Текст книги "Ленин в судьбах России"

Автор книги: Абдурахман Авторханов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 26 страниц)

Свердлов: "ЦК не может исключить из партии".

Сталин: "Исключение из партии не рецепт".

Милютин: "Вообще ничего особенного не произошло".

Решение ЦК гласит, что предложение Ленина отвергнуто единогласно. Лучший аргумент в пользу того, что выступление Каменева в "Новой жизни" не представляло "ничего особенного" и его толкование Лениным было чрезмерно поспешным – показывает уже упомянутый выше факт исторической важности: заседание ЦК от 24 октября происходило под председательством Каменева и он вместе со всеми присутствовавшими членами ЦК голосовал начать вооруженное восстание вечером того же дня. На этом заседании присутствовали Каменев, Дзержинский, Ногин, Ломов, Милютин, Иоффе, Урицкий, Бубнов, Свердлов, Троцкий, Берзин – всего 11 членов из 24 членов ЦК, на этом же заседании произошло и распределение членов ЦК по важным объектам и пунктам восстания. Назначаются: Бубнов – железные дороги, Дзержинский – почта и телеграф, Милютин – организация продовольственного дела, Свердлов – наблюдение за Временным правительством, Ломов и Ногин – связь с Москвой, Каменев и Берзин – ведение переговоров с левыми эсерами. Предложение Троцкого создать запасной штаб восстания в Петропавловской крепости принимается. Ленин свое отсутствие на этом решающем заседании объяснял в письме к Свердлову 23 октября тем, что его "ловят", а вот почему отсутствовал Сталин, об этом никто, никогда, включая самого Сталина, не давал никакого объяснения. Можно было бы предположить, что он находился в редакции органа ЦК "Рабочий путь", если бы не казалось, что участвовать в заседании ЦК, на котором назначается срок восстания, важнее, чем держать корректуру в редакции партийной газеты.

Заглянем теперь в лагерь демократии, пользуясь "Записками" Суханова, из которых явствует, что параллельно росту влияния большевиков, завершилось окончательное разложение армии в тылу и на фронте и полный развал государственной машины во всей пирамиде власти. Суханов пишет: "21 октября Петроградский гарнизон окончательно признал единственной властью Совет, а непосредственным начальствующим органом Военно-революционный Комитет" (Суханов, там же, стр.86). В итоге, утверждает Суханов, "уже 21 октября Временное правительство было свергнуто, его не существовало на территории столицы…" (стр.95). 22 октября Петроградский Совет документально подтвердил, что в столице хозяин Троцкий, а не Керенский. Совет разослал всем частям гарнизона телефонограмму, в которой сообщается, что "никакие распоряжения по гарнизону, не подписанные Военно-революционным Комитетом, недействительны" (там же, стр.101). Тут же Военно-революционный Комитет выпустил прокламацию к населению Петрограда: "В интересах защиты революции… нами назначены комиссары при воинских частях и особо важных пунктах столицы и ее окрестностей. Приказы и распоряжения, распространяющиеся на эти пункты, подлежат исполнению лишь по утверждению их уполномоченными нами комиссарами. Комиссары, как представители Совета, неприкосновенны" (стр.109). Все эти приказы исходили из комнаты 18 Смольного, где обитала большевистская фракция Совета. Что же делало Временное правительство, когда Совет узурпировал его власть в столице, даже не подняв еще вооруженного восстания? Впрочем, это уже было восстание – за пару дней до его официального объявления. Могло бы правительство предупредить дальнейшее развитие восстания? Суханов думает, что это было еще возможно. Он утверждает: "Хороший отряд в пятьсот человек был совершенно достаточен, чтобы ликвидировать Смольный со всем его содержанием" (стр.109). Может быть, но беда Временного правительства заключалась в том, что в России уже было трудно найти пятьсот человек, которые бы решились рисковать своей жизнью, защищая правительство, которое умерло на пару месяцев раньше своей официальной смерти, бросившись в объятия большевиков в корниловские дни. Не об этом ли свидетельствуют живые сцены последнего дня правительства, столь ярко описанные Сухановым. Вот они:

"Решительные операции Военно-революционного Комитета начались с двух часов ночи… Сопротивление не было оказано… Небольшими силами, выведенными из казарм, были постепенно заняты вокзалы, мосты, осветительные учреждения, телеграф, телефонное агентство. Группки юнкеров не могли и не думали сопротивляться. В общем, военные операции были похожи скорее на смены караулов в политически важных центрах… Город был совершенно спокоен. И центр и окраины спали глубоким сном, не подозревая, что происходит в тиши холодной осенней ночи. Не знаю, как выступали солдаты… По всем данным, без энтузиазма и подъема… «ждать боевого настроения и готовности к жертвам от нашего гарнизона не приходилось… Операции, развиваясь постепенно, шли настолько гладко, что больших сил не требовалось. Из 200-тысячного гарнизона едва ли пошла в дело десятая часть… Штаб повстанцев действовал осторожно и ощупью…»

Характерная особенность октябрьского переворота заключалась в том, что наступление на старую власть большевики начали не в ее центре – Зимний дворец и Генеральный штаб – ас окружения его. Суханов думает, что «естественно было прежде всего стремиться парализовать политический и военный центр правительства, то есть занять Зимний дворец и штаб. Надо было прежде всего ликвидировать старую власть и ее военный аппарат… Телеграф же, мосты, вокзалы и прочее – приложатся. Между тем, повстанцы в течение всей ночи и не пытались трогать ни Зимнего, ни штаба, ни отдельных министров».

Об искусстве восстания и ленинской стратегии военно-политического переворота Суханов имеет весьма смутные представления. Повстанцы действовали умно и точно по плану Ленина. Чтобы взять правительство, как говорится, голыми руками, надо было его сначала тотально изолировать от всех видов коммуникаций, вот тогда действительно все "приложится” само по себе, что потом и случилось.

Какие же контрмеры принимает правительство? Свою резиденциюКеренский перенес в Генеральный штаб, куда в 5 часов утра 25 октября вызвал военного министра, которого задержали было у Павловских ворот, а потом, узнав, с кем имеют дело, перед ним извинились и отпустили: иди, мол, подавляй восстание!

В 9 часов утра Керенский вызвал всех министров, но у большинства из них не оказалось… автомобилей! Суханов пишет:

"Штаб по-прежнему никем не охранялся… Никто не требовал пропусков и удостоверений… Керенский пребывал в кабинете начальника штаба. У дверей ни караула, ни адъютантов, ни прислуги. Можно просто открыть дверь и взять министра – кому не лень… Керенский был на ходу, в верхнем платье. Он собрал министров для последних указаний. Ему одолжило автомобиль американское посольство и он едет в Лугу, навстречу войскам, идущим с фронта для защиты Временного правительства”.

Таких войск, однако, в русской армии не оказалось. Оставшиеся министры решили переселиться обратно в Зимний дворец. Если бы речь не шла о трагедии, можно было бы сказать, что министры решили помечтать, о том "как хороши, как свежи были розы" весны русской демократии, но при этом мечтая заняться и делом: продолжать заседания, болтая о судьбе России, пока совсем не "прозаседаются". Но люди более активные избавили их и от этой нагрузки. Как это происходило, покажет нам продолжение рассказа Суханова:

”… В Смольный (штаб восстания) я попал около 3 часов… Людей было больше и беспорядок увеличился. Защитников налицо было много, но сомневаюсь, чтобы защита была стойкой и организованной… За-плеванний коридор был полон, и не было ни малейшего намека на порядок и благообразие. Происходило заседание. Троцкий председательствовал… За колоннами плохо слушали и сновали взад и вперед вооруженные люди. Когда я вошел, на трибуне стоял и горячо говорил лысый и бритый человек. Но говорил он странно знакомым хрипло-зычным голосом, с горловым оттенком и очень характерными акцентами на концах фраз… Да! Это – Ленин. Он появился в этот день после четырехмесячного пребывания в подземелье”.

Но Зимний дворец еще не был взят. Троцкий вспоминает: "Поздно вечером, в ожидании открытия съезда Советов мы отдыхали с Лениным в пустой комнате… Теперь только Ленин окончательно примирился с оттяжкой восстания. Он внезапно спохватился: "А Зимний? Ведь он до сих пор не взят!”

Вот теперь очередь дошла и до Зимнего дворца. Военно-революционный Комитет предъявил Временному правительству ультиматум для сдачи: 20 минут. Если оно не сдастся в этот срок, то ему сообщили, что будет открыт огонь с "Авроры” и из Петропавловской крепости. Однако, министры на ультиматум не ответили. Может быть, большевики упражняются в пустых угрозах, тем более, что проходят минуты, часы, а выстрелов нет. Но министры ошибаются и в этом очень скоро убедятся.

Но тем временем заглянем в зал заседания уже открывшегося II съезда Советов. И тут ценное свидетельство оставил нам вездесущий Суханов:

"Зал был полон мрачными, равнодушными лицами и серыми шинелями… На эстраде толпилось гораздо больше людей, чем допускал элементарный порядок.

Я искал глазами Ленина, но его не было… На трибуну вошел Дан, чтобы открыть съезд от имени ЦИК. За всю революцию я не помню более беспорядочного и сумбурного заседания. Открывая его, Дан заявил, что он воздержится от политической речи: он просит понять его и вспомнить, что в данный момент его партийные товарищи, самоотверженно выполняя свой долг, находятся в Зимнем дворце под обстрелом". Представитель большевистской фракции съезда Аванесов предлагает «коалиционный президиум» из всех социалистических партий, но меньшевики и эсеры отказываются войти в этот президиум, его составляют большевистские лидеры плюс шесть представителей от левых эсеров. Председательствует Каменев на протяжении всего съезда. Он предлагает и повестку дня: об организации власти, о войне и мире, о земле, об Учредительном собрании. Речь берет Мартов: "Прежде всего надо обеспечить мирное разрешение конфликта. На улицах Петербурга льется кровь. Необходимо приостановить военные действия с обеих сторон. Мирное решение кризиса может быть достигнуто созданием власти, которая была бы признана всей демократией”.

Речь Мартова сопровождалась аплодисментами большой части съезда. Суханов замечает:

«Видимо многие и многие большевики, не усвоив духа учения Ленина и Троцкого, были бы рады пойти именно по этому пути. К предложению Мартова присоединяются новожизненцы (то есть группа Горького-Суханова – А.А.), фронтовая группа, а главное – левые эсеры… От имени большевиков отвечает Луначарский: большевики ничего не имеют против, пусть вопрос о мирном решении кризиса будет поставлен в первую очередь. Предложение Мартова принимается, против никто».

Но только тогда начался и кризис самого съезда. Будущий известный большевик, но тогда меньшевик Хинчук выступил с ярой антибольшевистской речью, которая как раз пошла на пользу большевикам. Суханов цитирует эту речь:

«Единственный выход – начать переговоры с Временным правительством об образовании нового правительства, которое опиралось бы на все слои… (в зале поднимается страшный шум, возмущены не только большевики, оратору долго не дают говорить…). Военный заговор организован за спиной съезда. Мы снимаем с себя всякую ответственность за происходящее и покидаем съезд, приглашая остальные фракции собраться для обсуждения создавшегося положения».

Слышны крики со стороны большевиков: "Дезертиры!", "Лакеи буржуазии!", "Враги народа!", "Ступайте к Корнилову!" Однако с подобным же заявлением, что и меньшевик Хинчук, выступает также и представитель партии эсеров Гендельман. Меньшевики и эсеры покидают съезд, остаются левые эсеры и интернационалисты Мартова. Игра для большевиков упростилась. Уход названных партий создает им вместе с левыми эсерами прочное большинство без какой-либо оппозиции, если оппозицией не считать маленькую группу меньшевиков-интернационалистов Мартова. Вот в этих условиях Мартов выступил второй раз с обоснованием своего предложения образовать демократическое правительство с участием всех социалистических партий. Мартову отвечает Троцкий:

«Восстание народных масс не нуждается в оправдании. То, что произошло, это восстание, а не заговор. Мы закаляли революционную энергию петербургских рабочих и солдат. Мы открыто ковали волю массы. На восстание, а не на заговор… народные массы шли под нашим знаменем, и наше восстание победило. Теперь нам предлагают: откажитесь от своей победы, идите на уступки, заключите соглашение. С кем? Я спрашиваю вас, с кем мы должны заключить соглашение? С теми жалкими кучками, которые ушли отсюда или которые делают это предложение! Но ведь мы их видели целиком. Больше за ними нет никого в России. С ними должны заключить соглашение, как равноправные стороны… Нет, тут соглашение не годится. Тем, кто ушел отсюда и кто выступает с предложениями, мы должны сказать: вы – жалкие единицы, вы – банкроты, ваша роль сыграна и, отправляйтесь туда, где вам отныне надлежит быть: в сорную корзину истории…»

Суханов слышал, как Мартов крикнул с трибуны: "Тогда мы уходим", но бурные аплодисменты раздались по адресу Троцкого.

Вернемся вновь немножко назад, чтобы уяснить один вопрос, который советские историки намеренно оставляют в тени или даже фальсифицируют, вопрос о письме Ленина в день восстания на имя ЦК. Поскольку связной между ЦК и Лениным Сталин пребывал неизвестно где и не присутствовал на утреннем заседании ЦК, на котором уже было назначено восстание, то Ленин не был информирован об этом решении. Поэтому-то он и пишет в своем письме от 24 октября:

«Изо всех сил убеждаю товарищей, что теперь все висит на волоске, что на очереди стоят вопросы, которые не совещаниями решаются, не съездами (хотя бы даже съездами Советов)… а борьбой вооруженных масс… Надо во что бы то ни стало сегодня вечером, сегодня ночью арестовать правительство… Нельзя ждать! Можно потерять все!!… Правительство колеблется. Надо добить его во что бы то ни стало. Промедление в восстании смерти подобно» (Ленин, ПСС, т.34, стр.435–466).

Восстание было уже в разгаре, когда Ленин писал это письмо. Поздно ночью 25 октября, как было сказано, явился в Смольный и Ленин, словно для подведения итога победоносного восстания, которое было совершено без его личного участия, но точно по его плану и стратегии. Душой восстания был Троцкий, но мозгом и мотором его был Ленин. Все "винтики" этого мотора, кроме Сталина, были на виду, но конечная победа восстания досталась одному Сталину…

Троцкий вспоминает встречу с Лениным в эту историческую ночь:

"Власть завоевана, по крайней мере, в Петрограде… Ленин… – Знаете, говорит он нерешительно, – сразу после преследований и подполья к власти… Он ищет выражения, – es schwindelt, – переходит неожиданно на немецкий язык и показывает рукой вокруг головы. Мы смотрим друг на друга и чуть смеемся… Затем простой переход к очередным делам. Надо формировать правительство. Нас несколько членов ЦК. Летучее заседание в углу комнаты. – Как назвать? – рассуждает Ленин. – Только не министрами: гнусное, истрепанное название. – Можно комиссарами, – предлагаю я, – только теперь много комиссаров. Может быть, верховные комиссары?… нет, «верховное» звучит плохо. Нельзя ли «народные»? – Народные комиссары? Что же, это, пожалуй, подойдет, – соглашается Ленин. А правительство в целом? – Совет народных комиссаров… – Совет народных комиссаров? – подхватывает Ленин, – Это превосходно: ужасно пахнет революцией…

На другой день на заседании ЦК Ленин предложил назначить меня председателем Совета народных комиссаров. Я привскочил с места с протестом, – до такой степени это предложение показалось мне неожиданным и неуместным. Почему же? – настаивал Ленин, – вы стояли во главе Петроградского Совета, который взял власть". Я предложил отвергнуть предложение без прений. Так и сделали" (Л.Троцкий, «Моя жизнь»).

В первый день открытия второго съезда Советов ЦК не разрешил Ленину явиться на заседание во избежание непредвиденных эксцессов. Явившись на второй день 26 октября, он огласил на съезде свои знаменитые два декрета – один декрет о мире, согласно которому Россия выходила из войны, другой о земле, целиком списанный у эсеров, согласно которому вся земля передавалась крестьянам. Не холостой выстрел "Авроры", а эти два декрета окончательно похоронили Временное правительство. Совершенно неважно, что в обоих декретах Ленин пошел против своих былых догм – "не сепаратный, а всеобщий мир без аннексий и контрибуций", "не кулацкая аграрная программа эсеров, а за большевистскую программу национализации". Как раз это доказывает, что Ленин никогда не был рабом ни марксистских, ни своих собственных догм, когда интересы завоевания власти повелительно требовали пересмотра и отказа от любых догм, которые приходили в противоречие с его стратегическими задачами и целями захвата власти и ее удержания.

…Строки эти уже были написаны, когда в докладе шеф-идеолога ЦК КПСС В.А.Медведева к 119 годовщине рождения Ленина я прочел следующую бесспорно верную мысль:

«Будничная революционная работа Ленина как лидера партии, главы первого Советского правительства раскрывает самые яркие и оригинальные черты его гения – антидогматизм, широту и свободу мышления, умение уловить насущные потребности момента… Ленин никогда не подгонял практику под формулы… Ему были чужды схематизм и доктринерство, канонизация любых, в том числе и собственных идей, верных вчера, но не согласующихся с реальными процессами сегодня» («Правда», 22 апреля 1989).

Что верно, то верно, но только надо быть последовательным в применении ленинской методологии к самому Ленину: снять табу с критики ленинизма, не подгоняя жизнь под его заведомо ложные старые формулы. Первой ошибочной формулой была сама концепция Ленина уничтожить первую русскую демократию и совершить октябрьский переворот; второй ошибочной концепцией Ленина оказалось установление монопартийной диктатуры, когда только одна партия в лице своего аппарата – законодатель, правитель, прокурор, судья, неподконтрольный никому – ни свободной печати, ни свободно выбранному парламенту; третьей и прямо-таки роковой и гибельной концепцией Ленина оказалась для миллионов людей его утопия о строительстве социализма. Шеф-идеолог, видимо, думает, что обнародованием нэпа Ленин внес корректив в эту последнюю концепцию, но думать так – глубокое заблуждение. Правильно, что Ленин был врагом "канонизации" даже "собственных идей", но как раз сегодня происходит второе рождение "культа Ленина", который ставит его вне критики. Есть, правда, глашатаи перестройки, которые слегка царапают и Ленина, хотя более опытные, критикуют идеи Ленина, выдавая их за идеи Троцкого и Сталина. Однако проблема всех проблем, которую надо решить честно, открыто и всенародно, гласит: отказ от канонизации культа Ленина и радикальный пересмотр давно обанкротившихся концепций ленинизма о насилии и диктатуре, на что намекал другой секретарь ЦК А.Н.Яковлев ("Советская культура”,15.4.89). Ведь совершенно очевидно, что дальнейшее развитие демократизации, гласности, морального оздоровления народа и социально-экономического возрождения страны будут упираться не в сталинизм, а именно в его первоисточник – ленинизм. Конечно, есть в ленинизме и базисные ценности в политологии макиавеллианского класса, которые могут составить тип нового "Государя" – как новый путеводитель виртуозного заговора и высшего пилотажа в искусстве маневрирования в политике. Но такой "Государь" нужен не демократии, а диктаторам, от роли которых отнекиваются и сами новые вожди Кремля. Вернемся назад.

II съезд Советов избрал новый ВЦИК Советов, куда вошли 62 большевика, 29 левых эсеров, 6 социал-демократов интернационалистов из группы Мартова, три украинских социалиста – всего 101 человек. За меньшевиками и эсерами, ушедшими со съезда, были зарезервированы места во ВЦИК. Съезд утвердил состав Совета народных комиссаров, предложенный ЦК большевиков, куда вошли только одни большевики: председатель Совнаркома – Ленин, нарком иностранных дел – Троцкий, внутренних дел – Рыков, земледелия – Милютин, торговли и промышленности – Ногин, труда – Шляпников, почты и телеграфа – Глебов-Авилов, по делам военным и морским – "тройка" в составе Антонова-Овсеенко, Крыленко и Дыбенко, просвещения – Луначарский, социального обеспечения – Коллонтай, по делам национальностей – Сталин. Руководящие посты заняли также Каменев – председатель советского парламента – ВЦИК, Зиновьев – главный редактор "Известий", позже председатель Петроградского Совета, с 1919 г. также и председатель Исполкома Коминтерна.

Все члены первого советского правительства, кроме четырех, умерших своей смертью, были потом расстреляны Сталиным, чего бы, конечно, не сделал даже Корнилов.

Октябрь был триумфом заговорщического гения Ленина, но он далеко не был уверен, что победа его окончательная. Предстояла еще схватка с Учредительным собранием, которое всегда стояло в центре требований большевистской пропаганды. Отказ от его созыва был бы равносилен публичному признанию Ленина, что он узурпатор власти и боится стать перед сувереном страны – Учредительным собранием, выбранным на самых демократических, свободных выборах. Именно поэтому он вынужден был поставить перед названием и своего правительства одиозное прилагательное: "Временное рабоче-крестьянское правительство". К тому же и сам Ленин далеко не был уверен, что он тоже не "временный". Троцкий приводит характерный разговор с Лениным на этот счет:

"А что, – спросил меня совершенно неожиданно Владимир Ильич в те же первые дни, – если нас с вами белогвардейцы убьют, смогут Свердлов с Бухариным справиться?

– Авось не убьют, – ответил я, смеясь.

– А черт их знает, – сказал Ленин и сам рассмеялся”.

Троцкий продолжает, что "этот эпизод я передал в первый раз в своих воспоминаниях о Ленине в 1924 г. Как я узнал впоследствии, члены тогдашней "тройки": Сталин, Зиновьев и Каменев почувствовали себя кровно обиженными моей справкой, хотя и не посмели оспорить ее правильность" ("Моя жизнь").

Итак, все известные нам из истории великие революции были революциями за свободу против тирании. Октябрьская революция оказалась единственным исключением: она была революцией за тиранию против свободы. В этом-то и ее уникальность.

Как реагировала кайзеровская Германия на триумф большевиков?

Она ликовала, но сдержанно, чтобы не помешать Ленину удержать и укрепить свою власть. Главный чиновник Берлина по политическому ведению войны против России Курт Рицлер на второй день после октябрьского переворота занес в свой "Дневник": "Революция Ленина это чудо по нашему спасению". Его ученый комментатор добавляет от себя: "Чтобы это чудо стабилизовалось, Берлин усердно помогал. Как велика была сумма, которая шла через Рицлера в Петербург, не поддается учету, но скупым Берлин не был. На второй день после революции по требованию Рицлера были отпущены два миллиона марок и обещано дальнейшее финансирование" (Kurt Riezler, "Таgebiicher, Aufsatze, Dokumente", S.87, Gottingen, 1972, издание Баварской Академии наук). "Чудо спасения" состояло в том, что Ленин своим переворотом продлил войну в Европе на год с лишним, да еще дал возможность кайзеру снабжать свою армию и тыл стратегическим сырьем оккупированних территорий России.

В заключении данной главы обратимся еще раз к Ленину: что он сам думает, в силу каких марксистских законов истории стал возможным его триумф в октябре 1917 года?

Вопреки наукообразной трепотне догматиков из Института марксизма-ленинизма, Ленин был предельно откровенен и правдив в своем ответе на этот вопрос, а именно: если правители игнорируют необходимость судьбоносных реформ, то революция неизбежна в любом обществе. Это очевидная истина в устах Ленина до сих пор не включалась в "золотой фонд" ленинизма, ибо выходило, что революция возможна и при социализме, если коммунистические правители саботируют назревшие реформы. Теперь впервые после смерти Ленина, в эру "радикальных реформ", советская печать процитировала Ленина, почему он победил Керенского в 1917 году. В юбилейной статье к 72-й годовщине Октября В.Звягин пишет:

"В марте 1920 г. Ленин, обращаясь к меньшевикам и эсерам, которые в 1917 г. поддерживали Керенского, говорил:

«Нашелся бы на свете хоть один дурак, который пошел бы на революцию, если бы вы действительно начали социальную реформу.» («Московские новости», 5.11.1989).

Другими словами, если бы Керенский и эсеры провели реформы, то Ленин и его большевики никогда не пришли бы к власти – за отсутствием "дураков", могущих их поддержать. Точно и ясно!