Текст книги "Ленин в судьбах России"

Автор книги: Абдурахман Авторханов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 26 страниц)

События связанные с Распутиным, – это бомба замедленного действия, подложенная под самый фундамент дома Романовых. Этот мужик из Тобольской губернии вне сомнения был незаурядным проходимцем, если уж сам царь говорил о нем то, чего никогда не говорил о своих учителях, министрах и губернаторах: Распутин произвел на него "глубокое впечатление", а царица называла его "Божьим человеком". Впервые он появился в высших кругах Петербурга и во Дворце еще в 1906 г. И сразу продемонстрировал свою неподдельную "чистую веру", как выражался царь, и заодно свои "чудотворные силы", чем была покорена царица. Как известно, цесаревич Алексей Николаевич страдал наследственной болезнью – гемофилией (это болезнь крови, не способной к свертыванию при ранении). Лучшие светила медицинского мира не смогли помочь, а вот старец умел "заговорить" кровь и остановить ее. Надо понять царицу-мать, которая хотела спасти горячо любимого сына от этого страшного недуга. Однако русский шаман был человеком с двойным дном – он любил церковь, но еще больше любил кабак. Участились скандалы. Пошли интриги. Царь сослал его к себе на родину. Оттуда он совершил паломничество в Святые места в Иерусалим, и, очистившись там от грехов, вновь появился в Петербурге с претензией быть "советником" царя и царицы, оказывая, видимо, какое-то влияние на них в делах государственных, вплоть до смены министров, но по-прежнему не забывая и о попойках, куда его часто вовлекали сами интриганы. Отсюда Распутин вновь стал центральной фигурой в русской имперской политике. Все, кто был не доволен царицей и правительством, били по Распутину. Тот же Гучков заявлял с трибуны Третьей Думы: "Хочется говорить, хочется кричать, что церковь в опасности и в опасности государство. Вы все знаете, какую тяжелую драму переживает Россия – в центре этой драмы – загадочная трагикомическая фигура, точно выходец из того света или пережиток темноты веков, странная фигура XX столетия. Какими путями этот человек достиг центральной позиции, захватив такое влияние, перед которым склоняются высшие носители государственной и церковной власти? Вдумайтесь только, кто хозяйничает на верхах, кто вертит ту ось, которая тащит за собою и смену направления, и смену лиц, падение одних, возвышения других?” Его ответ на этот вопрос был однозначен: Распутин! "Система гниет на корню", – эти тоже его слова, но уже по другому поводу.

Духовные гены, впитавшиеся в сознание человека с материнским молоком, оседают там надолго, а у фанатиков они вообще неистребимы. Последний русский царь был фанатиком многовекового убеждения: абсолютная власть русского царя, помазанника Божия, непоколебима. В этом духе его воспитали родители в детстве, в этом же духе его воспитал К.П.По-бедоносцев в юности. В ответ на убийство своего отца, великого реформатора Александра II, Александр III в Манифесте от 29 апреля 1881 г., косвенно критикуя реформы отца, сообщил народу, что никакого ослабления самодержавной власти не будет. Эту волю своего отца Николай II повторил в своей знаменитой речи перед земскими делегациями 17 января 1895 г.: «Мне известно, что в последнее время слышались в некоторых земских собраниях голоса людей, увлекавшихся бессмысленными мечтами об участии представителей земств в делах внутреннего управления; пусть все знают…, что я буду охранять начала самодержавия так же твердо и неуклонно, как охранял его мой покойный незабвенный родитель».

Это и понятно. Через год его учитель К.Победо-носцев издал "Московский сборник", который стал настольной книгой молодого царя. Основа основ государственного права в этом сборнике выражена в тезисе: парламентская демократия – "великая ложь нашего времени". В этом убеждении царь взошел на престол и в этом же убеждении он сошел в могилу. Подавлять восстания и наказывать террористов – это было его легитимным правом, но, подавляя экономические забастовки и стреляя в мирных и безоружных демонстрантов, он расшатывал собственный трон и убивал веру народа в мудрость самодержавной власти куда больше, чем это могли делать самые ярые его враги. Ни один разумный наблюдатель, будь он даже убежденным монархистом, не может ни понять, ни объяснить, почему царь решил повторить через семь лет кровавую расправу 9 января 1905 г. в далекой глуши Восточной Сибири – на золотых приисках русско-английского акционерного общества "Лензолото" на реке Лена, в двух тысячах верст от железной дороги. Там забастовали в конце февраля 1912 г. около шести тысяч рабочих. Они требовали 8-часового рабо-чьего дня, повышения зарплаты, улучшения снабжения. Поводом для забастовки была продажа гнилого мяса. Когда в начале апреля был арестован весь стачечный комитет, рабочие устроили мирную демонстрацию с требованием освобождения арестованных. Жандармские войска открыли огонь по демонстрантам. Было убито 270 человек и ранено 250 человек. Среди солдат ни убитых, ни раненых не было, что доказывает, что стреляли в безоружных и мирных людей. На возмущенный запрос в Думе об этом расстреле как со стороны левых, так даже и со стороны крайне правых, министр внутренних дел царя Макаров выступил с ответом, которым обессмертил свое имя в русской истории: "Так было и так будет!" Расстрел мирной, безоружной демонстрации ленских шахтеров и вызывающее заявление министра, что он полон решимости продолжать практику таких расстрелов и дальше, оправдывая это тем, что "когда, потерявшая рассудок, под влиянием злостной агитации, толпа набрасывается на войско, тогда войску не остается ничего делать, как стрелять", – вызвало в русском обществе всеобщее негодование. Нельзя было дать левым партиям лучшего горючего, как этот расстрел, чтобы они начали раздувать пожар новой революции по примеру революции 1905 года после петербургского расстрела. В ответ на Ленский расстрел по стране в апреле и первого мая пошла волна новых политических забастовок. Ленин утверждал, что Россия отныне вступает в фазу второй революции. В статье "Революционный подъем" он писал: "Грандиозная майская забастовка всероссийского пролетариата и связанные с ней уличные демонстрации, революционные прокламации и революционные речи перед толпами рабочих ясно показали, что Россия вступила в полосу революционного подъема". Если Ленин был оптимистом в видах на новую революцию, то умнейшие из представителей правящей бюрократии были полны пессимизма, размышляя о перспективах существующего режима. Причины такого пессимизма обосновал 29 января 1914 г. в своем выступлении в Государственном Совете барон Р.Р.Розен:

«Русский народ еще свято хранит культ царя и царской власти. Только в этом, как учит история, Россия всегда, в конце концов, находила свое спасение. Но разлад между правительством и обществом обостряется все более… Господа, я думаю, едва ли найдется в России мыслящий человек, который не чувствовал бы инстинктивно, что мы, выражаясь языком моряков, дрейфим, относимся ветром и течением к опасному берегу, о который наш государственный корабль рискует разбиться, если мы не решимся своевременно положить руль на борт и лечь на курс ясный и определенный».

"Опасный берег" в устах барона – это синоним той же ленинской второй революции. Если такая революция была отсрочена, то в силу общенациональной трагедии: Германия объявила 19 июля 1914 г. войну России.

Русское общество встретило войну с большим патриотическим подъемом. Повсюду начались многотысячные манифестации в знак единения народа с царем. Огромная масса народа двинулась на второй день войны 20 июля на площадь перед резиденцией царя, перед Зимним дворцом, а когда царь вышел на балкон, то все опустились на колени. Толпа кричала "ура", пела народный гимн, выкрикивались лозунги "Да здравствует русская армия!" Это было такое зрелище, какого царь не видел со времен русско-японской войны. Такой бурный и неподдельный патриотизм подданных еще более укрепил веру царя в свои собственные слова, которые он произнес перед высшим командным составом армии и флота: "Я здесь торжественно заявляю, что не заключу мира до тех пор, пока последний неприятель не уйдет с земли нашей". Поэты предсказывали триумфальный марш русских солдат на Берлин. Федор Сологуб писал: "Прежде чем весна откроется – лоно влажное долин, будет нашими взят заносчивый Берлин". Игорь Северянин выражался еще более энергично: "Германия, не забывайся. Ах, не тебя ли строил Бисмарк – но это тяжкое величье – солдату русскому на высморк".

Но загадочна и непостижима Русь, изменчив ее характер, буйны ее страсти. Она одинаково не переносит ни триумфа победы, ни тяжести поражения! Все это сказалось в русской армии, когда война приняла неблагоприятный оборот. Всем известно, что русский человек – выдающийся солдат: при наступлении он не признает никаких препятствий, но в отступлений он не знает, когда остановиться. В последнем случае ни тюрьма, ни смертная казнь, как наказание, ему не страшны. Когда обозначились первые серьезные поражения на фронте, русская армия оказалась весьма восприимчивой к антивоенной и революционной пропаганде. Вчерашний пламенный патриот, энтузиаст "культа царя" и верующий христианин легко бросается в другую крайность – поносить и Бога и царя: "Тюрьмы и церкви сравняем с землей" – поется в одной революционной песне большевизированно й толпы эпохи революции.

Первоначальные успехи русской армии: занятие Галиции, Буковины и части Восточной Пруссии – оказались кратковремеными. Контрнаступление врага понудило оставить не только все завоеванное, но отдать также Варшаву, Брест. Немцы и австрийцы вторглись и на русскую территорию. Чтобы остановить врага и выправить общее положение на фронте в августе 1915 г., сам царь стал Верховным Главнокомандующим, освободив от этой должности своего дядю великого князя Николая Николаевича. Катастрофическое положение на фронте вскрывает записка военноморской комиссии IV Государственной Думы, поданной на имя царя. В ней говорилось:

«Мы узнали, что доблестная наша армия, истекая кровью и потеряв уже свыше четырех миллионов убитыми, раненными и пленными, не только отступает, но, может быть, будет, еще отступать… Со стесненным сердцем узнали мы, Государь, о том, что свыше 1.200.000 русских воинов находится в плену у врага». Автор – монархист, приводя эти цифры, комментирует: «Данные эти не были преувеличены. В действительности, общие потери русской армии к моменту принятия командования Государем, превышали четыре миллиона воинов. Число пленных на самом деле достигло 1.600.000 человек. За четыре месяца отступления армия теряла убитыми и раненными около 300.000, а пленными до 200.000 человек в месяц» (Ольденбург, стр.561).

Говорят, что у победы много отцов, а поражение – круглая сирота. Так было и здесь. Начали искать не столько виновников поражения, сколько "козлов отпущения". Верноподаннейших русских немцев начали в измене, евреев – обвинять в подстрекательстве к революции, военного министра генерала Сухомлинова открыто называли в Думе "злодеем" и "изменником" за недостатки боеприпасов для фронта. (Сухомлинов: "Я, может быть, дурак, но я не изменник"). Его арестовали. (Черчилль о Сухомлинове писал в своей книге о войне: "Пять лет он трудился над улучшением русской армии… Бесспорно, он был козлом отпущения"), а жандармского полковника Мясоедова, которому он поручил надзор за офицерами, обвинили в прямом шпионаже в пользу Германии и расстреляли, хотя потом выяснилось, что он не был виноват. Даже дошли до того, что стали подозревать самого царя, его супругу, что находясь под влиянием проходимца Григория Распутина, якобы готовят сепаратный мир с Германией. Министерская чехарда (за время войны правительство менялось семь раз) давала повод утверждать, что министров меняет не царь, а Распутин.

Петроград (Петербург в начале войны быстро переименовали, чтобы заменить в нем немецкий корень "бург", хотя есть историки, которые утверждают, что "бург" был взят Петром у голландцев) жил не внешней войной, а войной внутри страны: интригами, слухами, провокациями, разоблачениями наверху, которые создавали благодарную почву для анархии внизу. Даже октябрист Гучков, в лояльности которого к царю в рамках "Манифеста 17 октября" не может быть никакого сомнения, критиковал кабинет Штюр-мера за бездеятельность, и самого Штюрмера за возможное предательство из-за немецкого происхождения. Он утверждал в письме к начальнику Штаба Ставки Верховного Главнокомандования генералу М.В.Алексееву: "Власть гниет на корню… Ведь нельзя же ожидать исправных путей сообщения в заведовании г. Трепова, хорошей работы нашей промышленности на попечении князя Шаховского, процветания нашего сельского хозяйства и правильной постановки продовольственного дела в руках графа Бобринского… Ведь эта власть возглавляется г. Штюрмером, у которого (и в армии и в народе) прочная репутация, если не готового уже предателя, то готового предать". Кадет профессор ПН.Милюков был согласен с Гучковым: "Надо сосредоточить напор на Штюрмере", вся вина которого в том, что у него немецкая фамилия, и поэтому он не может не желать сепаратного мира с Германией, да еще он ставленник Распутина, который еще в начале войны писал царю из родной Сибири: царь должен немедленно заключить мир, иначе погибнет царь и вся его династия. В избранной в 1912 г. Четвертой Думе преобладали правоцентристские партии. Вот ее состав: всех депутатов 442, националисты и умеренно-правые – 120, октябристы – 98, правые – 65, кадеты – 59, прогрессисты – 48, нерусские группы – польско-литовско-белорусская группа, польское коло, мусульмане – 21, с.-д. – 13 (7 меньшевиков и 6 большевиков, среди которых был и провокатор Малиновский). Обе социал-демократические фракции в Думе – "семерка" и "шестерка" – голосовали против военных кредитов. Большевистская фракция из-за манифеста Ленина за поражение России в войне, была сослана в Сибирь. Из социалистов остались в Думе меньшевики во главе с Чхеидзе и "трудовики", которых возглавил А.Ф.Керенский. Под влиянием военных поражений началось явное полевение не только октябристов и кадетов, но и части националистов. Летом 1915 г. возникла идея создания "Прогрессивного блока". В "блок" вошли восемь фракций, главные из них – левые октябристы, прогрессисты, кадеты. Всего 300 депутатов из 442. Программа "блока" вкратце: "война до победного конца", для чего необходимо "единение между властью и обществом". Отсюда главное требование "блока": создание "правительства общественного доверия", ответственного перед Думой, а не перед царем. К такому разумному требованию царь был глух и нем, хотя он и говорил, что будут какие-то реформы, но только после победы над противником. Теперь ясно, что царь поступил бы разумно как в интересах ведения войны, так и ради сохранения своего трона, да и самой династии, если бы он, пользуясь предложением "блока" (который ничего другого не хотел, как превратить Думу в парламент английского типа), уступил "блоку" и возложил ответственность за ведение войны целиком на Думу.

На открытии очередной сессии Думы 9 февраля 1916 г. царь обратился к депутатам Думы с приветственной речью, которая вселяла надежду о том, что царь пойдет навстречу требованиям "Прогрессивного блока". Под впечатлением этого председатель Думы М.В.Родзянко даже обратился лично к царю, сказав: "Ваше Величество, воспользуйтесь этим светлым моментом и объявите здесь же, что даете ответственное министерство". На что царь ответил уклончиво: «Об этом я еще подумаю». Царь трагически долго думал и не до чего спасительного не додумался, а что касается Думы, то в народе говорили: «Дума думать не успела, революция приспела!» Общее положение в настроениях различных социальных групп общества к концу 1916 г. монархист историк С.Ольденбург рисует так:

«Осенью 1916 г. в России царила смутная тревога… решающей чертой положения была усталость от войны, стихийно родившаяся в широких массах. Страх перед голодом, скорбь по огромным потерям, безнадежное ощущение „войне не видно конца“, все это создавало у людей, далеких от всякой политики, растущее раздражение против власти, которая эту войну вела. В рабочей среде, в кругах полуинтеллигенции, где социалистические течения были сильны еще до войны, их влияние чрезвычайно возросло; в столичных заводах получила преобладание партия социал-демократов-большевиков. Армия, в которой уже почти не оставалось старых кадров, держалась не традицией, а тенью традиции… Общество, вплоть до высших слоев, с самоубийственным рвением работало над разрушением веры в Царскую власть… Та среда, которая всегда была политически наиболее активной, была охвачена страстным желанием добиться перемены строя… Общей очередной задачей была смена власти…»

Движение за смену царя возглавил сам правый ли дер октябристов Гучков. В своих показаниях в Вер ховной следственной Комиссии Временного прави тельства от 3 августа 1917 г. Гучков заявил:

«К вопросу об отречении Государя я стал ближе не только в дни переворота, но задолго до этого… Я и мои друзья искали выхода из положения… Выхода найти нельзя, что надо идти решительно и круто, идти в сторону смены носителя Верховной власти. На Государе и Государыне и тех, кто неразрывно с ними был связан, на этих головах накопилось так много вины перед Россией, свойство их характеров не давало никакой надежды ввести их в здоровую политическую комбинацию; из всего этого для меня было ясно, что Государь должен покинуть престол».

Когда в ноябре 1916 г. открылось заседание Четвертой Думы, представители социалистических партий – А.Ф.Керенский и Н.С.Чхеидзе, как и представители "блока” Б.В.Шидловский и ПН.Милюков – подвергли деятельность правительства и его премьера Штюрмера критике небывалой до сих пор остроты. Милюков даже считал, что свержение правительства равнозначно победе в войне. Речь он кончил словами: "Именно во время войны и во имя войны мы боремся с правительством… Мы имеем много, очень много отдельных причин быть недовольными правительством… Но все частные причины сводятся к одной общей: к неспособности данного состава правительства. Это наше главное зло, победа над которым равносильна выигрышу всей кампании…". Зло воплощает в себе, по Милюкову, тот же склонный к измене немец Штюрмер в союзе с самой царицей, тоже немкой, Александрой Федоровной. Милюков приводил многочисленные цитаты из немецкой прессы, в которых не было никаких фактов "измены", кроме сплетен, общих мест, голословных утверждений, что вокруг царицы, якобы образовалась группа "сепаратного мира" или что "пан-славянское" правительство возглавляет опять таки немец Штюрмер. В.Л.Бурцев заметил, что "речь Милюкова историческая, но вся она построена на лжи". Царица нашла нужным зафиксировать в "Дневнике" свое отношение к речи Милюкова о Штюрмере: "Бедный старик, как подло о нем и с ним говорят… Так как он играет роль красной тряпки в этом сумасшедшем доме, лучше ему на время исчезнуть". 11 ноября газеты сообщили, что Б.В.Штюрмер уволен с поста премьера. На его место был назначен А.Ф.Трепов. 19 ноября Трепов выступил со своей правительственной декларацией перед Думой, в которой он выразил желание сотрудничать с ней. Однако, ораторы почти всех фракций встретили декларацию нового премьера с глубоким недоверием. От имени эсеров Керенский выразил недоверие не только правительству, но и самой Думе: "Мы остаемся на посту верными служителями народа и говорим: страна гибнет и в Думе больше нет спасения". Это повторил от меньшевиков Чхеидзе: "Народ, которого здесь не видно, имеет свое мнение о происходящих событиях. Я предостерегаю вас, что это мнение не только против власти, но и против вас", – сказал он обращаясь к самой Думе. Представители "блока" также резко критиковали Трепова, как и его предшественника: "Тот же Штюрмер, но только более ласковый", – сказал один из его ораторов о Трепове. Отличился и Пуришкевич, на этот раз уже против правительства и даже косвенно против царя, сделав темой своего выступления Распутина. Он требовал от министров "отправиться в Ставку, пасть к ногам царя и умолять его избавить Россию от Распутина". Действительно, как бы в согласии с Пуришкевичем, 22 ноября Дума потребовала, чтобы страна была избавлена от "влияния темных сил", то есть от Распутина и его покровителей, и возобновила свое старое требование: государством должен править кабинет, опирающийся на думское большинство и пользующийся доверием общества. В этих условиях, когда наверху власти обозначился явный политический кризис под влиянием военных поражений и разгула "темных сил", когда царь не может выиграть войну, и народ не хочет воевать, когда все политические партии России отвергают "сепаратный мир" – правые партии и "блок", чтобы получить Константинополь и проливы, левые социалистические партии от эсеров и меньшевиков до большевиков, чтобы конец войны не задушил нарастающую революционную ситуацию, – вот в этих условиях германская дипломатия сделала умнейший шахматный ход: 29 ноября германский канцлер на заседании Рейхстага заявил, что Германия готова начать переговоры о мире. Это был последний шанс царя спасти свой трон и страну от революции. Он им не воспользовался. "Верность” союзникам сделалась догмой, лозунг "война до победного конца" – верой. Свою единственную опору – армию, которая решительно не верила в собственную победу, царь в приказе 12 декабря 1916 г. наставлял, что для России не наступило время для заключения мира, ибо "враг еще не изгнан из захваченных им областей", Россия еще не достигла поставленных ею задач – "обладанием Царьградом и проливами", "будем же непоколебимы в уверенности в нашей победе".

Погромная речь Пуришкевича против Распутина оказалась не простой угрозой – 17 декабря 1916 г. князь Ф.Ф.Юсупов при ближайшем участии Пуришкевича и при моральном участии некоторых великих князей убил Распутина, чтобы спасти династию. Кризис верховной власти принял зловещие очертания. Выстрел прозвучал, исторически и символически, как выстрел в сердце самой династии. Наступающий новый 1917 год угрожал быть последним годом ее трехсотлетнего существования. Поставленный в известность царицей об исчезновении Распутина, царь 19 декабря вернулся из Могилевской ставки в столицу. Непосредственные участники убийства были взяты под домашний арест, а моральных участников – четырех великих князей – выслали из Петрограда. Премьера Трепова царь уволил со всеми министрами, кроме преданного ему, но ненавистного Думе Протопопова. Царь назначил премьером последнего правительства старика князя Н.Д.Голицына, единственным достоинством которого считали его абсолютную веру в царя. Такими же были и новые министры. Страна и Дума левели, а царь и правительство правели. Никакой концепции или политической программы, как выйти из последнего рокового кризиса, ни у царя, ни у нового правительства, разумеется, не было.

В последние дни декабря 1916 г. послы союзников – французский посол Палеолог и английский посол Бьюкенен, по поручению своих правительств, решили, в интересах успешного ведения войны, повлиять на царя в сторону принятия программы "Прогрессивного блока". Царь холодно отчитал послов за непрошенные советы. История, как и мемуары послов, сохранили нам результаты их аудиенции у царя. Первым посетил царя 25 декабря французский посол, но когда он начал говорить о тяжелых внутренних делах России, о брожении "лучших умов" в столице, то царь резко прервал его вопросом; "А что делается с вашим приятелем Фердинандом Болгарским?”, – не суй, мол, свой нос в русские дела. Через пять дней, 30 декабря, английский посол, в надежде на лучший прием, попросил царя разрешить ему изложить свой взгляд по вопросу, как выиграть войну. Посол изложил царю программу "блока" насчет необходимости создать правительство "доверия народа", чтобы заодно парализовать и "германские интриги", на что царь ответил вопросом: "А не так ли обстоит дело, что моему народу следовало бы заслужить мое доверие?" – и не дав послу досказать, царь встал со словами: "До свидания, господин посол!". Английский джентельмен несолоно хлебавши смылся восвояси. Отвергнув спасительный совет союзников и их трезвых наблюдателей, царь сделал еще один шаг навстречу катастрофе: союзников он толкнул в лагерь заговорщиков из "Прогрессивного блока". Вот это было победой не мнимой, а действительной "немецкой партии" – победой стратегии Парвуса!

Дума возобновила свою сессию 14 февраля 1917 г. Представители "блока" повторили еще и еще раз: только ответственное перед Думой министерство может спасти Россию от революции. Керенский от имени социалистических партий, обращаясь к Думе, сказал в речи от 15 февраля 1917 г.: – "Величайшая ошибка – искать всюду и везде изменников, немецких агентов… У вас есть более сильный враг, чем немецкое влияние – это царская власть". Обращаясь специально к "блоку", Керенский заметил: "Если, господа, у вас нет воли к действиям, тогда не нужно говорить слишком ответственных и слишком тяжких слов. Вы, ставя диагноз болезни страны, считаете, что ваше дело исполнено… Вас, господа, объединяют идеи империалистических захватов, вы – одинаково с властью – мегаломания". Керенский несколько завуалированно пророчил, что если "блок" не перейдет от слов к делу, то это сделает сам народ. В эти дни, за десять дней до февральской революции, пророком мог быть каждый, но, увы, не сам царь. После "все-подданейшего доклада" царю от 10 февраля 1917 г. Родзянко сказал ему: "Я Вас предупреждаю, что не пройдет и трех недель, как вспыхнет революция, которая Вас сметет". Царь: "Откуда Вы это берете? Бог даст…" Родзянко: "Бог ничего не даст. Будет революция". Что произошло дальше, летописцы и наблюдатели событий рисуют следующим образом; "Царь уехал в Ставку 22 февраля. Ничто, казалось, не предвещало грозы. Правда, на заводах происходило брожение… В хвостах у лавок толпа проявляла озлобленное настроение, но в этом не было ничего особенного… В Думе тянулись прения по продовольственному вопросу. Скобелев и Керенский грозили грядущей революцией… Газеты, придавленные военной цензурой, были пусты… Стояли сильные морозы… На фронте было затишье. И правительство и оппозиция знали, что спокойствие это ничего общего не имеет с благополучием. Тишина всех обманывала… В четверг 23 февраля с утра в Петрограде началась забастовка на заводах. И сразу приняла форму уличных народных волнений, вследствие того, что у лавок не хватало хлеба… К 25 февраля забастовка стала всеобщей… В толпе появились красные флаги, слышались крики: "Долой войну! Дайте хлеба! Долой самодержавие". Рабочие пели революционную марсельезу… На Обуховском заводе рабочие вышли на улицу с лозунгами: "Долой самодержавие, да здравствует демократическая республика"… Власть повторила роковую ошибку всех властей предреволюционного времени. Она не уловила момента, когда народное движение переходит в революцию, восстание… От войск не требовали стрельбы по толпе и войска не расположены были стрелять… Создалось прочное убеждение в народе, что войска с ними, и что стрелять они ни в каком случае не будут, что полиции они не союзники, а враги… 25 февраля полицейский пристав Крылов во главе отряда донских казаков ворвался в толпу и, вырвав уже красный флаг, хотел было повернуть назад, но толпа зарубила его насмерть собственной шашкой. Казаки его не поддержали"… (Д.С.Заславский и Вл. А.Канто-рович "Хроника февральской революции", Петроград, 1924 г.). Так началась февральская революция.

По требованию думского большинства кабинет Голицына потребовал у министра внутренних дел Протопопова, чтобы он вышел в отставку, на что тот выдвинул контртребование: распустить Думу. Тем временем получили от царя телеграмму: "Повелеваю завтра же прекратить в столице беспорядки". Телеграмма не произвела впечатление даже на Протопопова и командующего войсками округа генерала Хабалова. Когда на улицах началась стрельба, председатель Думы Родзянко телеграфировал царю:

«Положение серьезное. В столице анархия. Правительство парализовано. Транспорт продовольствия и топлива пришел в полное расстройство. На улицах происходит беспорядочная стрельба. Части войск стреляют друг в друга. Необходимо немедленно поручить лицу, пользующемуся доверием страны, составить новое правительство. Медлить нельзя. Всякое промедление смерти подобно. Молю Бога, чтобы в этот час ответственность не пала на венценосца».

Весь день Родзянко тщетно пытался найти в правительстве влиятельных лиц, еще трезво мыслящих, но таких не оказалось. Вернувшись поздно вечером домой, Родзянко нашел на своем рабочем столе следующий ответ царя: "Повелеваем: занятия Государственной Думы и Государственного Совета прервать 26 февраля сего года и возобновить не позднее апреля 1917 г… Николай".

Керенский потребовал немедленно собрать Думу, чтобы взять власть на себя, но ни октябристы, ни кадеты, ни "блок" в целом на это не согласились. Перешедший на сторону "блока", Шульгин не разделял оптимизм Родзянко, что "правительство народного доверия" остановит начавшуюся революцию. Говоря о настроениях в "блоке", он писал впоследствии: "Я чувствовал их, моих товарищей по "блоку". Мы были рождены, чтобы под крылышком власти хвалить или порицать. Мы способны были в крайнем случае, безболезненно пересесть с депутатских кресел на министерские скамьи… но под условием, чтобы Императорский караул охранял нас. Но перед возможным падением власти, перед бездонной пропастью этого обвала, – у нас кружилась голова и немело сердце".

Однако председатель Думы, один из лидеров "блока" – Родзянко все еще надеялся на чудо спасения "Императорским караулом", поэтому он послал вторую телеграмму царю, еще более отчаянную, чем первая: "Положение ухудшается. Надо принять немедленные меры, ибо завтра будет поздно. Настал последний час, когда решается судьба родины и династии". Это было 27 февраля. В тот же день был создан и Петроградский Совет рабочих депутатов во главе с председателем Чхеидзе и вице-председателем Керенским.

28 февраля 1917 г. революция в Петрограде победила. Воинские части – наземные и морские – подчинялись только указаниям, исходящим от Временного думского комитета, организованного в ответ на роспуск Думы для сношений с властью. Поскольку никакой власти в столице не было, то сам Думский комитет, вопреки своей воле, стал номинальной властью, тогда как Совет рабочих сделался – фактической властью. Думскому комитету и Петроградскому Совету власть навязали сам народ и гарнизон столицы, которые не признавали иных распоряжений, кроме Думского комитета и Петроградского Совета. Царь собирался поступить с мятежниками в Петрограде так, как он обычно действовал в подобной ситуации. Он послал генерала Иванова с отрядом отборных частей из георгиевских кавалеров на Петроград с приказом навести там порядок, но его не пропустили восставшие железнодорожники даже на подступы к столице. Телеграфные и телефонные связи тоже допускались только по разрешению Думского комитета и Петроградского Совета. Царь хотел добраться к семье, ближе к столице, но его поезду тоже не дали хода дальше Пскова. Запрошенные начальником штаба Ставки Алексеевым командующие на фронтах генералы советовали царю отречься от престола в пользу сына.