Текст книги "В чужой стране"

Автор книги: Абрам Вольф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 31 страниц)

– Ты из нашего лагеря? Я тебя там не видел…

– Не видели, – коротко кивнул парень. – Я всего десять дней был в лагере. Лагерь для меня место неподходящее!

– О, вот ты какой! – улыбнулся Шукшин. – Ну, давай познакомимся. Я подполковник Шукшин, командир отряда.

– Матрос Сергей Белинский! – Парень протянул огромную ручищу.

Он рассказал о себе: до войны плавал на торговых судах машинистом. Бывал во многих странах, был и тут, в Бельгии, – привозили лес для бельгийских шахт. Дрался в Севастополе, в морской пехоте. Взяли в плен раненым.

– У самой воды они меня взяли, в Камышовой бухте. Я видел, как они кинулись ко мне, а подняться не мог… – закончил он короткий рассказ, и лицо его стало угрюмым.

– Камышовая бухта… – шумно вздохнул Браток. – Увижу ли ее?

– Поправишься, Браток, поправишься, – сказал Марченко, ласково обняв друга за плечи. – Мы с тобой живучие. Меня тоже порядком помяли… Тут сосны, море близко. Слышишь, как морем пахнет? Я его за сто верст чую.

Шукшин сел на траву, расспросил партизан о делах. На счету взвода Марченко было уже четыре значительных операции, почти все партизаны раздобыли оружие.

«Теперь можно начинать, – подумал Шукшин, выслушав Марченко. – Да, пора браться за настоящие дела…»

Здравствуй, Мать!

Поздно вечером в лес приехал командир бельгийских партизан Жульян Макенбек. По лицу его струился пот, шляпа сбилась на затылок. Бросив велосипед в кусты, он торопливо зашагал к Шукшину, выходившему из землянки.

– Констан, боши готовят облаву, утром прибудут два батальона! – встревоженно заговорил Жульян. – Боши узнали, что действуют русские… Надо уходить. Немедленно.

Фашисты будут прочесывать весь лес!

Шукшин послал связных к Марченко и Базунову предупредить об облаве. Только они вышли из землянки – появился Трис. С ним пришел невысокий, коренастый старик.

Трис что-то негромко сказал Жульяну, тот кивнул головой и повернулся к Шукшину:

– Констан, идем! Ты со мной и еще двое. Остальные пойдут с Жаном, – Жульян показал взглядом на старика. – Трис говорит, что облава начнется с рассветом… Мы спрячем вас в домах. Идем!

С Жульяном отправились Шукшин, Маринов и Зуев. Обойдя лесом деревни, они вышли к каналу и долго шагали вдоль него посадками.

Под ногами мягко похрустывали опавшие листья. Молодые клены и невысокие кудрявые дубки были ярко расцвечены: светлые, огненные краски перемежались с темными, холодными. В сосновом лесу, где жили партизаны, наступление осени еще не чувствовалось. А здесь все говорило о ее приходе. Пахло увядшей, высохшей на корню травой, от потемневшего канала тянуло холодком, сыростью. «Скоро зима, – невесело размышлял Шукшин, оглядываясь по сторонам. – Зимою нам будет труднее. Люди раздеты…»

Невдалеке показался мост. Жульян пошел на разведку.

Убедившись, что патрулей нет, подал сигнал:

– Быстро вперед!

Только партизаны перешли через канал – к мосту подлетела машина с солдатами. Гитлеровцы, готовя облаву, спешили выставить на мостах заставы.

Поздно вечером они пришли в деревню Опповен, стоявшую у самой голландской границы. Жульян ввел своих друзей в каменный домик, потемневший от времени и облупившийся. Домик принадлежал старому шахтеру Хендриксу, человеку болезненному, не работавшему уже много лет. Единственный сын его погиб в шахте, все хозяйство держалось на двадцатилетней дочери Гертруде. Гертруда была любимицей всей деревни. Гибкая, стройная и светлая, как молодая березка, она покоряла всех своей веселостью. Парни ухаживали за нею наперебой, каждый был бы рад взять ее в жены, но Гертруда никому не отдавала предпочтения. Со всеми она была одинаково приветлива и на объяснения в любви отвечала шутками, звонким смехом.

Дома была одна Гертруда. Увидев Жульяна, бросилась ему навстречу.

– О, это ты… Как давно тебя не было у нас! Жульян обнял Гертруду.

– А где отец?

– В Мазайк уехал, в больницу. Совсем плох наш старик…

– Вот что, Гертруда, – Жульян подвел ее к своим друзьям. – Это русские… Вот их, – Жульян показал на Маринова и Зуева, – отведешь к Артуру. Он у немцев на хорошем счету, у него не станут искать, а товарища Констана ты проводишь в Мазайк, к Елене. Это нужно сделать сегодня же. Поняла?

Гертруда кивнула головой.

– Так ступай, сестренка!

Гертруда увела Маринова и Зуева в соседний дом.

– Ну, я пойду. Мне здесь задерживаться нельзя, – сказал Жульян Шукшину, когда они остались вдвоем. – Петер Новоженов тоже придет в Мазайк. Его приведет Жан… До встречи, Констан! Я буду скоро!

Вернулась Гертруда.

– Уже ушел?.. – она вздохнула, обиженно поджала губы, но, встретив взгляд Шукшина, улыбнулась. – Он всегда так, Жульян. Покажется на минуту и пропадет…

Давайте, камерад, ужинать. Нам далеко идти! – Она принесла кувшин с молоком, хлеб. – Пойдемте, я покажу, где умыться. О, и ваш костюм надо привести в порядок… В таком виде в Мазайк идти нельзя. Ничего, мы сейчас наведем блеск!

Если идти по главному шоссе, то до Мазайка не так далеко, километров десять-двенадцать. Но Гертруда повела Шукшина кружным путем, проселочными дорогами. Они подошли к Мазайку только на рассвете. Город стоял за каналом. В предутренней синеве едва угадывались очертания зданий. Но на острой башне костела, возвышавшегося над каналом, уже розовели отблески занимающейся зари.

Гертруда на минуту остановилась, окинула город зорким, быстрым взглядом и решительно направилась к мосту.

Каналы окружают Мазайк со всех сторон, войти в город, минуя мосты, невозможно. А на мостах днем и ночью дежурят полицейские или солдаты.

Когда они приблизились к мосту, Гертруда взяла Шукшина под руку.

– Вы мой папа. Мы идем на работу…

Дорога пустынна. Только у моста прохаживаются немецкие автоматчики.

Гертруда говорит нарочито громко, со смехом, будто рассказывает своему спутнику что-то очень веселое. Шукшин в тон ей восклицает по-фламандски:

– О, да! Да, да… Очень хорошо, дочка, очень хорошо!

Автоматчики смотрят в их сторону. Гертруда не обращает на них никакого внимания, продолжает увлеченно рассказывать. Поравнявшись с солдатами, она дружески кивает им головой:

– Доброе утро, приятели! Как дежурилось?

– Барышня, подожди, барышня! – Один из солдат устремился за ними.

– Тороплюсь на работу, некогда! – крикнула Гертруда и помахала солдату рукой. – Приходи в гости!

Они вышли на главную улицу. Небо уже посветлело, но фонари еще горели. Прохожие не встречались.

Из большого серого здания вышло несколько вооруженных немецких солдат. Шукшин прибавил шаг, но Гертруда сжала его руку, заставила идти медленнее. Послышалась громкая отрывистая команда, солдаты вскочили в открытый грузовик, стоявший у подъезда, и машина с бешеной скоростью пронеслась мимо Шукшина и Гертруды.

В следующем квартале их окликнул жандарм-бельгиец, стоявший у высоких железных ворот.

– Эй вы, куда вас несет? Комендантский час еще не кончился!

– На работу, приятель! – крикнула Гертруда. – Нам далеко идти. Может, проводишь, парень?

– Я провожу тебя, чертовка, в полицию!

– Ого, какой сердитый!

Наконец, большие здания кончились, пошли маленькие домишки. Гертруда облегченно вздохнула: «Ну, теперь мы дома!» Только потом Шукшин узнал, что девушка вела его самой опасной улицей – мимо гестапо, жандармерии, казармы охранного батальона. Почему она выбрала этот путь? Гитлеровцам никогда не придет в голову, что партизаны могут пойти ночью главной улицей – мимо гестапо и жандармерии. Гертруда, связная партизан, умела проникнуть в город в любое время.

Они дошли до конечной остановки трамвая и повернули к небольшому двухэтажному дому. Шукшин остался у крыльца, Гертруда вошла в палисадник и постучала во второе окно: три быстрых коротких удара, пауза и еще два удара.

Дверь открылась, и Шукшин увидел пожилую женщину со свечой в руках. Она была в длинном черном платье, наглухо закрывавшем шею; на груди блестел большой железный крест. Она походила на монахиню и одеждой и строгим лицом.

Гертруда объяснила, что привела русского. Женщина, прищурив глаза, всмотрелась в Шукшина и проговорила глухим грубоватым голосом:

– Идите в дом!

Скоро пришли Новоженов и Жан. Хозяйка по узкой крутой лестнице проводила русских наверх и в одной из трех комнат, окна которой выходили на улицу, постелила постель. Несмотря на страшную усталость, Шукшин спал чутко, тревожно. Настороженность не оставляла его даже во сне. Проснулся он от легкого шороха. Открыл глаза и увидел хозяйку. Она, неслышно ступая, подошла к Новоженову, спавшему на узкой кушетке, поправила на нем одеяло. Окна были занавешены плотными шторами, в комнате стоял полумрак. Хозяйка присела на край стула, уставилась на Петра задумчивым, печальным взглядом. Долго сидела неподвижно. Потом, вздохнув, взяла костюм Новоженова, его запыленные ботинки и вышла из комнаты.

Шукшин поворочался с боку на бок на мягкой, пружинившей под тяжестью тела кровати (два года не спал он в кровати!) и, убедившись, что ему все равно не уснуть, начал одеваться. Он уже был наполовину одет, когда снова вошла хозяйка.

– Рано еще, надо спать, спать! – сердитым шепотом проговорила она.

– Не спится, Мать.

– Не спится? Понимаю. Мне тоже не спится. – Она положила на место почищенные костюм и ботинки, посмотрела на Петра. Он спал, запрокинув голову, русые мягкие волосы разметались на подушке.

– Молодой… Там, в России, у него мать?

– Да, мать…

– Бедные матери! А у вас есть дети?

– Нет, только жена. Наверное, думает, что меня давно нет в живых.

Хозяйка опустилась на стул, заговорила задумчиво, глухим голосом:

– А у меня три сына. Три… Один был солдатом, жив ли – не знаю. Может быть, пробрался за Ла-Манш. Говорят, что в Англии много бельгийских солдат. Второй партизанил в Арденнах… – Хозяйка вздохнула, помолчала. Глаза ее, жесткие, сухие, смотрели на Петра. – А младшего фашисты на работы угнали. Где-то в Германии. Я их одна воспитала. Мужа в шахте задавило. Давно это было, давно…

Она поднялась.

– Как зовут-то тебя?

– Константин.

– А, Констан… Мне говорили о тебе, говорили… А меня Елена зовут. Елена Янссен.

* * *

Перед вечером пришел Жеф и сказал, что облава еще продолжается. Гитлеровцы охватили большой район, прочесывают леса. Кроме двух батальонов, они мобилизовали жандармерию и отряд Черной бригады. За каналом, в лесу, фашисты схватили трех русских. Эти ребята только что убежали из лагеря. Крестьяне говорят, что на них были куртки военнопленных.

– Слушай, Констан, в Мазайке тоже может быть облава. Квартира Елены надежная, но ее надо оборудовать. Давай сделаем потайной ход в кухне, – предложил Жеф.

Шукшин согласился.

– А в этой комнате надо устроить вторую стену. Да, тебе записка, Констан…

Записка была от Виталия Трефилова. Он сообщал, что бежал с лейтенантом Михаилом Чаловым и находится в доме Старика. Старик – это шахтер Антуан Кесслер.

Шукшин несказанно обрадовался. Трефилов отважен, решителен, и у него опыт работы в разведке. Кроме того, он свободно владеет немецким и фламандским языками. Как нужны отряду такие люди!

– Когда их приведешь? – спросил Шукшин, сжигая записку.

– Сейчас опасно. Пусть поживут у Антуана дня три…

* * *

Остаток дня и ночь прошли спокойно. На следующий день вечером на улице появились машины с солдатами и жандармами. Шукшин, наблюдавший за ними из-за шторы, насчитал одиннадцать грузовиков и больше десятка мотоциклов с колясками. По запыленным машинам не трудно было определить, что это возвращался отряд карателей.

Проводив взглядом колонну, Шукшин сказал Новоженову, чинившему башмаки:

– Немцы бросили на облаву крупные силы. Значит, решили, что нас здесь много.

– И пускай считают. Нам это на руку!

– Правильно, Петр. Наша главная задача – отвлечь больше сил врага, заставить гитлеровцев держать здесь войска. Надо так развернуться, чтобы наш отряд им дивизией показался.

Незаметно наступила темнота. Чтобы не зажигать огня, Шукшин и Новоженов улеглись спать.

Шукшин лежал на спине с открытыми глазами и думал, думал. Сердце сжимала тревога: как там ребята, надежно ли они укрылись? Не допустил ли он ошибки, рассредоточив, рассеяв отряд? Не должен ли он был, узнав об опасности, быстро стянуть отряд и вывести в другой район, а в случае необходимости дать бой? Что сделает маленькая группа, если ее окружит враг?

Внизу, в комнате хозяйки, уже много раз отбивали часы. Звонкий, гудящий бой их слышался отчетливо. Наступила глубокая ночь, а он все еще никак не может уснуть, ворочается.

– Вы не спите? – негромко спросил Новоженов. – Я тоже не сплю… Митю рыжего вспомнил. Как бы он, чертяка, не забрел куда. Ни за что на месте не усидит, только бы ему бродить… Он тут всех крестьян знает.

– Да, сейчас надо быть осторожным… Гитлеровцы засад понаставили!

– Ничего, наши хлопцы не растеряются. Народ тертый. Это мы правильно сделали, Константин Дмитриевич, что так людей разбросали. Связь, конечно, держать трудно, как сейчас, к примеру… Зато надежней. Попробуй, нащупай… Самое основное, чтобы ребята научились действовать самостоятельно. А народ у нас боевой. С нашими хлопцами, такое можно сделать, что фашисты век будут помнить…

– Верно, Петя, ребята хорошие, огневые…

«Вот бывает ведь так, – думал Шукшин, – поговорил с человеком и на душе легче, спокойнее стало». Он закрыл глаза.

– Ну, Петя, давай спать.

Шукшин быстро заснул и не слышал, как в комнату вошла Елена. Отодвинув штору, она долго глядела на асфальт, облитый лунным светом. На улице было пустынно и тихо. Елена опустила штору, бесшумно вышла из комнаты.

Было уже три часа ночи, но она не ложилась спать. Присев поближе к свету, накинув на плечи платок, принялась штопать чулки.

Неожиданно раздался громкий стук в дверь. Елена выронила из рук чулок. Несколько секунд сидела неподвижно, лицо ее побледнело. Стук повторился. Елена бросилась к лестнице, схватилась за перила. «Скорее наверх, предупредить Констана!» Но в дверь забарабанили с такой силой, что она остановилась.

– Кто там? Кого вам нужно?

– Открывай, патруль!

Вошли два немца. Третий остался на улице, у дверей.

– Почему не открывала? Кто здесь живет? А ну, отойди! – накинулся на женщину долговязый, белобрысый ефрейтор, обшаривая глазами низкую и большую, наполовину пустую комнату.

– Я здесь живу. С дочерью. Врываетесь ночью, кричите, как вам не стыдно, молодые люди!

– Я тебе поговорю! – Ефрейтор, отстранив хозяйку рукой, прошел в кухню, принялся шарить по углам, гремя ведрами и кастрюлями, забрался в кладовку.

Солдат, постояв в нерешительности у дверей, вошел в маленькую смежную комнату, в которой спала пятнадцатилетняя дочь Елены Мия. Посмотрев на спящую девушку, он улыбнулся чему-то и вернулся в большую комнату.

Хозяйка в это время успела отойти к лестнице. Одной рукой она держалась за перила, а вторая ее рука, спрятанная за спину, сжимала большой кухонный нож. Смятение, охватившее ее вначале, сменилось решимостью, темные глаза смотрели гневно.

Появился ефрейтор, весь в пыли и известке. Он что-то жевал, под мышкой торчал большой кусок сала.

– Что у тебя там наверху, старая? – сказал он, подходя к лестнице.

– Там ничего нет, пустые комнаты, – спокойно ответила Елена и выпрямилась. «Если он подойдет, я закричу и…»

– Отто, я там уже смотрел! – крикнул солдат. – Пойдем дальше…

Ефрейтор недружелюбно поглядел на хозяйку, поправил автомат и неохотно пошел за солдатом, уже открывшим дверь на улицу.

Немцы ушли, затихли в ночи их шаги.

– О, господи… – прошептала Елена и выронила нож – он воткнулся в пол, задрожал.

На лестнице показался Новоженов, негромко спросил:

– Ушли?

У женщины не было сил ответить. Она с трудом дошла до стола, бессильно опустилась на стул.

* * *

Днем Жеф привез пол машины досок. За ночь Шукшин и Новоженов успели сделать вторую стену и оклеить комнату обоями.

На рассвете заявились Трефилов и Чалов. Их привела в Мазайк Гертруда.

Несмотря на усталость – они шли всю ночь, – все трое были оживлены, с шутками и смехом рассказывали, как пробирались сюда из Айсдена, дважды уходили от патрулей.

– Гертруда обведет самого дьявола! Ох, и смелая девушка! – восхищенно сказал Трефилов, поглядывая на Гертруду. – Мы с ней обязательно будем друзьями. Правда, Гертруда?

– Да, да, друзьями! – Гертруда тряхнула головой, по-мужски протянула руку Трефилову. – Дружба, парень!

Все весело рассмеялись.

Шукшин смотрел на молодых людей и думал: «Вот она, сила жизни, сила молодости. Ничто не сломит их, не согнет…»

Гертруда скоро ушла. Оставшись одни, партизаны заговорили о делах.

– Как в лагере? – спросил Шукшин.

– Плохо, Константин Дмитриевич, – мрачно ответил Трефилов. – Немцы лютуют, расправляются беспощадно. Многих отправили в Бухенвальд, тюрьма переполнена… Бежать становится все труднее. Ловят каждого второго. Забивают насмерть… Люди живут надеждой на освобождение, на партизан…

Шукшин слушал, наклонив голову, потирая ладонью нахмуренный, изрезанный глубокими складками лоб.

– Как у вас с оружием? – спросил Чалов.

– Шесть винтовок и карабинов, два автомата, двенадцать пистолетов. Не густо! И людей мало! Пока только тридцать пять человек.

– Ну, это не так мало! – заметил Трефилов, с жадностью куривший сигарету. – А вот с оружием…

Трефилов не договорил. В комнату вошел Жульян Макенбек.

– Боши остались с носом! – сказал он, усаживаясь на кровать и озорно поблескивая глазами. – А уж как они старались! У Нерутры прочесали лес три раза… Констан, а что же ты не знакомишь меня с твоими друзьями?

Жульян внимательно посмотрел на Трефилова и Чалова.

Трефилов, сидевший на полу, на брусе, поднялся, подошел к Жульяну и протянул ему руку:

– Меня зовут Виталий.

Жульян, пожимая руку Трефилову и глядя на него снизу вверх, с улыбкой проговорил:

– Русский богатырь, о! Я не завидую тому, кто попадется такому в схватке.

– Тебя тоже бог силенкой не обидел! – Трефилов дружески ткнул Жульяна кулаком в тугое плечо. Оба рассмеялись.

Наблюдая за ними со стороны, можно было подумать, что встретились два брата. Оба темнокожие, широкие, крепкие.

Усадив Трефилова рядом с собой, Жульян обратился к Шукшину:

– Завтра Трис привезет вам немного продуктов. Крестьяне в Опповене для вас кое-что собрали. Туго вам тут приходится?

– Ничего, потерпим, – ответил Шукшин. – С одеждой вот плохо, с обувью… А зима подходит.

– Будем собирать, Констан. Народ живет трудно, но для вас найдут.

– А купить нельзя? – спросил Трефилов.

– Можно, но все так дорого! – Жульян сунул в рот трубку, погрыз мундштук. – Как-нибудь соберем…

– Нет ли все-таки возможности раздобыть денег? – снова спросил Трефилов. – Это не дело – брать у бельгийцев последнее!

– К сожалению, в банке нам денег не дают, – усмехнулся Шукшин. – Чековой книжки нету!

– Но у нас есть оружие, Константин Дмитриевич, – Трефилов достал новую сигарету, прикурил от окурка. – Надо будет познакомиться с банком!

Жульян посмотрел сбоку на Трефилова, перевел взгляд на Шукшина.

– Констан, Виталий говорит дело. Честное слово, это неплохо придумано – банк!

– Налет на банк здесь, в Мазайке? – брови Шукшина приподнялись. – Нет, это слишком рискованно. Мы даже не знаем города!

– Город небольшой, познакомиться с ним нетрудно, – ответил Трефилов. – Разведаем, посмотрим.

На следующий день Трефилов и Гертруда, громко, весело переговариваясь, с велосипедами вышли на улицу. Девушка окинула Виталия критическим взглядом:

– Ничего, хорош парень. Только шляпу надо надеть немного набок. У нас все щеголи так носят. Жалко, нет цветка, ты был бы настоящий жених… Знаешь, как у нас влюбленные ездят? А ну, садись, поехали! Ближе ко мне, ближе, не бойся!

Их велосипеды поравнялись. Гертруда положила руку на плечо Трефилова.

– А ты обними меня. Да смелее же, смелее! Какой робкий кавалер… Я управляю левой рукой, ты правой. Поехали!

Обнявшись, они покатили по асфальтированной улице. Прохожие с улыбкой посматривали на влюбленную парочку.

Гертруда, не переставая шутить и смеяться, называла каждую улицу, объясняла, что помещается в каждом из больших зданий, мимо которых они проезжали.

– А где банк? Скоро? – нетерпеливо спрашивал Трефилов.

– Смотри: налево – жандармерия, а тот серый дом – гестапо… У тебя нет желания навестить господина гауптмана? Он так был бы рад встрече… А банк дальше. Вон тот красивый дом…

Проехав два квартала, они поравнялись с большим зданием, увенчанным многочисленными башнями. Над крышей высился шпиль.

– Здание солидное. А этот полицейский всегда тут торчит? – сказал Трефилов, окидывая дом быстрым взглядом.

– Всегда. И в помещении, внизу, двое полицейских.

– Может быть зайдем, а?

– Нет, завтра. У меня будет сюда дело.

– Отлично… Интересно, когда здесь больше денег – утром или к вечеру?

– Не знаю… Через три дня немцы будут выплачивать деньги за поставки. Тогда уж денег будет много!

– Через три дня? Откуда ты знаешь?

– Я сегодня видела бургомистра соседней деревни Кювилье. Эта толстопузая каналья все пристает ко мне с ухаживаниями… Он приехал получить деньги за скот, а ему сказали, что будут выплачивать через три дня. Послушал бы ты, как он ругался…

Когда на другой день пришел Жульян, Трефилов, уже успевший побывать в банке, сказал ему:

– Взять деньги нетрудно. Надо только подобрать смелых ребят.

– За этим дело не станет. Как ты думаешь проникнуть туда?

– Очень просто. Туда же пускают всех…

– Ты решил это провести днем? – Жульян удивленно посмотрел на Виталия.

– Только днем! Вот мой план…

Трефилов со всеми подробностями, до мельчайших деталей изложил Макенбеку план операции. Тот сразу загорелся.

– Здорово, черт возьми! Жалко, что мне нельзя пойти с тобой. Меня в Мазайке каждая собака знает…

На операцию пошли вшестером – четыре бельгийца и двое русских. К банку подъехали по одному, с разных сторон.

Как и было рассчитано, Трефилов прибыл последним. Подъезжая к зданию банка, он помахал рукой монтеру, сидевшему высоко на столбе.

– Привет, дружище Эмиль! Как жизнь?

– А, это ты Жак! Живем потихоньку…

– Заходи в гости!

Значит, все в порядке, можно действовать – обрывай телефонные провода и заходи в здание.

Банк только что открыли, в просторном вестибюле почти никого не было. Около двери, заложив руки за спину и выставив огромный живот, прохаживался полицейский – низкорослый, краснощекий толстяк. Второй полицейский неподвижно застыл у входа наверх, куда вела широкая мраморная лестница. Позади этого полицейского стояли, оживленно разговаривая, два хорошо одетых представительных бельгийца. Один из них держал в руках большой коричневый портфель с блестящими застежками. В стороне от бельгийцев прогуливался Чалов, делавший вид, что он кого-то ожидает.

Как только Трефилов прошел через вестибюль и оказался на лестнице, Чалов направился к полицейскому, расхаживавшему около двери. Вынув пачку дорогих сигарет, он протянул ее толстяку. Полицейский охотно взял сигарету, почтительно поблагодарил. Чалов полез в карман за спичками. Полицейский стоял, приготовившись закурить. Чалов выхватил пистолет, направил в лицо оторопевшему полицейскому. Вторая рука Чалова уже извлекала из кобуры полицейского большой старый револьвер.

В ту же минуту был обезоружен и другой полицейский. Это очень ловко, без всякого шума, сделали «представительные» бельгийцы.

Трефилов и два бельгийских партизана на глазах остолбеневших от ужаса, чуть живых кассиров уже набивали сумки тугими пачками денег.

Едва Трефилов показался на лестнице, Чалов открыл дверь на улицу, громко окликнул часового и, махнув ему рукой, быстро вошел в вестибюль. Встревоженный полицейский бросился за ним. В дверях его схватили, обезоружили.

Вся операция длилась не больше пяти минут. Полицейские и служащие банка не успели прийти в себя, а партизаны уже скрылись. Трефилова за углом ждала машина…

Партизаны взяли в банке восемьдесят тысяч франков. Большую часть денег бельгийцы выделили русским. Шукшин сказал, что это несправедливо, что русских участвовало в операции только двое, но Жульян решительно возразил:

– Нет, Констан, вам надо купить одежду и одеяла. Зимой в землянках без одежды нельзя.

– Ладно, Жульян, мы в долгу не останемся, – растроганно ответил Шукшин.

Случай помочь бельгийцам представился скоро.

За Мазайком находился завод технических авиационных масел, полностью работавший на германскую авиацию. Бельгийские коммунисты убедили рабочих уйти с завода, организовали массовый саботаж. Гитлеровцы лишили рабочих продовольственных карточек, оставили без хлеба. Люди голодали.

Жульян рассказал об этом своим русским друзьям, попросил у них совета.

– Рабочие долго не продержатся. Сами-то они вытерпели бы, а вот семьи… Ребятишек голодными не оставишь! Что делать, что делать? – сокрушенно говорил Жульян.

Одни предлагали захватить продовольственный оклад, вторые советовали напасть на транспорты с хлебом или мясом, которые направлялись в Германию. Но все это по разным причинам отвергалось.

– Есть еще один выход, – сказал Трефилов, по обыкновению усердно дымивший сигаретой. – Самый верный выход…

Все повернулись к Трефилову, но он не спешил излагать свой план, продолжал курить.

– Да, это можно сделать! – проговорил он наконец он поднялся. – Пусть рабочие выходят на завод. А мы через несколько дней, ночью, ворвемся туда и уничтожим оборудование. Рабочие за партизан не в ответе… Допустим, что и в этом случае немцы лишат их пайка. Но мы можем забрать на заводе продовольственные карточки! Они наверняка хранятся в конторе завода.

– Верно, в конторе, – подтвердил Жульян. – Значит, бьем сразу двух зайцев: выводим из строя завод и обеспечиваем хлебом рабочих? Нам это подходит! – Жульян оживился, в глазах вспыхнули озорные искорки. – Черт возьми, с вами можно дела делать… Когда поедем?

Было решено, что завтра в район завода отправятся Трефилов, Новоженов и Чалов. С ними поедет дочь хозяйки Мия. Как только они проведут разведку и установят время операции, в лесу, недалеко от завода, сосредоточится группа русских и бельгийских партизан.

Прошло четыре дня. Партизаны не возвращались, и никаких известий от них не было. Шукшин, оставшийся один в доме Елены, не находил себе места. В тысячу раз легче лицом к лицу встретить опасность, чем оставаться в неведении, бездействовать, когда, быть может, твои товарищи схвачены…

Елена тоже встревожилась, подолгу простаивала у окон, часто выходила на улицу. Но она старалась не подавать вида и успокаивала Шукшина:

– Ты напрасно волнуешься, Констан. Если бы с нашими детьми что-нибудь случилось, так Жульян давно бы сообщил. Жульян все видит и все знает, что делается кругом…

– Ты права, Мать, Жульян бы сообщил. Наверное, им пришлось ждать, вот они и задержались, – отвечал Шукшин, но тревога не оставляла его.

На пятые сутки вернулась Мия. С нею пришел Браток. Шукшин бросился ему навстречу.

– Что случилось?.. Где Трефилов?

– В деревне, у нас. На завод поедем завтра. Там недалеко гитлеровская часть остановилась, с фронта пришла. Надо было разведать, оглядеться… Я за взрывчаткой пришел. Жульян передал, чтобы забрали тут, в Мазайке. Мия сейчас сбегает…

– Вот оно что! – Шукшин облегченно вздохнул. – Значит, завтра?

– Завтра. Дело верное, только бы без шума обезоружить охрану!

– А если поднимут тревогу?

– Солдаты раньше чем через полчаса не подойдут. За это время успеем взорвать.

– Предупреди Трефилова, Браток, чтобы хорошо продумал отход. Если часть поднимут по тревоге, солдаты наверняка кинутся и к заводу и к лесу. Они постараются вас отрезать. Запомни: при таких налетах самое трудное – отход… Ну, а теперь рассказывай, как вы там живете, как устроились.

Браток ответил, что к новым условиям партизаны приспособились, в домах не отсиживаются. Группа Марченко ликвидировала трех гестаповцев. Браток расстегнул пиджак, с гордостью показал пистолет, который на манер бельгийских партизан был заткнут у него за пояс.

– Сам добыл, Константин Дмитриевич!

Шукшин посмотрел на Братка, подумал: «Ожил парень!»

– Да, Марченко вот что велел передать. Мы приняли в группу одного сержанта, бежал с шахты Цварберг. Он сказал, что с их шахты ушло много людей. Они собирают партизанский отряд. Этот парень искал своих, а набрел на нас.

– Это интересно!.. А где живут его товарищи, он знает? – спросил Шукшин.

– Нет, не знает. У них такой организации, как в нашем лагере, нет. Бегут, как придется, наугад.

– Откуда же он знает, что формируется отряд?

– Говорит, у них там был один лейтенант, боевой парень. Не то Дятлов, не то Дядькин… Он многих подбил бежать из лагеря и сам ушел. А теперь передает в лагерь письма, чтобы еще, значит, бежали.

– Будем их искать. Но Жульян мне сказал, что в этом районе, кроме нашего отряда, русских нет! Интересно… Наверное, они в других лесах. Может быть, в Арденны ушли? В Арденнах много партизан…

С большой сумкой в руках вошла Мия.

– Принесла, – сказала она и, отдав сумку Братку, молча прошла в свою комнатку, упала на кровать, не раздеваясь.

Браток высыпал картошку, которой была прикрыта взрывчатка, переложил толовые шашки в рюкзак.

– Ну, мне надо уходить!

– Да, время! – Шукшин поднялся.

Хозяйка окликнула Мию, но та не отвечала.

– Как крепко уснула, бедняжка! Пойду растормошу ее…

– Не надо, Мать! – остановил Браток. – Я один доберусь. Мия так устала, что ей не дойти.

– Нет, ты один не пойдешь. Нельзя, мой сын! – Она торопливо сняла с вешалки свое пальто, шаль. – Я пойду с тобой. Идем же! – Елена говорила с такой решительностью, что Браток не возразил.

Операция прошла удачно. Трефилов, вернувшись в Мазайк, скупо доложил Шукшину:

– Охрану убрали легко. Какая там охрана! Двое полицейских… Обошлись без взрывчатки. Искарежили машины так, что не восстановишь. Браток специалист насчет этого… Я его едва оторвал. Уходить надо, а ему все мало. Горячий парень, как бы не было с ним беды… Продовольственных карточек забрали порядком.

На другой день после возвращения Трефилова и Елены пришел Жульян.

– Констан, с твоими ребятами можно самому Гитлеру башку оторвать! – шумно заговорил он, дружески обнимая Шукшина. – Этот Виталий – настоящий дьявол. Он тебе сказал, как мы попали на завод? Не говорил? Ну, я так и знал… Он туда пришел с Мишелем, с братом…

– С Братком?

– Да, да… Виталий сказал, что он комиссар. Из Берлина приехал! Важный, большой начальник, понимаешь? Их сразу пропустили… Виталий не стрелял, нет! Они совсем тихо это сделали, совсем… Вдвоем убрали охрану! Совсем тихо… Русские парни, о! Один десяти стоит. Двадцати!

Шукшин, расспросив Жульяна об обстановке, сказал, что отсиживаться в населенных пунктах довольно, надо выходить в лес и браться за настоящие дела.

Жульян согласился.

– Я ухожу далеко, Констан, к нашему начальнику. К большому начальнику, понял? Я им там скажу, что русские работают здорово, что вы настоящие герои… Я им скажу, что русским надо хорошо помочь оружием!