Текст книги "В чужой стране"

Автор книги: Абрам Вольф

Партизанские отряды занимают города…

Англо-американские войска, высадившиеся 6 июня на побережье Северной Франции, не проявляли большой активности, развертывали боевые действия против немецко-фашистских войск медленно. В то время как Красная Армия, наступавшая на огромном фронте, менее чем за 40 дней продвинулась на запад на 550–600 километров, англо-американские войска вели затяжные бои и продвигались вперед не более чем полкилометра-километр в сутки. Катастрофическое поражение на советско-германском фронте (Красная Армия выходила к границам Восточной Пруссии к Висле) заставило германское командование отдать приказ об отводе своих войск из Франции и Бельгии на более выгодные для обороны рубежи – по западно-германской границе. Немцы начали поспешный отход.

Несмотря на то, что англо-американские войска имели огромное превосходство в силах на земле и в воздухе, располагали большим количеством танков и автотранспорта, им не удалось отрезать противнику пути отступления. Гитлеровские войска оторвались от преследующих их армий и быстро откатывались к границам Бельгии и Голландии.

В ночь на 30 августа недалеко от голландской границы, в районе бельгийской деревни Гройтруд, высадились английские парашютисты. На одного из них наткнулся партизан первого отряда Петр Ефремов, отправившийся на рассвете в деревню за продуктами.

Парашютист пробирался по лесной тропе, боязливо озираясь и часто останавливаясь. Он шел прямо на партизана, который притаился за деревом и наблюдал за ним. Ефремов принял парашютиста за гитлеровца. «Давай, давай, подходи! Ишь ты, какой робкий… Сейчас мы тебя навернем, гитлерюга проклятая!» Ефремова в отряде все звали «батей», но он был еще крепок и обладал той лесной хваткой, которую дает долгая партизанская жизнь. Пропустив парашютиста, он накинулся на него сзади и в мгновение ока обезоружил.

– Вот и порядок! У нас с вашим братом разговор короткий, понял? Раз, два – и в дамки! – Ефремов взял автомат на изготовку. «Давай, давай, топай! Сейчас наш командир поговорит с тобой, подлюга… Он с вашим братом умеет разговаривать!»

Ефремов, сияющий, привел парашютиста к Никитенко, доложил с гордостью:

– Во, боша взял, товарищ командир. Автоматчика!

Парашютист, молодой долговязый парень, стоял с поднятыми руками и испуганно смотрел на вооруженных людей в гражданских костюмах.

Никитенко внимательно поглядел на парня, на его черный берет, куртку с молниями, на компас, который у него был на руке, и спросил по-немецки:

– Ты кто? Летчик?

Парень не понял.

– Опусти руки, – Никитенко взял его за плечо, усмехнулся. – Здорово же ты перетрухнул! Ничего, бывает… Мы русские, понимаешь? Русские! Россия! СССР, Москва…

– Москва? – парашютист недоуменно смотрел на партизан, переводя быстрый взгляд от одного к другому. – Рашэн?

– Рашэн, рашэн! – сказал Игорь Акимов. Он немного знал английский язык и объяснил парашютисту, что перед ним русские партизаны.

Парашютист понял, радостно заулыбался, заговорил быстро-быстро, показывая рукой в ту сторону, откуда его привел Ефремов.

– Что он говорит? – нетерпеливо спросил Никитенко Акимова.

– Сам не пойму… Камрад, постой, ты не торопись. Там, – Акимов показал рукой на север, – твои товарищи?

– Да, да! – Англичанин закивал головой и, схватив валявшуюся у ног сухую ветку, быстро начертил самолет, парашюты. Теперь ему нетрудно было объяснить, что в лесу находятся десантники.

Никитенко отправил на поиски парашютистов группу партизан и послал связного в штаб бригады сообщить, что высадился английский десант.

К полудню десантники – их было пятнадцать человек – пришли в лес к партизанам. В это же время в отряд приехал Дядькин. Никитенко пригласил командира десантников, рослого, поджарого капитана, в землянку. Капитан до войны несколько лет жил в Бельгии, знал фламандский язык. Объясняться с ним можно было без переводчика.

Пока командиры беседовали в землянке, партизаны успели познакомиться с английскими солдатами. Не беда, что русские не знают английского языка, а англичане ни слова не понимают по-русски! Иногда открытая улыбка, дружеский взгляд, прижатая к сердцу рука скажут больше слов.

Партизаны и солдаты сидят под соснами, вместе, тесным кругом. Русские угощают английских парней хлебом, яблоками, помидорами, а те их – сигаретами, шоколадом. Слышатся восклицания, смех. Рыжий сержант с широким лицом, щедро усыпанным веснушками, извлекает из-под куртки объемистую никелированную флягу, отвинчивает пробку и, хитровато подмигнув Игорю Акимову, наливает в нее ром.

Акимов выпил, крякнул.

– Ой и крепкая!

Сержант сунул ему плитку шоколада, но Акимов отмахнулся j не надо! Рыжий шумно рассмеялся, хлопнул Акимова по спине.

– Рашэн! О! – он наполнил пробку снова. – Как тебя зовут?

– Игорь.

– Игорь? А я Джон! – сержант снова хлопнул Акимова по спине и крепко пожал его руку…

Из землянки вышел Никитенко, объявил решение: отряд будет действовать вместе с английским десантом, двумя группами. Одна пойдет к Пееру, вторая будет действовать на участках Мивэ – Брей, Мивэ – Гройтруд. Задача: бить по колоннам отступающего противника, минировать дороги.

Первая группа, в которую вошли взвод Максимова, шесть английских парашютистов и шесть бельгийских партизан под командованием шахтера Кординалса Петера, вечером устроила засаду на шоссе в трех километрах от деревни Вейсаген. Командовавший группой политрук Грудцын расположил людей по опушке леса вдоль шоссе на участке в триста метров. Слева заняли позицию бельгийцы и англичане, в центре взвод Максимова, а справа, у крутого изгиба дороги, залегли сержант-парашютист, Грудцын, Кабанов и бельгиец Кординалс.

С Кординалсом Грудцына связывает давняя и сердечная дружба. Они подружились еще в шахте: вместе устраивали диверсии. Кординалс помог Грудцыну и его товарищу Василию Кабанову бежать из плена, спрятал их в своем доме, а потом увел в лес, к Дядькину. Петер Кординалс часто ходил с русскими на операции, он был не только хорошим забойщиком, но и отважным солдатом.

Вражескую колонну долго ждать не пришлось. Только партизаны рассыпались по опушке, как слева на шоссе показались автомашины. На трех передних грузовиках ехали солдаты, остальные машины шли с грузом. «Идут плотно, отлично!» – подумал Грудцын, наблюдая за машинами, мчавшимися с большой скоростью, и тронул за локоть сержанта: – Приготовься!

Партизаны дали колонне втянуться в лес. Когда головные машины прошли весь участок засады и приблизились к повороту, раздался взрыв: сержант-парашютист бросил зажигательную гранату. Граната разорвалась под мотором, машина запылала. Это был сигнал к действию. Сразу же загремели автоматные очереди, захлопали винтовочные выстрелы.

Неожиданно слева выскочила машина с автоматчиками. Солдаты, рассыпавшись в цепь, стали окружать бельгийцев и англичан, дравшихся на левом фланге. Увидев, что друзья попали в беду, туда с группой партизан бросился Максимов. Партизан была горстка. Однако они ударили столь стремительно, что гитлеровцы попятились, отскочили за дорогу. Но в это время немцы перешли в атаку на правом фланге. Грудцын, Кабанов, Кординалс и сержант-парашютист встретили врага гранатами. Гитлеровцы залегли. Тогда Кардинале и Кабанов, прикрываясь дымом, которым была окутана горевшая машина, перебежали шоссе и, укрывшись в кустарнике, открыли огонь по врагу с фланга.

Нанеся удар, партизаны и десантники скрылись в глубине леса. На шоссе пылало семь костров, дым от них упирался в темные облака, низко стоявшие над лесом.

Взвод Акимова тоже успешно провел операцию. Он уничтожил две автомашины противника, на большом участке минировал шоссе, разрушил линию связи.

Партизаны и парашютисты действовали вместе четыре дня, наносили противнику удар за ударом. Англичане были довольны. Рыжий сержант восторженно говорил Игорю Акимову:

– Это настоящая работа! Я давно хотел такой работы… Я готов остаться с вами, дьявол меня возьми!

На пятый день капитан, командир десантников, сказал Никитенко, что его группа должна уйти.

– Идут большие колонны, на всех дорогах моторизованные патрульные отряды, – объяснил он. – Дальше здесь оставаться нельзя, мы будем пробираться к своим.

– Ничего, капитан, можно работать! Больше врагов – легче бить… Такой орел, как ты, любому черту рога обломает, – шутливо ответил Никитенко. – У тебя же еще много мин. Не тащить же их обратно!

Капитан подумал, согласился. Ночью, перед рассветом, его группа ушла со взводом Акимова в сторону Пеера. Отправляя партизан, Никитенко сказал Акимову:

– Смотри, чтобы англичане под удар не попали. Хоть они и десантники, а опыта-то нет… Ты за них в ответе! Если до вечера не вернетесь, выходи к Брею, на северную сторону канала. Дядькин стягивает отряды к Брею…

Акимов вернулся на другой день, поздно вечером. Лицо черное, в ссадинах, костюм изодран в клочья.

– А где англичане? – обеспокоенно спросил Никитенко.

– А черт их знает где! – зло ответил Акимов и выругался. – Друзья…

– Что случилось? Скажи толком!

– Ушли десантники. Мы со своим взводом остались в засаде у Гройтруда, а они отправились к каналу, минировать. Полчаса не прошло – патрульный отряд появился. Мы бой завязали, чтобы не пропустить немцев к каналу, англичан под удар не поставить… До последнего держались, думали, англичане подскочат, ударят с тыла… А они ушли. Бросили нас, и ушли… – Акимов обиженно закусил губу, покачал головой. – Нехорошо… Солдаты тут, конечно, не виноваты. Капитан их увел… Да, нехорошо! – Акимов подошел к костру, устало опустился на траву.

– Выходит, кишка-то тонка! – проговорил смуглолицый партизан Иван Гужов, зарывая в золу картошку.

– А может, заплутались где? – послышался чей-то негромкий голос.

– Во-во, заплутались… Не в ту сторону наступал, вместо «ура» «караул» кричал…

В слабом свете костра появилась стройная, сухощавая фигура Дядькина. С ним пришли Пьер и помощник начальника штаба Зенков. Дядькин молча сел рядом с Никитенко, зажег ветку, прикурил от нее. Лицо его было сумрачным, широкие брови тяжело нависли над глазами. Никитенко, посмотрев на Дядькина, спросил осторожно:

– Какие вести, Иван Афанасьевич?

– Плохие, Ефим Романович! – Дядькин бросил ветку в костер, помолчал. – Увезли людей… Из всех лагерей увезли. В одну ночь. – Дядькин повел плечами, словно ему было холодно. – Еще бы дня четыре… Союзные войска уже на границе!

– Да, опоздали… – тяжело вздохнул Никитенко. – Если бы нам сбросили оружие!

Дядькин молча, угрюмо смотрел в огонь. Молчали и партизаны.

– Англичане от нас ушли, – сказал Никитенко.

– Почему ушли? Дядькин настороженно повернул голову.

– Капитан мне сказал что дальше действовать невозможно.

– Вон как… Обойдемся без них! – Дядькин уставился на огонь. Потом повернулся к Зенкову, сидевшему сзади, попросил карту. Развернув на коленях, долго вглядывался в нее, потирая кулаком заросший жесткой щетиной подбородок.

– Надо, Никитенко, за Элликум группу выслать. Вот сюда, смотри… – Дядькин ткнул пальцем в карту. – Хорошее место для засады! Где взвод Максимова?

– Недалеко, за каналом.

– Его взвод и пошли.

– Сейчас дам команду… Сабадин! – Никитенко приподнялся, отыскивая глазами связного.

– Не надо, я иду к Максимову, – сказал Грудцын, неторопливо набивавший диск автомата патронами.

Дядькин посмотрел на политрука и одобрительно кивнул головой. «Это очень хорошо, что политрук пойдет со взводом…»

– Вторую группу надо поближе к Пееру выдвинуть, – сказал Дядькин. – Зенков поведет ее. Говорит, засиделся в штабе…

– Засиделся! – негромко рассмеялся Никитенко и поглядел на Зенкова. – Один нос от человека остался…

Грудцын поднялся.

– Ефим Романович, я пошел. Отправь кого-нибудь в деревню принять сводку Совинформбюро. У Вальтера хороший приемник…

Неожиданно из темноты вынырнул Кучеренко. Рядом с ним шел бельгийский разведчик Жан Колл. Увидев начальника разведки, Дядькин и Никитенко поднялись.

– Что в Брее? – нетерпеливо спросил Дядькин. – Где союзники?

– От Брея далеко… Есть карта?

– Идем в землянку!

Дядькин, Никитенко и разведчики ушли. У костра продолжалась негромкая беседа. Иван Гужов, ворочая в золе картошку, мечтательно говорил:

– Как вернусь домой, первым делом за хозяйство возьмусь. Сад думаю развести. У нас на Кубани, знаешь, какая земля? Палку в землю воткни – расти будет… Да, – сад надо будет развести. И хату хорошую поставлю. Не какую-нибудь там, а чтоб две-три комнаты было. С верандой. Под стекло…

– Ишь ты, с верандой, под стекло! – ехидно вставил пулеметчик Щукин. Он лежит на животе около самого костра, подперев кулаком подбородок. На лице его, мальчишеском, с коротким, будто подрубленным носом, светится улыбка. – Нагляделся тут на капитализм… На частную собственность потянуло!

– Пошел ты к лешему… По-человечески пожить охота. И хозяйствовать я страсть как люблю. Я по хозяйственной части человек способный. Столярничать могу, сапожничать, по печному делу… В садоводстве кой-чего тоже понимаю. Между прочим, по части винограда я тут пригляделся. Бельгийцы толково его выращивают… Виноград надо завести обязательно. Так что кто будет в наших краях – просим в гости. Хорошим вином угощу!

– Пиши первым, Иван Семеныч! – со смехом сказал Щукин. – А пока вино твое не поспело – картошечкой угости. Спеклась, наверное.

– Сейчас поглядим! – Гужов разгреб прутом золу, извлек несколько крупных, аппетитно пахнувших картофелин. – Лови, Коля!

Щукин поймал картофелину и, дуя на нее, перебрасывая с ладони на ладонь, принялся сдирать жесткую корку.

– Эх, и хороша картошечка!

Откуда-то издалека донесся едва различимый гул.

– Гром, что ли… – Гужов поднялся, прислушался. – Нет, не гром… Вроде бы орудия, артиллерия!

– Союзники! Близко фронт, совсем близко!.. – с волнением проговорил немолодой, коренастый партизан Григорий Дресвянкин, придвигаясь к костру.

– Вместе с союзниками вперед пойдем! – горячо сказал Гужов. – Навстречу Красной Армии.

– С союзниками? – Дресвянкин повернул голову к Гужову, подумал. – Нет, мы должны требовать, чтобы нас отправили в Россию. Мы с Красной Армией на врага пойдем!

– Верно! Правильно, Григорий Иванович! С Красной Армией пойдем! – партизаны вскочили, зашумели.

– Будем требовать, чтобы сразу отправили, – громче всех раздавался звонкий голос Щукина. – И чтобы всей бригадой. Тут вместе воевали и там должны быть вместе!..

– Правильно, Коля. Требовать!

– А как же мы к своим-то попадем? – сказал, раздумывая, Гужов. – Разве что морем плыть…

– Ну и что? Можно морем!

– Верно! Пускай командиры требуют!

– Зря горячитесь, товарищи, – спокойно сказал Дресвянкин. – Сейчас нам надо думать о том, как лучше союзникам помочь, как крепче по врагу с тыла ударить…

К костру подошли Дядькин и Никитенко.

– О чем это спор?

– Слышно, как орудия бьют, товарищ командир, вот мы и говорим…

– Да, союзные войска в Брюсселе… – Дядькин помолчал, подбросил в огонь веток. – Штаб решил взять Брей. Склады врагу вывести не дадим, промышленные объекты взорвать не дадим и дорогу закроем… Как думаете, товарищи партизаны?

– Даешь Брей! – весело крикнул Щукин. – Побреем фрицев в этом Брее… По-русски!

– Взять город! Взять! – послышалось со всех сторон.

– Когда выступаем? – спросил Акимов. – Надо быстрее ворваться!

– Ворваться-то нетрудно, а вот удержать… – Дядькин полез в карман за сигаретами… – Союзники могут задержаться. Здесь много каналов…

– Бельгийцы нам помогут! С патронами вот только худо… – проговорил Никитенко, устраиваясь у костра. Он выкатил из золы картофелину, разломил ее пополам – заблестела белоснежная, крупитчатая мякоть. – А что это песни не слышно? Давай, Григорий Иванович. Нашу, бригадную!

– Можно, Ефим Романович! – улыбнулся Дресвянкин. Он испытывал большую гордость оттого, что сочиненная им песня «Бригадная партизанская» пришлась партизанам по душе. Ее поют во всех отрядах. Дресвянкин сел рядом со Щукиным, обнял пулеметчика за плечи, и они запели вдвоем:

 
По тропинкам глухим, по дорогам лесным
 
 
Партизанский отряд шел с боями.
 
 
На бельгийской земле в незнакомой стране
 
 
Партизаны сражались с врагами…
 

Партизаны подхватили песню. Лица стали строгими, суровыми. Пусть не так уж хорошо сложена эта песня, яо в ней – их жизнь и борьба, их чувства и думы.

 
Вдалеке от тебя, от родной стороны,
 
 
Мы с тобою, Россия святая,
 
 
Мы из вражьего плена сумели уйти,
 
 
Честь советских людей сберегая.
 
 
И ни холод, ни голод не смогут сломить
 
 
Нашу волю в борьбе за свободу.
 
 
Мы всем сердцем Россию умеем любить,
 
 
И верны до конца мы народу.
 
 
Ни облавы, ни зверства фашистских подлюг,
 
 
Не свернут нас с пути боевого.
 
 
Нас на подвиги тысячи мертвых зовут,
 
 
И наш путь – лишь к победе дорога…
 

Песня кончилась. Партизаны сидят молча, неподвижно.

Потрескивает костер, прохладный ветерок колеблет пламя, багряные отсветы прыгают, мечутся, выхватывая из темноты то длинные ветви сосен, то пулемет, чернеющий возле кустов, то велосипеды, лежащие горой в стороне, скользят по задумчивым лицам партизан.

– Хорошую песню ты сочинил, Григорий Иванович, спасибо, – негромко проговорил Дядькин. – Вот уедем отсюда, вернемся в Россию, а песня останется. Бельгийцы петь ее будут…

Вечером 14 сентября первый, второй и третий отряды бригады «За Родину», поддержанные бельгийскими партизанами, вступили в Брей».

Жители города толпами бросились им навстречу. «Свобода! Победа! Победа! Да здравствуют русские! Победа!» На улицах, уже погруженных в темноту, яркими мотыльками закружились огоньки: это бельгийцы с тротуаров, с балконов, из распахнутых окон приветствовали освободителей, размахивая карманными фонариками.

Войдя в Брей, партизаны выставили на мостах и дорогах сильные заставы, далеко вперед выдвинули секреты. Попытки противника прорваться в город успеха не имели. Партизанские отряды отбивали одну атаку за другой.

16 сентября ночью Кучеренко доложил, что в Пеере концентрируется сильная группа противника. Как показал на допросе пленный унтер-офицер, перед ней поставлена задача отбить Брей и разрушить мосты через канал.

Дядькин вызвал в штаб, разместившийся в здании бывшей немецкой комендатуры, командиров отрядов. Начальник штаба Воронков доложил обстановку.

– Положение, товарищи, серьезное, – проговорил Я Дядькин, придвигая ближе к себе карту. Дядькин не спал третьи сутки, смуглое лицо его стало совсем черным, еще резче обозначились острые скулы. – Да, положение серьезное… Англичане далеко, они бьют слева. А город мы должны удержать во что бы то ни стало!

Он ударил кулаком по столу, посмотрел на Воронкова, на Маринова, на командиров отрядов. – Я решил дать бой. Встретим гитлеровцев у моста.

– Решаете подпустить к самому мосту? – проговорил Никитенко, придвигаясь к карте. – А не лучше ли ударить на дороге? – Он взял высокий бронзовый подсвечник, поднял над головой, чтобы лучше видеть карту. – Я считаю, что на дороге атаковать выгоднее. Вот тут, у этого леска…

Дядькин молчал, раздумывая.

– Мне кажется, Никитенко прав, – сказал Маринов. – Гитлеровцы знают, что мы их ждем на мосту. Догадаться не трудно. А на шоссе… На шоссе удар будет внезапным! И чем дальше от Брея встретим, тем лучше.

– А вы как думаете? – Дядькин посмотрел на командиров отрядов Иванова и Горбатенко.

– Никитенко говорит правильно! – кивнул Горбатенко. Тактика проверенная.

– Я тоже так считаю, – поддержал Иванов. – Стукнуть на дороге, а у моста само собой…

– Принято! – решительно проговорил Дядькин. – Атакуем на шоссе. Нас слишком мало, чтобы сидеть в обороне и ждать. Пошлем группу, два-три взвода. Тут решает не число людей, а внезапность.

– Правильно! – поддержал Никитенко. – Пошлем взводы Акимова и Максимова. У них насчет засад опыт хороший. Командовать группой будет Тихон Зенков.

Утверждаешь?

– Хорошо! Давай команду!

Никитенко и его связной Сабадин ушли. Дядькин, взяв карандаш, сделал на карте пометки, проговорил раздумчиво:

– Тут они не проскочат, со стороны Пеера… Но Бохолт! Бохолт меня сильно тревожит… Ладно, будем маневрировать! Но один взвод все-таки придется выдвинуть сюда… Горбатенко, возьми эту дорогу на себя. Секреты надо выставить дальше. Отряд Иванова держит мост на Пеер. Сколько у тебя пулеметов, Иванов?

– Три. Вчера станковый взяли, новенький.

– Всё, по коням! – Дядькин хлопнул ладонью по карте, повернул голову к Маринову. – Ты сейчас куда?

– На мост, к Иванову.

– Воронков с тобой поедет. А Боборыкин – в третий…

Командиры отрядов, Маринов и Воронков, оживленно переговариваясь, направились к выходу. За ними было пошел Кучеренко, но Дядькин остановил его.

– В четвертый не удалось пробраться?

– Послал, еще не вернулись. Там все дороги колоннами забиты, никак за канал не проскочишь.

– Да, четвертый отряд отрезан… Обстановка там чувствую, трудная. На Мазайк идут крупные колонны…

– Ничего, справятся. Шукшину опыта не занимать… Бельгийцы говорят, что весь Мазайк поднялся, все шахтеры в леса двинулись. Только бы оружия побольше сбросили!

– Оружие… – Дядькин откинулся на высокую спинку кресла, закрыл глаза. Он просидел несколько минут неподвижно, потом, резко тряхнув головой, поднялся, энергично заходил по комнате.

– Слушай, Василий, а что если прощупать Бохолтский мост? Очень важное направление!

– Сейчас туда не сунешься.

– Я понимаю. Я говорю, что надо момент не прозевать… Взрывать они будут, когда отведут части за канал. Поднимаешь? Надо вести разведку!.. И соседние мосты тоже держать под наблюдением. Да, вовремя надо туда выдвинуться! – Дядькин остановился у стола. – Вот что. С рассветом поедем к Бохолту. Часа два поспим и двинемся.

– Ты отдыхай, а мне еще Жана Колла надо увидеть. Он ждет на квартире Марии Давенс…

– Добро!

Кучеренко ушел. Дядькин поднялся на второй этаж, лег на диван, на котором по очереди отсыпались работники штаба.

В большой, наполовину пустой комнате наступила тишина. Но скоро из дальнего угла, куда не доставал свет свечи, послышался голос:

– Жрать охота – спасу нет… Нет ли чего закусить, ребята?

– Найдется, – откликнулся кто-то из другого угла. – С моим дружком Трофимовым не пропадешь. Везет ему на харчишки. Одна добрая молодуха целого поросенка отвалила…

– Понравился, значит, – послышался чей-то густой басок. – Мужчина он видный, в силе…

Комната огласилась смехом, начались разговоры про разные веселые истории, про то, что было и чего не было…

– Будет вам, охальники! – прикрикнул Гужов, отличавшийся степенностью. – Только дай вам позубоскалить…

– Надо ж, Ваня, ночь скоротать, – ответил Трофимов. – Нам не пора идти сменять?

Гужов приблизился к свече, посмотрел на часы.

– Пора, Федя! – Он забросил за спину винтовку.

…Идет сильный дождь. Город будто вымер. Ни душа! По обеим сторонам узкой улицы мрачно темнеют каменные дома. По асфальту катится шумный поток. Трофимов и Гужов, вымокшие, продрогшие, идут по щиколотку в воде, настороженно вглядываются в темноту.

Из подъезда навстречу партизанам выскочил человек в черной накидке с капюшоном:

– Не найдется ли сигареты? – сказал он по-фламандски. – Какой сильный дождь…

– Найдется, – Гужов достал сигареты.

– О, русские партизаны! – проговорил бельгиец и, отвернувшись от ветра, чиркнул зажигалку. Огонек на секунду осветил немолодое, бровастое лицо. – Ребенок заболел… Иду в аптеку… – Он снова нырнул в темноту.

Гужов и Трофимов зашагали дальше. Но не сделали и десяти шагов, как из глубокой ниши магазина, с которым они поравнялись, выскочили вооруженные гитлеровцы. Раньше чем партизаны схватились за винтовки, их сбили с ног и обезоружили. С гитлеровцами был человек в черной накидке, который только что просил у партизан сигарету. Он подошел к Трофимову, вцепился сильными пальцами в его плечо:

– Веди за канал. Встретится ваша застава – назовешь пароль. Если вздумаешь что – пуля! Понял? Веди! – гитлеровец толкнул Трофимова стволом пистолета в спину.

– Федор, на наш пост! – успел крикнуть Гужов.

Трофимов идет впереди, за ним вплотную шагают два рослых солдата. Гужова ведут метрах в пятнадцати. Его окружают трое солдат и высокий в черной накидке, должно быть, офицер. Высокий все время тычет ему в бок пистолетом.

«Вот и кончил ты, Иван Семенович, – думает Гужов. – Ребята скоро домой поедут, а тебе оставаться, в чужой земле лежать! Не суждено, значит, было дом родной повидать… Через такие муки прошел, тыщу раз от смерти уходил, а в последний час погибать…» Все пережитое проходит перед его глазами – фронт, лагери… Воевал он больше года, минером. Чего только не испытал на фронте – два раза ранен был, неделю голодный из окружения пробивался, зимой в реке тонул… Осенью 1942 года, сильно контуженный, попал в руки врага. И пошел по лагерям… Во Францию судьба забросила, в шахты. Подкрепился немного – и бежать. Вырвался из лагеря, а куда идти, в какой стороне Россия, – неизвестно. Двадцать дней по Франции шел. Схватили у какой-то реки, избили до полусмерти. А в лагере еще добавили – пятьдесят ударов резиновым шлангом… Потом в Бельгию отправили. Два раза бежал – ловили. На третий все-таки ушел… Пройти через такое и погибнуть, погибнуть, когда надо домой собираться… А Федя? Федя Трофимов тоже горя по горло хватил. Живого места на нем нет – весь изранен. Из лагеря смерти ушел, из Германии. Рейн переплыл, в Голландию пробрался, а потом в Бельгию пошел, русских партизан искать… Гужов помнит, как Трофимов появился в отряде. Его никто не знал, никто не мог за него поручиться: а может, подослан врагом? Трофимов, не сказав ни слова, ушел. Он убивал гитлеровцев там, где встречал: на дорогах, на улице. Он заслужил доверие партизан, вернулся в отряд с двумя пистолетами и автоматом.

И вот оба они отвоевались… «Неужели это все, конец?» В душе Гужова нет страха, не в первый раз ему смотреть смерти в глаза. Но так хочется жить, так хочется увидеть родной дом. Все его существо, каждая клеточка существа кричит: «Жить! Жить! Жить!».

Трофимов сворачивает влево, еще через квартал – вправо. «Сейчас застава…»– Гужов чувствует, как по спине пробегает холод.

Дождь прошел, из-за косматой, рваной тучи выползает луна. Впереди блеснул канал. Гужов старается различить очертания моста: там, у моста, – их застава, там лежит сейчас за пулеметом Коля Щукин. Но луна скрылась опять за тучу, все погружается в непроглядную тьму.

Улица кончается, шоссе выходит в поле. Теперь до моста не больше двухсот метров. Гужов сует в карман брюк руку, нащупывает перочинный нож, неслышно раскрывает его. Офицер берет Гужова за плечо, заставляет идти медленнее. Гитлеровцы стараются двигаться бесшумно, слышно только, как позвякивает оторвавшаяся у кого-то из солдат подковка.

«Сейчас мост, вот он…» – Сердце Гужова замирает, останавливается, но рука крепко-крепко стискивает нож. «Почему они не окликают, почему…»

– Стой! Кто идет? – долетает из темноты звонкий голос Щукина.

В ответ слышится шум падающего тела и голос Трофимова:

– Стреляй! Немцы!

Гужов ударил гитлеровца, державшего его за плечо, и, рванувшись в сторону, упал в кювет. В тот же миг тьму разорвали ослепительные вспышки выстрелов.

На мокром асфальте осталось два трупа. Третьего гитлеровца схватили за дорогой и сразу же допросили. Оказывается, эта группа не успела уйти из города, внезапно атакованного партизанами. Гитлеровцы двое суток отсиживались в подвале магазина, надеясь, что гитлеровские части освободят город. На третью ночь, потеряв надежду, они вышли из подвала.

Занимается рассвет. В засаде остаются Щукин, Гужов, Трофимов и четверо бельгийцев.

Щукин лежит возле пулемета, зябко поеживается. Одежда на нем промокла насквозь.

– Дай сигаретку, – обращается он к Трофимову, – душу дымком согреть…

– А ты ступай в штаб, обогрейся, – Трофимов протягивает портсигар. – Я с пулеметом управлюсь, не бойся.

– С каким другим, может, и управишься, а этот только мне подчиняется. Машина добрая, но с характером!

Пулемет у Щукина старый, наверное, старше своего хозяина. Но пусть попробует кто-нибудь сказать, что этот пулемет пора на свалку! Щукин не простит такой кровной обиды. Он добыл свою «машину» в бою, она ему дороже самого лучшего оружия. Трофимов знает об этом и потому не спорит.

Гужов сидит на большом камне, жует хлеб и задумчиво смотрит за канал, на зарю, пробивающуюся сквозь облака.

– Скажи, пожалуйста, как в жизни бывает, – негромко произносит он. – Я ведь было решил, что все, кончилась моя песня… И как ты, Коля, ловко полосанул. Над самой головой пули просвистела, и хоть бы тебе царапнуло…

– Так я же с расчетом, Иван Семенович. Хлопну, думаю, Гужова, а к кому в гости ехать? – Хитроватые глаза Щукина весело поблескивают. – Ты же меня хорошим вином угощать собирался!

День и ночь прошли спокойно. Рано утром партизаны заставы, выдвинутой далеко за город, в сторону Бохолта, увидели на шоссе большую, сильно растянувшуюся пешую колонну, за которой двигался обоз.

Командир взвода Матвей Локтионов подал команду приготовиться к бою. Надо во что бы то ни стало задержать врага, дать возможность отрядам выдвинуться на шоссе Брей – Бохолт.

Подпустив колонну поближе, взвод открыл огонь. Завязался бой. Партизаны медленно оттягивались к городу, всеми силами сдерживая врага. Но гитлеровцы все-таки» прорвались. Захлестывай слева, они стали заходить партизанам в тыл.

Командир взвода приказал отходить. А сам с автоматчиком Владимиром Борзовым по глубокой осушительной канаве выдвинулся влево и почти в упор открыл огонь по гитлеровцам, бежавшим к шоссе. Солдаты отскочили назад, залегли. Но через несколько минут они снова бросились вперед. Локтионов кинул гранату. Однако остановить гитлеровцев было уже невозможно, они зажимали слева и справа… Локтионов и Борзов продолжали бить из автоматов, думая только об одном: хоть немного еще продержаться, чтобы взвод оторвался, не попал в окружение… Но скоро автомат Локтионова замолк.

– Патронов, патронов! – командир взвода судорожно, протянул руку к Борзову.

– Все патроны! Отходите! Товарищ командир… Скорее!

Борзов остался один. Это был любимец всего второго, отряда. Партизаны ласково называли его Володей, сынком. Он был в отряде самым молодым, но в лес пришел одним из первых. Больше полутора лет Володя Борзов сражался с врагом на бельгийской земле…

…Володю ранило в плечо, в голову, кровь заливает глаза, но он бьет, бьет! Гитлеровцы совсем рядом, обходят… Борзов выхватывает гранату и, не приподнимаясь – приподняться уже нет сил, бросает гранату. Последнюю гранату…

Взрыва ее он не слышал. Когда враги подбежали к нему, он уже был мертв. Гитлеровцы недоуменно, пугливо озирались. Где же партизаны? Неужели этот русский дрался один… Он лежал, уткнувшись лицом в мелкий колючий кустарник. У локтя дымились еще горячие гильзы. А вокруг валялись трупы убитых гитлеровцев.