Текст книги "Летаргия (СИ)"

Автор книги: Адам Грамм

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 18 страниц)

Я еще раз глянул на свое отражение и увидел приличного молодого человека, разве что с одним глазом. Нельзя сказать, что его лицо вызывало особое доверие, но и не заставляло шарахаться в ужасе. Я снова улыбнулся, и на этот раз получилось немного лучше. Можно сказать, что закрывал за собой дверь я в почти хорошем настроении.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Я вышел из подъезда и осмотрелся. Начиналась прекрасная ночь. Может быть, в воздухе витал особый аромат, может я видел знакомые очертания, а может звезды легли так, как когда то, когда мне улыбнулась удача. Ночь только начиналась, и я видел много людей, которые шли по улице. Я слышал обрывки их фраз, чувствовал шлейф их духов. Мне хотелось чего-то нового, едва ли не романтики. Я хотел провести эту ночь как обычный человек.

Я шел по улице, засунув руки в карманы дорогих брюк, в которых когда то щеголял Егор. Перед моими глазами мелькали линии тротуарной плитки, освещённой всеми возможными цветами рекламных вывесок и витрин магазинов. Мимо меня проходило много людей, но я не смотрел на них. Вряд ли и они смотрели на меня. Я слышал звук проезжающих мимо машины, слышал, как шуршат их шины по асфальту и как работают их двигатели. Я слышал разговоры людей, их шаги, слышал, как они выдыхают сигаретный дым и как бьются их сердца. Вокруг стоял невообразимый шум, но даже в нем я мог различить голос в своей голове, который на незнакомом мне языке шептал ужасные вещи.

На мне был дорогой костюм, а в своих ботинках я мог увидеть свое отражение. Я чувствовал запах своего одеколона, за которым прятал запахи крови и смерти, ржавчины и гниения, которые преследовали меня с самого начала. Я шел по знакомой мне улице в незнакомом мире. Вокруг было много магазинов и ресторанов, в которых я никогда не был и никогда не буду. Я хотел вдохнуть другого воздуха, но шелест банкнот в моем кармане заглушил скрежет в моей голове, который напоминал мне, кто я такой. Он говорил, что мне здесь не место, что эти люди с одного лишь взгляда признают во мне чужака. У них в крови дорогой алкоголь, а в моих венах гниющая кровь.

Я шел все дальше и заметил, что вывески стали не таки яркими, а сигареты в руках людей не такими дорогими. Я выходил из центра и спустя несколько минут я вошел в парк. Это был большой парк, настолько большой, что в нем легко можно было потеряться. В этом парке труп мог пролежать несколько дней и быть обнаруженным лишь случайно. В этом парке, наверняка, не раз случались убийства. Не раз женщины на высоких каблуках слышали подозрительный шорох в кустах, ускоряли шаг, но не могли убежать от того, кто скрывался в тени. Я шел по тускло освещенным аллеям и силился уловить возбужденное дыхание того, кто захочет мою жизнь, мои деньги или мое тело. Мне хотелось убить кого-то с особой жестокостью. Я хотел причинять боль. Я хотел, что бы в этом мире стало на одно живое существо меньше. Но никто не кинулся на меня из засады, я не услышал крадущихся шагов. Обидно было, что смерть проходит мимо меня. Она обращает на меня внимание, только когда я сам позову ее. Она никогда не напишет первой. Но она моя единственная надежда. Моя последняя любовь. Когда-то я хотел жить, но жизнь отмахнулась от меня, даже не взглянув в мою сторону.

Я даже задумался о том, что бы спрятаться, выждать первого человека и разорвать его на части, что бы показать свою власть разрушать и убивать. Я хотел показать, что смогу всего лишь движением своих зубов уничтожить то, во что боги вдохнули жизнь. Я хотел показать, что могу сеять смерть, что могу залить кровью даже самую последнюю надежду. Я шел меж темных деревьев и желтых фонарей и злился на весь мир, потому что в нем не было места для меня. Я думал, что, сколько бы я не убивал, я не смогу ничего изменить.

В этом желтом свете я необычайно ярко вспомнил все свои мечты. Они предстали передо мной прекрасным, нереальным, сказочным городом, где царит свет и спокойствие, где я мог бы идти, не скрывая своего лица, и воздух наполнял бы меня умиротворением. Видения стояли перед моими глазами всего мгновение. Всего на короткий миг я увидел свой рай, как послышался лязг железа и дома, парки, улицы стали рушиться под натиском ужасных машин. Дьявольские механизмы уничтожали все и смеялись. Их смех слышался в шелесте листвы, в шуме воды и в моих шагах. Я сел на лавочку и закрыл глаза. Я смотрел на руины города. Когда-то зеленые лужайки были усыпаны осколками рядом стоящих домов. Деревья вырваны с корнем и повалены на землю. Разруха, как после землетрясения. Это был славный город, мне было жаль его. Я заплакал от жалости к нему и к себе. Мне казалось, что я слышал, как слеза катиться по моей щеке, срывается и падает на асфальт, и едва она упала, я услышал шум и обратил свой взор в сторону моря, на берегу которого стоял город. Приближалась огромная волна, она похоронит под собой все, даже память об том месте. Но это была не вода, это была волна из крови, и я видел, что в ней, как водоросли, плавают части человеческих тел. Она быстро приближалась и вот обрушилась на берег, сметая все. И вот, город моей мечты оказался затоплен кровью его жителей, над поверхностью которой не было видно ничего, даже самое высокое здание полностью погрузилось в нее. Я почувствовал тошнотворный запах разложения. Десятки тысяч тел, миллионы литров крови гнили прямо передо мной. Меня вырвало на парковую аллею, и вместе с полупереваренной плотью Марины я лишился и видения. Теперь перед моими глазами был все тот же темный парк.

Но я услышал шум воды и вспомнил, что совсем рядом течет река. Великая река нашей не менее великой страны. Она играла роль во всей истории. Сколько славных сражений произошло на ней! А сколько трупов покоится на ее дне, так и вообще трудно вообразить. Я захотел спуститься к ее берегу, может пройтись вдоль воды, может утопиться и стать одним из тех, кого все забыли и только рыбы или другие существа, почтут мою память, пируя моим телом. Я решил, что обдумаю этот вариант по дороге. В любом случае, я не хотел возвращаться на ярко освещённые улицы, уж лучше на речное дно.

Я спустился по крутому склону, и оказался возле широкой автомобильной дороги, что шла вдоль набережной. Что можно подумать об одиноком человеке, что стоит на ночной трассе? Может он хочет бежать прочь из этого места, не в силах больше терпеть эту пытку? Или хочет броситься под колеса грузовика, по той же причине? Второй вариант более правильный. Тот, кто бежит из одной камеры пыток, обязательно попадет в другую, и он может лишь надеяться, что тот палач будет более милосердным и убьет его быстро. Но я не стал бросаться под быстро крутящиеся колеса. Вместо этого я спустился в подземный переход. Он был темный, лишь посредине горела тусклая лампочка. Пройдя по нему, я вышел на противоположной стороне дороги и оказался у самой воды. Но я не стал стоять возле нее и смотреть в темные воды в надежде увидеть неведомо что. Я поднялся по лестнице на мост. Это был пешеходный мост и этим он был замечательный. На нем почти не было слышно шум машин, единственный работающий механизм был внутри меня, и в наступившей тишине я слышал его так же отчетливо, как в парке.

Я шел по мосту. Было темно, на нем не горле фонари. В этой темноте я увидел красный уголек сигареты. Мне показалось, что то добрый знак. Может смогу выпустить пар, убив этого человека и сбросить его тело в воду…. Почему бы и нет?

Бодрой походкой я пошел на источник света и, подойдя, увидел девушку, которая стояла, облокотившись об перила моста, курила сигарету и смотрела куда-то, может в воду, а может в небо. Я подошел и стал возле нее, повторил ее позу и тоже стал смотреть, но не видел ничего интересного. Своим глазом, который находился с ее стороны, я видел ее белые волосы, низко перевязанные резинкой. Они были светлым пятном в темноте, и я то и дело косился на нее. Девушка докурила сигарету, выкинула бычок в воду и сразу же достала новую. Едва она сделала затяжку, так скривилась.

– Черт, – сказала она, – меня уже тошнит от них. Будешь? – она протянула мне прикуренную сигарету.

Я пожал плечами и взял ее. Затянулся и выдохнул дым. Ментоловая – от такой действительно может тошнить. Я снова посмотрел на девушку. Вид у нее был такой, словно она решала сложную математическую задачу, но никак не могла этого сделать, потому что ее отвлекает холодное дуло пистолета у ее затылка и тиканье часов. Если она не успеет, она умрет.

– Здесь недостаточно высоко, – сказал я ей.

Она удивленно посмотрела на меня.

– Что?

– Недостаточно высоко, что бы разбиться, – повторил я.

Ее бровь изогнулась.

– Ты думаешь, я буду прыгать?

– А разве нет? – спросил я, – Во всяком случае, это первое, что приходит в голову. Глубокой ночью на мосту стоит одинокая девушка и давится сигаретами. Скажи, что ты вышла погулять.

Она замолчала на несколько секунд.

– Я скажу, что это не твое дело.

Я снова пожал плеча и продолжил вдыхать ментоловый дым.

– Ну а ты что тут делаешь? – спросила меня девушка, когда уголек моей сигареты погас в воде. – Вышел погулять?

– Можно и так сказать, – ответил я, – уж прыгать с моста я точно не собирался.

Она промолчала. Достала новую сигарету и с усилием вдохнула дым.

– Блядь! – закашлялась она. – Ладно, что ты мне посоветуешь?

Я удивленно посмотрел на нее.

– А что я могу тебе посоветовать?

– Ты сказал, тут не высоко.

– Можно найти немало мест, прыжок откуда убьет тебя наверняка.

– Я не уверена, что хочу умирать так, – она выдохнула дым и скривилась.

– А как бы ты хотела?

– Не знаю, – она задумалась, мечтательно глядя на звезды, – Я хочу вспомнить все, и плохое, и хорошее, я хочу умереть спокойно, с полным осознанием, а не лететь вниз, онемев от ужаса. Я не хочу чувствовать, как ломаются мои кости.

– Никто не хочет, – согласился я, – Но в таком случае, зачем ты пришла сюда?

– Я не знаю, – сказала она так, будто сама только что это поняла, – просто осознала, что стою на мосту с навязчивым желанием прыгнуть.

– Это очень странно, ты знаешь? – улыбнулся я. – Может, ты психически больна?

– Возможно, – согласилась она.

– Если тебя не затруднит, дай мне еще одну сигарету.

Она молча протянула мне всю пачку. Я вдохнул ментоловый дым. Я понял, что этой ночью одна попытка самоубийства так и не совершится.

– В таком случае, может, пойдем отсюда? – предложил я.

– Идем, – совсем уж безразлично сказала она.

Девушка развернулась и пошла. Я пошел за ней. Я держался с той стороны, с какой у меня был глаз. Во-первых, что бы видеть ее, а во-вторых, что бы не возникло лишних вопросов. Я заметил, как она слегка дрожит.

– Ты, наверное, замерзла, – сказал я. – С тобой все в порядке?

– Все будет в порядке, когда мы придем домой. А если по пути возьмем что-нибудь выпить, все будет совсем замечательно.

Мы спустились с моста и шли вдоль трассы, а потом через улицы города. Была уже глубокая ночь, и не так много людей встречалось нам. Те, кто бродят ночью, никогда не вызывают доверия. Чаще всего в темноте они перетаскивают с места на место свои злые умыслы, и носят они их не в клетке, а на тоненьком поводке, который порвется при первом желании разорвать кому-нибудь глотку. Разумеется, не все выгуливают чудовищ по ночам. Кто-то просто напивается, пытаясь забыть свое имя, а кто-то выходит из клуба вдохнуть свежего воздуха и сигаретного дыма. Но все равно, было приятно гулять по городу рядом с красивой девушкой, и пускай она немного не в себе, плевать, что она сумасшедшая, я шел и едва сдерживал улыбку на лице.

Мы шли в желтом свете фонарей и разноцветном свете витрин. Улицы были почти пусты, равно как и дороги. Я даже не думал, куда мы идем. Я просто шел рядом с девушкой, полностью доверившись ей. Время от времени я поглядывал на нее. Нельзя сказать, что она внушала сильное беспокойство, но ее взгляд не был достаточно осмысленным. Казалось, она самая ведомая чьей-то волей. Впрочем, меня это мало волновало.

Она остановилась возле входа в круглосуточный супермаркет. Он был островом яркого света на довольно таки темной улице. Издалека можно было заметить цветные витрины, зазывающие незадачливых покупателей и взывающие к их древним инстинктам. В ночной час тут почти не было людей. Нельзя сказать, что каждый, кого можно было встретить, внушал опасение и страх. Скорее всего, это были обычные люди, столь же заурядные, сколь и те, что ошиваются тут днем, но которым не нашлось места под солнцем. В самом, что ни на есть, прямом смысле.

Она посмотрела на меня.

– У тебя же есть деньги?

Я засунул руки в карманы своих дорогих брюк, и мои пальцы обнаружили банкноты, которые были столь редкими гостями в карманах моей одежды. Я достал несколько бумажек, и она, присмотревшись, удовлетворенно кивнула головой, и вошла в магазин. Я последовал за ней. Она уверенными шагами шла по пустым рядам в алкогольный отдел. Пожалуй, подумал я, почти вся прибыль суточных магазинов в ночное время должна состоять из выручки с продаж алкогольной и табачной продукции. Почему же именно в темное время суток у людей тяга к саморазрушению проявляется особенно сильно? Должно быть, потому, что днем они заняты выживанием, но лишь только наступает вечер, люди готовы на все, что бы забыть этот кошмар. Они согласны каждый вечер забывать ежедневную пытку в алкогольном и наркотическом мраке, потому что, в противном случае, единственный выход – это покончить с собой. Нет такого человека, у которого хватило бы сил и мужества взглянуть в лицо нашего миру, вглядеться в его глаза, различить каждую деталь и не содрогнуться от ужаса.

Она остановилась возле полок с бутылками вина. Она всматривалась в них и думала.

– Выбирай любую, – сказал я ей, – все равно, между ними нет особой разницы, кроме как в цене.

– Как ты думаешь, – ответила она, – нам хватит одной бутылки?

– Если ты не собираешься напивать до потери памяти, то вполне.

Она вдохнула.

– Я никогда не напивалась до потери памяти. Столько раз собиралась сделать, но никогда не доводила дело до конца, – она прохаживалась вдоль ряда, – Черт! Выбери уже что-нибудь, и пойдем отсюда.

Я взглянул на бутылки, похожие одна на другую, и выбрал наугад. Мне всегда было плевать, но сегодня мне было плевать вдвойне. Я смотрел вслед уходящей в сторону касс девочке, и думал, что если я захочу выпить чего-нибудь стоящего, то бутылка первоклассного пойла у меня уже есть. А для нее я взял этот коктейль из спирта, сахара и красной краски. Впрочем, думаю, ей тоже плевать. Она не похожа на ценителя изысканных вин.

В этом супермаркете было много касс, больше, чем необходимо. Даже в самые людные дни работала только часть из них. Сейчас же работала только одна. За ней сидела молодая девушка, одна из тех, кому не нашлось место под солнцем. Я подумал, как же сильно нужно любить эту проклятую жизнь, что бы каждую ночь сидеть по восемь часов за этим адским аппаратом. Ее работа заключалась в том, что бы не смотреть на часы. Если смотреть на них, то можно понять, что время идет слишком медленно. Настолько медленно, что единственное, что приходит в голову – это заговор богов, которые меняют законы вселенной. Она сидела на стуле, уронив голову на руки, и смотрела в сторону, противоположную от часов. Я подошел к ней, но она заметила меня не сразу. Только спустя несколько секунд, словно очнувшись, она обратила на меня внимание. Насколько заветной должна быть у нее мечта, что она согласилась отдавать так много лишь за призрачный шанс воплотить ее в жизнь? Или насколько пустым должен быть ее разум, что бы не замечать проходящих мимо нее секунд, каждая из которых смеется над ней издевательским смехом? Почему она глуха к оскорблениям, которые они кричат ей так громко? Неужели страх смерти сильнее страха жизни, а тиканье часов предпочтительнее могильной тишины?

Она не посмотрела мне в лицо, когда пробивала бутылку вина и когда называла ее цену механическим голосом. Ей было плевать. Безразличие – ее главный рабочий инструмент. Я дал ей одну из своих банкнот, и она отсчитала мне несколько монет сдачи. Лишь только она сделала это, ее взгляд вновь устремился в прежнюю точку.

Моя знакомая уже открывала дверь и выходила на улицу. Я пошел за ней, оставив продавщицу заниматься своими основными должностными обязанностями – ждать того момента, когда она сможет прийти домой и забыться сном. Или покончить с собой, если оскорбления мимо проходящих секунд покажутся совсем невыносимыми.

Я шел за своей знакомой, которая вела меня к себе домой. Шли мы не долго. Спустя пять минут мы свернули в один из многочисленных дворов спального района. Очевидно было, что это весьма благопристойный двор, в котором редко можно услышать душераздирающие крики и куда приезжают сотрудники морга забирать трупы людей, умерших исключительно по естественным причинам. Тут живут люди исполненные чувством собственного достоинства и гордости. О чем можно говорить, если в подъездах этих домов стоят цветы, а не пустые бутылки портвейна?

Мы зашли в один из подъездов, и, вместо того, что бы пройти проторенной дорожкой к лифту, мы, сквозь дебри, где редко ступает нога человека, вышли на лестницу. По тому, как моя спутница ловко перебирает ножками по ступенькам, я понял, что это ее привычный маршрут.

– На каком этаже ты живешь? – спросил я.

– На самом последнем, – ответила она, – ты ведь не против немного пройтись

– А почему не ездишь на лифте, ведь так лень подниматься каждый раз так высоко.

На мгновение она замерла, словно задумавшись.

– Мне никогда не было лень. Всю свою жизнь я забегала на свой этаж, на любой этаж, как бы высоко он не находился. Мне никогда не было тяжело, боль в моих мышцах была приятной для меня, а учащенное дыхание говорило о том, что в этот миг я чуть более жива, чем была несколько минут назад. Я переехала в этот дом, когда поступила в университет, и продолжала подниматься каждый раз, как делала всегда. Вне зависимости от своего желания или лени, усталости, безразличия или счастья, я хотела жить или умереть, но я неизменно шла пешком на свой последний этаж. Я делала это всю свою жизнь, кроме одного раза. В тот вечер я бродила где-то, я не помню где, и на обратном пути домой я подвернула ногу. Наверное, я потянула связки, каждый шаг давался мне сильной болью. В тот вечер я решила поехать на лифте. Так уже и быть, думала я.

Она остановилась перевести дыхание.

– Когда я переехала в этот дом, я не стремилась познакомиться с соседями, не улыбалась и не здоровалась с ними при встрече. Мне было плевать на них, а им на меня, и меня устраивало такое положение. Я не знала их по именам, и не узнавала никого в лицо. Я не видела их, а они не видели меня. Мне так казалось. Кое-кто следил за мной более пристально, чем я думала. В тот самый вечер сделать выбор в пользу лифта мне было нелегко, но я понимала, что не смогу преодолеть так много ступенек наверх. Разве что, если буду ползти на коленях. Следом за мной в подъезд зашел мужчина, как я узнала позже, мой сосед, который следил за мной пристальным взглядом. Он зашел следом за мной в лифт, и нажал кнопку своего этажа. Когда двери закрылись, он навалился на меня и зажал рот рукой. Времени, пока лифт ехал до его этажа, который находился посредине дома, ему хватило что бы сделать своего черное дело. Когда двери открылись, он сказал, что если об этом кто-нибудь узнают, меня повесят на моих собственных кишках. Как ты думаешь, это боги наказали меня за мою лень подниматься пешком? Они хотели поставить меня на колени, но я отказалась, и они трахнули меня вялым членом того мужика?

– Это, безусловно, печально и неприятное совпадение, – ответил я, – но, тем не менее, совершенно случайное, пускай и выглядит невероятным.

– Я тоже так думаю, – говорила девушка, – это слишком смешно и нелепо, что бы быть замыслом.

– Почти все замыслы, с которыми я знаком смешные или нелепые. Зачастую, и то, и другое одновременно. А что было потом, когда ты поднялась на свой этаж?

– Ничего. Я зашла в свою квартиру и проклинала весь мир. Я бы сделала это в любом случае, повод не имеет особенного значения.

– Не имеет особенного значения? – удивился я, – и ты оставила все, как есть? Не попыталась даже убить того, кто тебя изнасиловал?

– И что бы это изменило? Повернуло время вспять? Удовлетворило жажду мести? Мне все равно, я давно привыкла, что меня имеют, так, или иначе. Это не имеет особенного значения.

Наконец, мы поднялись на ее этаж, площадку, которая была освещена светом тусклой лампочки. Девушка обернулась, и впервые посмотрела мне в лицо. В ее глазах мелькнула тень удивления.

– Должно быть, свой глаз ты потерял в обстоятельствах не менее трагичных, чем я свою невинность.

– Пожалуй, даже в более, – согласился я.

– И что ты сделал с тем, кто забрал его у тебя?

– Я попытался его убить.

– У тебя получилось?

– Нет. Но, может быть, я попытаюсь еще раз.

Она развернулась и подошла к своей двери, открыла ее ключом.

– Можешь не разуваться, – сказала она, – думаю, ты не сильно вымажешь свои ботинки об мои полы.

– Не преувеличивай, – ответил я, – у тебя весьма мило.

– Да ладно, – в ее голосе была ирония, – можешь сказать мне правду. Впрочем, когда я уходила, я не сильно заботилась о чистоте. Проходи на кухню и открывай вино.

Она пошла впереди меня, достала две чашки и поставила на стол. Я открыл бутылку и налил вино в чашки. Одну я протянул ей. Она взяла ее и сделала несколько глотков.

– Расскажи мне, – сказал я, подкуривая сигарету, – Почему же ты пошла на мосту ночью с идеей прыгнуть вниз?

Она ответила не сразу. Вначале она последовала моему примеру и тоже подкурила сигарету.

– Странно, – выдохнула она дым, – что не пошла туда раньше.

Она сняла рубашку и под ней была майка, которая обтягивала ее маленькую грудь и тонкую талию. Но я смотрела не на ее фигуру, а на руки, которые были сплошь покрыты шрамами.

– Вижу, ты знаешь, как можно весело провести время.

– Я научилась этому не так давно, – она сделала затяжку, – не более, чем пару лет назад я была самой что ни на есть хорошей девочкой, которую едва ли можно было уличить в чем-то асоциальном. Которая едва ли не ходила в церковь по воскресеньям, – улыбнулась она.

Я засмеялся.

– Немногие могут сказать о себе то же самое.

– Это не моя заслуга. Да и не мой выбор, если по сути. Кто-то скажет, что мне очень повезло с родителями, и будет от части прав. Действительно, если посмотреть на мою семью, то можно только умилиться – мама, которая работает учительницей в школе, первоклассный педагог, любимый всеми коллегами и учениками, и отец, врач, который пользуется глубоким уважением своих клиентов. О чем еще можно мечтать?

Я пожал плечами и глотнул вина.

– О дочке, которая не режет себе руки и не пытается покончить с собой?

– Именно такую дочь они и растили, и весьма успешно до определенного момента. Они растили меня взаперти и единственным моим развлечением были походы на их сектантское собрание в церкви. Сколько же часов я провела, слушая всякие басни про богов? Пока я была маленькой, я не сильно над этим задумывалась, Но потом я стала замечать, что другие дети живут другой жизнью. Но что могла сделать маленькая девочка против несокрушимого авторитета многоуважаемых родителей? – вопрошала она, не забывая отпивать из чашки.

Я молчал. Я слушал не ее, а себя. Не скрипнет ли где шестеренка той адской машины, что ведет меня? Не будут ли работать поршни, и гудеть двигатель. Но было тихо, так тихо, будто этой машины не было и вовсе. Я смотрел на эту девочку и не знал даже ее имени, но я видел, как на ее шее бьется жилка и знал, что как только я услышу знакомый звук, а по венам потечет бензин, мне придется разорвать ей горло и утолить свой голод.

– … единственное, что мне оставалось, это молча протестовать против всего, что мне вбивали в голову с детства. Не знаю, как мне это удалось, но я смогла противопоставить себя всем, и никто ни о чем не догадался. Я была самой хорошей девочкой, какую только можно вообразить.

Она затушила окурок в одну из грязных тарелок, которые так и не убрала со стола. А я смотрел на шрамы на ее руках и плечах, и мне чудились символы неведомого алфавита, которые складываются в некий таинственный текст. Эти линии рябили у меня перед глазами, но я никак не мог понять их значение. Я чувствовал ее запах, ее феромоны. Она была красивой девочкой, которая пьет вино и выглядит печальной. Ей явно не хватает любви и ласки, и мне не составило бы никакого труда дать ей свою любовь этой ночью. Но эти мысли в моей голове словно и не мои вовсе. Я снова и снова возвращаюсь, как в порочный круг, к идее о том, что бы выпить ее до дна. И это лучшее, да и, пожалуй, единственное, что я на самом деле могу для нее сделать.

– Никто ничего не замечал, – продолжала она, – хотя мне казалось, что окружающий мир должен гореть от моей ненависти и моего презрения, а моя милая улыбка, которую я дарила всем, не скупясь, казалась мне трещиной на идеальной картине нашей идеальной семьи. Но потом, – ее рот искривился, наверное, в той улыбке, которой она обманывала своих родителей долгие годы, – потом, когда я приехала учиться в университет и стала жить вдали от дома, я могла скинуть свои маски.

Я налили себе вторую чашку вина, и задумался о том, почему бы не содрать кожу с ее лица, и не запечатлеть в вечности ее лицемерную ухмылку? Пускай через тысячу лет люди посмотрят в глаза этой маски и увидят в них ту ложь, какой полны глаза любого из нас. Пускай те люди спросят себя, изменилось ли что либо с этих пор.

– Но оказалось, что миру не понравилось мое лицо, и я резала себе руки и вымазывала его кровью

– Но до вчерашнего вечера ты не хотела умирать? – спросил я.

– Не то, что бы не хотела, – если до этого в ее глаза тлела печаль, то сейчас она пропала, – я думала об этом, иногда, но не часто. Я рассматривала свою смерть как один из вариантов, последний среди них. Каждый раз мне казалось, что еще не подошла его очередь.

Она встала и выключила свет на кухне. Потом подошла к окну. Я подумал, что за каждым окном должен висеть вот такой вот желтый фонарь, свет которого будет проникать в темную комнату с грязными окнами и освещать их пустые глаза. Удивительно, но всего пару дней назад я смотрел на точно такой же силуэт, повернутый ко мне спиной, который пьет что-то из чашки.

– Чем дальше я уходила по своей маргинальной дорожке, тем меньше видела в этом смысла. Вот посмотри, – она повернулась ко мне, но я не видел ее лица, оно было скрыто в тени, – я могла быть хорошей девочкой, или плохой, пойти туда или обратно, делать то, или другое. Что бы это изменило? Какая разница, если всегда все заканчивается одинаково, без единого исключения? Скажи мне, – ее голос сорвался на крик, – какая разница?!

В приступе чувств она с силой бросила чашку куда-то в угол, и та со звоном разбилась. А девочка сидела, прислонившись спиной к батарее и громко плакала, уронив голову на руки. Со своей чашкой в руке я подошел и присел возле нее.

– Тебе не стоит переживать по этому поводу, – говорил я, – потому что нет разницы и цели. Их отсутствие не твоя вина, это есть проблема выбора или точки зрения. Всего этого не существует как категории. Их нет, потому что не может.

Я обнял ее, и она положила голову мне на плечо.

– Есть только один вариант, когда это не так, и ты с ним очень хорошо знакома. Тебе о нем рассказывали с самого детства, но ты отвергла его. Ты выкинула ответы на все вопросы, и осталась ни с чем. Ведь у тебя был шанс прожить долгую жизнь, полную покоя, радости и благодати. Почему ты отказалась от всего этого?

– Потому что плевать я хотела на такую жизнь, – отвечала девочка через слезы, – ты не знаешь, что они говорят. Это сведет с ума любого. У них нет разума, и они хотели забрать мой, но я убежала, прежде, чем им это удалось.

– И ты не сожалеешь об этом? Твои страдания стоят той части самосознания, что ты пытаешься сохранить?

– Я не знаю. Каждый раз я думаю по-разному. А что бы сделал ты? Избавился бы от себя, вместе со своими проблемами?

– Я уже пытался сделать это, – сказал я, – и не один раз. Но у меня до сих пор есть проблемы.

– Я тоже пыталась. Наверное, ты оказал мне дурную услугу, тем, что встретил меня на мосту. Уже сейчас все могло быть кончено.

– Я думаю, тебе следует поспать, и тогда все закончится, по крайней мере, на сегодня.

Ее дыхание выровнялось, и вскоре она уснула. А я сидел и перебирал ее волосы и не думал не о чем. Я закрыл глаза и вдыхал запах ее духов и ее феромоны и вспомнил, как когда то сходил с ума, как когда то жаждал и готов был отдать весь мир за еще одну дозу этого наркотика. Но моя жажда утолена сполна и теперь мне все равно. Мне казалось, что моя душа больше никогда не будет трепетать от подобных чувств, потому что единственное, на что она способна – это сеять смерть и боль.

Если бы я был эпилептиком, у меня непременно случался бы припадок от того душераздирающего звона, который наполнил собой комнату. Я пребывал в состоянии легкой дремы, хотя мне казалось, что мой разум ясный, как ночь. Мне казалось, что это наяву, а не во сне я крался по залитой желтым светом лестнице, а впереди маячила тень человека, и меня манил его запах. Мой голод вывел меня на охоту, и я, забыв про осторожность, набросился на этого человека, разорвал ему горло и жадно глотал кровь и отрывал зубами плоть. Но все это был лишь сон, и сейчас от него не осталось ни следа. Девочка, которая спала у меня на коленях, казалось, не была оглушена этим визгом, и лишь лениво полезла в карман своих штанов, вытащила от туда телефон и выключила будильник.

– Проклятие! – выругалась она, – сегодня надо идти в универ.

От этих у меня в душе разлилось теплое чувство ностальгии, и я улыбнулся сам себе в предвкушении плотного завтрака в виде симпатичной студентки где-нибудь в пустой закрытой аудитории.

– Если надо, то почему бы и сходить, – сказал я, – я могу составить тебе компанию.

Она с сомнением посмотрела на меня снизу вверх

– Я думала, мне уже никогда не придется туда идти, – она встала и включила чайник, – как же я и всех ненавижу.

– Как я тебя понимаю, – улыбнулся я, глядя, как она заходит в ванную.

Чувствовал я себя на удивление превосходно. Был чудесный день, светило солнце, и легкий ветерок шелестел в пожелтевших листьях деревьев. Была осень, уже не было жарко, но было еще тепло. Самое лучшее время. Я встал и повернулся к окну. Рассветное солнце не испепелило меня, а подарило мне часть своего тепла. На миг мне даже захотелось вернуться в свою прежнюю жизнь и прожить ее так, как и подобает обычному презренному человеку.