Текст книги "Ленин в судьбах России"

Автор книги: Абдурахман Авторханов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 26 страниц)

Вернемся к рассказу Вишняка. Лидер эсеров Виктор Чернов был выдвинут председателем Учредительного собрания, как представитель самой большой фракции. Человек образованный, теоретик своей партии, участник Циммервальдской и Кинтальской конференций и по своим убеждениям интернационалист-пораженец, разделивший позицию Ленина в войне, а позже ставший министром Керенского, Чернов был его бледной копией (сам Керенский, будучи избран членом Учредительного собрания, не мог присутствовать на его заседаниях, скрываясь в Петроградском подполье). Лидер самой боевой партии в истории России, сам Чернов был начисто лишен качеств борца в отличие от другого выдающегося лидера эсеров А.Гоца, который тоже присутствовал на собрании, но которому партия запретила играть активную роль по соображениям его личной безопасности (А.Гоц был председателем ВЦИК Советов, избранного на I съезде, а теперь скрывался от ареста, как и Керенский). Интересны воспоминания Вишняка, тоже эсера, о "тронной речи" председателя и реакции большевиков на нее:

”… Большевики и левые эсеры всячески срывали Чернова, заглушали его речь свистом, оскорбительным улюлюканьем и угрожающими выкриками… Председатель просил публику (с галерки) не вмешиваться в дела собрания… его призывы терялись в гаме и выкриках… Многие его не слышали. Мало, кто слушал… Выкрики слева, злобные и кровожадные, – «без пули вам не обойтись» – стали перемежаться с издевками лично над оратором и содержанием его речи".

Но каково же было содержание речи Чернова, которая так возмущала большевиков и левых эсеров? Автор продолжает:

«Речь была выдержана в социалистических и интернационалистических тонах и как бы пыталась быть созвучной и левому крылу Собрания. Точно оратор стремился в чем-то заверить противников, вместо того, чтобы возможно резче отмежеваться от них и противопоставить им себя, как символ всероссийского народовластия…» Чернов утверждал, – продолжает Вишняк, – что «страна показала небывалое в истории желание социализма».

Одним словом, в желании построить в России "социализм" Чернов хотел превзойти самого Ленина, перегнать его слева. Таких фокусов Ленин не терпел от людей даже в собственной партии.

Произносились и такие речи, которые выслушивались с криками "браво”, "ура" со стороны галерки и с левой стороны зала, но при гробовом молчании и без протестов со стороны собрания. Это были речи большевистских ораторов – Свердлова, Бухарина, Дыбенко, Раскольникова. Свердлов потребовал от Учредительного собрания утверждения декретов съезда Советов о мире, земле и признания советской власти во главе с большевистской партией. Бухарин заявил, что образовался "водораздел, который делит все собрание на два непримиримых лагеря: "У нас воля к диктатуре трудящихся классов, которая закладывает фундамент жизни на тысячелетия" (Гитлер тоже хотел заложить "тысячелетний Рейх"), а у них – все сводится к воле защищать "паршивенькую буржуазно-парламентарную республику… Мы с этой трибуны провозглашаем ей смертельную войну…" Большевик Скворцов-Степанов дал и марксистское обоснование, почему большевики отрицают "народовластие", ибо по мнению марксистов, народ – это фикция. Есть только классы. Вот это место из его речи: "Как это можно апеллировать к такому понятию, как общенародная воля… Народ не мыслим для марксиста, народ не действует в целом. Народ в целом – это фикция, и эта фикция нужна господствующим классам". Бешеный вой и гвалт, с направленными в центр и на правую сторону зала, а также и на трибуну, винтовками и пулеметами, поднимался каждый раз, когда начинали говорить ораторы от большинства Учредительного собрания или бывшие социалистические министры Керенского, которые, к удивлению всех, еще не были арестованы. Церетели осуждал большевистский заговор и призывал собрание объявить Россию не советской, а демократической республикой. Как раз при его выступлении рев и вой достигли небывало высокого градуса, словно ревели и свистели не отдельные группы, а весь зал. Каждая фраза Церетели сопровождалась криками толпы: "Изменник! Палач! Предатель! Лакей!” И это по адресу человека, который всю свою жизнь служил делу революции в самой России, когда другие служили ей на безопасном Западе.

Другой министр Керенского – меньшевик Скобелев (будущий сменовеховец, перешедший потом к Сталину) сумел перекричать толпу, хотя он говорил о кровавом побоище, которое устроили большевики накануне открытия собрания, и потребовал создать комиссию для расследования этого преступления. Он говорил, что "стреляли без всякого предупреждения прямо в толпу, которая мирно демонстрировала в честь Учредительного собрания и молитвенно пела революционные гимны… Агенты власти выхватывали красные знамена, бешено рвали их на куски и швыряли в огонь уличных костров… жертвы доходили до сотни человек…"

Люди Раскольникова, Дыбенко и бравые матросы Железнякова были вызваны, якобы для охраны спокойствия и рабочего порядка Учредительного собрания, как это бывало в любом цивилизованном государстве. Караулу, однако, был дан приказ оружие держать нацеленным в зал высокого собрания и на трибуну, когда выступают антибольшевики. Оружие было не только направлены в зал, но им угрожала, щелкая затворами, полупьяная солдатня. Эта солдатня расхаживала даже по залу, подходила к трибуне, когда выступал "не свой". Таким не своим был и втородумец, крестьянин Ефремов, который произносил речь под направленным в его грудь браунингом, но мужик нашелся, как начать речь: "Грудь каждого из нас, народных избранников, открыта… Если здесь, в стенах этого высокого Собрания, решено кому-нибудь из нас пасть жертвой злодейства, это послужит правде, истине, священной обязанности народного избранника". В этих условиях неудивительно, что у секретаря Собрания Вишняка создалось впечатление: "Ружья и револьверы грозили ежеминутно "сами” разрядиться, ручные бомбы и гранаты "сами" взорваться".

Где был Ленин, когда начались прения? Мы приводили наблюдения Вишняка, врага Ленина, во время речи Чернова, но вот послушаем теперь соратника Ленина старого большевика И.Мещерякова:

«Вспоминается как живая фигура Ильича, сидящего на приступах трибуны председателя. На вылощенные речи Чернова и Церетели он не обращал никакого внимания. Сперва он что-то писал, а потом просто полулежал на ступеньках, то со скучающим видом, то весело смеясь.» (Сборник воспоминаний «О Ленине»).

Уже пятый час утра. Начальник караула матрос Анатолий Железняков заявил Чернову, что "караул хочет спать" и пора, мол, "закрывать лавочку". Чернов "героически" доказывает матросу, что тот в лице Учредительного собрания имеет дело с "хозяином Земли русской", но Железняков лучше знал, кто здесь хозяин. Не Земля русская, а он здесь "хозяин". Чернов направляется к выходу и ясно слышит по своему адресу из рядов матросов: "Вот этого в бок штыком" (Марк Вишняк, "Дань прошлому", 1954).

На второй день Ленин послал своего "старшего матроса" Раскольникова, который даже не был членом правительства, объявить Учредительное собрание распущенным. Председатель Учредительного собрания успел только объявить Россию демократической федеративной республикой.

Безумным актом роспуска Учредительного собрания собственно и началась кровавая Гражданская война в России. Ее сопровождала все возрастающая волна "Красного террора", который не кончился с окончанием Гражданской войны и ликвидацией "эксплуататорских классов", а превратился в ведущий метод "строительства социализма в одной стране".

Глава XIII. ВЛАСТЬ – ВСЁ, ИДЕИ – НИЧТО

Великие демократические революции против абсолютизма в Европе, в том числе и русская Февральская революция, происходили не по рецептам каких-либо книг, а в силу насущных потребностей жизни каждой нации. Октябрьская революция была искусственно организованной революцией – по книгам и рецептам как предшественников Ленина, так и его самого. Успешной она оказалась не в силу потребностей России, а в силу исторической конъюнктуры: страна переживала величайший государственный и общенациональный кризис из-за беспрецедентной в истории войны на два фронта, одинаково страшных: на внешнем фронте она воевала против блока Германии и ее союзников, а на внутреннем – против большевиков с их стратегией поражения России в войне методами дезорганизации армии и тыла. Ленин знал, что нормальным путем он никогда не придет к власти в России. Поэтому не законы детерминированности исторического развития из позднего марксизма («К критике политической экономии”, “Капитал»), а волюнтаристский тезис раннего марксизма, что коммунисты «могут достигнуть своей цели лишь путем насильственного низвержения всего существующего строя» («Коммунистический манифест»), – становится становым хребтом ленинизма. Но в одном глубоко верующий «детерминист» и Ленин: он знает, что без общенационального кризиса в стране невозможна и насильственная революция. Такой кризис вероятен, а революция еще более вероятна только в результате поражения собственной страны в войне с внешним врагом. Война – та ось, вокруг которой вращается вся революционная стратегия Ленина. Однако, Ленин отлично знает и другое: кто путем насилия пришел к власти, тот может удержать ее тоже только путем насилия. Отсюда, Ленин заимствует мимоходом и в другом смысле выдвинутую Марксом формулу о «диктатуре пролетариата». Впервые она появилась в одном частном письме Маркса к его единомышленнику, а потом он упомянул эту формулу в двух строках на полях одного закрытого партийного документа. На этом стоит остановиться, тем более, что Ленин и его наследники объявили это замечание Маркса основой основ его учения о пролетарском государстве, хотя сам Маркс о «диктатуре пролетариата» не писал ни книг, ни даже статей. Да, Маркс употребил слова «диктатура пролетариата» в письме к Вейде-мейеру в 1852 г.: «Классовая борьба необходимо ведет к диктатуре пролетариата». Через двадцать с лишним лет Маркс повторяет эту формулу на полях проекта «Готской программы», причем оба раза эти замечания Маркса не подлежали публикации. Этой одной или двум строчкам Ленин посвятил целую книгу «Государство и революция», а вот другому фундаментальному замечанию Маркса на полях того же проекта, что в странах, где существует всеобщее избирательное право и отсутствует военщина, (а именно, в Англии и Америке), к социализму можно прийти демократическими путями, Ленин посвятил только одну фразу, объявив это положение Маркса устаревшим в «эпоху империализма». Все марксистские лидеры социалистических партий и Интернационала, которых поддерживал Энгельс после смерти Маркса, встали на позицию Маркса о демократии, прокладывающей путь к социализму мирными методами, то есть путем завоевания парламентского большинства.

Интересна сама история замечаний Маркса, которую избегают излагать советские марксоведы. В конце мая 1877 г. марксистская партия Вильгельма Либкнехта и Августа Бебеля ("эйзенахцы") и лассальянская партия – "Всеобщее германское рабочее объединение” решили объединиться в одну общую социал-демократическую рабочую партию Германии в городе Гота, где была принята ее первая программа, получившая название "Готской программы". Ее проект, составленный совместно марксистами и лассальянцами, был послан на ознакомление Марксу. Вот на полях этого проекта Маркс и записал: "Между капиталистическим и коммунистическим обществом лежит период революционного превращения первого во второе. Этому периоду соответствует и политический переходный период, и государство этого периода не может быть ничем иным, кроме как революционной диктатурой пролетариата". Когда Маркс писал эти слова, перед его глазами был, как он указывает, режим абсолютизма и "военный деспотизм" в прусской Германской империи, но Маркс подчеркнуто исключал из этого замечания страны демократии: США и Англию.

Был и ряд других замечаний, мелких и придирчивых, в адрес последователей более популярного, чем Маркс, лидера германского рабочего движения – покойного Фердинанда Лассаля. Все эти замечания были названы самим Марксом "замечаниями на полях" (Randglosse) и посланы лично Либкнехту, Бебелю и Ауэру с требованием вернуть их обратно после прочтения. Интересно, что они были опубликованы Энгельсом только через 8 лет после смерти Маркса – в 1891 г. Важно привести здесь комментарии Энгельса к ним, которые, может быть, отсутствуют в советских изданиях (я не имею возможности проверить это и располагаю только немецким текстом). Вот, что пишет Энгельс: "Можно себе представить, что старое общество может перерасти мирно в новое – в странах, где власть сосредоточена в руках народного представительства, которое на основе конституции может сделать, что надо, поскольку имеет за собою большинство народа – в демократических республиках как Франция и Америка и в монархиях как Англия… Если, что установлено, то это следующее: наша партия и рабочий класс могут прийти к власти только под формой демократической республики. Она даже и есть специфическая форма диктатуры пролетариата, как показала Великая французская революция… Что, на мой взгляд, надо включить (в новую Эрфуртскую программу – А.А.), – это требование концентрации всей политической власти в руках народного представительства "(Karl Marx, "Kritik des Go-thaer Programms", Dietz Verlag, 1965, S.88–89). В письме к Зорге Энгельс писал, что новая Эрфуртская программа вполне марксистская, ибо в ней учтены все замечания Маркса к Готской программе. Что касается формулы "диктатуры пролетариата", то, как известно, Маркс не настаивал, чтобы ее включили в Готскую программу, а Энгельс не предлагал включить эту формулу и в Эрфуртскую программу 1891 г. Здесь нужно сослаться и на очень существенное замечание Каутского, что, говоря о диктатуре пролетариата, Маркс имел в виду не форму правительства, а его "состояние", тем более, что он исключил отсюда Англию и Америку ("Kautsky gegen Lenin", Berlin, 1981). Однако, коммунистический издатель из цитированной книги претендует на лучшее знание марксизма, чем сам Маркс и Энгельс, когда пишет: "Главный недостаток программы состоит в том, что она не говорит о диктатуре пролетариата, как о предпосылке к социалистической перестройке общества" (там же, стр.183).

Энгельс расширил круг государств, в которых социал-демократы могут прийти к власти через парламенты, но исключил из этого круга Россию, как государство абсолютной монархии. Произошла Февральская революция, свергшая монархию и установившая режим неограниченной демократии. Вне всякого сомнения, что Энгельс включил бы демократическую Россию в число держав, где социал-демократы к власти могут прийти мирным путем.

Что же делает Ленин? Ленин пишет, ссылаясь на Маркса и Энгельса, целую книгу за два месяца до большевистского переворота, доказывая, почему надо уничтожить демократию в России, чтобы построить социализм – уже названную книгу "Государство и революция".

"Государство и революция" носит подзаголовок "Учение марксизма о государстве и задачи пролетариата в революции". На первый взгляд можно подумать, что перед вами академический трактат на указанную тему, на деле – перед вами классический памфлет с апологией диктатуры и анафемой демократии. Ленин готовится к уничтожению русской демократии и провозглашению в России "диктатуры пролетариата". Для этой цели ему важно поставить к себе на идеологическую службу Маркса и Энгельса. Для этой же цели он вынужден произвести над ними небольшую хирургическую операцию, исключая из марксизма все, что не укладывается в концепцию ленинизма, объявляя все, что внесли в марксизм марксистские теоретики западной социал-демократии, антимарксистскими творениями. Поскольку ни Маркс, ни, тем более, Энгельс не могут оказать Ленину при подобной операции прямую помощь, Ленину приходится прибегать к методам не только антинаучным, но и предосудительным. Во-первых, он пользуется не трудами Маркса, предназначенными к публикации или опубликованными, а его частными письмами, которые не принадлежали огласке; во-вторых, он манипулирует цитатами Маркса, допуская передержки и фокусы по классическому методу софистов; в-третьих, он намеренно игнорирует все то, что не укладывается в рамки поставленной им цели или даже опровергает эту цель. При всем этом Ленин совершенно резонно рассчитывает на низкую культуру и марксистское невежество русского пролетариата, а что скажут об его операциях над Марксом и Энгельсом европейские марксисты и русские меньшевики, ему абсолютно безразлично, к тому же он заранее застраховал себя от их ударов, объявив их всех "ренегатами” марксизма и "изменниками пролетариата". Кроме того, Ленин отличался редким талантом вкладывать в уста своих учителей мысли, до которых они сами не доходили, но рассуждения которых давали ему повод делать это самому от их имени. Вот такими методами Ленину удается то, что в Москве называется "дальнейшим развитием марксизма". Яркими образцами такого рода манипуляций и изобилует книга Ленина "Государство и революция", которую он писал в подполье в августе-сентябре 1917 г., но опубликовал после своего переворота – в 1918 году.

Вот некоторые примеры:

1) Мысль об "отмирании государства", когда к власти приходит рабочий класс, принадлежит Марксу. Конкретизация этой мысли принадлежит Энгельсу в его "Анти-Дюринге", в котором он утверждал, что после национализации средств производства государство отмирает, подчеркивая, что "государство не отменяется (это выпад против анархистов – А.А.), оно отмирает”. Ленину страшно не нравится такое мирное "отмирание” при отсутствии "скачков, бурь и революций” (стр.15). Ленин говорит, что так толкуют Энгельса все оппортунисты и ренегаты. Ленин приписывает Энгельсу то, чего он никогда не писал и не говорил. Например: "На деле здесь Энгельс говорит об "уничтожении" пролетарской революцией государства буржуазии, тогда как слова об "отмирании” относятся к остаткам пролетарской государственности после социалистической революции. Буржуазное государство не "отмирает", по Энгельсу, а "уничтожается пролетариатом в революции. Отмирает после этой революции пролетарское государство или полугосударство" (стр.17). В явном противоречии с Энгельсом Ленин делает вывод: "Смена буржуазного государства (то есть демократической республики – А.А.) пролетарским невозможна без насильственной революции" (стр.21). Только после ленинской "пролетарской революции" это "полугосударство" собственно и превратилось, по его же словам, в "новый тип государства" – в полное тоталитарное государство беспримерной в истории концентрации, централизации и абсолютизации власти. Получилось все наоборот. Энгельс писал: "Вместо управления людьми будет управление вещами". Вот уже восьмое десятилетие ленинское "полугосударство" тотально распоряжается и "людьми" и "вещами". Такое управление сегодняшние кремлевские "новомышленники" называют на убогом жаргоне канцеляристов "административно-командной системой" и приписывают ее рождение тоже не Ленину, а Сталину. Но ведь "административно-командный стиль" – атрибут и привилегия любой бюрократии в любом государстве, так что ни Ленин, ни Сталин тут не были оригинальны. Оригинален их тоталитаризм.

2) Ленин утверждает, что "учение о классовой борьбе, примененное Марксом к вопросу о государстве и социалистической революции, ведет необходимо к признанию политического господства пролетариата, его диктатуры, то есть власти, неразделяемой ни с кем и опирающейся непосредственно на вооруженную силу масс” (стр.24). Если таково учение Маркса, то почему надо доказывать это на десяти страницах вместо того, чтобы привести хотя бы одну цитату из самого Маркса? Потому, что таких цитат о «неразделяемой ни с кем власти, опирающейся на вооруженную силу» у Маркса нет.

3) Еще грубее поступает Ленин с Марксом, когда прибегает к цитатам из его работы "Восемнадцатое брюмера Луи Бонапарта". Ленин пишет, что "все прежние революции усовершенствовали государственную машину, а ее надо было разбить, сломать. Этот вывод есть главное, основное в учении марксизма о государстве" (стр.26). У Маркса речь идет о разрушении и сломе машины абсолютистского государства, чтобы закрыть путь к реставрации старых порядков. Маркс пишет, что "все перевороты усовершенствовали эту машину вместо того, чтобы сломать ее… Партии, которые, сменяя друг друга, боролись за господство, рассматривали захват этого огромного государственного здания, как главную добычу при своей победе".

А вот комментарий Ленина: "Мысль Маркса состоит в том, что рабочий класс должен разбить, сломать "готовую государственную машину", а не ограничиваться простым захватом" (стр.35). Маркс ни одним словом не обмолвился о "рабочем классе", у него речь идет о революционных демократических "партиях", которые руководили не социалистическими, а демократическими, буквально "народными революциями".

Это видно даже и из письма Маркса Кугельману (апрель 1871 г.), которое цитирует Ленин: "Не передать из одних рук в другие бюрократически-военную машину, а сломать ее… И именно таково предварительное условие всякой действительной народной революции на континенте" (стр.35). Это Маркс писал, расшифровывая тезис из "Брюмера" о демократических "народных революциях", которые терпели поражения из-за того, что не сломали старой "бюрократи-чески-военной машины". Русская "народная революция" в феврале 1917 г. радикально уничтожила государственную машину самодержавия и установила в стране демократический строй с неограниченными политическими свободами и гражданскими правами. Ленин упорно, настойчиво доказывает необходимость уничтожить этот демократический строй путем насилия, опирающегося на вооруженные силы повстанцев, ложно ссылаясь на тезис Маркса, в котором Маркс говорит о сломе старой "бюрократически-воен-ной машины" старых абсолютистских режимов. О сломе государственной машины демократической республики ничего ни у Маркса, ни у Энгельса, разумеется, Ленин не нашел. Наоборот, как мы уже видели, Маркс в замечании к "Готской программе" утверждает, что в демократических странах к социализму можно прийти мирным путем. Интересно, что Ленин, как бы мимоходом, приводит высказывание Энгельса, которое собственно опровергает все главные тезисы "Государства и революции". Энгельс, говорит Ленин, "признает, что в странах с республикой и большой свободой можно себе представить (только "представить"!) мирное развитие к социализму" (стр.64). Но Ленин неумолим: "Постоянно забывают, – пишет он, – что уничтожение государства есть уничтожение демократии" (стр.76). Уничтожить государство

Ленину не удалось, тем успешнее ему удалось уничтожить демократию. Ближе к концу книги Ленин выставил новый тезис, который нам хорошо знаком больше из Прудона и Бакунина, чем из Маркса и Энгельса: "Пока есть государство, нет свободы. Когда будет свобода, не будет государства" (стр.88). Ленин, вероятно, хотел сказать, что при коммунистическом государстве не будет свободы, но когда будет свобода, то тогда уже не будет самого коммунистического государства. Опыт Советского Союза говорит в пользу этого тезиса.

Ленин, конечно, обладал как теоретическим талантом, так и стратегическим умом, чтобы разработать и пропагандировать свою собственную концепцию о "взрыве" и "разгроме" государственной машины демократической республики через насильственную революцию, но когда он предпочел это сделать не от своего имени, а от имени марксизма, восстали такие выдающиеся марксисты как Карл Каутский и Роза Люксембург. Если на то пошло, то Ленин был отнюдь не первым коммунистом, который писал о "взрыве" и уничтожении государственной машины демократии, об уничтожении самого государства через насильственную революцию. Лидер голландских левых, будущий деятель Коминтерна А.Паннекук писал еще в 1912 г. в "Нойе Цейт", что "борьба пролетариата есть не просто борьба против буржуазии из-за государственной власти, а борьба против государственной власти". В этих словах весь будущий Ленин, хотя Ленин замечает непоследовательность этого автора. Однако Каутский ответил Паннекуку (Ленину): «До сих пор противоположность между социал-демократами и анархистами состояла в том, что первые хотели завоевать государственную власть, вторые – ее разрушить. Паннекук хочет и то и другое» (по Ленину "Государство и революция”, стр.103). Ленин утверждает: "Против Каутского марксизм представлен именно Паннекуком в данном споре, ибо как раз Маркс учил тому, что «пролетариат… должен разбить, сломать этот аппарат» (стр.104), что неверно, как мы видели выше.

Другим предшественником Ленина был Бухарин, который писал в 1916 г., тоже, что и голландец, когда утверждал, что надо "взорвать" государство и что вообще "социал-демократии необходимо подчеркивать свою принципиальную враждебность к государству". Отвечая на эту статью Бухарина в том же 1916 г., Ленин стоял на позициях… Каутского. Ленин писал: "Это неверно… Анархисты хотят "отменить" государство, "взорвать" его… Социалисты признают отмирание, постепенное "засыпание" государства после экспроприации буржуазии" (цитирую по Сталину, "Вопросы ленинизма", стр.248). Да, конечно, на Шестом съезде партии в августе 1917 г., Ленин передал Бухарину через Крупскую, что в споре о "взрыве" государства прав был Бухарин, а не он, Ленин. Вот справка Бухарина по данному вопросу, которая привела Сталина в великое возмущение: "Против статьи выступил В.И.(Ленин)… У меня не было ошибки, которая мне приписывалась… С другой стороны, из заметки Ильича видно, что он тогда неправильно относился к положению о "взрыве" государства, смешивая этот вопрос с вопросом об отмирании диктатуры пролетариата… Занимаясь вопросом, Ильич пришел к тем же выводам относительно "взрыва", но он развил эту тему, а затем и учение о диктатуре, что сделало целую эпоху в развитии теоретической мысли в этом направлении" (там же, стр.252).

Речь идет о книге Ленина "Государство и революция", которая действительно сделала эпоху в том отношении, что идеи Паннекука и особенно Бухарина Ленин не только развил дальше, как мы это видели, но и положил их в основу своей стратегии "взрыва” февральской демократии и установления однопартийной диктатуры большевиков. А Сталин возмущался зря, говоря, что выходит, что Ленин был учеником Бухарина. Да, что правда, то правда – в данном вопросе приоритет за Бухариным, что Ленин и признал.

На стороне советских вождей, критиковавших своих оппонентов на Западе, всегда было одно преимущество: они критиковали работы, которые не имел права читать советский человек. Поэтому ему преподносились отдельные, вырванные из контекста, цитаты, выпускались авторские аргументации. Произведения марксистского теоретика Каутского в царской России пользовались и по Ленину и по словам самих немцев большим успехом, чем в Германии, а вот в ленинской России было запрещено переводить на русский язык не только книги Каутского, но и Розы Люксембург, в которых критиковался большевизм. Читателю небезынтересно узнать аргументацию вышеназванных авторов против большевистского понимания демократии и демократического социализма Маркса и Энгельса.

Карл Каутский посвятил специальную книгу проблемам расхождений между западной марксистской социал-демократией и ленинским большевизмом. Автор с самого начала подчеркивает два важнейших факта: 1) уже в "Коммунистическом манифесте" Маркс и Энгельс посчитали нужным заявить, что коммунисты не считают себя особой, обособленной партией по отношению к другим рабочим партиям. Поэтому в Первом Интернационале тонкий слой марксистов работал вместе с другими рабочими партиями (с партиями прудонистов, бланкистов, тред-юнионов); 2) эти "социалистические партии совместно боролись не только за короткий рабочий день, за страхование по безработице, высокую зарплату и за производственные советы (Betriebsrate), но и за свободу, равенство и братство всех людей без различия пола, религии и происхождения" (Karl Kautsky, Kommunismus und Sozialdemokxatie, Dietz Verlag, S.4–5). Здесь Каутский хочет обратить внимание на то, что классики марксизма не считали, что коммунисты претендуют на монопольное право представлять интересы всего рабочего класса и поэтому готовы были сотрудничать со всеми другими рабочими партиями, боровшимися одновременно и за насущные материальные интересы трудящихся, и за их социальное и политическое раскрепощение. Ленин же претендовал на исключительное право коммунистов представлять социальные и политические цели рабочего движения, а все остальные социалистические партии объявлял "предателями", "изменниками", "ренегатами". Каутский выводит эту граничащую с одержимостью претензию Ленина и его коммунистов из факта позднего проникновения в Россию идей марксизма, а также из абсолютистской структуры политического режима России. Полицейские условия заставляли русских марксистов работать в подполье, отсюда, говорит автор, многие русские марксисты приобрели утопические и фантастические черты домарксистских социалистов, а именно – черты бланкистов и бакунистов. Автор пишет: "Они не отрицали марксизм, но представляли его скорее фанатично, приписывая марксизму бланкистские и бакунинские идеи. Самым значительным среди таких марксистов был Ленин." (стр.6). Ленин разошелся, продолжает автор, с другими марксистами по вопросу организации партии в условиях царской России на конспиративных началах, но без внутрипартийной демократии, тогда как Маркс считал, что главное – это воспитание партии и рабочего движения в духе демократии. Для Маркса "партия менее всего была средством захвата власти, а более всего средством воспитания масс", – говорит Каутский. В этой связи Каутский указывает на тот факт, что Маркс и Энгельс согласились вступить в "Союз коммунистов" только после того, как этот "Союз коммунистов" отказался от своего старого Устава, согласно которому Союз считался заговорщической организацией с диктаторской властью партийного центра. В новом Уставе руководство партии выбиралось на демократических началах и могло быть сменено в любое время. I Интернационал вынужден был работать в некоторых странах в подполье, но Маркс упорно боролся против того, чтобы там создавали заговорщические организации с диктаторским центром, как этого хотел лидер итальянских революционеров Джузеппе Мадзини, и Маркс победил. Роза Люксембург с первых же дней возникновения большевизма по плану Ленина из "Что делять?" разгадала, какой будет партия, созданная по ленинскому методу, когда писала: "Создание централизации на двух принципах: слепое подчинение всех организаций до малейшей детали одному центру, который за всех думает, создает и решает, а также строгое разграничение между ядром партии и окружающей ее революционной средой. То, за что борется Ленин, представляется нам механическим привнесением организационных принципов бланкистского заговора рабочих кружков в социал-демократическое движение рабочей массы. Ход мыслей Ленина направлен на контроль партийной деятельности, а не на ее оплодотворение, на сужение, а не на расширение, на раздробление, а не на объединение" (там же, стр.8).