Текст книги "В чужой стране"

Автор книги: Абрам Вольф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 31 страниц)

– Господин Пономаренко, если мы могли бороться с врагом там, за колючей проволокой, – Кучеренко кивнул на окно, в сторону лагеря, – то теперь фашисты нам не страшны. Теперь у нас оружие. Что касается вас, – Кучеренко взглянул главному инженеру в глаза, – вы меня не выдадите. Во-первых, вы честный человек. Во-вторых, вы знаете, что за предательство партизаны карают беспощадно.

– Зачем вы пришли ко мне? Что вам нужно?

– Нам нужно, чтобы вы вспомнили о своем долге, господин Пономаренко, долге русского человека. Вы не имеете права бездействовать, раболепно служить фашистам. Вы в ответе за это перед русскими и бельгийцами. Да, ни русские, ни бельгийцы вам не простят! Вы находитесь у руководства предприятием, имеете большие возможности… Или вы не понимаете, куда идет уголь, который вы добываете?

Пономаренко сидел взволнованный и молчал. Но вот он поднялся, подрагивающими тонкими пальцами взял сигарету. Глядя перед собой, выше головы Кучеренко, тихо проговорил:

– Для России я готов пожертвовать не только шахтой, но и собой… Что я должен делать?

– Всеми способами срывать добычу угля. Как это делать – вы хорошо знаете, вы специалист. И вы должны помогать нашим людям, военнопленным и партизанам. – Кучеренко достал «распоряжение оберст-фюрера кантона Брея», подал главному инженеру. – Нам надо получить по этому документу взрывчатку, одежду, обувь, муку. Все это на шахте есть!

Пономаренко надел очки, прочитал распоряжение.

– М-да-а… – Он снял очки, поглядел на Кучеренко. – Даже подпись оберста… Все правильно!

– Вот видите, вам остается только наложить резолюцию. Никакой ответственности!

– Да, но требуется еще подпись директора! Я не вправе решать такие вопросы… Придется идти к директору.

– Хорошо, я пойду к нему. – Кучеренко поднялся. – А вы распорядитесь, чтобы подготовили накладные.

Директор шахты был бельгиец, но служил немцам не за страх, а за совесть. Прочитав распоряжение оберста, он резко вскинул голову, снизу вверх сердито посмотрел на лейтенанта.

– Ничего я не дам. Мне самому нечем кормить рабочих! Сто пар ботинок… Где я возьму сто пар ботинок! Я должен одеть рабочих…

– Слушайте, вы! – Кучеренко шагнул вперед, уставился на директора угрожающим взглядом. – Вы кому служите – Германии или коммунистам?

Директор вскочил, как ошпаренный, выбросил вперед руку.

– Хайль Гитлер!

– Хайль Гитлер! – ответил лейтенант, не сводя с бельгийца гневного взгляда. – Пишите! Быстро!

Кучеренко перестарался. Он выписал столько продовольствия и материалов, что в двух машинах все это не уместилось, и директор шахты одолжил «господину лейтенанту» свою грузовую машину.

Пока приехавшие с Кучеренко разведчики Петр Савичев, Василий Маланов и Иосиф Мандрыка в поте лица нагружали машины, начальник разведки снова зашел к Пономаренко.

– Помните, – сказал он, – за каждым вашим шагом следят партизаны. Если возникнет опасность, вас предупредят. Действуйте смело. Директора не бойтесь, теперь он в наших руках. Со мной будете держать связь через нашего человека, он работает на шахте. Пароль: «Вам привет от Вильяма».

Три нагруженных доверху автомашины пересекли поселок, проехали мимо лагеря, немецких казарм и вырвались на широкое, прямое шоссе, ведущее к Брею.

На передней машине, которую вел шофер с шахты, ехал Кучеренко. Как только Цварберг остался позади, он приказал бельгийцу остановиться.

– Лезь в кузов, я сам поведу машину. Живо!

Шофер недоуменно посмотрел на лейтенанта, но, встретив грозный взгляд, послушно полез в кузов. Партизаны завязали ему глаза, накрыли брезентом. Колонна помчалась вперед.

Кучеренко не обманул директора шахты. Когда машину разгрузили и вывели из леса, он развязал бельгийцу глаза, извинился за то, что пришлось так невежливо обойтись с ним, и вручил письмо, адресованное лично директору шахты. Машина со скоростью ветра понеслась в Цварберг…

Вот это письмо директору шахты, как запомнилось оно его автору, лейтенанту Кучеренко.

«Господин директор!

Сегодня – исторический день в вашей жизни. Вы сделали доброе дело для своей родины, Бельгии. Вы, разумеется, отлично знали, что даете взрывчатку, одежду, обувь, муку и все прочее не фашистам, а партизанам. Не беспокойтесь – пока вы с нами, немцы ничего не узнают. Принимая к сведению Ваш благородный поступок, партизаны отменяют вынесенный Вам смертный приговор, как предателю и изменнику Родины. Отныне Вы можете спокойно ступать по родной земле.

С искренним признанием Метеор».

Барон приглашает в гости

Вернувшись из Мазайка, Шукшин застал в своей землянке Дядькина и Кучеренко. Они спали на нарах, накрывшись одним пальто.

– Давно приехали? – спросил он Трефилова, сидевшего у стола и чинившего рубашку.

– Час назад. Ну что там, в Мазайке? Встретились с Вилли?

– Встретился. – Шукшин устало сел на ящик. – Вилли говорит, что надо ждать облаву. Затишье перед бурей…

Проснулся Дядькин. Увидев Шукшина, поднялся.

– Ух и заснул крепко… – Он потер кулаками глаза. – Вставай, Метеор! Дома, под боком у жинки, дрыхнуть будешь!

– Надо еще заиметь ее, жинку, – недовольным голосом откликнулся Кучеренко и повернулся на спину, полез за сигаретами.

Шукшин пересел на нары к Дядькину, посмотрел в его помятое, не выспавшееся лицо с красными глазами.

– Как наши дела, Иван Афанасьевич?

– Вроде неплохо, – ответил Дядькин, поеживаясь и потягиваясь. – Ребята пообвыкли, действуют свободней. Вчера Иванов с одним взводом атаковал группу немцев. Около Леля… Гестаповцы засаду сделали на проселочной дороге. Жеф Пинкстен их засек, предупредил…

– Кто это – Пинкстен?

– Крестьянин из Леля. У него трое наших ребят после побега жили. Последний кусок хлеба отдавал… Он дочку в лес прислал, Жени. Знаешь ее, Кучеренко? Ну, Иванов окружил немцев и на рассвете жахнул.

– Немцы ведут разведку, – сказал Шукшин, морща лоб. – Эта засада – с целью разведки! Они задумали крупную операцию. В Мазайк переброшен батальон морской пехоты. В Каулель прибыла власовская часть, из Франции… Вилли имеет сведения, что немцы готовят большие облавы, хотят прочесать все леса. Все сразу. Сейчас они нас особенно не тревожат, хотят, чтобы мы ослабили бдительность, а потом сразу, одним ударом…

– Точно! – проговорил Кучеренко и резко, одним движением поднялся. – Гестаповцы шныряют по всем дорогам. Нащупывают! Расположение отрядов им неизвестно. Это ясно. Стянут побольше сил и оцепят весь район. Я разведчиков кругом расставил…

– Оснований для паники я не вижу, надо только вовремя предупредить отряды, – проговорил Трефилов. – Если немцы начнут прочесывать леса, укроем людей у бельгийцев. Опыт у нас есть… Только вовремя уйти. В населенных пунктах немцы искать не станут. Они отлично знают, что мы живем в лесу.

– О панике никто не говорит, Виталий, – сердито пробасил Кучеренко. – Я о разведке толкую, чтоб не прошляпить… – Кучеренко повернулся к Шукшину – Константин Дмитриевич, я вошел в контакт с бургомистром Эллена, с бароном. Он может нам хорошо помочь. У немцев барон вне всяких подозрений! В его усадьбе пол-отряда можно спрятать!

– Барон из Эллена? – Шукшин подумал. – Чем мы гарантированы, что он нас не выдаст?

– Тем, что ему нет расчета нас выдавать, – ответил Дядькин. Губы его тронула усмешка. – Богатым бельгийцам сейчас приходится хуже, чем бедным. У бедняков брать больше нечего, гитлеровцы теперь за богатых взялись. У барона почти весь скот взяли. А главное, Константин Дмитриевич, война приближается к границам Германии. Бароны тоже кое-что понимают! В Золдере барон де Вилленфань живет. Наши хлопцы к нему в гости ходят. Когда облава была, он пятерых у себя укрыл. И деньжат подбрасывает…[3]3
  Среди документов бригады «За Родину» имеется справка: «Я, бургомистр Золдера, удостоверяю в том, что группа русских партизан членов русской партизанской бригады в Бельгии – находилась в нашей местности с 5 августа 1943 года. Часть этих людей находилась в моем имении. Во время пребывания здесь они активно действовали саботажем против немецких оккупантов. Они убили 6 немцев и взяли в плен 20 немцев и 3 гестаповцев. Русские партизаны действовали также вместе с бельгийскими партизанами.
  Из-за их патриотизма я им помогал пищей и дал им 6600 франков для покупки необходимых вещей.
  Бургомистр барон де Вилленфань»


[Закрыть]

– Я так думаю, что этот барон из Эллена больше партизан боится, чем немцев, – заметил Кучеренко, хитровато щуря глаза. – Ой, и богат же! Одного леса тысяча гектаров. Костел собственный имеет…

– Какой разговор был у тебя с бароном? – спросил Шукшин.

– Разговор был правильный. Я ему прямо вопрос поставил: считает ли он себя патриотом или не считает? Да, говорит, я патриот Бельгии и слуга короля. В таком разе, господин барон, отвечаю ему, вы должны помогать не немцам, а партизанам. А то вам достанется. Насчет короля говорить не берусь, а уж партизаны всыпят!

– Так и сказал? – рассмеялся Трефилов.

– Ну, не совсем так… Я дипломатически! С бароном ведь разговаривал!

– И о чем же вы договорились? – Шукшин вопросительно посмотрел на Кучеренко.

– Он хочет встретиться с вами. Если вы согласны, встреча может состояться завтра же.

– Хорошо. Я согласен. Сюда мы его не пустим, тут ему делать нечего. Мне же идти к нему в имение – не резон… Пусть приходит за Эллен, к озеру. Охрану выставить подальше, он ее не должен видеть!..

* * *

После долгих туманов и холодных дождей, перемежавшихся со снегом, наступило тепло. Клонившееся к закату солнце ласково пригревало. Пахло набухающими почками; прелой листвой – сквозь нее уже пробивалась ярко-зеленая трава. Шукшин сидел на пеньке под раскидистым дубом у самого озера и думал: «Вот и пережили зиму… Скоро лето! Что оно принесет нам? Новые большие испытания. Приходит время открытых боев, настоящих схваток… Что же, отряды окрепли, люди приобрели опыт. Уже скоро год… И бельгийцы развертываются крепко. Да, лето будет жарким…»

Из-за деревьев вышел Кучеренко. За ним шел высокий стройный блондин, лет сорока. На нем был простого покроя черный костюм с жилеткой, какие носят местные зажиточные фермеры. В руках он держал шляпу.

Шукшин поднялся, поздоровался. Барон пристально, изучающе посмотрел на партизанского командира. Взгляд у него был твердый, властный и открытый.

Разговор пошел сразу о деле. Барон говорил с грубоватой откровенностью сухим, резким голосом:

– Я не друг большевиков, я капиталист. Но мы убедились, что вы, русские партизаны, справедливые и честные люди, с которыми можно серьезно разговаривать. Я решил вам помогать, будучи убежденным, что вы ставите перед собой только одну цель – борьбу против Гитлера. Я надеюсь, что русские партизаны не будут вмешиваться в наши внутренние дела? Я хочу, чтобы вы мне заявили об этом!

– Вы сказали правильно, господин барон, у нас одна цель – уничтожать немецких фашистов, ослаблять мощь гитлеровской Германии. В этом мы видим свою помощь Красной Армии и бельгийскому народу. Бельгийцы стали для нас родными людьми. Я говорю о бельгийцах, которые борются за свободу своей Родины…

Последние слова Шукшина, должно быть, задели барона, он бросил на Шукшина холодный, недовольный взгляд.

– Вы недостаточно знакомы с условиями Запада, чтобы безошибочно определять, кто действительно борется за свободную Бельгию… Но мы встретились не для политических дискуссий. Я убедился, что вы хорошо бьете бошей, и готов с вами сотрудничать. Положение бургомистра позволит мне быть вам полезным. В чем я могу помочь?

– Барон, вам известны определенные планы немцев. Я говорю об операциях против партизан.

– Немцы мне доверяют меньше, чем вы думаете. Но если мне станет известно о готовящихся операциях, вы немедленно будете извещены.

– Договорились. Нет ли у вас возможности добыть оружие?

– Нет. Я могу дать только деньги. Если сможете купить, – покупайте.

– Мы это выясним… Теперь, еще вопрос. В случае крайней необходимости мы можем укрыть группу людей в вашем имении?

– Да, можете. Я разрешаю вашим людям находиться в имении постоянно. В моем саду есть пустующий флигель. Питанием они будут обеспечены. Безопасность я гарантирую… Мне известно, что вы испытываете трудности. Пришлите своих людей, я велю дать кое-что из одежды и одеяла. Что вам еще нужно?

– Благодарю, барон. Мы привыкли жить за счет врага.

– О, я знаю! – барон поднялся, надел шляпу. Секунду подумав, протянул Шукшину руку. – Вы, русские, для нас навсегда останетесь загадкой.

– Почему же – навсегда? – Шукшин улыбнулся. – Нас понять просто, мы народ открытый, с ясной душой!

– Я хотел сказать, что только вы, русские, могли стать партизанами в чужой стране, в Бельгии. Вас не заставляли браться за оружие, вы могли спокойно сидеть в этих лесах… – Барон еще раз прямо, пристально посмотрел в лицо Шукшину. – Вы мне понравились. Приходите в гости. Не во флигель, нет, а в мой дом. Вы поняли меня?

Молодость, молодость…

Браток и Маринов поселились в небольшом кирпичном домике, стоявшем на краю Нерутры, у самого леса. Домик почернел от времени, черепица на его крыше разрушилась от дождей и ветров. Но внутри домика, в его маленьких, бедно обставленных комнатах, было уютно, чисто, как-то по-особенному хорошо, приветливо.

Здесь жила шахтерская вдова с двумя дочерьми. Хозяин погиб еще в молодые годы – завалило в шахте. Женщина одна воспитывала дочек. Вечная нужда, тяжелый труд рано изнурили ее. Она сгорбилась, высохла. Зато дочери у нее – красавицы. Мать будто отдала им свои силы, свою женскую стать. Старшая Елизавета – настоящая фламандка: рослая, широкая в кости, голубоглазая. В работе с ней не каждый парень сравнится. А младшая, смуглянка Луиза, тонкая и гибкая. И глаза у нее совсем другие – темные, горячие, трепетные. И сама она трепетная, как лань. Но Луиза тоже работает в поле от зари до зари. И в решительности, настойчивости не уступит старшей сестре. Обе они – партизанские разведчицы, связные.

Браток и Маринов скоро почувствовали себя в этом доме, как в родной семье. Хозяйка старалась им во всем угодить, ухаживала за ними, словно это были не чужие люди, а ее сыновья. С особенным уважением она относилась к Маринову. Ей нравилось, что этот образованный серьезный человек так внимателен к ней. Вечерами, когда можно было выйти из тайника (он был устроен в кухне и имел выход в сад), Маринов часто расспрашивал ее о жизни бельгийских крестьян, обычаях, рассказывал о России, о своей семье. В Саратовской области у него остались жена и дочь.

Браток подружился с девушками. Он помогает им по хозяйству, а они учат его фламандскому языку и фламандским песням. Браток любит петь. Голос у него небольшой, но задушевный, теплый. Девушки не знают русского языка, но они всегда с таким вниманием слушают матроса, особенно Луиза. Когда Браток поет, глаза ее то затуманиваются грустью, то освещаются доброй, теплой улыбкой.

Сегодня Браток один. Маринов еще на рассвете уехал в соседнее село, где укрылось отделение из взвода Марченко, и до сих пор еще не вернулся, хотя уже давно стемнело.

Браток перекладывает в комнате печь. Ему помогает Луиза, готовит раствор, подает кирпичи. Браток работает весело, с удовольствием, кладет кирпичи с такой сноровкой, точно занимался этим делом всю жизнь.

– Мишель, ты работаешь, совсем как наш печник Артур! – ласково говорит старушка, наблюдая за Братком. Она сидит у стола, вяжет носок – спицы мелькают мотыльками в ее маленьких, темных руках. – Дома ты тоже перекладывал печи, Мишель?

– Нет, не перекладывал, – смеется Браток. – Я, мамаша, моряк. Из Севастополя! Слыхала о таком городе?

– Нет, Мишель, не слыхала. – Старушка откладывает в сторону работу, поднимается. – Будем ужинать, дети… Ступай мыться, Мишель.

Браток распрямил спину, поглядел на кладку и, довольный своей работой, проговорил по-русски: «А что? Неплохо!»

– Что ты сказал, Мишель? Что это – не-пле-хо?

Браток снял фартук, подал Луизе.

– Я сказал, что ты славная, милая девушка…

– Мишель, а как сказать по-русски: «Парень, не надо шутить?»

– Ты мне очень нравишься. Запомнила? Очень нравишься… – Браток смотрел на Луизу и улыбался.

– Ты обманываешь меня, нехороший. Ты не так сказал… – Она медленно произнесла по-русски: «нравишься»… Потом, быстро подняв на него свои темные глаза, робко спросила – Мишель, а как сказать по-русски: люблю… – Она смутилась, убежала на кухню.

Браток, глядя ей вслед, глубоко вздохнул. Но на смуглом, почти коричневом лице его все еще светилась улыбка. В этом доме у него отогрелось сердце. В нем сейчас трудно было узнать того ожесточенного, злого матроса, каким его знали в лагере.

* * *

Только собрались сесть за стол, пришел Маринов. Раздеваясь в кухне, негромко позвал Братка.

– Ночью уходим. Трефилов собирает отряд у Опутры. Карателей надо перехватить.

– Дело! Вернемся сюда?

– Сюда. В лес уходить рано.

– Порядок…

Во время ужина пришел сосед, плотный коренастый старик, глава большой зажиточной семьи. Немцы его изрядно пощипали, но у старика еще достаточно коров и овец. Гитлеровцев он ненавидит, но с партизанами никаких дел не имеет. В Белую бригаду тоже не вступил. Все еще присматривается, выжидает. К соседке старый хитрец приходит, чтобы поговорить с русскими о политике, «прощупать этих русских парней», как он говорит своей жене.

Как всегда, старик садится у двери в старое дубовое кресло, кладет свои большие, натруженные руки на суковатую, крепкую трость и прислушивается к разговору. Потом, опустив широкий, мясистый подбородок на руки и кося свои рыжеватые, с лукавинкой, глаза на Маринова, негромко спрашивает:

– Григор, немцы говорят, что скоро пустят против вас какое-то секретное оружие. Ты не слыхал, а?

– Про оружие? Как же, Густав, слыхал! – Маринов продолжает с аппетитом есть, подкладывает в тарелку тушеной капусты.

Старик, чуть повернув голову, наблюдает за Мариновым.

Ему надо видеть, какое впечатление его «новость» произвела на русского. Но лицо Маринова ничего не выражает.

– Так и ты слышал об этом, Григор? – произносит старик после минутного молчания. – Наверное, у них что-то есть…

– Густав, когда противник готовится применить секретное оружие, он держит это в величайшей тайне. Кто же кричит о секретах, а? Дурачков ищут! Геббельс решил подбодрить немцев. Что им еще делать…

Старик молчит. По выражению его лица трудно понять, доволен он ответом Маринова или нет: Посидев молча минут десять, он опять спрашивает:

– Григор, они тотальную мобилизацию объявили. Ты не слыхал? Как я понимаю, Григор, дело это серьезное.

– Ты отстаешь от жизни, Густав. Они уже сверхтотальную мобилизацию объявили. Тотальная уже была… Сейчас остатки подчищают. Мальчишек, сосунков да разных калек под ружье ставят. Нет, отец, песня Гитлера спета! Спета, понимаешь? Он еще, конечно, держится, пытается кусаться. Но исход войны уже предрешен…

В дверь постучали. Луиза посмотрела в окно, открыла. Вошли двое – Жеф Курчис и его сосед, молодой парень, шахтер из Айсдена.

– А, и ты тут! – шутливо говорит парень Густаву. – Ну, будет сегодня разговор…

Старик не обращает на парня никакого внимания. «Что взять с этой голытьбы…» Он достает трубку, набивает ее табаком, передает кисет Маринову.

– Григор, ты кто – коммунист?

– Коммунист.

– Настоящий?

– Настоящий. Комиссаром в армии был.

Старик с сомнением смотрит на Маринова. Он верит ему и не верит. Коммунистов он представлял себе другими. Их рисовали в газетах не иначе, как с кинжалами в зубах. А этот Григор такой добрый, культурный человек.

– Мишель, а ты тоже коммунист? – Густав повертывает голову к Братку.

– Нет, отец, я еще не дорос. Чтобы стать коммунистом – заслужить надо.

Шахтер, сосед Жефа, начинает расспрашивать о России: какая там весна, лето, есть ли сады, какие города, на чем ездят зимой. В его представлении вся Россия засыпана снегом, ездить можно только на тройках, да еще на оленях. Маринов с увлечением рассказывает о своей стране, ее природе, несметных богатствах, о культуре народа. Он уже настолько свободно говорит по-фламандски, что ему почти не приходится прибегать к жестам или искать сравнения. Бельгийцы слушают его внимательно, не перебивая, особенно Густав. Старик не сводит с Григора пристальных глаз, светящихся под мохнатыми бровями. Он слушает и напряженно думает. В его душе борются противоречивые чувства. Слишком долго фашистская пропаганда отравляла его сознание, чтобы сразу поверить русскому. Вот если бы ему поехать в эту Россию (она все больше занимает его мысли), пощупать все своими руками…

– А зачем вы убиваете священников? – неожиданно спрашивает Густав. – Вы не верите в бога, закрываете церкви и убиваете священников! Я знаю… Зачем вы это делаете? – Лицо старика становится злым. Как и большинство фламандцев, он очень набожен. Вопрос религии для него самый острый.

– Правильно, Густав, мы, коммунисты, не верим в бога. Не верим! Что церквей у нас поубавилось – тоже верно. Народ поумнел, не хочет в церкви ходить. Пришлось закрыть лишние. Это уж сам народ так решил… А что касается священников – ложь. Священников мы не трогаем!

– Ты говоришь неправду, Григор. Неправду! Я видел в Мазайке русскую женщину. Она из России. Ее муж был священником, она показала мне фотографию… Вы его расстреляли. Священника!

– А она не сказала тебе, за что его расстреляли? Что бы вы сделали с пастором, если бы он изменил народу, Бельгии, стал служить фашистам? Что бы вы с ним сделали, а?

Густав молчит, сердито двигает бровями.

– Пасторы бывают разные, – проговорил Жеф. – Сколько патриотов выдал немцам пастор из Хасселта… Партизаны с ним еше рассчитаются!

– Ты говоришь, Густав, что коммунисты убивают священников, – продолжает Маринов. – А вот два дня назад Москва передавала по радио, что Сталин принял главу русской православной церкви патриарха Московского и всея Руси Алексия, беседовал с ним… Сам Сталин с патриархом беседовал!

– Сталин? – Густав поднял голову, рот его приоткрылся. – Сталин?

– Да, Сталин. Наши священники, все верующие люди молятся за победу Красной Армии. Не Папа Римский, а коммунисты, Красная Армия избавляют народы от фашизма. Вот так-то оно, отец!

Старик не отвечает. Он думает. Не все улеглось в его мозгу, у него есть еще сомнения, много сомнений, но предубеждение против русских, коммунистов уже поколеблено.

Посидев еще немного, старик уходит. А Жеф и шахтер засиживаются до ночи. Разговор все идет вокруг одного – о наступлении Красной Армии, о втором фронте. «Какого дьявола тянут эти янки!» Наконец, поднимаются и эти двое.

– Спасибо, Григор, за хорошие слова, – шахтер крепко жмет руку Маринову. – И тебе, Мишель, спасибо… Поговоришь с добрыми людьми, так и на душе потеплеет…

Прощайте!

Браток, закрыв за гостями дверь, ушел на кухню, в тайник, достал автоматы, мешочек с патронами. Луиза, услышав звон патронов, вошла в кухню, спросила встревоженно:

– Мишель, ты опять уходишь? Ты скоро вернешься, Мишель?

– Скоро, Луиза. Завтра ночью я буду здесь… дома.

Ей хочется броситься к нему, обнять его, сказать, что ее сердце с ним, что она будет думать о нем каждую минуту, но Луиза стоит молча, с тревогой в глазах глядит на него.

Браток вешает на грудь автомат, надевает пальто. Луиза спохватывается, подбегает к шкафу, торопливо завертывает в газету хлеб…

Браток и Маринов уходят. Луиза, проводив их, долго стоит во дворе, вслушивается в глубокую и какую-то тревожную ночную тишину.

* * *

Перед утром в окно осторожно, чуть слышно постучали. Луиза, лежавшая с открытыми глазами, – она так и не уснула в эту ночь, – испуганно вскочила. «Боже, это они… Что с ним?..»

Не помня себя от волнения, она подбежала к двери, спросила прерывающимся голосом:

– Кто… Кто там?

– Откройте, быстрее! – послышался незнакомый голос.

Пальцы плохо слушались, Луиза с трудом вставила в дверную скважину ключ.

Какой-то чужой человек, очень высокий, курчавый, ввел Братка. Михаил закрывал лицо окровавленным платком, руки его и пальто тоже были в крови.

– Мишель! Мишель! – Луиза бросилась к Братку, потом к незнакомцу. – Что они сделали… Что с ним?

– Ранен в лицо… Его нужно перевязать!

Луиза заметалась по комнате, не зная, что делать. Поднялась хозяйка. Увидав окровавленного Братка, вздрогнула, но проговорила спокойно:

– Положите его на кровать! Луиза, приготовь горячей воды… Где же у нас бинты? Ах да, я убрала их в стол…

Пуля прошла под скулой, распоров щеку. Рана была неопасной, но Браток потерял много крови и не мог говорить. Пока хозяйка его перевязывала, высокий незнакомец – командир взвода Сергей Белинский – успел рассказать Луизе о том, что приключилось с Михаилом. Когда они небольшой группой перебрались на лодке через канал и выдвинулись к дороге, внезапно, будто из-под земли, появился патруль. Браток кинулся на немцев, ударом ножа свалил солдата, но в ту же минуту был ранен выстрелом из пистолета. Маринов приказал Белинскому доставить Братка в Нерутру, а сам с людьми пошел дальше к Опутре.

Днем, уже к вечеру, приехал доктор Фаллес. Сняв с Братка повязку, закрывавшую почти все его лицо, Фаллес удивленно воскликнул:

– О, мой старый пациент! Здравствуй, камерад, здравствуй… Рана подходящая, но для вас, молодой человек, это совершенный пустяк. Как это русские говорят… до свадьбы заживет!

Наложив шов, Фаллес поднялся, сказал с усталой улыбкой:

– Надеюсь, эта рана будет последней. Скажите этим проклятым бошам, что больше живого места на вашем теле не осталось. Я могу выдать в этом справку!

* * *

Через три дня в Нерутру приехал Сергей Белинский. Он нашел Братка в саду. Тот сидел на дереве, отпиливал ножовкой засохшие сучья. Внизу, под деревом, стояла Луиза. Запрокинув голову, она смотрела на Михаила и тихо, ласково смеялась. Браток, орудуя ножовкой, что-то увлеченно рассказывал ей.

– Ожил, братишка! – обрадованно крикнул Белинский. – Приземляйся, разговор есть!

Модлинский спрыгнул.

– Уходим?

– Уходим. Командир приказал разойтись по землянкам. Немцы два дня прочесывали леса. Ни одного человека не схватили. Теперь они начнут по деревням искать. Наш взвод сегодня уходит. А мы с тобой завтра в ночь якоря поднимем. Маринова приказано здесь дождаться…

– А где он?

– В третьем отряде.

– Ну, пойдем в хату.

Расположившись в кухне, они принялись приводить в порядок свои велосипеды. Скоро пришел старик Густав.

– О, тут настоящая мастерская… А где Григор?

– Поспорить захотелось? Григора нет.

Старик уселся у печки, положил руки на трость.

– Эти проклятые боши забирают у меня последних коров. Я поехал жаловаться к коменданту в Мазайк, а он мне по шее дал. Я хотел спросить Григора, что мне делать… Проклятые боши!

– Мы тебе и без Григора скажем, что надо делать, – ответил Браток, усердно протиравший втулку. – Фашистов бить надо, понял, батя? Бить! Так, чтобы сами зареклись и внукам своим заказали не зариться на чужое. Драться надо, понял? А ты ни нашим, ни вашим!

Старик насупился, сердито проговорил:

– Ты еще молод меня учить… Густав знает, как надо жить. Густав честный патриот!

– Я не хотел обидеть тебя, отец, – примирительно сказал Браток и поднялся. – Давай закурим. Табак у тебя больно хорош.

Они закурили. Густав, попыхивая трубкой, с интересом следил за Белинским, собиравшим велосипед. Моряк работал быстро и ловко.

– Ты, парень, рабочий? На заводе работал?

– Нет, не на заводе. Но машины знаю.

– А что у вас в России много машин?

– Да побольше, чем у вас, в Бельгии. Вот ты мужик зажиточный, а пашешь на конях.

– Ay вас в деревне есть трактора?

– У нас-то? А как же им не быть, тракторам, если у нас колхозы? – Белинский бросил велосипед, сел рядом с Густавом. – Ты знаешь, отец, что такое колхоз? Четыре-пять тысяч гектаров пахотной земли, а то и больше. Море земли, море!.. А засевают ее за пять дней. Видал?! У нас как тракторы в поле выйдут – вся степь гудит. Едешь ночью – огни, огни… И песня где-то звенит! До чего же хорошо… – Белинский задумался, глаза его потеплели.

– Так у вас трактора… – нарушает молчание Густав. – И хорошие машины?

– Звери! Возьми хоть, к примеру, СТЗ или «Челябинца». Мощь! А комбайны какие у нас? Ого! Сам хлеб косит, сам подбирает и сам молотит.

Густав недоверчиво качает головой:

– Я что-то не слыхал о таких машинах, парень. – Помолчав минуту, выколотив из трубки пепел, он опять спрашивает Белинского – Так, значит, ты знаешь толк в машинах?

– Знаю, отец. У нас, в Советском Союзе, техника – первое дело.

– А мотор исправить можешь? У меня молотилка встала… Работа небольшая, а исправить некому. Возьмешься? Я уплачу хорошо! – Густав смотрит на Белинского хитровато суженными глазами.

– Можно посмотреть, отчего же… – соглашается Белинский.

– Так я тебя буду ждать. – Старик поднимается, уходит.

Браток, проводив его взглядом, усмехается – Вот хитрая бестия! Проверить хочет… Ничего не попишешь – придется ремонтировать…

Рано утром Браток и Белинский пришли к Густаву. Молотилка стояла в сарае, заваленная разной рухлядью. Должно быть, она бездействовала уже не один год. Осмотрев мотор, Браток зло проговорил:

– Старый хрен! Подсунул работенку… Ведь знает же, хрыч, что мотор выбросить пора!

– Надо сделать. В случае чего, так я в Эллен махну. Там в мастерской парень знакомый есть… Марку надо выдержать!

Густав принес ящик с инструментом, и они принялись за работу. Гитлеровцев можно не опасаться. Если они и появятся в селе, так примут их за рабочих. Паспорта у обоих надежные…

С мотором пришлось повозиться до позднего вечера, друзья устали страшно, но молотилку все-таки пустили в ход. Густав своим глазам не верил.

– О! Работает… А этот Андрэ… – Старик чуть не проговорился, что ему еще три года назад советовали выбросить эту молотилку на свалку.

Случай этот окончательно разоружил старого Густава. «Если эти русские парни так знают технику, – говорил он крестьянам, – то мне уже ясно, какая у них страна! У них там, в России, такие машины, что нам еще и не снились. Вы знаете, что такое комбайн? Нет, вы не знаете! А они знают! И электричество для них – пустяк. Как для меня вот эта трубка… Да! Они исправили мотор в два счета, а наш механик, этот лодырь Андрэ, сказал, что его надо выбросить на свалку. Вот я ему теперь утру нос, этому господину Андрэ!»

Рано утром к русским пришли трое крестьян. У них большая просьба: в селе есть общинный трактор, но он совсем не работает. Конечно, он далеко не новый, но русские – такие мастера…

Браток и Белинский переглянулись.

– Да, дела… – Браток почесал затылок. – Придется механическую мастерскую открывать…

Только ушли крестьяне, заявился шахтер, приятель Жефа.

– Говорят, вы все умеете делать! У меня вот часы… Совсем еще хорошие часы, а не идут. Черт их знает, почему они вдруг встали! Может быть, отремонтируете?

– Давай, какая разница… Сделаю! – Белинский взял у парня часы.

Когда шахтер вышел, Браток, восторженно глядя на Белинского, крутившего в руках массивные серебряные часы, сказал:

– Я не знал, что ты такой специалист… Слушай, у меня тоже часы хандрят.

– Пошел ты к лешему! Я такой же часовой мастер, как ты архиерей… В лес унесу. Во взводе Базунова есть один парень – блоху подкует.

Перед вечером приехал Маринов. Он был необычно возбужден.

– Поздравляю, Сергей. Твоя Одесса свободна! Москва передала приказ Сталина…

– Одесса! – глаза Белинского расширились, заблестели. – Родная моя… – Он не мог говорить от волнения. – Когда же… когда освободили?