Текст книги "В чужой стране"

Автор книги: Абрам Вольф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 31 страниц)

– Вчера. Я сам приказ слышал. Только включили приемник, а тут приказ передают. Бои завязываются на подступах к Севастополю. Слышишь, Браток, к Севастополю! Скоро вся наша земля будет освобождена от фашистов. Вся!

– Красная Армия сражается, родную землю освобождает, а мы тут сидим, по хатам да лесам хоронимся. – Браток вскинул на Маринова свои темные, жесткие глаза. – Не так надо врага бить, комиссар!

– Ты хочешь, Браток, чтобы мы начали открытые бои? – Маринов сел у стола, раздумывая, пригладил ладонью коробившуюся льняную скатерть. – Рано! Не забывай, что нас только четыреста человек. И ни одного пулемета… Открытые бои еще будут. Возможно, что скоро… Теперь же задача другая: наносить врагу чувствительные удары и готовиться к решающей схватке…

– А если немцы рядом? Я что – должен отойти, спрятаться? Или бить? – Лицо Братка стало злым.

– А это по обстановке. Ты не первый день в лесу… На рожон не лезь! В партизанской борьбе, Браток, нужна не только храбрость, но и выдержка. Я думал, ты это понял…

Браток махнул рукой:

– Сердце не терпит, Григорий Федорович…

– Понимаю… Уходим сейчас, как стемнеет. В Мазайк, а потом в лес…

Вошла хозяйка. В одной руке у нее была тарелка с хлебом, а в другой сковородка с розовым шипящим салом.

– Садитесь ужинать. Куда это Луиза ушла…

– Она в огороде, я позову ее, – сказал Браток и вышел во двор.

Луиза равняла граблями вскопанную грядку. Увидев Братка, улыбнулась, поправила косынку.

– Пришел мне мешать, да?

Браток сел на круглое сосновое бревнышко, возле грядки.

– Я ухожу, Луиза…

– Уходишь… – Она выронила грабли, подошла к нему. – Я знаю, тебе нужно уйти…

– Посиди со мной!

Солнце клонилось к горизонту, над полем, которое начиналось сразу за огородами, над лесом, темневшим невдалеке поднимался легкий туман. Пахло пригретой солнцем влажной землей, травою, зацветающей липой. Они сидели рядом, прижавшись друг к другу, и молчали.

– Весна… – задумчиво проговорил Браток, глядя в сторону леса. – Хорошо в эту пору…

– У вас, в России, сейчас тоже весна?

– Весна. Наверное, яблони уже зацвели… У нас там солнечно. Выйдешь в море, а оно горит все. Светлое такое, ласковое… как твои глаза.

– Светлое… Но ведь оно черное! Черное море…

– Только называется так – Черное… Когда солнце, так оно очень даже светлое. Искрится все… Да, Черное море… Последний раз я вернулся из плавания как раз в эту пору. Поднялся ранним утром, вышел на палубу, гляжу – берег вдали, Севастополь. Солнце только поднималось, яркое такое, как огонь… Город весь был в солнце. Казалось, будто он излучает эти ослепительные лучи… – Браток помолчал. – Город у нас красивый. Горы кругом, сады. Берег еще далеко-далеко, а аромат садов слышишь… Одна ока такая – Россия…

– Ты так хорошо говоришь, Мишель, о своей стране, – взволнованно сказала Луиза. – Мне иногда кажется, что я тоже там жила, в твоей России… Как бы я хотела увидеть твою родину, Мишель! – Голос Луизы дрогнул. – Нет, наверное, это невозможно, это только мои мечты. Мне сердце говорит…

– Оно ошибается, твое сердце, Луиза.

На крыльцо вышла мать. Она хотела позвать Луизу и Братка к столу. Но, увидев их, только покачала головой и вздохнула. «Молодость, молодость!» Постояв минуту в раздумье, вернулась в дом.

Вито Дюйвол

Кучеренко не вошел, а влетел в землянку:

– Нашел! Нашел этого дьявола! – загремел он, тормоша Дядькина, который спал на топчане.

– Какого дьявола? Отстань ты… – Дядькин сердито завозился под одеялом.

– Да очнись же, говорят тебе, Вито Дюйвола нашел!

– Вито Дюйвола? – Дядькин отбросил одеяло, поднялся. Сон как рукой сняло. – Ну-ну, докладывай!

Штабу бригады еще месяц назад стало известно, что в районе городов Хасселта и Диета действуют группы русских партизан. С тремя небольшими группами, оказавшимися за Дистом, связь установили сразу же. Туда поехал Дядькин, объединил разрозненные группы, создал из них новый, пятый, отряд бригады под командованием старшины Семена Дубкова. С партизанами, действовавшими в районе Хасселта, до последнего дня, несмотря на все старания разведчиков, связь установить не удавалось: о хасселтекой группе штаб узнал не через бельгийцев, а из документов фельджандармерии, перехваченных Никитенко.

По этим документам можно было заключить, что группа многочисленна, хорошо вооружена и действует активно. Начальник управления фельджандармерии Хасселта доносил: «Русскими партизанами руководит советский командир, имеющий хорошую военную подготовку и опыт диверсионной работы. Он связан с местной партизанской коммунистической организацией и возглавляет операции… По имеющимся у нас сведениям, бежал из лагеря Хоутхален. Приметы: рост средний, широкоплеч, волосы светлорусые, на бровях почти белые. Среди бельгийцев известен под кличкой Белый Дьявол…»

Связаться с группой Белого Дьявола Кучеренко удалось только через штаб бельгийских партизан в Льеже. Штаб связал его с комендантом района Хасселта Матье Нюленсом, а тот в свою очередь связал начальника разведки русской бригады с командиром группы бельгийских партизан района Люммен – Мельдерт Дезиреем Янсом. Яне взаимодействовал с группой русских, и только он знал, где живет Вито Дюйвол.

– У них отряд, – докладывал Кучеренко. – Отряд небольшой, сорок два человека, но крепкий.

– Я по донесению жандармов понял, что командир там опытный. Руку кадрового командира сразу видать!

– Хо, кадровый… Да ему всего двадцать лет, ну, мабудь, двадцать один… Сержант, комсомолец.

– Сержант? – Дядькин удивленно вскинул брови.

– Сержант. Соколов, Дмитрий Михайлович, родом из Сибири… А Вито Дюйволом бельгийцы его недаром прозвали… Что дьявол, то дьявол. Огонь, парень, кремень!

– Огонь, кремень… Поэтом бы тебе быть, Вася, а не разведкой командовать. Расхваливаешь, будто ты с ним два года вместе воевал. Долго ты у них в отряде был?

– Полдня.

– Вот видишь, полдня…

– Так я же разведчик! Я сердцем человека чувствую! – загорячился Кучеренко. – У этого хлопца, Иван, такая биография, дай бог каждому… – Кучеренко закурил, сказал задумчиво: – Слушал я его, а сам думал: «Неужели же обыкновенный человек может иметь в себе такую силу?.. Знаю, что он говорит святую правду, сам через такое прошел, а вот гляжу на него и удивляюсь: как ты мог выдержать, откуда взялась в тебе эта недюжинная сила?» Да, Иван, удивительная сила в человеке… – Кучеренко прилег на топчан рядом с Дядькиным, замолчал. В землянке было полутемно, чуть светил огонек в лампе. Кучеренко курил, уставясь неподвижным взглядом на этот трепетный огонек. Лицо его казалось мягким, усталым.

– В плену Соколов был недолго, – снова заговорил он, – меньше года. Взяли его в августе сорок второго, на сталинградском направлении. В окружение попал… Побыл в лагере неделю и бежал. Поймали. Это еще в Цимлянском лагере было… Потом он из вагона пытался уйти, в полу Дыру прорезал. Опять поймали. В третий раз он здесь, в Бельгии, бежал. С Костей Тарбаевым. Это его первый Друг… Пробрались они в лес, связались с партизанами. Оружие у них сразу появилось – автоматы, пистолеты…

Бельгийцы дали?

– Нет, сами добыли. Соколов парень с головой. Бить гестаповцев, говорит, это полдела. Надо дороги из строя выводить, предприятия… Взялись они за диверсии, эшелон с гитлеровцами под откос пустили. А на второй операции засыпались – на засаду наскочили. Соколова и Тарбаева схватили. Так дубасили, что кожу на сто лет выдубили…

– Гестаповцы умеют!

– Подержали их в гестапо и отправили в лагерь. В карцер при караульном помещении посадили. Когда их в камеру вели, Тарбаев успел перочинный нож взять. Солдаты за столом в карты резались, а нож с краю лежал… Сначала они хотели решетку вынуть. Попробовали – не выходит. Решетка в потолке, никак не достать. Тогда начали дверь резать. Тарбаев слушает шаги часового, а Соколов ножичком работает… Всю ночь резали. Утром стружки схоронили в солому, разрез пылью затерли. А полицай, который баланду в камеру приносил, заметил. Понимаешь, заметил – и не сказал. Вечером, когда второй раз пришел в камеру, шепнул Соколову: «Если, мол, что задумали, – так делайте, завтра будет поздно». Видать, у этого полицая в душе еще что-то осталось… Ну, наступила ночь, и они опять работать начали. А дверь толщиной в два моих кулака… Попробуй-ка прорежь перочинным ножичком! Соколов все руки искровянил. Мозоли кровяные полопались, кости повылазили, а он режет. Да, у этого парня воля! К концу ночи кончили. Дождались, когда часовой зашел в дежурную комнату – он часто туда заходил, – и вынули доску. Соколов вылез первым, стал у двери дежурной комнаты. Только часовой вышел, он его за глотку. Без звука прикончил. Взяли автомат и ушли. Можно сказать, с того света вырвались… Ты не спишь, Иван?

– Нет. Думаю…

– Что же, будем спать. А Воронков где? Опять в первом отряде… Генштаб наш все в командировках! – Кучеренко поднялся, погасил лампу. Вытянувшись на нарах, неожиданно рассмеялся. – А знаешь, Иван, что сообразил этот Вито Дюйвол? Вернулся в лес и спрашивает своих хлопцев: «Ну как операция прошла, как вражеский эшелон – навернули?» Те переглядываются, никак не поймут – не то шутит командир, не то всерьез спрашивает. А он и говорит: «Выходит, если командир в гестапо попал, так и в кусты можно? Я же, говорит, не отменял приказа. Уничтожить – значит уничтожить! Точка». И в ту же ночь повел хлопцев железную дорогу рвать…

– Вот это молодец! – откликнулся Дядькин. – Это – командирский характер… Когда мы с ним встретимся?

– Договорились, что приедешь через два дня. Ехать за Хасселт, в Стокрой. От нас километров тридцать пять – сорок. В Стокрое найдешь ППД…

– Что это еще за ППД?

– Конечно, не пистолет-пулемет Дегтярева. Ребята так одного бельгийца прозвали, Вальтера Кютэ. Говорит, как с пулемета шпарит… Старикан надежный. Через дом этого Кютэ около сотни наших прошло. Не дом, а перевалочный пункт…

* * *

Миновав Хасселт, Дядькин и Пьер к вечеру въехали в Стокрой. Маленький ветхий домик Вальтера Кютэ с подслеповатыми окнами и почерневшей от времени черепичной крышей отыскать было не трудно. Дядькин смело подъехал к усадьбе и спросил стоявшего возле ворот рослого стройного юношу, дома ли Вальтер.

– Дома, заходите, – ответил юноша, внимательно поглядев на Дядькина.

Посреди двора, у колодца, спиною к воротам стоял старик в большой войлочной шляпе, до того рваной, что из дыр вылезали пучки сивых волос. Старый суконный пиджак был залатан разноцветными и разношерстными лоскутьями.

У ног старика копошились пестрые, взъерошенные куры. Он пальцем сбрасывал им корм с большого круглого подноса, который держал, прижав к животу.

Пьер окликнул старика. Старик поставил поднос на колодец и медленно повернулся. Лица его не было видно: под ярким солнцем блестели одни очки, непомерно большие; сивые перепутанные волосы, вылезшие из-под удивительной шляпы, закрывали весь лоб. Одеяние старика спереди было еще пестрее, чем сзади. Из-под бахромы штанин выглядывали деревянные туфли, потрескавшиеся от старости и скрепленные в целое полосками белой жести.

Догадавшись, что перед ним русский, старик издал радостный крик и бросился к Дядькину, гулко шлепая деревяшками.

– О! Камерад… О! Я рад видеть тебя, я ждал весь день… Мне сказали еще вчера, что ты придешь. Тут был наш Дезире, потом еще парень оттуда, от вас… О, грос парень! Великан! О! – старик сыпал словами, как из пулемета. Дядькин усмехнулся: «Действительно, ППД…»

Старик снял очки, и теперь Дядькин мог видеть его лицо, сплошь испещренное мелкими морщинами. На этом маленьком, необычайно добром лице светились, как два огонька, яркие, веселые глаза.

– Смотри, отец, они весь корм съедят! – сказал Пьер, показывая на кур, облепивших блюдо.

– Пусть едят на здоровье, сынок. У меня праздник, и у этих пеструх пусть тоже будет праздник. Когда ко мне приходит русский – у меня праздник! – На лице старика появилась радостная улыбка.

У этого маленького старичка было большое, доброе сердце. Днем и ночью он ходил по лесам, окружавшим Стокрой, разыскивал русских военнопленных, бежавших из лагерей Хоутхален, Бееринген, Цварберг. В молодости старик был охотником. Он знал все лесные дороги и тайные тропы, умел ночью пробираться по лесной чаще так же быстро и бесшумно, как и днем. Он безошибочно угадывал, где и когда прошел беглец, отыскивал его, укрывал в своем доме, одевал и кормил, отдавая последнее, а потом переправлял к партизанам.

Дмитрий Соколов, его друг Костя Тарбаев и еще четверо русских, которых Вальтер встретил первыми, жили недалеко от села. Вальтер часто приходил к ним, приносил продукты, одежду.

Старик ввел гостей в дом. В комнате, низкой, но довольно просторной, было чисто и прохладно. Вошла худенькая, болезненно-бледная девушка. Застенчиво улыбнувшись Дядькину и Пьеру, поставила на стол большую сковороду золотистых карпов и миску дымящейся картошки.

– Хорошие люди всегда приходят к ужину, – проговорил старик, приглашая к столу. – У меня и вино найдется! – Старик хитровато подмигнул Дядькину и полез в буфет. – Ого! Почти полная бутылка… Это доброе, старое вино, камерад! – Старик постучал пальцем по бутылке и снова подмигнул Дядькину. – Русские парни любят крепкое вино. О, русская водка! Я знаю, камерад…

– Вито Дюйвол сюда придет?

– Сюда, сюда. Вот станет темно, и он придет. Вита Дюйвол ничего не боится. О! Мы сердцами сошлись. Я, когда был молодым, тоже храбрым был. Я люблю, камерад, храбрых людей. С Вито Дюйволом нам стало веселее жить. Вито Дюйвол… О! Я слышал, у вас еще есть Ян Бос. Он где-то далеко, этот Ян Бос, но я слышал! От бельгийцев слышал… Может быть, ты видел этого Яна Боса, парень?

– Приходилось. – Дядькин положил в тарелку жирного карпа, незаметно улыбнулся.

– Какой же он, этот Ян Бос? – Старик поближе подсел к Дядькину. – Грос, богатырь, а?

– Да нет, какой он богатырь. – Дядькин переглянулся с Пьером, который с трудом сдерживал смех. – Небольшой такой, худой…

– А у нас говорили, что богатырь. Русский богатырь, – разочарованно ответил старик. Он отпил немного вина, громко почмокал и опять поглядел в лицо Дядькину, хитровато прищурив глаза. – А может, парень, ты и не видел этого Яна Боса? Шутишь, наверное, а?

– Да нет, не шучу. Когда-нибудь я познакомлю тебя с ним.

– Познакомишь? О! Я тебе скажу спасибо, камерад. Ян Бос… О! Давай выпьем за этого храброго парня!

– Можно. Парень он, кажется, неплохой…

Старик выпил, поставил на стол рюмку и, повертев ее, сказал с неожиданной взволнованностью:

– Меня другой раз спрашивают: «За что ты их так любишь, старый Вальтер, этих русских ребят? Можно подумать, что они принесли в твой дом богатство!» Что они понимают эти люди, что понимают… Русские – это наша свобода. С Красной Армией к нам идет свобода, жизнь. Мы слышим ее шаги, камерад, сердцем слышим…

В комнату вошли Соколов и Тарбаев. Соколов, низкорослый, широкий, крепкий, неторопливо подошел к Дядькину, протянул руку и скупо, сдержанно улыбнулся. Усевшись рядом со стариком, стал спрашивать его о каких-то бельгийцах. Дядькин уловил два имени: Дезире, Морис.

Только когда ужин был закончен и Вальтер поставил на стол железную банку с табаком, Соколов, повернувшись к Дядькину, спросил:

– Значит, решили с нами познакомиться? Дело неплохое! Можно сказать, соседи, а друг друга не знаем.

– Кое-как вас нашли. Замаскировались так, что даже наш Метеор не мог нащупать… Как вы тут живете?

– Как живем? – Соколов неторопливо скрутил папироску, стряхнул с брюк табачную пыль. – Трудно живем, товарищ Дядькин. Разве тут леса? Раскидались на двадцать верст…

– Взводами живете?

– Были группы, а теперь взводы. Один у Шхаферена, в десяти километрах. Ахрара Мирзаев командует. А второй взвод, Павла Шурыгина, туда, к Диету… Народ у нас со всех лагерей – из Цварберга, Беерингена, Хоутхалена, Ватарше.

– Есть ребята из Франции, из Голландии, – добавил Тарбаев.

– Командиры взводов из комсостава? – спросил Дядькин.

– Сержанты. Комсостава у нас нет. Недавно, верно, к Мирзаеву пришел один старший лейтенант. Андрей Лавриненко. Парень толковый, учителем до войны был. Но опыта еще нет…

Дядькин стал расспрашивать о боевой работе отряда, об операциях, но Соколов отвечал неохотно, сдержанно.

– Кой-что делаем, товарищ Дядькин. Не так, конечно, чтобы… Нас тут не дивизия, а сорок два человека. Ну, гестаповцев бьем, диверсии… Два эшелона сбросили, в Шхулене гестапо разгромили, со всей конторой… Завод еще в Мельдерте…

– А Антверпен? – подсказал Тарбаев.

– Да, Антверпен… Подходящая операция… – В спокойных светлых глазах Соколова мелькнула улыбка.

– Что это вы так далеко забрались? – заинтересовался Дядькин.

– Пришлось… – Соколов скрутил новую папиросу и без видимой охоты начал рассказывать.

Гестапо схватило трех бельгийцев, активных организаторов Сопротивления. Всем троим грозила смертная казнь. Партизаны решили освободить товарищей. Соколов, Тарбаев и шесть бельгийцев во главе с комендантом района Матье Нюленсом отправились в Льеж. Но группа опоздала: арестованных отправили в Антверпен.

– В Антверпен ехать нельзя, – сказал Нюленс. – Город забит войсками.

– Ну и что? – возразил Соколов. – Откуда гитлеровцам знать, что мы появимся в Антверпене? Больше дерзости – вернее удача!

– Надо ехать, Матье, – поддержал Тарбаев. – Возвращаться не резон!

Матье Нюленс задумался. Большой, очень большой риск… Но эти русские парни ходили и не на такие дела! Чего доброго, еще подумают, что он струсил…

Группа отправилась в Антверпен. Двое суток караулили, когда арестованных повезут из гестапо в тюрьму. Машину перехватили днем, на небольшой узкой улице, прилегавшей к порту. Соколов ударил из автомата по кабине – очередь прошила стекло. Машина рванулась в сторону, ударилась о столб. В ту же секунду Тарбаев в упор выстрелил в унтер-офицера, сидевшего рядом с шофером. Из закрытого железного кузова выпрыгнули два жандарма. Матье Нюленс и Соколов разделались с ними прежде, чем те успели выхватить пистолеты.

Со всех сторон к порту мчались машины с солдатами, наряды жандармерии. Но партизаны, а вместе с ними освобожденные бельгийцы уже успели скрыться.

– Вот и вся история, товарищ Дядькин, – проговорил Соколов. – А больше ничего такого не было. Мы только развертываемся…

– А про склад в Бокте забыл? – Тарбаев улыбнулся. – Ой и было ж дело в этом Бокте! Как вспомню про Чепинского… – Тарбаев махнул Рукой, расхохотался…

– Что же там приключилось? – спросил Дядькин, глядя на Тарбаева, У которого от смеха слезы на глазах выступили.

– Мы в этом Бокте продовольственный склад накрыли, – начал рассказывать Тарбаев, вытирая кулаком глаза. – Целились мы на него давно, загодя все подходы изучили, где посты расположены, когда часовые сменяются… Как раз после смены часовых подошли, в двенадцать ночи. Я с командиром, Вееелкин, Киркин, Сапрыкин, Туркин со стороны села вышли, а Чепинский с Шашко и Михайленко с тыла, от канала пошли. Да. Убрали мы часовых, спрятались недалеко, а Чепинский по веревке в окно полез. Окно под самой крышей было… Только это он подобрался к окну, начал его выставлять, глядим – полицейские идут. В аккурат у самого склада бетонная дорожка проходила. Они по ней и топают… А ночь светлая! Полицейских хорошо видать, и Чепинского хорошо видать. Он, бедняга, за доску уцепился и висит, не дышит. А полицейские идут себе потихоньку, калякают… Да. Только это они подошли к тому месту, где Григорий висит, а тут доска как треснет… – Тарбаев прыснул со смеху. – Прямо на них свалился… Ей-бог! Как черт, сверху свалился… Полицейские-то так и обмерли, остолбенели… А Чепинский выхватил пистолет и – «хэндэ хох!» И тут наши выскочили… Один полицай все-таки успел выстрелить. Никого не убил, а шуму, подлец, наделал. Село рядом, народ начал сбегаться. Мы полицейских обезоружили – и в склад. Продовольствия там – гора! Думали подводу нагрузить, а остальное сжечь, а тут такое дело – народ. Командир говорит: не сметь поджигать, пускай крестьяне берут… Только это командир сказал, как народ кинется в склад… Хватают кто что – мешки, ящики, банки… Светопреставление, ей-бог! А полицейские глядят на это дело и от жадности слюну пускают. Один из них не вытерпел, говорит Чепинскому: разрешите, говорит, господин партизан, принять участие в освобождении фашистского склада… – Тарбаев опять расхохотался, замотал головой. – Так и сказал, подлец, в освобождении…

– А Чепинский что?

– Хрен с вами, говорит, действуйте! Те и бросились в склад, как угорелые. А народ-то не знает в чем дело. Видят, полицаи ворвались, – кто куда… Ой и потеха! Потом этих полицейских… в каталажку. За грабеж склада! Потеха, ей-бог…

Тише! – Соколов предостерегающе поднял руку, подошел к окну, прислушался. – Машины по шоссе идут, колонна… Зашевелились гитлеровцы. На побережье части подтягивают, доты на каналах строят. Видать, дело ко второму фронту… Разведка у немцев работает!

– Тут без разведки ясно, – ответил Дядькин. – Красная Армия вступила в Румынию, вышла к границам Чехословакии… Да, теперь они должны высадиться! Надо ждать в скором времени… Наша задача – хорошо помочь союзникам. Мы находимся в тылу гитлеровских войск. Что же, нас теперь тут не так мало. С вами будет пятьсот человек… Вы, конечно, войдете в бригаду? – Дядькин прямо посмотрел в лицо Соколову.

– В бригаду? – Соколов отошел от окна, сел за стол, – обдумать надо, товарищ Дядькин. Может быть, нам и не с руки входить к вам в подчинение…

– Боитесь дисциплины? – Острые глаза Дядькина прищурились. – Или самостоятельность не хотите потерять?

– Дисциплины нам бояться нечего, товарищ Дядькин, у самих дисциплина твердая. А вот в смысле самостоятельности… – Соколов наморщил лоб. – Далеко вы от нас, вот в чем дело! Мне же тут виднее, как действовать. Мне, к примеру, ударить надо, а я должен к вам за разрешением посылать. Этот вопрос меня смущает. У заместителя моего, Григория Чепинского, тоже насчет этого сомнение имеется. Ну, и ребята…

«А ты, оказывается, хитер, Вито Дюйвол! – подумал Дядькин. – Хочешь, чтобы мы тебе гарантировали самостоятельность? Что же, ты прав».

– Вот я и гляжу, товарищ Дядькин, как для дела лучше…

– Мы у отрядов самостоятельности и инициативы не отнимаем. Обстановка позволяет – бей… Мы планируем главные операции. Ясно? Но уж если штаб бригады тебе поставил задачу… Точка!

– Понятно, товарищ Дядькин, – Соколов коротко кивнул головой.

– Дело идет к открытым боям. Тогда стянем бригаду в кулак…

– Ну, если так, то мы согласны вступить в бригаду. Метеор мне говорил, что у вас программа и устав имеются. Надо бы познакомиться.

– К вам приедет представитель штаба, старший лейтенант Ольшевский. Он привезет документы… В хорошее время мы соединились, Дмитрий Михайлович. Самая жаркая пора наступает!

– Бригаду не подведем! – Соколов поднялся. – Ну, мы поехали. С рассветом в Мельдерт отправляемся… Теперь веселее жизнь пойдет. Бригада! – Он крепко пожал Дядькину руку.

Дядькин решил остаться у Вальтера до утра. Ночью по шоссе ехать опасно – патрули теперь на каждом шагу. Старик уступил ему свою кровать, а сам устроился в комнатушке дочери.

Только Дядькин задремал, в окно легонько постучали. Послышались торопливые шаги старика, прошлепавшего босиком в кухню. Дядькин, прислушиваясь, приподнялся. Он знал, что это свои, – гестаповцы так не стучат, – но рука инстинктивно потянулась к подушке, под которой лежал пистолет.

Старик зажег лампу. В комнату вошли двое, оба молодые, стройные, в дорогих, отлично сшитых костюмах. Один голубоглазый, белокурый, а второй жгуче-черный. Старик, показав глазами на Дядькина, сказал им:

– Это ваш товарищ. К Вито Дюйволу приехал… Вито Дюйвол только ушел…

Черноволосый рванулся к Дядькину, протянул сразу обе руки.

– Здорово, друже! Вот это дило… У меня будто сердце чуяло, что тебя повстречаю! – На лице Чепинского был такой восторг, что посторонний человек мог подумать, будто он встретил своего давнего друга. Между тем, Чепинский видел Дядькина впервые. – Вставай, по чарке горилки выпьем. Така встреча… Дезире, это ж Дядькин, Ян Бос!

Старик, стоявший у двери, от удивления вытянулся, глазки его округлились, забегали.

– О, Ян Бос… Этот парень – Ян Бос… – залепетал он и бросился из комнаты во двор.

Белокурый подошел к Дядькину, положил ему руку на плечо и весело подмигнул.

– Мы тебя знаем, Ян Бос…

– Мы тебя тоже знаем, Дезире! – Дядькин с улыбкой посмотрел на бельгийца. В этом худощавом парне было что-то мальчишеское… Глаза озорные, уши торчком.

Чепинский принес из кухни большой, туго набитый портфель, высыпал на стол гору хлебных карточек. Потом принялся вытаскивать пачки из карманов, из-за пазухи.

– Целый мильон! – рассмеялся он, бросив на стол последнюю пачку. – Будет что хлопцам жевать…

– Где это вы разжились? – спросил Дядькин, показывая на груду хлебных карточек.

– В Беерингене. До дому, на шахту в гости поихалы…

Вошел старик. В руках у него была черная бутылка вина. Видно, она хранилась в погребе не один год. Бутылка была покрыта пылью, облеплена соломинками.

– О! Это есть доброе вино… Я хранил к свадьбе сына, но для такого гостя… О, Ян Бос! Я в молодости тоже был Ян Бос! Люблю храбрых людей…

Или вино оказалось крепким, или Чепинский и Дезире были большими весельчаками, но в комнате вдруг стало шумно. Чепинский под общий хохот принялся рассказывать, что с ним приключилось дорогой.

– О це вин мне удружил, Вальтер. Где ты, Вальтер, нашел цей проклятый портфель, на свалке, чи що?

– Ты сказал, тебе надо большой портфель, так я и нашел большой!..

– Що велыкий, то велыкий, а замки?.. Замки-то ни хрена ни держуть… Я ж из-за твоего портфеля чуть не згинув! Едем мы вдоль канала, Дезире впереди, за ним Морис и Шашко, а я позади. Автомат с патронами у меня в портфеле. Еду себе як велыкий начальник. Костюм на мне добрый, шляпа, все як слид… Подъезжаем к мосту, а там четыре гитлерюги. Часовые. Я бы напрямик через мост поихав, бис с ними, с фрицами. Их четверо, так и нас четверо. А Дезире под мост поихав, там недалеко плот стоял. Нехай соби, думаю, на плоту переберемся. И что ты думаешь, друже, тут приключилось? – Чепинский тронул Дядькина за руку и обвел всех вопрошающим взглядом. – Тильки я из-под мосту на дорожку выскочил, а руль у меня – шасть! А портфель промеж рамой и колесом оказался… Я со всего ходу и грохнулся, на пузяке поихав! А портфель, хай его бис, расстегнулся, все мое хозяйство повылетело. Автомат в одну сторону, а патроны в другу… А фрицы наверху стоят и на меня дивлятся. Вот тебе – спектакль! А комедия, чи трагедия… Закрыл я грудью автомат и делаю вид, что подняться пытаюсь, а сам левою рукою запихиваю автомат в этот бисов портфель… Потом встал на колено и давай патроны хватать. Схвачу горсть и будто поднимаюсь. Трохи поднимусь и знову падаю, ни як будто подняться не могу, дуже зашибся… А немцы стоят на мосту и ржуть, як жеребцы. Ладно, думаю себе, смейтесь. Ще побачим, подлюги, хто останий смеяться будет! Собрал я патроны, поднял велосипед и шкандыбаю по дороге, рукой за колено держусь. А эти подлюги все ржуть…

– Вы что же, прямо в шахте карточки взяли? – спросил Дядькин.

– Нет, на улице. Возле кафе машину грохнули. Хлопцы из Беерингена с нами действовали, бельгийцы… Обратно мы другой дорогой поехали, мимо лагеря. Як раз колонну пленных из ворот выводили. Третья смена на работу пошла… Подывився я на них – сердце вид боли зашлось. Не люди, а тени идут по шоссе, гремят колодками. – Лицо Чепинского, только что светившееся веселым возбуждением, помрачнело. – Идут, а их ветром качае… Так бы и крикнул: братцы, ридни, мы здесь, мы помятаемо о вас, товарищи ваши, помятаем! – Чепинский помолчал, проговорил со вздохом: – Ждут они нас, одна надия на нас…

– Да, ждут… – Дядькин наклонил голову, закрыл глаза ладонью. – Нет, сейчас мы не можем их освободить, не можем…

За беседой быстро пролетел остаток ночи. На рассвете Дядькин собрался в дорогу. Прощаясь с Чепинским, сказал горячо:

– Значит, теперь мы вместе. Рады принять в бригаду таких орлов… Верю я, что ваш отряд не будет в бригаде последним.

– Драться готовы до последнего! Так и скажите своим хлопцам, – ответил Чепинский. – До последнего!

Через неделю к Соколову прибыл старший лейтенант Михаил Ольшевский, назначенный вторым заместителем командира бригады. Штаб возложил на него руководство пятым и шестым отрядами, охватившими весь район между Хасселтом и Дистом.