Текст книги "В чужой стране"

Автор книги: Абрам Вольф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 31 страниц)

Весенние грозы

Небо затягивается черными, с фиолетовым подбоем тучами. Воздух неподвижен, деревья, невидимые в густой темноте, замерли, не дрогнет ни один листочек. Даже лягушки, громко квакавшие в низине, на озере, приумолкли.

Дядькин сидит у костра, разведенного на дне глубокой, узкой ямы. Лицо его, освещенное слабым светом, струящимся между ветвями, кажется угрюмым. Острые серые глаза прищурены, напряженно смотрят в одну точку.

Сегодня ночью партизаны должны нанести по врагу сильный удар в нескольких местах одновременно. Дядькин задумал эту операцию давно, готовил ее долго и тщательно. В этой операции участвуют все шесть отрядов бригады и несколько групп бельгийских партизан. Они охватят большой район, от Мазайка до Леопольдсбурга. Взлетят на воздух мосты и склады, эшелоны с боеприпасами и вражескими войсками, перебрасываемыми на советско-германский фронт из Франции и побережья Бельгии. Сведения о воинских эшелонах передаются из Брея, Хаеселта, Леопольдсбурга: на станциях работают разведчики Кучеренко, бельгийцы.

В эту же ночь второй отряд атакует гестаповцев, готовящих облаву в Кинрое. По сведениям, переданным разведкой бельгийских партизан (эти сведения доставила Гертруда Хендрикс), машины с карателями подойдут к Кинрою в четыре часа ночи. Второй отряд и группа бельгийцев перехватят их на дороге, далеко от села. Этой операцией будет руководить Дядькин. Через час он, Маринов, Воронков, помощники начальника штаба Боборыкин и Зевков двинутся в Кинрой, к месту засады. Их проведет туда связной командира отряда Станкевич. Он уже здесь, сидит поодаль от Дядькина, в кругу партизан, негромко напевает.

«Мы заставим врага метаться, – думает Дядькин. Враг решит, что весь район, вся провинция наводнены крупными партизанскими силами. Перебросят сюда новые охранные части, возможно, перекинут войска из Антверпена. Ответят облавами… Что же, мы знали, на что идем. Не ждать же сложа руки прихода союзных войск! Нет, решение правильное… Партизаны могут все простить, но бездействия не простят…»

Из задумчивости Дядькина вывел Маринов. Выбравшись из землянки, присаживаясь к костру, сказал:

– Гроза надвигается, чувствуешь, Иван?

– Гроза нашему брату не помеха, а помощник.

Ослепительно блеснула молния, лениво прогромыхал гром. И снова стало тихо.

– Хорошее дело – весенние грозы, к урожаю, – проговорил Тихон Зенков. Он сидел напротив Дядькина, рядом со своим другом Боборыкиным и, обхватив руками колено, мечтательно глядел на золотистые отсветы костра. – Выйдешь, бывало, после весенних дождей в степь – бог ты мой! – все расцвело, зазеленело. Будто ковер кто расстелил… Я с малых лет в степи. В колхозе все по части животноводства работал. Как трава немного поднялась, так сразу и в степь! Эх и степи у нас…

– Наша земля красивая, это верно, – сказал Боборыкин, ломая сухие ветки и кидая их в костер. – А главное – просторно.

– Что земли много, это действительно, – отозвался кто-то из партизан, сидевших поодаль. – Только тутошняя земля богаче родит. И опять же она обжитее. Вон у них дороги какие! Кругом асфальт. Деревня в пятьдесят дворов, а улица какая… И дома каменные, электричество. У нас только в райцентре электричество пустили, перед самой войной, а у них по всем деревням.

– Спорить тут, конешно дело, не будешь, – послышался глухой хрипловатый голос, – земля у них обжитее. Сады хорошие, виноградники. Ну и дороги, конешно дело, электричество… Водопровод в каждой деревне имеется. Культурно… – Голос умолк, но через минуту послышался снова: – Им, бельгийцам-то, конешно дело, легче. Всей земли у них, может, не боле, чем в нашем районе, а людей живет густо. Деревня на деревне стоит и в город задом упирается. Тут тебе не то что дороги, а всю территорию можно под асфальт…

Маринов всматривается в темноту, стараясь различить лицо говорившего. Но тот сидит под деревом, его совсем ке видно: «Сейчас начнется разговор, – думает Маринов. – Ну-ну, пускай говорят, полезно!»

В беседу вступает Тихон Зенков. Это человек молодой, но рассудительный и хозяйственный. Официально он считается помощником начальника штаба по связи, а фактически командует всей хозяйственной частью. Зенков ко всему внимательно приглядывается, скоропалительных выводов делать не любит.

– Ты, друг, говоришь о водопроводе, об электричестве. Электричество, между прочим, в нашей деревне есть. Водопровода нету. Что правда, то правда. Сколько я воевал, чтобы к фермам воду подвести, так и не пробил. Буду жив, возвернусь домой, так уж добьюсь своего… Да, водопровода у нас нету. И в смысле электричества в деревнях тоже плохо. Где есть, а где как при царе Горохе… Ну, и постройки у них получше, каменные. А все-таки, если разобраться, наши крестьяне справнее здешних живут. О богатых я не говорю, а средний крестьянин на своей земле прокормиться не может. Факт! Тут почти каждый хозяин либо сын его в шахте работает. Без шахты они пропали бы!

– Пропали бы… – слышится голос партизана, начавшего спор. – Погляди, как они ходят. В шляпах да при галстуках!

– Эко диво, шляпа! – рассмеялся Станкевич. – Кроме шляпы, братка, ты, видать, ни хрена не разглядел… Шляпа! Он в шляпе ходит, а на коняге пашет.

– Пошто не разглядел, разглядел, – снова послышалось из темноты. – Я суды-то, в Бельгию, из Франции пробился. Половину Франции прошел. И в Голландию с Кучеренкой ходил. Нет, здесь живут чище нашего. Это ты мне, приятель, не доказывай! Бауэр по деревне идет так, что тебе барин, городской…

– В шляпе и при жилетке, верно, – кивает головой Зенков. – Только ты жизнь шляпой не меряй. Этой шляпе цена – три раза плюнуть. Ты, друг-товарищ, в корень гляди. Ты кто – колхозник? Так, колхозник… Не знаю, какой у вас колхоз, богатый или бедный, а ты все равно на земле хозяином жил, твердо на ногах стоял. Верно я говорю?

– Так и тут хозяева. В каждом доме хозяин. А как же! Дом свой, скотина, земля. Хозяева!

– Эх ты, братка-братка… – с иронией протянул Станкевич. – Глаза видят, а мозга не берет! Какие они хозяева? В межах запутались. Всю землю проволокой опутали… Дальше своей межи у этого хозяина жизни нету. Вся жизнь в куске земли. А кусок-то – с пятак…

Снова сверкнула молния, громыхнул гром – теперь уже сильнее, с тяжелым раскатом. Пахнуло свежестью, солоноватым запахом далекого моря. По листьям деревьев застучали крупные дождевые капли. Но, увлеченные горячей беседой, партизаны не замечали дождя.

– Люди здесь хорошие, – раздумчиво заговорил Боборыкин. – Работать любят и умеют. И душою добрый народ. А жизнь у них нелегкая, это правильно. Трудно тут человеку жить. Товарищества нашего у них нет.

– Я об этом и толкую, – горячо сказал Зенков. – У них к жизни нашего интересу нет. Он только о своем хозяйстве думает, а я о колхозе… А если хочешь, так я за всю страну думаю! Потому как жизнь у меня с нею одна…

– Хорошо сказал, Тихон! – проговорил Маринов. – Судьба Советского Союза – это судьба всего народа и каждого из нас. Власть наша и страна наша, родная до боли сердечной. – Маринов достал сигареты, закурил. Все молчали, ждали, когда снова заговорит комиссар. Он повернул голову к партизану, сидевшему в темноте, под деревом. – Вот ты говорил о бауэрах, дескать, хорошо, легко живут, в шляпах и при галстуках ходят. Ты в Марлоо бывал?

– Я тут везде бывал.

– Джека Сурса знаешь?

– Знаем. Богатый мужик!

– Правильно, живет лучше многих. А ты спроси Сурса: уверен он в своем завтрашнем дне или не уверен? Я, например, ему такой вопрос задавал. И знаешь, что он мне ответил? Все от бога, говорит. Если случится беда – хлеб погибнет или скот падет, – что ему делать? Нищим человек станет. Можно, конечно, в шахту пойти работать. А если он уже стар? И на шахтах работа не каждому есть. Знаешь, какая тут была до войны безработица? Нет, друг, надо в жизни серьезней разбираться. По шляпе о ней не судят!

– Правильно вы сказали, товарищ комиссар, – послышался задумчивый, негромкий голос. – Жизнь наша… как бы это сказать… в общем крепче у нас жизнь, надежнее. Всякое, конечно, и у нас случиться может. В нашей местности один год такая засуха была, что, как говорится, не приведи господь. Туго пришлось, а ведь не пропали, никто по миру не пошел. Колхоз, советская власть! Да не будь этой проклятой войны… Я, понимаешь, собрался учиться на комбайнера, заявление подал, а тут – война…

– Я тоже учиться собирался, – вздохнул Зенков. Бригадиром на ферме работал, а грамотежка-то маловатая. Теперь с учебой погодить придется. Работы дома невпроворот… До того, ребята, работать охота, прямо терпежу нет! – Он извлек из костра уголек, прикурил. – Ничего. Теперь уж недолго. Так развернемся, что весь мир честной ахнет…

Дядькин, сидевший неподвижно и молча, внимательно слушал партизан. Тревожное чувство, которое не оставляло его сегодня весь вечер, улеглось. Он думал с волнением: «Вот какие они, наши люди. Судьбою страны живут. За всю страну, за будущее ее в ответе. Да, без советской власти, без Советской Родины жизни для них нету… Кто их заставил идти в партизаны, взяться за оружие? Ни командиров над ними, ни начальников не было. Попрятались бы по лесам или к бельгийцам пристроились, работать стали, кто бы их тронул? Бельгийцы не выдадут… А нет – не могли мы так поступить, не могли!..»

Дождь затих, но в черном небе все чаще сверкали далекие молнии. Дядькин придвинулся к костру, взглянул на часы. Десять минут двенадцатого. Отправляться через полчаса… Он повернулся к Маринову, положил руку ему на плечо:

– Споем, комиссар?

– Нашу, партизанскую?

– Нашу!

Маринов запел несильным, но густым, приятным голосом:

 
По долинам и по взгорьям
 
 
Шла дивизия  вперед…
 

Партизаны подхватили песню, она сразу разлилась широко, мощно.

 
Чтобы с бою взять Приморье,
 
 
Белой армии оплот…
 

Чей-то юношески звонкий, чистый голос поднимается над другими, он будто зовет их ввысь, на простор: так смелый, сильный голубь тянет за собою вверх, к облакам, всю летучую стаю. Песня поднимается все выше, звучит громче:

 
И   останутся,   как   в   сказке.
 
 
Как манящие огни,
 
 
Штурмовые ночи Спасска,
 
 
Волочаевские дни…
 

Дядькин вполголоса подпевает, а сам смотрит в темное небо, думает: «Далеко же занесло тебя, партизанская песня, далеко… С Тихого океана в Бельгию… Да, как в сказке!»

Песня затихла. Партизаны сидят молча. В темноте вспыхивают огоньки папирос. Песня навеяла воспоминания, думы о доме.

– Хорошая песня, братка, как лесной родник, – задумчиво проговорил Станкевич. – Будто ключевой воды испил…

Дядькин встал, поправил пистолет за поясом.

– Пора, товарищи!

Партизаны бесшумно поднялись, следом за Дядькиным вышли на тропу.

Оглушающе, словно залпом ударила тяжелая батарея, раскатился гром. Все небо засветилось, заблистало вспышками. Дядькин на секунду остановился, бросил взгляд на небо и повернулся к шагавшему рядом Маринову:

– Соколов уже должен начинать. Да, им время начинать!..

* * *

Группа Соколова вышла из леса, когда на западе еще горели отсветы затухающего заката. На горизонте, подернутом багрянцем, четкими силуэтами вырисовывались фабричные трубы Хасселта. Перед городом узкой ровной линией светлел канал Альберта.

Партизаны огляделись, пошли цепочкой через поле молодой, темно-зеленой ржи. Внезапно надвинувшиеся с севера тучи погасили отблески заката, и все сразу погрузилось в темноту: уже не видно ни леса, ни канала, ни межи, по которой они идут.

Где-то впереди деревня. Соколов поворачивает влево, ведет группу огородами. Потом они пересекают шоссе и долго пробираются зарослями кустарника.

За кустарником должно быть озеро. Соколов остановил группу, а сам пошел вперед. Скоро до его слуха донесся еле слышный всплеск и сухой шорох. Он вгляделся в темноту, зоркие глаза различили в разводьях камыша густо-фиолетовую воду.

Соколов негромко свистнул, группа вышла к озеру и следом за командиром поднялась на плотину, утонувшую в зарослях камыша. Отыскать ночью среди этого моря камыша узкую плотину мог, наверное, только Соколов, обладавший удивительной памятью и зоркостью. Он вырос в Сибири, с малых лет охотничал в тайге.

Придерживая тяжелые шашки, стараясь не задевать камыша, партизаны осторожно пробираются по неровной, местами обвалившейся земляной плотине. Между тучами засветилась луна, идти стало легче, но зато как далеко теперь видны они, идущие во весь рост по гребню плотины.

Рядом послышался громкий всплеск. Соколов, шагавший впереди группы, остановился, замер. Нет, все тихо… По воде, светлеющей среди камыша, разбегаются концентрические круги.

Плотина, наконец, кончилась. Среди темного поля камыша Соколов уже различает белую крышу рыбачьей хижины. Здесь живет друг русских – старый, белый, как лунь, Шарли.

Он встретил их на тропе у плотины. Лица старика в темноте не видно, белеет одна голова.

– А, Вито Дюйвол! – негромко проговорил он, узнав Соколова. – Иди, они уже здесь.

В домике их ждали шестеро бельгийцев. Командир партизан Дезире и сын старика Морис сидели на лавке у стола, остальные расположились прямо на полу. С Соколовым пришло восемь человек. В хижине сразу стало тесно и шумно. Бельгийцы и русские хорошо знали друг друга, не один раз вместе ходили на операции.

Соколов сел рядом с Дезире.

– Новостей нет?

– Нет. Сейчас был человек из Хасселта. Эшелон они отправят в двенадцать. Но он предупредил, что немцы могут пустить вперед пассажирский поезд…

– Сволочи! – Соколов сдвинул к переносью белесые брови. – Взрывчатки маловато… Половину отдал Шурыгину. Они к Леопольдсбургу ушли…

– Мост?

– Да, мост.

– Ничего, мы тоже немного достали… Смотри, какой я инструмент приготовил! – Дезире достал из-под лавки три длинных стальных щупа.

Соколов потрогал пальцем острие.

– Хорошая штучка! Когда выходим? – Он взглянул на часы. – В одиннадцать тридцать надо начинать…

Выждав время, партизаны вышли из хижины. Темнота ослепила. Пришлось немного постоять, чтобы привыкли глаза и можно было различить тропинку.

За озером начался мелкий кустарник, потом пошли выгоны. Весь широкий луг был перегорожен проволокой, разделен на тесные квадраты. Пришлось преодолевать одну изгородь за другой. Коровы испуганно сбивались в кучу, тревожно мычали. Звенела проволока.

Скоро впереди между деревьями робкими светлячками замерцали огни. Обойдя дома стороной, партизаны вышли к дороге на канал. Издали донесся гул моторов. Дезире тронул Соколова за руку: «Обождем!»

Они залегли недалеко от дороги, в кустах. Из-за поворота, разрезав тьму сильным светом фар, стаей вынеслись мотоциклы. Соколов невольно потянулся к карману, где лежала граната. «Нет, нельзя!» Они пропустили мотоциклы, перебежали шоссе.

Теперь надо только пересечь картофельное поле, и они выйдут к железной дороге. Григорий Чепинский, накануне разведывавший местность, приметил неглубокую, поросшую мелким кустарником балку, которая пересекает все поле. Сейчас он быстро отыскал ее. Партизаны спустились в балку, двинулись к железной дороге.

Не дойдя до насыпи метров сто, Соколов подал команду остановиться. Трое отделились от группы и быстро пошли влево, в сторону Хасселта. Они залягут в километре и, как только появится воинский эшелон, подадут сигнал ракетой. Другие трое выдвинулись вправо. Если неожиданно появится враг, они откроют огонь, дадут возможность основной группе сделать свое дело и отойти.

Соколов посветил фонариком на часы. Пятнадцать минут двенадцатого. Закладывать шашки еще рано. По линии то и дело проходят дрезины с солдатами, проезжают обходчики, подкоп могут обнаружить. Надо закладывать в последний момент…

На землю, еще не остывшую после жаркого дня, упали тяжелые дождевые капли. Запахло полынью. Этот горьковатый, такой знакомый с детства запах напомнил Соколову родной дом. Сжалось сердце. «Суждено ли еще увидеть родных… Наверное, дома уже и не ждут, давно похоронили. А я лежу в этом поле… Все время рядом смерть…» Он толкнул в плечо лежавшего рядом Чепинского. – Давай!

Подрывники приготовили толовые шашки, провод. Соколов, Чепинский, а за ними Дезире, Морис и Тарбаев поползли к насыпи. Но только они достигли крутого откоса – слева вспыхнул белый луч и послышался гул приближающейся дрезины. Отползать в сторону было уже поздно. Партизаны прижались к голому, покрытому мелким гравием откосу.

Дрезина быстро приближается, освещая длинным лучом все полотно дороги. Соколову, припавшему головой к камням, кажется, что гудит не мотор, а земля. Только бы не посыпался гравий, только бы не сорваться… Яркий луч зажег рельсы, отсвет его скользнул по спинам партизан. Дрезина прокатилась мимо с мягким ровным гулом. Соколов приподнял голову. На дрезине сидели солдаты…

Быстро вскарабкавшись наверх, нащупав руками рельсы, они острыми стальными щупами начинают отрывать под шпалами углубления.

Внизу, окружив место работы цепочкой, лежат партизаны – шестеро русских и трое бельгийцев. Они держат автоматы и карабины наготове, ловят каждый шорох, каждый звук. Насыпь жесткая, острые щупы то и дело натыкаются на крупные камни, и тогда раздается громкий скрежет. Этот звук каждый раз заставляет настороженно поднимать голову, вслушиваться.

Наконец углубления сделаны. Дезире подсовывает Соколову под руку шашку, тот кладет ее в яму, закрывает землей, опускает вниз, под откос шнур. В пяти метрах закладывается вторая шашка, еще через пять метров – третья… Все! Только сейчас, когда надо отползать с насыпи, Соколов чувствует, что глаза его, все лицо заливает горячий пот.

Партизаны, держа в руках шнуры, спускаются вниз. Чепинский шепчет Соколову: «Десять минут»…

Сверкает молния, сердито перекатывается гром. Снова тишина. Партизаны лежат неподвижно, ждут, напряженно.

Но вот Соколов приподнимается. Он скорее почувствовал, чем услышал, приближение поезда. Показалось, что дрогнула земля. Слева должен показаться поезд. Гул идущего состава слышен уже отчетливо. А сигнала нет. Значит, это не эшелон. А что если они ошиблись? Нет, не может быть. Там, где выставлен дозор, – крутой подъем, составы идут тихо, в любой темноте можно отличить пассажирский поезд от воинского эшелона. А если он не заметил сигнала? Такая ночь…

Слева стремительно приближаются два белых круга. Грохот нарастает, гудят рельсы. Состав идет под уклон… Соколов приподнимается на руках, старается разглядеть вагоны. Обдавая ветром, грохотом, свистом, мимо проносится пассажирский поезд. Окна затемнены. Пассажиры спят, не подозревая, какой страшной опасности их подвергли гитлеровцы…

Снова глухая мертвая тишина. Низко над землей лениво идут тучи, изредка освещаемые короткими вспышками молний. Вот-вот разразится гроза. Но пока воздух неподвижен, все замерло, затаилось в ожидании грозы.

В глубокой тишине слышится едва различимый стук, и через минуту-другую далеко за поворотом вспыхивает розовый отблеск. Состава еще не видно, но он идет, он уже недалеко. В черное небо взлетает ракета…

– Зажигай! – крикнул Соколов. – Уходим…

Они бегут по вязкому, неровному картофельному полю. Поезд уже совсем близко. За спиной слышно громкое, свистящее пыхтение паровоза… Быстрее достигнуть шоссе, перескочить через него! Как трудно бежать – ноги подламываются, тонут в рыхлой земле, пот заливает глаза… Впереди тускло блеснул асфальт шоссе. Скорее, скорее!

Только они перебежали дорогу – сзади рванул взрыв. Ослепительная вспышка осветила дорогу, кусты, деревья – обозначилась каждая веточка, каждый листок.

Охваченные огнем вагоны с артиллерийскими снарядами и минами летели под откос. Взрывы сотрясали землю и небо. Огненные языки вонзались в низкие кипящие тучи.

Небо, словно только и ждавшее этой минуты, вдруг разразилось оглушительным громом, засверкало молниями, и на землю обрушилась стена воды: казалось, там, в черной вышине, что-то лопнуло, разорвалось.

Партизаны уходили все дальше, к озеру. Зарево пожара, острые всплески молний освещали грозовое небо, крыши домов, спрятавшихся среди садов, зубчатую стену далекого леса. Среди сухих, трескучих раскатов грома глухо ухали взрывы.

Ливень кончился так же внезапно, как и начался. Когда партизаны подошли к лесу, половина неба очистилась от туч, под лунным небом засеребрились потоки, с шумом катившиеся по глубоким колеям проселочной дороги. Чепинский, громко шлепая по воде босыми ногами, весело сказал шагавшему сзади Соколову:

– Гроза як по заказу. Поработали – будь ласка под душ. А я до ППД собрался, в баню…

– Да, искупало здорово, – откликнулся Соколов. – Курить есть?

Чепинский полез в карман брюк, но вместо сигарет извлек табачную кашицу.

– Да, невесело… – Соколов остановился. – Подождем ребят.

В лесу стояла тишина, было слышно, как стекают, падают с листвы дождевые капли. Соколов присел на пенек у дороги, устало вытянул ноги, гудевшие от долгой ходьбы. Далеко-далеко, как эхо пушечного залпа, прокатился гром.

– Что это? – Соколов вскинул голову. – Взрыв… Где-то у Пеера. Наверное, наши…

* * *

Соколов не ошибся: у города Пеера взлетел на воздух мост, минированный партизанами первого отряда.

Операция, проведенная первым отрядом, была сложной. Мост охранялся немецкими солдатами. Кроме того, в километре находилась рота егерей, недавно переброшенная с побережья для охраны дорог и промышленных объектов. Чтобы успешно провести операцию, надо было быстро и бесшумно, без единого выстрела снять часовых. Но этого сделать не удалось. Кто-то из партизан, подползавших к мосту, задел карабином о камень, раздался выстрел. Часовые подняли стрельбу. Охрану ликвидировали, но на это ушло время. Подрывники еще не успели установить мины, как на шоссе, идущему параллельно с железнодорожной линией, появились машины с егерями. Партизаны, прикрывавшие подходы к мосту, открыли огонь. В кромешной тьме ослепительно рванули гранаты, засверкали выстрелы. Гитлеровцы рассыпались, залегли. Они, по-видимому, решили, что столкнулись с крупным отрядом противника. Завязалась яростная перестрелка. Подрывники, находившиеся на мосту, тем временем закладывали мину за миной. Командовавший группой сержант Акимов будто не слышал грохота боя. Он повернул голову к шоссе только после того, как все было сделано.

– За мной! Вперед! – Акимов, зажав в руке автомат, спрыгнул с моста, побежал к шоссе, где вела бой группа прикрытия. С этой группой находились командир отряда Никитенко и политрук Грудцын.

Как только Акимов со своей группой оставил мост, Никитенко приказал отходить. Ведя бой, перебегая по одному, по двое, партизаны оттянулись вправо, перешли через шоссе и стали отходить к лесу. Егеря бросились за ними. Стараясь обойти партизан, отрезать им путь к лесу, они все дальше отходили от моста. А это и требовалось партизанам! С минуты на минуту должен появиться эшелон с вражескими солдатами: из Франции, с «Атлантического вала», на советско-германский фронт перебрасывалась пехотная дивизия.

Потеряв в бою двух человек, партизаны ушли в лес. Егеря, выйдя к опушке, остановились. Пока их командир размышлял, что делать дальше – уходить или ждать рассвета, чтобы прочесать лес, показался эшелон. Через несколько минут он влетел на заминированный мост…

Участвовавший в операции взвод Акимова ушел к Эликуму. Никитенко и Грудцын около села Гройтруд свернули в лес, где находился третий взвод отряда.

Ни командира взвода Захара Старцева, ни партизан в лесу не оказалось. Взвод ушел разрушать многопроводную линию связи, которую немцы спешно строили вдоль шоссе Леопольдсбург – Мазайк, и все еще не вернулся. Отыскав землянку командира взвода, Никитенко и Грудцын, не зажитая огня, улеглись на нары и мгновенно заснули.

Первым проснулся Грудцын. В приоткрытую дверь врывался сноп ярких лучей. Грудцын посмотрел на часы – без четверти девять. Он осторожно, чтобы не разбудить Никитенко, поднялся, выбрался из землянки.

На поляне, окруженной молодым, густым сосняком, отдыхали партизаны. Кто спал, растянувшись на душистой траве, кто курил, беседуя с другом, кто чистил оружие. Грудцын присел рядом с командиром взвода Захаром Старцевым.

– Давно вернулись?

– С рассветом. Опять выскочила проклятая! – Старцев никак не мог продеть нитку в иголку.

– Плохой из тебя сапожник, Захар, – проговорил Грудцын, посмотрев на ботинок. – Дай, я зашью… Так, значит, с рассветом? А почему люди не разошлись по местам?

– Я разрешил. С политруком народ потолковать хочет. Расскажи, Виктор Константинович, что хорошего на свете.

– Хорошего много, Захар. Два дня назад освободили Севастополь. Красная Армия перешла границу Румынии…

Услышав голос политрука, партизаны подсели к нему поближе. Поднялись и те, кто спал.

– Враг уже не в состоянии остановить могучего наступления Красной Армии. Недалек день, когда Красная Армия выйдет к границам Германии…

Сидевший напротив Грудцына пожилой партизан, с добрым, усталым лицом, проговорил убежденно:

– Верьте, ребята, моему слову – быть нам скоро дома. Быть!

– Верно, Иван Федорович! – весело откликнулся его сосед, черный, как цыган, поджарый парень, и озорно подмигнул товарищу: – Посылай телеграмму до жинки, нехай баню топит да пироги печет. Эх, жалко, я не женатый! – Парень вздохнул. – Никто меня, бобыля, не ждет. Ни хаты, ни маты, ни жинки…

– Не горюй, Гриша! – Иван Федорович похлопал парня по плечу. – Со мной поедем. Хату тебе построим, свадебку сыграем. Народ наш, вологодский, хороший…

– А девки у вас гарни?

– Девки-то? Ого, лучше наших девок и не найдешь!

– Ну, тогда пойдет. Едем!

Партизаны шумно, весело смеются. А Иван Федорович, «вологодский старичок», как зовут его в отряде, смотрит на них и как-то по-особенному ласково улыбается. У этого пожилого человека, прожившего трудную, тяжелую жизнь, испытавшего ужасы фашистского плена, душа осталась доброй и мягкой.

Когда смех утих, Захар Старцев проговорил, обращаясь к Грудцыну:

– Я думаю, Виктор Константинович, что гитлеровцы не случайно тянут линию связи на Мазайк, к своим границам. И дороги начали ремонтировать, доты на мостах через каналы ставят. Видать, союзники скоро высадятся. Немцы к боям готовятся…

– Скорей бы уж высаживались! – проговорил коренастый, плотный парень, снимая с ветки дерева свою высохшую одежду. На его смуглом мускулистом теле розовели рубцы. – Уж дадим мы тогда фрицам, так дадим, чтобы тыщу лет помнили… За все сквитаемся! – Светлые глаза парня злобно сверкнули.

– Когда союзники высадятся, мы с тобой, Капишников, не знаем, – ответил парню Грудцын. – Но я так тебе скажу: время настоящих схваток наступило. После сегодняшней ночи начнутся дела…

Грудцын рассказал об операциях, проведенных бригадой, о бое, который вел ночью взвод Акимова.

– Везде Акимов да Акимов, – недовольно бросил Капишников. – Акимову только и доверяют настоящие операции. Конечно, Акимов – герой. Что там наш взвод супротив Акимова… Они мосты взрывают, а нам столбы на дороге валить…

Акимов был любимцем командира отряда Никитенко. Он верил в него, как в самого себя, поручал ему самые рискованные операции, требовавшие особой выдержки, смелости, дерзости. Отчасти это объяснялось тем, что у Никитенко и Акимова много общего. На первый взгляд вяловатый, мягкий, командир был человеком решительным, способным на самый отчаянный риск. Когда другие терялись, не могли выполнить задачу, Никитенко, как он любит выражаться, «брал дело на себя».

Грудцын знал, что партизаны третьего взвода в обиде на Никитенко за то, что он «выделяет» Акимова. С улыбкой посмотрев на Капишникова, на командира взвода Захара Старцева, сидевшего молча, политрук сказал примиряюще:

– Каждая операция, которую мы выполняем, важна.

Конечно, это здорово – ворваться в дом гестаповца или ухлопать немецкого офицера в кафе. Риску много, переполох… А ваша сегодняшняя операция? Вывести из строя многопроводную линию связи – это не менее важно, чем взорвать мост… Вы далеко уходили, Захар?

– Немного до Леопольдсбурга не добрались, – ответил Старцев, оживляясь. – Мы тремя группами работали. Столбов навалили – до черта… У Бохолта на Дядькина натолкнулись. Глядим, весь генштаб опушкой топает. Воронков, Зенков, Коля Боборыкин… Дядькин нас похвалил. Хорошо, говорит, сработали… Он с отрядом Пекшева под Кинрой ходил. Бой, говорит, был крепкий. Карателей распатронили подчистую…

– Тихо! – Капишников предостерегающе поднял руку и, прислушиваясь, рванулся вперед, в чащу. Партизаны схватились за оружие, поднялись.

На поляну, сопровождаемый Капишниковым, вышел мальчик лет двенадцати-тринадцати. Это был Ян – сын бельгийского партизана Тилинса из села Мивэ.

– Что случилось, Ян? Тебя послал отец? – спросил Грудцын.

Ян так запыхался, что не мог говорить.

– Боши… много… там… – он задохнулся, – там… идут…

– Где немцы, в Мивэ?

– Нет, – мальчик замотал головой. – Они приехали в Мивэ на двух машинах. Машины оставили на шоссе… Они идут сюда, к лесу, их много, сорок человек, пулеметы… Я видел…

«Да, отдача быстрая… прочесывают леса», – подумал Грудцын и вопросительно посмотрел на Старцева.

– Распатронить их – и все! – решительно сказал Старцев.

– Правильно, бить надо! – запальчиво проговорил Капишников. – В лесу мы хозяева, не возьмут.

– Буди командира, Захар, докладывай.

Из землянки вышел Никитенко. Щурясь от яркого солнца, окликнул связного.

– Величко, быстро к Акимову! Пусть идет в Мивэ, на опушку…

– Есть!

– За мной!

Партизаны, привыкшие ходить по лесу, выдвигались вперед быстро и бесшумно. Впереди взвода, пригнувшись, как-то по-кошачьи пружиня ноги, шел «вологодский старичок» Иван Федорович. Он пробирался сквозь чащу легко, с большой ловкостью.

Достигнув опушки леса, Федоров осторожно раздвинул ветки и, кинув быстрый взгляд на поле, резко поднял руку. Метрах в двухстах, межой, сильно растянувшись, двигалась колонна немцев. Пересекая поле, гитлеровцы направлялись прямо к тому месту, где находились партизаны.

Никитенко приказал развернуться в цепь и занять широкую канаву, проходившую перед опушкой леса. Канава эта, достаточно глубокая, с насыпью, поросшей травой, служила хорошей защитой от пуль и позволяла скрытно передвигаться влево и вправо.

Партизаны приготовились к бою. От одного к другому шепотом передался приказ: «без команды не стрелять!»

Колонна приближается. Гитлеровцы идут по двое. Сбоку, прямо по полю, шагает офицер – под каской поблескивают очки. Впереди – долговязый солдат с ручным пулеметом.

Никитенко спокойно думает: «Рассчитывают дойти до опушки и развернуться в цепь. Сейчас мы вас развернем, сволочи…»

Колонна уже совсем близко, не дальше, чем в ста метрах. Партизаны, стискивая оружие, бросают в сторону командира быстрые, нетерпеливые взгляды. Но Никитенко продолжает лежать неподвижно. Девяносто, восемьдесят, семьдесят метров…

– Огонь! – во весь голос крикнул Никитенко. Торопливо, наперебой захлопали винтовочные выстрелы, раскатились, сливаясь в оглушительный треск, автоматные очереди. Внезапный шквал огня разметал колонну. Офицер и несколько солдат, сраженных наповал, остались лежать перед канавой. Остальные гитлеровцы отскочили назад, рассыпались по полю и открыли сильный ответный огонь. В трескотню винтовок и автоматов ворвался гулкий стук пулеметов.