Текст книги "В чужой стране"

Автор книги: Абрам Вольф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 31 страниц)

Бельгийцы опустились на колени. В наступившей тишине зазвучал дрожащий от волнения голос пастора. Он говорил страстно, порывисто вознося распростертые руки к небу, и так быстро, что Шукшин улавливал только отдельные фразы. Но он видел темные горящие глаза священника (казалось, в них отражается пламя свечей), видел одухотворенные, строгие, светившиеся решимостью лица патриотов и хорошо понимал, о чем говорит священник. Бельгийцы готовились к решительному бою, готовились к смерти. Этот молебен был их клятвой умереть, но не отступить перед врагом…

Сразу же после молебна командиры разошлись. Шукшин и Мадесто остались вдвоем. – Почему они не сбросили оружия?

– Не знаю. Радиосвязь прекратилась. – Мадесто достал из кармана трубку, повертел ее в руках. – Сбросят! Это же в их интересах – сбросить нам оружие. Для них мы берем эти мосты, черт возьми! Нет, союзники нас не подведут, ты не беспокойся!

* * *

Прошла еще одна ночь.

На рассвете Шукшин вышел из своей землянки, окликнул часового – Митю. Митя подошел, сказал, не дожидаясь вопроса:

– Нету, ядрена палка, не сбросили!

– Так… – Шукшин посмотрел на высоты: там еще горели костры, в светлеющем небе стояли серые столбы дыма. – Есть закурить, Митя?

– Найдем… Все мимо куда-то летят, хворобу им в душу!

Шукшин, закурив, пошел по тропе к дороге, где находился в засаде первый взвод отряда.

В низине, куда вела тропа, стоял густой туман. Потянуло сыростью, холодом. Шукшин поднял воротник пиджака, поежился. Середина сентября, а осень уже чувствуется по-настоящему. Вон сколько листвы насыпало… Шукшин услышал мягкое похрустывание листвы под ногами, почувствовал запах увядшей травы, и сердце его вдруг защемило. На минуту показалось, что он идет берегом Волги. Вот так же пахло сыростью и увядшей травой, так же падали под ноги звонкие листья кленов, когда он ранним осенним утром выходил с курсантами на тактические занятия в поле. И так же проглядывал меж деревьев белый туман, стелившийся внизу, над Волгой… «Боже мой, так истосковалась душа… Будто целая вечность прошла!»

Когда Шукшин нашел первый взвод, солнце уже выкатывалось из-за леса. Партизаны сидели в молодом сосняке, у костра. Взвод завтракал: прямо на земле кучками лежали помидоры, огурцы, ломти хлеба, перед каждым стояла банка консервов. Взглянув на партизан, Шукшин сразу понял, что они были где-то далеко и только что вернулись. Одежда и обувь на людях мокрая, у, командира взвода Базунова перебинтована голова. Тюрморезов держит на повязке левую руку. Среди партизан Жеф, Гертруда и еще несколько бельгийцев.

– Где были? – спросил Шукшин, усаживаясь рядом с Тюрморезовым.

– За Элленом. Колонна с продовольствием шла…

– Расколотили?

– Почти всю… Тельных около Опутры перехватил, легковую машину. Какой-то чин ехал, эсэсовец, с двумя офицерами.

– Взяли?

– Нет, уничтожили. Сопротивлялись. А мы взяли пятерых… – Тюрморезов осторожно поправил повязку, прижал раненую руку к груди. – Тельных ушел со своей группой в Ваторлос. Минируют дорогу.

– А где Трефилов?

– Пленных допрашивает. Да вот он…

Трефилов шел, сердито раздвигая ветки, лицо его было усталым и озабоченным.

– Ну, что они говорят? – спросил Шукшин.

– Союзники прорвались справа. Вражеские колонны поворачивают сюда, на Ротэм. – Трефилов присел к костру, налил в кружку кипятку. – Что нового у Мадесто? Все еще надеется, что ему сбросят оружие? Черта с два они сбросят! – Трефилов резко повернул голову к Шукшину. – Надо действовать, ждать больше нельзя! Сейчас идут небольшие колонны, тылы. Надо немедленно двинуть на дороги боевые группы, захватывать оружие, боеприпасы. С патронами совсем плохо…

– Да, медлить нельзя! – согласился Шукшин.

– Я сам пойду с группой, – продолжал Трефилов, горячась. – Мною людей не надо. Человек двенадцать покрепче – и все. Чалов со мной пойдет, Дубровский, Поярков, Глаголев… Ну, и Солодилов. Если придется разделиться на две группы, так он одну возглавит.

Леонид Солодилов вырвался из лагеря только месяц назад, перед самой отправкой военнопленных в Германию, но он уже снискал в отряде славу отважного партизана.

Шукшин вынул из внутреннего кармана пиджака небольшую карту провинции Лимбург, расстелил ее на земле.

– Мы пошлем пять-шесть групп, а возможно, и больше. Одну сформирует Трис. Четыре или пять групп пошлет Мадесто, у него людей много. Я сейчас пойду к нему, думаю, что договоримся… Давайте решим, куда высылать группы.

Как только маршруты групп были определены, Шукшин поднялся. Обращаясь к Тюрморезову, сказал:

– Ты пойдешь со мной, Михаил Христофорович. От Мадесто направимся во второй взвод. Придется тебе командовать вторым взводом. Эх, Марченко, Марченко! Как он нужен сейчас…

– Хорошо, пойдем… – Тюрморезов, придерживая раненую руку, поднялся.

В глубине леса, на полянках и вокруг небольшого озера, блестевшего на дне котловины, группами сидели бельгийцы. Тут и там дымили костры.

Когда Шукшин и Тюрморезов спустились к озеру, туда в это время подошли две повозки, на которых стояли большие белые бидоны с горячей пищей. Отовсюду группами и в одиночку с котелками в руках к повозкам потянулись люди. Они шли молча, понуро, словно были утомлены какой-то тяжелой, непосильной работой. Получив свою порцию, так же молча усаживались на траве. Лениво черпая из котелков, время от времени посматривали на небо.

Шукшин вглядывался в лица бельгийцев и не узнавал их. Несколько дней назад он видел этих крестьян и шахтеров воодушевленными и полными решимости, они шли в леса с гордо поднятой головой. Теперь же перед ним проходили люди подавленные, с потупленными взорами. Казалось, они боятся взглянуть друг другу в глаза.

Шукшин хорошо понимал состояние этих людей: они чувствовали себя виноватыми. Их товарищи, имеющие оружие, находятся далеко впереди, в засадах, а они сидят здесь в глубине леса без всякого дела, да им еще привозят обед…

– Камерад Констан! – окликнул Шукшина коренастый, розовощекий старик. В одной руке он держал объемистый термос, а другой опирался на толстую суковатую трость. Шукшин, узнав в старике Густава – богатого крестьянина из Нерутры, с удовлетворением подумал: «И ты здесь, старик! Молодчина!»

– Ну как, отец, как вы тут?

– А, что говорить! Сидим тут, а что сидим, я спрашиваю? Обещали оружие, а где оно? – старик глянул на небо и, подняв свою тяжелую трость, зло потряс ею. – Смерло нонтэ джу!.. Мерзавцы паршивые!

Узнав, что пришли русские партизаны, бельгийцы мгновенно их окружили. Обед был забыт.

– Камерад, что нам делать? Долго мы будем так сидеть? Где оружие, которое нам обещали? – кричали в толпе.

– Я думаю, что мы не получим оружия, – сказал Шукшин. – А без оружия сидеть здесь нельзя. Будут только напрасные жертвы.

– Мы пришли драться с бошами, камерад! Мы не уйдем отсюда! – раздались гневные возгласы.

– Если вы хотите драться с врагом, так надо добывать оружие. У врага есть и автоматы, и пулеметы, и патроны. Надо отнимать оружие! – Шукшин расстегнул пиджак, показал на пистолеты, которые были у него за поясом. – Нам этого не сбросили с самолетов. Мы взяли оружие у врага!

– И мы возьмем! Возьмем! – зашумели бельгийцы. – Довольно тут сидеть! Довольно!

– Партизаны вам помогут достать оружие, друзья, – пообещал Шукшин. – Мы поделимся с вами последним…

Когда они вышли из котловины, Тюрморезов сказал с горечью:

– Плохо дело. Весь лес забит людьми. В бою они нам будут только мешать. Не лучше ли отправить их по домам?

– Нет, Михаил Христофорович, они не уйдут. Если бы удалось вооружить хоть половину этих людей! Мы должны им помочь…

* * *

Вечером группа Трефилова, к которой присоединился Жеф Курчис с двумя товарищами, подошла к Ротэму. Бельгийцы сообщили, что в селе остановилось несколько вражеских колонн: повозки и автомашины стоят во дворах и прямо на улице, половина домов занята солдатами.

На разведку в село пошел Иван Литвинов. Он смелый и опытный разведчик, хотя в отряде всех моложе и ни одного дня не был солдатом: Литвинова гитлеровцы завезли в Германию вместе с тысячами других советских юношей!

Вернулся он часа через полтора. Глаза его весело поблескивали.

– Возле кафе стоят три машины, крытые брезентом. Во всех патроны! Белые цинковые ящики…

– Как же ты разглядел ящики, если машины закрыты брезентом? – перебил Трефилов, с недоверием посмотрев на Литвинова.

– Очень просто: залез под брезент и посмотрел!

– А часовой? – недоуменно проговорил Солодилов.

– Мы с этим часовым, можно сказать, друзья до гроба! – расплылся в улыбке Литвинов. – Выпил с ним неплохо! Фрицы все кафе забили, пьянствуют, песни орут, а он, бедняга, у машин ходит… Ну, я и пожалел его. Зашел в кафе, взял бутылку коньяку – хозяин мне малость знакомый…

– Так, ясно, – сказал Трефилов. – То-то глаза у тебя веселые!

– Пришлось, товарищ командир…

– Ночью они ехать не рискнут, дождутся утра, – раздумывая, проговорил Трефилов. – Придется ждать!

– А если в селе ударить? – сказал Дубровский. – Снять часовых и ударить. Их там сотню положить можно!

– А утром гитлеровцы всех жителей села расстреляют… Нет, в селе бить нельзя! – Трефилов, сидевший на пеньке, поднялся. – Отойдем километра полтора, там встретим.

* * *

Чуть рассвело – на шоссе показались автомашины. Литвинов, лежавший рядом с Трефиловым под старым могучим дубом, выдвинулся поближе к дороге. Шли четыре машины, все с открытыми кузовами. Литвинов отполз назад.

– Не наши.

Минут через десять показалась еще одна колонна. Впереди шел грузовик с автоматчиками, сзади двигался тягач с противотанковой пушкой.

Колонна промчалась, и дорога снова опустела. Проходит десять минут, двадцать, полчаса, уже над красными черепичными крышами деревни встает солнце, а машины с боеприпасами все не появляются.

– Опохмеляются, стервецы! – проворчал Литвинов, нетерпеливо поглядывая на дорогу.

Наконец из деревни вышли еще три машины. Дорога прямая, как стрела, их хорошо видно. Грузовики мчатся с большой скоростью, брезент, которым накрыты кузова, раздувается, трепещет, гулко хлопает на ветру.

– Эти! – крикнул Литвинов, не отрывая взгляда от машин.

Колонна быстро приближается.

– Действуй! – Трефилов локтем толкнул Литвинова.

Партизан выбежал на шоссе, бросился навстречу колонне.

– Опасно! Опасно! – закричал он по-фламандски, неистово размахивая руками.

Колонна остановилась. Из кабины переднего грузовика высунулся обер-лейтенант.

– Что ты орешь? Что случилось?

– Опасно! Опасно! – продолжал кричать не своим голосом Литвинов, подбегая к машине. Офицер вылез из кабины. Литвинов выхватил пистолет и выстрелил в упор. В ту же секунду из кустов выскочили партизаны, кинулись к машинам. Полупьяные солдаты, спавшие на ящиках под брезентом, не успели прийти в себя, как были обезоружены и связаны.

Машины свернули на проселочную дорогу, пошли к лесу. Вели их немецкие шоферы. Рядом в кабинах сидели партизаны.

Перегонять машины к мостам днем было опасно. Трефилов решил оставить их до ночи в лесу, а тем временем пойти к Нерутре, где шоссе на большом участке проходило среди густого сосняка и было удобно делать засады.

Вернулась группа ночью. Литвинов, дежуривший у землянки, нетерпеливо кинулся на шум шагов:

– Ну как, взяли?

– Взяли, – пробасил Дубровский. – Четырнадцать автоматов, пять карабинов, два ручных пулемета…

– Ого! Здорово! – радостно воскликнул Литвинов. – Эх, а я тут с этими сидел…

Трефилов приказал выводить машины из леса. Чтобы попасть к каналу, к мостам, надо было выбраться на шоссе и проскочить большой участок дороги, контролируемый врагом. Для безопасности Трефилов велел надеть немецкую форму. Сам он вырядился в мундир обер-лейтенанта. Тужурка оказалась ему коротка, рукава едва закрывали локти, но делать было нечего.

– Ладно, не на свадьбу едем! – махнул он рукой и полез в кабину грузовика.

Машины выехали на просеку и медленно, с потушенными фарами, двинулись к шоссе. Пошел дождь. Стало так темно, что Трефилов с трудом различал деревья, обступавшие широкую и ровную просеку. Но сидевший за рулем Жеф уверенно вел тяжело нагруженный грузовик. Через полчаса колонна подошла к шоссе. Трефилов вышел из машины. Никого! Слышно лишь, как шумит под дождем сухая, жесткая листва деревьев, темнеющих вдоль дороги». Трефилов сел в машину.

– Давай, жми!

Машины выехали на асфальт, водители включили подфарники, и колонна пошла вперед. Но только она миновала первый поворот – дорогу преградил патруль. На шоссе стоял броневик, около него толпились солдаты. Трефилов велел остановиться. К машине подошел рослый фельдфебель в черном резиновом плаще, осветил кабину ручным фонарем. Увидев офицера, отдал честь.

– Герр обер-лейтенант, этой дорогой ехать нельзя. В лесу противник!

– Проскочу! Мне надо догнать полк! За речкой свернем влево.

– Там тоже обстреливают. Нам приказано не пропускать машины.

– А мне приказано догнать полк, черт вас побери! Вперед!

Жеф включил скорость, машина рванулась вперед. Фельдфебель едва успел отскочить в сторону.

Меньше чем через час колонна подошла к мостам. Узнав, что русские привезли боеприпасы и оружие, к каналу стали стекаться бельгийцы. Скоро пришел Мадесто. Трефилов сказал ему, что все боеприпасы и оружие русские передают в его распоряжение.

– Спасибо, камерад! – Мадесто пожал Трефилову руку.

Бельгийцы бросились разгружать машины. Взяв оружие, спешили к костру. С восторгом рассматривали карабины, автоматы, пулеметы, щелкали затворами. Слышались возбужденные голоса: «Русские берут оружие, а мы тут сидим! Мы тоже пойдем добывать оружие! Довольно! Нас предают! Что думает Мадесто!» Мадесто приблизился к костру.

– Кто пойдет брать оружие? Добровольцы, ко мне! Бельгийцы толпой хлынули к своему командиру.

– Мы все пойдем, Мадесто! Веди нас! Все пойдем!

С рассветом группа Трефилова снова отправилась в путь. Все дальше удаляясь от канала, нанося короткие, внезапные удары по небольшим колоннам, партизаны захватывали оружие и переправляли его в лес, к мостам.

Но район, где действовала группа Трефилова, быстро наводнялся отступающими войсками немцев. Партизаны были вынуждены уйти к голландской границе, где большого скопления частей противника еще не было.

Группа партизан обосновалась в лесу недалеко от Опповена. Здесь к ней присоединились бельгийцы и голландцы из пограничных сел. Партизаны взяли у врага немало оружия. Но переправить его, пробиться к мостам они больше не смогли. Все пути к Ротэму были отрезаны.

Трагедия на Ротэмских мостах

Партизанские отряды и Белая бригада прочно перекрыли все подступы к Ротэмским мостам. Колонны противника, натолкнувшись на сильные заставы, сворачивали на другие дороги. В коротких, но ожесточенных схватках враг нес большие потери.

На седьмой день боев, с рассветом, русские и бельгийские партизаны выдвинулись вперед, атаковали противника, вступившего в Опутру, выбили его и заняли позиции за селом.

Весь этот день колонны не появлялись. Шли лишь стычки с небольшими вражескими группами, пытавшимися просочиться к каналу лесом.

– Кажется, немцы больше не сунутся сюда, – сказал Трис Шукшину, когда они перед вечером встретились на окраине Опутры. – Всыпали мы им неплохо!

– Нет, Трис, Ротэмские мосты они так не оставят, – возразил Шукшин. – Подтянут силы и ударят. Эти мелкие группы, которые появлялись сегодня, – разведка. Я сейчас допрашивал пленных. Гитлеровцы считают, что у канала высадился десант союзных войск. Нет, это затишье перед бурей…

Предположение Шукшина оправдалось. Ходившие в разведку Резенков и Белинский донесли, что в пятнадцати километрах от Ротэма сосредоточивается крупная часть противника. Разведчики-бельгийцы заметили на дороге, ведущей к Нерутре, артиллерийскую колонну. Не оставалось сомнения, что гитлеровцы готовят удар по мостам.

Утром следующего дня батальон противника, сбив партизанские заставы, ворвался в Опутру. Партизаны отошли в лес. Под прикрытием батальона, занявшего позиции по восточной окраине Опутры, в село вступило еще несколько подразделений противника. Перед вечером гитлеровцы попытались прорваться вперед, выбить партизан из ближнего леса, но были отброшены к селу. Бой затих только поздно вечером.

Шукшин решил отвести отряд ближе к мостам. Два взвода заняли позиции на склонах высоты, недалеко от, дороги, а взвод Тюрморезова расположился впереди, перед высотой. Слева от высоты, по другую сторону дороги, занял позиции отряд Триса.

С наступлением ночи в лесу стало сыро и холодно. У подножья высоты, в лощине, замелькали огоньки костров. Партизаны располагались поближе к огню и, получив у Мити, который ведал продовольствием, по куску черного, хлеба и пяток помидоров, молча ужинали. Сегодня не было слышно ни песни, ни оживленного говора.

Сергей Белинский, разламывая помидор, вздохнул:

– К этим бы помидорам да кило колбасы… Плохой ты у нас интендант, Митя!

– С таких харчей уж и ноги не держат, – послышался недовольный голос. – А завтра еще горячей будет. Завтра они покажут, только держись…

Митя молча поднялся, пошел в свою землянку. Вернулся он со свертком в руках. Постояв минуту в раздумье, развернул белую тряпку, достал кусок сала.

– Вот, ребяты. Боле у меня нету. Последний…

– Не надо, Митя, – ответил Тюрморезов, сидевший поодаль от костра. – Неизвестно, как будет завтра…

– И то верно, – откликнулся Белинский. – Со всех концов зажали.

– Еще поглядим, кто кого зажал, – сказал сердито Петр Новоженов, чинивший у костра рубашку. – Завтра американцы либо англичане обязательно подойдут. Орудия где-то недалеко били… Они с одной стороны навалятся, мы с другой. Так зажмем гадов, что ни один не выскочит!

– Что-то уж больно долго идут они, союзники-то. Который день стрельбу слыхать, а все не показываются. Вроде как на одном месте стоят, – проговорил Белинский, старательно чистивший автомат. – Прямо сказать, непонятное дело. Немцы уходят, а они стоят…

К костру подошли Шукшин и Гертруда. У Гертруды был автомат и большая санитарная сумка, переброшенная через плечо. Во время боя девушка появлялась то в одном взводе, то в другом, оказывая помощь раненым. Сейчас она переходила от костра к костру, осматривала раны, делала перевязки.

Шукшин прилег рядом с Тюрморезовым. Он сильно изменился за эти дни. Щеки ввалились, в глазах тревога.

– В Нерутру вошла большая колонна немцев, на машинах. Обложили кругом, сволочи. – Шукшин помолчал, полез в карман за сигаретами. – Они, конечно, постараются отрезать нас от мостов.

– Мадесто видел?

– Только от него. Мадесто послал связных к союзникам. Сюда подходят американцы.

– Долго подходят!

– Да, что-то медлят… Они прорвались южнее, вышли к германской границе у Аахена. А тут медлят! Можно подумать, будто сознательно хотят выпустить врага. Да, непонятно… Ведь отсюда, через Ротэм, можно прорваться к Маасу, ударить по Голландии, отрезать всю северную группировку врага! Неужели они не понимают этого?

– Завтрашний день ответит на все наши вопросы, – раздумчиво проговорил Тюрморезов. – Я не думаю, что американские и английские генералы глупее нас с тобой. Они хорошо понимают значение Ротэмских мостов. Но у них могут быть свои соображения…

* * *

На рассвете Шукшин направился на командный пункт Мадесто. Он нашел командира Белой бригады возле штабной палатки. Мадесто нервно шагал взад и вперед по мокрой от росы траве, крепко зажав в зубах потухшую трубку. Черные глаза его сверкали яростью. Около палатки стояли два рослых парня – связные. Их лица, серые от усталости, были угрюмы. Догадавшись, что это вернулись люди, ходившие к союзникам, Шукшин нетерпеливо спросил:

– Ну что? Как?

Мадесто остановился. Глядя суженными глазами куда-то вдаль, в низину, окутанную туманом, вынул изо рта трубку и вдруг с силой ударил о землю.

– Мерзавцы! – Он снова заметался по траве взад и вперед. – Американцы не хотят идти к мостам, они не хотят нас знать…

– Где они сейчас?

– Танки в пятнадцати километрах, на опушке. Выстроились в линию и стоят… Мерзавцы!

Шукшин повернул голову к связным:

– С кем вы говорили? Что сказали американцам?

– Нас привели к майору. Кто он такой, этот майор, я не знаю, какой-то командир, – заговорил охрипшим голосом широколицый, рябой парень. – Я передал майору все, как велел Мадесто. Сказал, что мы держим мосты, но у нас мало оружия, и мы долго тут не продержимся. Если, говорю, вы не хотите, чтобы боши взорвали Ротэмские мосты, так торопитесь… – Парень помолчал, облизнул сухие шершавые губы. – Майор спросил, сколько нас тут, в лесах, кто нами командует, и отправился к своему начальнику. Мы ждали долго. Но он так и не пришел. Какой-то лейтенант потом с нами разговаривал. Обо всем, говорит, доложено в штаб, можете отправляться. Тогда вот он, Арий, – парень показал на своего товарища, – говорит ему, лейтенанту: «Так что же мы скажем своему командиру Мадесто? Скоро вы придете к мостам или нет?» Он ответил: «Наш штаб будет действовать в соответствии с планом операции. Так и передайте вашему Мадесто…»

– Сказано ясно! – Шукшин в ярости покусывал губы. Потом повернулся к Мадесто: – Ну, что ты решаешь?

– А что тут решать, Констан? – Мадесто поднял с земли трубку, опустился на пенек, уронил голову в колени. – Мосты мы не можем оставить! Разве мы трусы, чтобы бежать? – Он поднял голову, взглянул на Шукшина. – Придут же сюда когда-нибудь союзники!

– Верно, Мадесто! Только бы выстоять этот день. Судьба мостов решится сегодня. – Шукшин сел на траву рядом с Мадесто. – Гитлеровцы будут стремиться отрезать нас от мостов и окружить. Ни в коем случае не пускать их к мостам! Если ты увидишь, что их не сдержать, уводи людей за канал. Отрежут от мостов – будет плохо.

– Понимаю!

– И надо усилить заставы за каналом. Боши могут ударить и с той стороны, от Мазайка…

Справа, где находился русский отряд, послышались частые выстрелы. Через минуту они раздались слева, перед высотой.

– Атакуют! – Шукшин вскочил, торопливо стал спускаться по склону.

* * *

Туман быстро редел. Только в глубоких лощинах он еще был плотным и белым. Скаты высоты, полянки, обильно смоченные росой, чуть дымились. Все дышало покоем. Даже далекие раскаты орудий, доносившиеся на рассвете откуда-то со стороны Брея, теперь не были слышны. Робко, словно пробуя голос, защелкала лесная пичужка.

Тюрморезов, положив перед собою гранаты, проговорил со вздохом:

– До чего же хороша ты, земля-матушка… В такой день и умирать неохота!

– Что ты сказал, Мишель? – спросил молоденький бельгиец; его светлые, как лен, спутанные кудри резко выделялись на темной траве.

– День, говорю, сегодня хороший… – Тюрморезов лег на грудь, устало положил голову на руки.

На голую, почерневшую ветку старой сосны, под которой они лежали, уселась маленькая пестрая птаха с длинным черным хвостиком. Она весело запрыгала, закружилась, постукивая острым клювом по ветке. Паренек тихонько свистнул. Птаха перестала прыгать, прислушалась, наклонив головку набок. Бельгиец снова посвистел. Пичужка встрепенулась, защелкала, залилась звонкой трелью. Глаза паренька заискрились.

– Мишель, ты слышишь, Мишель! Птицы меня понимают…

Тюрморезов поднял голову, поглядел на паренька, и губы его тронула улыбка.

– Чудной ты, Клим!

Тюрморезова удивляла любовь этого простого, грубоватого паренька к природе, к птицам. Он знал, что Клим с малых лет батрачил у барона в Эллене, детство его прошло в непосильной работе. Только бы добыть кусок хлеба, прокормить больную мать и сестренку… Но каким светлым, счастливым становилось лицо Клима, когда он входил в лес! Он мог часами сидеть неподвижно, слушая птиц, перекликаясь с ними.

Пичужка улетела. Клим, проводив ее взглядом, настороженно прислушался.

– Мишель, я выдвинусь вон туда, к тому холму, оттуда лучше наблюдать!

– Давай!

Клим взял карабин, огляделся и, резко вскочив, пригибаясь, кинулся вперед. Пробежав сотню метров, залег на холме, поросшем травою.

Над лесом появились бомбардировщики союзников. Они шли на небольшой высоте, сотрясая воздух громом моторов. Неожиданно из-за кучевых облаков навстречу бомбардировщикам выскочила пятерка немецких истребителей. С воем моторов слились дробные, трескучие пушечные и пулеметные очереди. Крайний бомбардировщик задымил, пошел вниз… Клим, запрокинув голову, позабыв обо всем на свете, следил за воздушным боем.

Он опомнился лишь, когда над самой его головой засвистели пули. Схватив карабин, Клим глянул перед собой, и сердце его дрогнуло. Совсем рядом шли гитлеровцы. Они двигались редкой, изломанной цепью, тут и там среди сосен мелькали их мутно-зеленые мундиры.

Клим судорожно нажал на спусковой крючок. Охваченный смятением, он стрелял торопливо, не целясь. А гитлеровцы, строча из автоматов, перебегая от дерева к дереву, быстро приближались к холму.

Клим отбежал назад и, упав под сосну, снова открыл огонь. Страх и смятение прошли. Он стрелял теперь спокойно. Выпустив несколько пуль, опять вскочил, пробежал несколько метров и упал в кустарник. Автоматные и пулеметные очереди срезали ветки сосен, косили вокруг кустарник, но юноша каким-то чудом оставался невредимым.

Еще перебежка, еще… Цепь партизан уже близко, до нее тридцать-сорок метров. Теперь Клим чувствует себя увереннее, гитлеровцам уже не отрезать его. Можно задержаться в этих густых зарослях травы, отсюда удобно бить по врагу…

Между деревьями показался рослый, широкий автоматчик. Он был так близко, что Клим хорошо видел его лицо с белыми бровями, обнаженные по локоть руки, сжимавшие автомат. Гитлеровец не замечал Клима, бил куда-то дальше, выше его. Автомат дымился, дрожал в руках солдата. Клим, неторопливо прицелившись, выстрелил. Гитлеровец выронил автомат, повалился на сосну.

Рядом появились еще два автоматчика. Клим нажал на спусковой крючок, но выстрела не последовало: кончились патроны! Он торопливо сунул руку за пазуху, выхватил горсть патронов, но в тот же миг всем телом дернулся назад и, прижав кулак к груди, упал в траву.

Тюрморезов видел, как Клим перебегал, приближаясь к цепи, но когда бельгиец упал, он не заметил. Однако как только тот перестал стрелять, Тюрморезова будто кто-то толкнул. Выпустив очередь, он скосил глаза в сторону Клима.

Юноша лежал неподвижно. Гитлеровцы, перебегая от дерева к дереву, приближались к нему. Тюрморезов хлестнул по ним очередью, заставил залечь. Но через минуту гитлеровцы снова бросились вперед. Слева и справа показалось еще несколько солдат. Враг охватывал взвод с флангов. Тюрморезов скашивал автоматчиков одного за другим и полз вперед, к Климу Он приближался к нему с одной стороны, а гитлеровцы с другой. Тюрморезов, шумно дыша, прижимаясь всем телом к земле, полз все быстрее, быстрее. Гитлеровцы, прятавшиеся за деревьями, кинулись наперерез. Тюрморезов бросил гранату и, выждав секунду, метнулся к Климу, схватил его.

– Отходите! Скорее! – услышал он за спиной хриплый голос Сергея Белинского. – Скорее!

Белинский взвалил Клима на спину и быстро пополз. Тюрморезов и подоспевший ему на помощь Борис Хватов, прикрывая Белинского, открыли огонь по гитлеровцам.

На участке обороны, занимаемом русскими партизанами, гитлеровцам удалось продвинуться не больше чем на сто-двести метров: они залегли, боясь углубляться в лес, который с каждым метром становился гуще и темнее. Перестрелка, однако, не ослабевала.

В разгар боя в расположении взвода Тюрморезова появилась Гертруда. Ее мокрое платье – она выносила раненых за речку – было разорвано, на голых ногах кровоточили ссадины. Увидев Клима, лежавшего в неглубокой ложбинке, Гертруда подбежала к нему. Пощупав руку юноши, торопливо расстегнула на нем рубашку, припала щекой к груди.

Кустами к ложбинке пробрался Тюрморезов.

– Ну что? Как он? – Тюрморезов, упав на траву, взглянул в осунувшееся лицо Клима. Глаза юноши были закрыты, из уголка обветренных, по-детски припухлых губ, над которыми едва пробился рыжеватый пушок, текла струйка крови.

Гертруда молча прикрыла лицо юноши платком. Из груди Тюрморезова вырвался стон. Не сказав ни слова, он бросился к цепи. Гертруда, зажав в одной руке автомат, а в другой санитарную сумку, тоже стала пробираться вперед.

Противник охватил лес полукольцом. Наступление началось одновременно по всему району, занятому партизанами и Белой бригадой. И если на участке русского отряда гитлеровцам не удалось значительно вклиниться в район обороны, то на всех других участках они далеко углубились в лес. Подразделения Белой бригады и отряд Триса были оттеснены к мостам.

Ближе к полудню, получив подкрепление, гитлеровцы начали продвигаться вперед и на участке русского отряда. Партизаны, отстреливаясь, медленно оттягивались к каналу. Удерживать позиции дальше было уже невозможно: фланги отряда после отхода бельгийцев оказались открытыми.

К Шукшину пробрался связной Мадесто. Упав рядом в траву, тяжело дыша, закричал срывающимся голосом:

– Уходим… за мосты… Отходите скорее…

– Стой, молчи! – Шукшин схватил связного за руку. – Где Мадесто?

– Там… у моста…

Шукшин поспешил к мосту. Мадесто стоял возле стенки канала в окружении своих помощников. Голова его была перебинтована, правая рука, пробитая пулей, висела, как плеть. К нему то и дело подбегали связные командиров подразделений. Размахивая пистолетом, зажатым в левой руке, возбужденно блестя глазами, он громким голосом отдавал приказания.

Вдоль канала вереницей тянулись раненые. Одних вели под руки товарищи, другие брели, опираясь на палку либо держась за бетонную стенку канала. Ни у кого не было оружия. Они передали его патриотам, находившимся в резерве, ждавшим своей очереди вступить в бой.

– Констан! Камерад Кометан!

Шукшин повернул голову влево, вправо, скользя взглядом по лицам проходивших мимо раненых.

– Констан, это я… Антуан…

– Антуан! – Шукшин бросился к своему другу Антуану Кесслеру, которого несли на носилках, сделанных из больших сосновых веток. Длинная, сухая рука Антуана задевала асфальт загрубевшими черными пальцами. Но лицо его не выражало ни боли, ни отчаяния.

– Ты ранен? – Шукшин схватился за носилки, заглянул в глаза шахтера.

– Ничего, Констан, ничего. Вот мосты… Неужели мы зря тут бились, а? – Антуан насупился, в глазах блеснули слезы.

Мадесто, увидев Шукшина, быстрым, нервным шагом подошел к нему.

– Как у вас, Констан?

– Высоту оставили… Сдерживаем, сюда их не пустим!

– Долго не продержаться. Я приказал отступать за мосты. Держи со мной связь, смотри, чтобы не отсекли от мостов.

К Мадесто подбежал пожилой, заросший огненно-рыжей щетиной бельгиец.

– Командир, боши… прорвались… Справа!..

Мадесто, круто повернувшись, вскинул над головой тяжелый пистолет, бросился через шоссе в лес.

Обстановка продолжала осложняться. Гитлеровцы, наступавшие вдоль канала с двух сторон, прорвались слева и справа. Бельгийские патриоты, плохо вооруженные, вынужденные экономить каждый патрон, сражались с величайшим героизмом, сдерживали врага ценою больших потерь. Лес, по которому они отходили к мостам, был усеян трупами. Теперь уже карабин и автомат имелся у каждого – в резерве не осталось людей…