянул с него куртку и разорвал футболку под ней. От футболки я оторвал кусок ткани в половину ее размера. Этот кусок ткани я намотал на горящий конец довольно толстой ветки, которую я вытащил из костра. У меня получилось нечто, очень похожее на факел. Это он и был, по сути.

– Например, – сказал, – очень много нервных окончаний на стопе. Не знаю, знакома ли ты с массажем ног, но многие находят его даже более приятным, чем другие формы массажа. Конечно, огонь не будет с тобой столь ласковым и нежным, как руки любимого человека или высококвалифицированного специалиста.

Я выждал несколько секунд, всматриваясь ей в глаза, ожидая, пока она осознает, что ее ждет. Выражение страха и предвкушения боли было настолько душещипательным, что должно было разжалобить любого, даже самого жестокого человека. Любого, у кого есть душа. Я поднес огонь к ее стопе на расстояние сантиметра, что бы она могла сполна оценить его жар. Ее глаза были такими большими и круглыми, как у персонажей японских рисованных мультиков. Ее ноги рефлекторно дернулась, и ее тут е пронзила сильная боль. О чем думали боги, когда заключили в человеческом теле такую исключительно извращенную возможность пытки? Должно быть, они думали о предстоящем забавном зрелище.

– Ты, наверное, забыла, что я тебе говорил пару минут назад, – сказал я, улыбаясь – Не дрыгай своей изящной ножкой. Впрочем, это тебе решать, какую боль испытывать.

Я поднес огонь вплотную к ее стопе. Кожа на ней краснела и покрывалась пузырями. Из ее глаза слезы полились таким потоком, которого хватило бы, что бы потушить костер за моей спиной. Из ее груди вырвался вой настолько наполненный болью и страданием, что я едва ли сам не почувствовал, как подгорают мои пятки.

– Воспринимай это как тренировку, как подготовительные курсы перед вечностью, которую ты проведешь в Аду. Мне совсем немного лет, и мои познания очень ограничены. Но там ты встретишь таких виртуозов пыток, за плечами которых опыт, добытый на протяжении миллиардов лет. Они приступили к своей работе, лишь только во вселенной появилась форма жизни, способная испытывать боль и осознавать ее. И до сегодняшнего дня они оттачивают свое мастерство. Уверен, они давно проникли в самую суть причинения страданий.

Я прижал факел к ее стопе. Девочка держалась изо всех сил, но ее выдержка дала сбой, и она вновь дернула ногой. Однако, она не могла шевелить ей в полной мере. Она могла лишь сокращать мышцы, тем самым причиняя себе дополнительную боль. Из ее глаз больше не лились слез, должно быть, они у нее закончились. Ее взгляд был устремлён в черное небо, и в нем была такая безнадёжность, такое отчаяние, какое только может испытывать человек. Когда кожа на ее ноги почернела и обуглилась, а нервные сгорели и утратили чувствительность, я убрал факел.

– Ты слышишь меня? – обратился я к ней, – ты еще не сошла с ума?

Она никак не реагировала на мои слова. Она тяжело дышала и смотрела в небо. Я обернулся и посмотрел на ее брата. Тот все так же неподвижно сидел и смотрел в одну точку.

– Современный человек, – сказал я, – стал слишком слабым. Изнежился. Когда условие жизни были жестче, а внешняя среда агрессивней, все было по-другому. Сейчас же, в нашем цивилизованном мире, человек стал отвратительным, – мои губы презрительно изогнулись, – Он возвел боль в разряд чего-то безусловно плохого. А, между тем, это всего лишь еще одно чувство, еще одно ощущение, одна из бесчисленных реакций на внешние раздражители. Испытывая боль и любуясь рассветом, ты занимаешься одним и тем же – воспринимаешь окружающую реальность.

Я поднес факел к ее второй ноге и без долгих прелюдий дал возможность огню ласкать изгибы ее стопы. Через секунду боль проникла в ее разум и взорвалась яркой вспышкой в ее мозгу. Из ее груди вырвался протяжный стон. Она пыталась отодвинуть ногу от обжигающего огня, но не смогла бы это сделать при всем желании. Осколки костей впивались в ее нервы. Я держал огонь до тех пора, пока ее кожа не превратилась в прах и пепел. Я чувствовал запах жареного мяса, но не был голоден. Напротив, он вызывал во мне отвращение. Все это время, долгие минуты чудовищной пытки, девочки смотрела в небо широко открытыми глазами, а ее рот раскрылся в беззвучном крике. Иногда она поддавалась инстинктивному порыву и хотела убрать ногу, но всякие раз ее лицо искажала гримаса боли.

– Я думаю, – сказал я, убрав горящую палку от ее ноги, – что ты больше никогда не сможешь ходить. Я уверен, что твои связки и сухожилия повредились настолько, что едва ли можно восстановить. В любом случае, этим никто не будет заниматься, никто не будет тратить ресурсы и усилия ради одной единственной никому не нужной девочки, – я покачал головой.

– Стопа, – продолжал разглагольствовать я, – вовсе не самое чувствительное место на теле человека. Есть куда более нежные места, особенно на женском теле. Девочки, знаешь ли, более чувствительные, – ухмыльнулся я.

Не дав ей как следует прийти в себя, я прикоснулся раскаленными углями на конце горящей палки к ее левой груди. Она дернулась корпусом, только почувствовала боль от ожога. Я рассмеялся. Я ткнул факелом в сосок ее правой груди и с силой придавил. Она извивалась, но поломанные ноги не давали ей делать это в желаемой мере. Прикосновения к груди словно вдохнули в нее жизнь – ее движения стали резкими и быстрыми, а в ее мычании слышалась не только боль, но и негодование, злоба, ярость. Теперь это была не просто пытка, это было надругательство над ее женской сущностью.

– Грудь, безусловно, очень нежное место, – сказал я, – и ей всегда следует уделять должное внимание в любовных ласках. Но она совсем не самое главное. Не она является конечным пунктом назначение. Вовсе не грудь есть плод заветных желаний всех мужчин на Земле.

До этого момента мне казалось, что ее лицо уже давно показало всю палитру эмоций, на которые она была способна. Безысходность, отчаяние, боль, страх – я думал, она достигла своего предела. Но лишь только смысл моих последних слов достиг ее разума, эмоция, которой нет названия, заставила ее зрачки сделаться такими же большим, как купол небосвода над нашими головами. Вой, который никак не мог издать человек, вырвался из ее груди, и даже трусики в зеленый горошек не делали его менее душераздирающим. Ей стало плевать на свои поломанные кости, она начала изо всех сил пытать вырваться. На секунду мне показалось, что у нее хватит сил разорвать завязанный мной узел. Она хотела свести ноги вмести, но я ударил ногой по внутренней стороне ее бедра, и визг, который издали ее голосовые связки, показался мне слишком громким. Ее ребра едва ли не вибрировали от той высокой тональности, на которой она визжала. Я наслаждался моментом. Я ударил по второй ноге, и ее бедра разошлись на большой угол, который приглашал меня в ее святыню. Я улыбнулся, глядя на маску неописуемого ужаса, в которую превратилось ее лицо.

– Успела ли ты за свою жизнь встретить человека, который полюбил тебя настолько, что только лишь своими губами и языком доводил тебя до высшей точки наслаждения? – спросил я, – Или ты знала только грубое обращение, и никто никогда не интересовался твоими желаниями? Должно быть, когда все уснут в пьяном угаре, вдоволь насытившись твоим телом, ты засовывала руку в свои трусики и сама доставляла себе удовольствие.

Горящий ярким огнем факел я прижал к самому нежному месту у нее между ног. Я держал его крепко, и у нее не было ни единой возможности убрать его или отодвинуться. Я всматривался в ее глаза, и видел, как в ее зрачках трепещет в агонии ее душа, которая сгорала в ярком огне моего факела. Когда же она сгорела дотла, сознание в ее глазах погасло, и ее голова безвольно упала на грудь. Должно быть, болевой шок дал ей возможность на время уйти из этого мира. Она должна благодарить богов, которые оказались милосердными, и вложили в человека возможность терять сознание, когда боль становится настолько сильной, что разум может безвозвратно исказиться.

Я развернулся, подошел к костру, бросил в огонь палку и сел на бревно. Несколько минут я молчал и думал. Я слушал потрескивание веток, издали доносился шум проезжающих машин. Я чувствовал себя как в наркотическом дурмане, словно в похмелье после бурной вечеринки. Я не мог определить, что реально, а что лишь плод моего воображения. Я силился вернуть себе здравомыслие, но оно ускользало от меня, словно призрак, который может как и существовать, так и быть всего лишь страшной сказкой. Каждую секунду мне казалось, что мой разум проясняется, но уже через миг он полнился таким безумием, которому не место в человеческом мире. Я поднял взгляд на девочку и задался вопросом, что будет более милосердно: оставить ей жизнь или прекратить ее страдания? Я смотрел на ее брата, который сидел неподвижно и смотрел в одну точку. Утратил он разум, или у него просто тяжелый стресс, спросил я себя. Что происходит у него в голове, или там не происходит ничего? Он составляет план, или готовится к смерти? Я вновь перевел взгляд на девочку. Нет, она не сошла с ума. Уверен, ее рассудок может восстановиться. После долгой терапии и усердной работы психологов она снова сможет стать человеком, пускай и не совсем полноценным. Я задал себе вопрос, который никогда прежде не возникал в моей голове: должен ли я проявить к ней милость? Ответом на него послужил смех, так похожий на скрежет когтей по стеклу. В этот раз я был полностью с ним согласен, и хриплый смешок сорвался с моих губ. Абсурдной и немыслимой казалась мне идея проявить великодушие к представителю того вида, который превратил мою жизнь в каждодневную пытку. Я долго пытался разгадать загадку и найти ответ на вопрос, то ли это проблема во мне, то ли человечество действительно заслуживает быть утопленным в собственном дерьме. Я не знаю ответа, но он мне и не нужен. Однозначно я могу сказать, что если человечество дало мне жизнь и создало меня таким, какой я есть, то пускай пожинает плоды своих трудов. Оно не удосужилось посеять в моем разуме идею милости. Не научило на своем примере. Я не знаю, кто прав, а кто виноват, но в итоге есть я, и шепот в моей голове, который едва различим за треском веток в огне, который сподвигает меня на ужасные вещи. И я не имею ни одной причины, ни одного довода, что бы ему противоречить.