Текст книги "Король и Дева (СИ)"
Автор книги: Зима.
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 24 страниц)
Жанна едва сдержала слезы, проводив Двалина взглядом. К страданиям тела добавились мучения души, жалящие куда больнее.
Хорошо, что осталось два дня. В походе будет не до проявлений чувств, кроме преданности, с ее стороны. И королевской заботы со стороны Торина. Вот именно – королевской, не более того. Ее королю принадлежит все – ее меч, ее жизнь. И ее честь. Незачем мечтать о большем.
Она сама напросилась в поход, потом – повесилась на шею. Порядочные девушки, достойные стать законными женами, так не поступают. Толку от нее чуть… Правда, ее король говорит иное, но разве можно ему верить? В ее прежнем мире близость с королем не была чем-то невозможным. Жанна была достаточно взрослой (не по возрасту, так по знанию жизни), чтобы понимать значение некоторых взглядов и слухов. Но лучшее, что ждало ее – участь любовницы, содержанки. Торин ничего не говорил об их будущем, но обронил невзначай пару фраз о необходимости изучении кхуздула и о свадебных обрядах гномов. Жанна взволновалась – кажется, он уже все основательно продумал и считает ее не своей наложницей, но будущей королевой. Однако Балин рассказывал, что гномы крепко чтут традиции. Жанна же не из королевского рода и даже не гномка. Близость с нею может навредить Торину в глазах подданных, а этого ни в коем случае допустить нельзя.
О чем она только думала!
Так что когда Торин станет истинным Королем-Под-Горой, ей нужно будет поскорее убраться с его глаз. Может, уехать в Ривенделл? Элронд наверняка умеет врачевать и раны сердца. Кили, правда, говорил, что гномы любят лишь однажды. Но то, что чувствует к ней Торин – любовь ли это? Или просто вожделение – как у Фили с Кили, что забавлялись с веселыми эсгаротками? Ах нет, неверно… Кажется, гномы женятся лишь однажды. Что навредит Торину больше – любовь Жанны или ее побег? Она окончательно запуталась, то и дело переходя от счастливого полета мечты к горестным сожалениям и обратно.
Жанна уже успела поругаться с Торином – тот вдруг выдал, что решил оставить ее в Эсгароте! Она ответила полушутя, что пусть тогда гном отведет ее прямиком в дом Барда – для пущей сохранности. Там личная охрана ей будет обеспечена, а с очаровательным первым помощником бургомистра, известным любителем женщин, она как-нибудь договорится. Пара разбитых стульев была вынесена из королевских покоев, но Жанна своего добилась – Торин перестал заговаривать с ней об Эсгароте.
Сразу после ухода Двалина в дверь негромко постучался Балин, испрашивая разрешения войти. Жанна была рада общению, тем более, такому приятному. Старый воин принес книгу с пожеланиями скоротать время… а девушке было стыдно признаться, что не умеет читать: не было случая научиться ни в том мире, ни в этом. Она только поблагодарила от души. Не удержавшись, да и желая поскорее сменить тему разговора, рассказала ему о своем видении короны над головой Барда. Балин по привычке пригладил бороду и, посмурнев, надолго задумался.
– Я не знаю судьбы Айлин. Слухи ходили разные… Говорили, что ей удалось спастись. Говорили и то, что она с ребенком смогла добраться до Эсгарота. Но мы уходили спешно, да и своих бед было по маковку Одинокой Горы. Но знаешь… ведь Бард, и правда, похож на Гириона. Очень похож. Мне казалось тогда, на причале, словно я увидел тень правителя, бывшего моим другом и нашим добрым соседом. Ох, Жанна… Горько все это. Если здесь о его происхождении и его праве на эти земли никто не знает, то лучше никому и не знать.
Балин вздохнул и опять пригладил холеную бороду. Затем, улыбнувшись ласково, спросил, может ли зайти один человек. Чем весьма удивил Жанну. Неужели ее хочет проведать Бард? Но нет…
Незнакомка тихо зашла, сразу извинившись за беспокойство. Назвалась Ингрид и спросила о здоровье. Не таращилась на Жанну с жадным любопытством или снисходительной жалостью, как это делали прочие эсгаротцы. Просто смотрела – внимательно и заботливо, как на сестру. Поправила затейливо переплетенные волосы, потом перекинула тяжелую золотистую косу на грудь, словно неудобно было её носить подобным образом. Смущенно поинтересовалась, не может ли чем-то помочь.
В горле у Жанны предательски запершило.
Глаза у Ингрид были умные и глубокие, в тоже время в них… Жанна затруднилась с определением – в них словно была вера в людей. Странное и нехарактерное сочетание. При тяжелой жизни человек часто доходит до той метки, когда любая доброта гаснет, а доверие оборачивается упреждающим ударом. А эта девушка смогла сочетать в себе знание людей, опыт и веру в лучшее.
Ингрид, не дождавшись ответа, пожелала скорейшего выздоровления и на прощание оставила большое красное яблоко. Жанна порадовалась и задумалась: для нее яблоки в Средиземье обрели особую ценность – их дарили только друзья.
Жанна попросила передать благодарность Барду, зная со слов Торина, как много тот сделал для ее спасения. В ответ гостья коротко вздохнула, как от боли, а Балин с сочувствием погладил ее по руке. Жанна с удивлением смотрела на них. Она много пропустила за время болезни – Балин-то явно опекал Ингрид! Та тепло и немного смущенно улыбнулась Жанне, вызвав ответную улыбку, еще раз извинилась, и гости покинули комнату.
После этого неожиданного визита один за другим у нее побывали все гномы. Каждый старался одарить ее хоть чем-то из своих, не таких уж и великих, запасов, чем растрогали ее до слез… И никто не спросил, почему она так надолго задержалась в покоях Его величества короля Подгорного.
А Жанна, немного отвлекшись, опять погрузилась в тяжкие раздумья. Девушка с золотистыми волосами и нежной улыбкой показалась ей воплощением женственности – заботы, любви, понимания. Так и мнилось, что она держит за руку забавного мальчугана, похожего на папу, обнимающего их обоих.
Неужто трепет Ингрид при упоминании помощника бургомистра и очевидная боль души относились именно к Барду? Знает ли он вообще о ее чувствах? Жанна готова была вскочить на ноги, разыскать его и втолковать некоторые простые вещи. И остановилась. Как она может объяснить что-то кому-то, если запуталась сама.
Под вечер голова стала забиваться еще более странными вопросами. Она не о том печалилась. А может ли быть у нее самой сын? Черноволосый, с глазами отчаянной отцовской синевы…
Жанна убивала не однажды. Не потому, что ей это нравилось – она убивала ради справедливости. Однако убийство остается убийством, оно противоречит не только всем законам Божьим и человеческим, но и самой сути женщины. Жанна впитала в себя всю ненависть того мира и не знала других чувств. Но ненависть только сжигает, здесь же, в этом мире – стоит ли возражать очевидному, таясь от самой себя? – ее любят. Не как святую или великомученицу. Не как наложницу.
И Жанне тоже захотелось дарить любовь и жизнь.
Она не привыкла к подобным мыслям, а те бились в голове все настойчивее. Что будет «после Эребора», когда ее долг исполнится? Кем она сможет стать тогда, в мирной жизни? Дарящей любовь и жизнь женой – или еще одним мечом в дозоре?..
Жанна хорошо помнила ужас, который испытала, увидев в глазах сподвижника яростную жажду убийства. Неужели ей тоже грозит потеря человечности? Нет-нет, она не такая!..
Торин.
Надо думать о нем. Нужно думать, что нужно ему. Тогда выбор очевиден, этого-то и просит ее сердце. А заслуживает ли она счастья? Сможет ли вернуть хоть одну отнятую жизнь?
Жанна присела на кровати, обхватив руками колени, не в силах даже плакать.
***
Балин с Ингрид не торопясь дошли до библиотеки и теперь рассматривали редкие и древние книги. Увы, их было не так много, как того хотелось архивариусу. Потихоньку разговор зашел об особенностях построения слов кхуздула. Гном рассмеялся: Ингрид старательно выговаривала рычащие, громыхающие согласные, уточняя правильность произношения… Когда он узнал, что Ингрид неплохо знает синдарин и изучает язык гномов – просто для себя – его интерес к ней еще усилился.
Смущаясь и волнуясь, как за свое творение, Ингрид показала альбом. Тот самый, переданный ей Бардом…
Гном охнул от восторга. Архитектура зданий на рисунках была очень своеобразной, и не гномьей, и не эльфийской. Удобной для людей и дающей полет души. Талант мастера, создавшего этот шедевр, был несомненен. Балин мог лишь пожалеть, что прекрасная задумка так и не воплотилась в жизнь.
А Ингрид, убирая альбом, поежилась, вспоминая ледяной ветер и холод в темных глазах.
– Простите мне мою невыдержанность, мистер Балин, – прошептала она, опять подумав о том, о ком думать себе запрещала. – Вы все правильно поняли, а я… Я просто не ожидала услышать его имя от Жанны и только растревожила ее, а ей ведь нужен покой. Просто… мне казалось, все в прошлом, а… вы приехали, и все изменилось, и я теперь… я…
Она опустила голову, кусая губы и пытаясь скрывать слезы.
– Дитя мое, если он не полный болван, он сам придет к тебе. Вот только примешь ли ты его? – удивил ее гном.
– Едва ли, мистер Балин, – приходя в себя, протерла щеку Ингрид. – Не думаю, что я его интересую. Я уже привыкла жить одна и… не хочу быть одной из многих.
– Ох, Ингрид… Я видел, как он смотрит на тебя. Ты имеешь над ним власть куда большую, чем кажется тебе и чем думает он.
Заскорузлые ладони старого гнома сжали ее руки, а слова успокаивали сердце.
– У гномов и эльфов все просто: увидел – полюбил, а вы, люди, вечно все усложняете! Сами возводите стены вокруг себя, чтобы потом их преодолевать. Мне стоило только увидеть вас… Хотя ты слишком хороша для него, пусть он хоть трижды ко… Ну да ладно. Не расстраивайся больше, а то я тоже расстроюсь. Я нашел бы для такой прекрасной девушки чудную партию, зачем тебе этот мрачный обормот?
Балин ворчал, прямо как ее дядя, и Ингрид поневоле улыбнулась.
***
Несколько дней назад Ингрид с трудом подняла отяжелевшего, замерзшего Барда, который едва нашел в себе силы уцепиться за её плечо. Воздух становился все холоднее, пар шел изо рта – настоящий осенний вечер на пороге зимы – и Ингрид поняла, что, если не найдёт способа утеплиться, далеко от ратуши они не уйдут. В то же время, размышляла она, пока брела к ступеням, показываться эсгаротцам не стоит: Бард слишком слаб, а его слава слишком темна, чтобы этим никто не воспользовался.
Спускаясь по лестнице, Ингрид ни о чем не могла думать: узкий, крутой спуск и едва держащийся на ногах спутник приковали её внимание намертво. Бард тяжело навалился на ее плечо и, кажется, жалел, что вообще поднялся: дыхание вырывалось с хрипом, ноги не гнулись, а силы таяли очень, очень быстро. Впрочем, когда они преодолели распроклятый архитектурный изыск, дело пошло бодрее, а у Ингрид родился план.
Рассчитывать на чью-то помощь не стоило – стражники, как люди на службе, легко могли обернуться против помощника бургомистра, горожане вряд ли стали бы помогать, а гномов, которым Ингрид могла бы довериться, невозможно было вывести из пиршественного зала незаметно, и поэтому девушка свернула в архив. В своей вотчине она сможет подготовить их исчезновение из ратуши.
Бард не жаловался, но Ингрид всем своим существом ощущала, насколько тяжело ему дается каждый шаг.
В архиве она прислонила его к стене справа от выхода, не разрешив сесть, но оставив возле ближней к дверям скамейки. Сама быстро проскочила за стол, пошуршала там, нашла запасное рабочее платье и натянула его прямо поверх праздничного сине-искристого. Наблюдавший за ее движениями Бард заинтересованно приподнял правую бровь.
– Не ходить же мне по городу с открытой спиной, – Ингрид до слез покраснела. – Тем более, осенью.
Бард промолчал, только в посветлевших глазах промелькнула улыбка, и прикрыл веки.
Пуховый платок, который жил до последнего времени на работе и помогал сохранить тепло в самые промозглые дни, Ингрид обмотала вокруг Бардовой груди, чем, похоже, немало удивила мужчину. А потом – залезла на скамейку, накинула на плечи и голову полуживого помощника бургомистра свой плащ, тщательно его завязала и не менее тщательно поправила капюшон – теперь опознать Барда на расстоянии будет почти невозможно, а близко она никого не подпустит.
Вот только черные пряди слишком приметны. Потянулась их поправить, благо скамеечка позволяла дотянуться до макушки не в прыжке, и в очередной раз подивилась, когда он успел так замерзнуть! Нос, щеки, уши – все холодное, будто в Эсгароте уже властвует зима. Ингрид задержала ладони на его лице, а в следующее мгновение застыла, забыв как дышать: Бард, не открывая глаз, потерся колючей щекой о её руку, замер, набираясь то ли сил, то ли храбрости, повернул голову и поцеловал ее пальцы.
«Губы у него тоже холодные…» – пронеслась в опустевшей голове одинокая мысль. Ингрид опешила, но не отстранилась.
Бард смотрел на неё, замершую в удивлении, и будто ждал. Может – удара, может – ласки… Ингрид так и не узнала. Он пошатнулся; зрачки расширились, лицо напряглось, губы сжались в тонкую линию.
– Что? Что случилось? Где болит?! – всякую задумчивость с нее как ветром сдуло. – Да говори же, не молчи! – уже сердито потребовала Ингрид.
– Нога… – очень тихо, слишком тихо. – Нога, сводит, подожди, пройдет… – навалился на стенку сильнее, перенес вес на левую и помянул сквозь зубы недобрым словом старый шрам.
Ингрид спрыгнула со скамейки, присела у его ног. Сквозь плотную ткань штанов, сквозь ощутимые волны боли размяла одеревеневшую ногу, пусть не сразу, но подчинившуюся ее пальцам. И шрам, и сам Бард – все было слишком знакомо. Словно они не расставались на год. Словно не было мучительных попыток забыть его.
– Что ты творишь? – чуть не плача, выговорила Ингрид.
Бард с удивлением воззрился на нее.
– Зачем, ну зачем ты полез на эту крышу? Ну что ты молчишь и улыбаешься?!
– Ты такая красивая, когда злишься, – ухмыльнулся Бард, и, верно, Ингрид послышалось тихое: – Шел за закатом, а встретил рассвет.
До ее комнатушки с малюсенькой кухней они добрались без приключений, только пару раз пришлось остановиться. Бард хрипло хватал ртом воздух, а Ингрид хоть немного распрямляла спину. Дотащив помощника бургомистра до дома, она с трудом уложила его на кровать и кое-как стащила с него обувь.
Спохватившись, девушка убрала подальше подаренный когда-то Риддаком ключ. Старый нищий как всегда ничего не объяснил, только молвил с усмешкой, что ей он пригодится. Ингрид чуть не выронила его сейчас, как тогда, когда нищий буркнул, что он может открыть дверь в другой город.
Ингрид решила пару дней не ходить в ратушу, хотя редко позволяла себе даже опаздывать. Ведь Бард… Этой ночью она узнала о нем кое-что новое. Например, что он – потомок Гириона. Подобных сведений не было даже в архивах, ей ли не знать. Она поняла это из его бормотания и вскриков, пока он метался в лихорадке так сильно, что ей пришлось удерживать за плечи.
Наследник властителей славного города людей в услужении у жадного и продажного бургомистра… Ирония судьбы… Может, поэтому он никому и не говорил? Ингрид не строила иллюзий насчет градоправителя. На службу в ратушу ее в свое время устроил дядя – бургомистр согласился на просьбу знатока законов и родословных. Обнаружив, что работает она на совесть, а денег много не просит, градоначальник оставил ее при себе, даже когда ее единственный влиятельный родственник умер.
По меркам истории, не так уж и много времени прошло с падения Дейла. Тогдашний правитель, Гирион, погиб при нападении дракона, едва успев отправить жену с ребенком в Эсгарот по Быстротечной. Пра-пра… дедушка Барда. Возможно, именно на это намекал ей Балин. Но почему-то не стал говорить открыто. Из-за бургомистра? Вряд ли бы глава города обрадовался! И, зная его жадность, ничего хорошего для Барда ждать не приходится.
Ингрид хорошо помнила легенду. Вот только эта полукнижная история плохо вязалась с изнуренным широкоплечим мужчиной, занявшим, казалось, весь ее дом и вызывавшим самые противоречивые чувства. Ингрид смочила пересохшие губы, поправила на Барде плед… Поменяла на пылающем лбу очередной компресс.
Его бешеный темперамент, его невыносимое высокомерие, его отчаянная гордость, даже чувство собственности и нетерпимость к мелочности в людях – многое объяснялось королевской кровью.
Ингрид многое знала о нем, а многого не знала… Бард всегда говорил, когда приближается наводнение. Ее тоже учил дядя, ничего сложного – наблюдай за зарубками да следи за волнами! У нее неплохо получалось, однако до Барда ей было далеко. И мор рыбы предсказывал по сменам течений, чем вызывал недовольство рыбаков и обвинение чуть ли не в колдовстве.
Ингрид задумалась. Барда в городе любили… и ненавидели одновременно.
То, что он – первый лучник города, ей тоже было известно. Она ходила на все эти нелепые соревнования только из-за него. Частенько видела рядом с ним светловолосого Альберта, похожего на брата, как день на ночь. Младший радовался победам старшего куда больше его самого, а вот их отец не посещал стрельбища, где его первенец легко брал все призы, никогда. Ингрид тоже радовалась, но не подходила и не заговаривала с лучником. А тот ни разу даже не посмотрел в ее сторону.
А однажды он спас ее. Зачем только? Лучше бы она умерла тогда! По крайней мере, это случилось бы однажды, а не тянулось без малого почти год.
Бард отлеживался у нее два дня. Вел себя тихо, все время молчал и послушно глотал снадобья, которыми потчевала его Ингрид. Иногда смотрел на нее тяжело, без улыбки, и ей становилось не по себе. А когда пришел в себя достаточно, чтобы ходить, не опираясь на стены – опять пропал, не сказав ни слова.
Взял и ушел, пока она спала. Опять. Только одеялом укрыл напоследок. А поцелуй ей явно померещился.
«Вот и хорошо, – думала Ингрид, торопливо собираясь в ратушу и обдумывая, сколько удержит с нее бургомистр за несколько дней отлучки. – Вот и прекрасно! – шарф затрещал от резкого движения, и она на миг присела, пытаясь успокоиться. – Радоваться надо, что ушел. Хоть бы на этот раз – уже навсегда».
Но руки дрожали, и слезы наворачивались на глаза.
***
Бард не стал будить Ингрид. Она сладко спала, держа его руку и неудобно привалившись к кровати. И выглядела при этом совершенно неземным существом, куда там эльфам!.. В рассветных лучах ее кожа казалась полупрозрачной, а волосы мягко сияли в полутьме, обрамляя нежное лицо. Он едва удержался от поцелуя.
Он торопился. Ему не терпелось навестить бургомистра.
Начальник тоже ждал Барда, и жалеть его трепетное сердце он был более не намерен. Разговор был очень, очень серьезным. Но подчиненный молча смотрел темными без проблеска глазами и ухмылялся одной стороной рта. Кажется, он вовсе не слышал, о чем речь, и бургомистр раздражался все больше:
– Ты прекрасный лучник, у тебя есть Черная стрела, сделанная гномами. Вот и сделай так, чтобы девка никуда не уехала – одним своим присутствием она раздражает и раскалывает весь город, а ты знаешь, мой мальчик – городу в первую очередь нужны спокойствие и порядок!
Бургомистр негодовал по иному поводу: поручение лесного короля не выполнено, значит и денег от него не видать.
Бард молчал, кривя губы, и не отводил взгляд. Пропустил раздражающий бубнеж мимо ушей, и когда бургомистр в ярости замахнулся на него, как не раз бывало, легко поймал его руку. Тот упал на колени, дрожа и тяжело дыша, позабыв обо всем, что хотел сказать и что заставить сделать.
– Я, дурак, д-думал, что ты заменяешь мне отца. Подчинялся тебе, доверял твоей мудрости, пусть мне не всегда нравились твои затеи, – Бард покачал головой, словно удивляясь сам себе. – Но отца никто не заменит. Тем более ты. Сколько горя я причинил людям, выполняя твои приказы! Я убеждал себя, что так лучше для города, что это единственный способ прокормить брата…
Бард сорвал с нагрудного кармана тяжелый, выгнутый наружу прямоугольный знак с выгравированным на нем гербом города. У бургомистра был такой же, только из золота. Знак власти, знак второго человека в Эсгароте. Швырнул его под ноги градоначальнику. Бляха, жалобно звякнув, закатилась куда-то…
– Я очень хотел убить тебя сегодня, – негромко и очень спокойно сказал Бард.
Не отпуская бургомистра, присел рядом. Тот, жалобно пискнув, покрылся холодным потом – понял, сколь близок был к смерти.
– Ты даже не представляешь, как сильно мне все еще этого хочется. Может быть, без тебя Озерный город стал бы много лучше. Но, ради Альберта… Я не хочу пачкать об тебя руки. И хватит уже смертей.
Бард на всякий случай вытащил из ножен кинжал градоначальника и отшвырнул подальше – мало ли, что тому в голову взбредет. Но, похоже, глупых мыслей у бургомистра не водилось. У него вообще не осталось мыслей, кроме ужаса и изумления. Ужас был велик, но изумления от действий «его мальчика» было больше.
– И не вздумай навредить архивариусу, – продолжал Бард, разглядывая начальника, словно огромного паука. – Если хоть волос упадет с ее головы, я буду знать, кто виноват. Тебе не спастись: мне известны все твои притоны и тайные норы. Клянусь предками – умирать ты будешь долго и мучительно. Ради этого я не побоюсь окончательно превратиться в чудовище!
«Да где же охрана?! – с негодованием и страхом думал градоначальник, и страха было ощутимо больше. – Всех уволю к оркам собачьим – вот так убьют походя, и никто не увидит. Что один ненормальный, что другой – лучше вообще без помо…»
– А теперь спроси себя: ты все еще хочешь причинить зло Ингрид или Жанне?! – недобро усмехнувшись, процедил потомок Гириона, и скачущие мысли начальника прервались.
– Нет! – взвизгнул бургомистр.
– Я рад это слышать, – ответил Бард и выпустил его руку. – Как ты любишь говорить – будем считать, что мы договорились.
– Как ты можешь уйти от меня? – недоуменно спросил градоначальник, тщетно пытаясь встать. – В твоих руках были и власть, и деньги, чего тебе еще не хватало? И не забывай, ты всем мне обязан! Где твоя благодарность?
Голос градоначальника сорвался, первый раз на памяти Барда. А вот упреки в неблагодарности ему приходить слышать много раз. Но, пожалуй, первый раз он знал, что ответить.
– Я с лихвой отработал все деньги – каждый медяк, полученный от тебя! А что мне нужно, у меня еще будет.
– Ты сильно пожалеешь о своем решении, щенок, – прошипел глава города. – Ведь ты уже уходил однажды! Вернулся тогда – вернешься и сейчас.
– Я не вернусь. И жалею я лишь о том, что не сделал этого давным-давно.
Бард вышел из ратуши, шепнув охране, что бургомистр хочет побыть в одиночестве. Подумает хорошенько, успокоится и вообразит, что сам же выставил своего первого помощника за какую-нибудь провинность или вовсе без оной. А пока бывший начальник строит планы мести… Бард уже договорился с отъездом в Минас-Тирит, куда его зазывали в охрану наместника. Вот только обидчивому бургомистру знать об этом было не обязательно. А начинать с низов Барду не привыкать.
Осталось решить самый важный вопрос в его жизни…
***
Меньше всего Ингрид ожидала увидеть Барда на пороге собственного дома, и от удивления не смогла сдержать резкого вздоха. Вместе с ним в легкие, к сердцу прорвались воспоминания и тягостные мысли, от которых, казалось, она сумела избавиться за прошедшие месяцы.
Ингрид долго гнала от себя унизительное чувство «подруги на одну ночь», как и всеобщее мнение, что она должна радоваться вниманию помощника бургомистра, пусть даже мимолетному. А что именно мимолетному, сомневаться не приходилось – ей все уши прожужжали про его новых прелестных приятельниц. Эсгаротских сплетниц, видимо, воодушевляло то расстройство, с которым она отвечала, отворачиваясь: «Меня это совершенно не интересует». Но не умела скрыть его от их пронзительных взглядов…
Дождь второй день лил не переставая, и приметный плащ Барда казался еще более черным, чем обычно. Бард привалился к косяку. Стряхнул воду с волос и задумчиво понюхал розы на длинных стеблях. Бело-голубые попадают в Эсгарот крайне редко, а чтобы достать так много и сразу… невероятно!
Ее любимые. И как узнал?
Как часто бывает, на смену радости приходит правда. Ингрид, не зная намерений гостя, не смогла быстро понять, что же ей делать – впустить ли того, кто приходит, когда захочет, и уходит, когда пожелает? Открыть ли двери своего дома для того, кто пробудет в нем, возможно, всего лишь одну ночь? Для того, кто выглядит так, как ей мнилось в каждый день этих бесконечных месяцев – в старой рубашке, которую она когда-то зашила, похудевший и побледневший, с отросшими спутанными волосами – расчесать бы… и шрам так и не зажил… Но сам живой, вроде бы здоровый или же это обман? Она прежде не видела Барда так близко и при дневном свете, который в своей солнечной игре мог создать ощущение жизни даже у мертвеца. Она даже протянула руку – коснуться гостя… и тут же отдернула ее.
Нет. Мертвецы с цветами на порог не приходят, они вообще не шевелятся, а Бард каждый раз, когда она видела его – всегда издалека и мельком – двигался: отшатывался поспешно и резко. То в глубине коридоров ратуши, когда он, заметив ее на другом конце, отворачивался и быстро шагал прочь, то при случайной встрече на рынке вздрагивал и уходил, сворачивая неудачливые прилавки. То как тогда, на крыше ратуши… Опять возник в ее жизни и опять против ее желания. Она порядком измучилась, пытаясь забыть его, а когда думала, что получалось, он появлялся снова, будто нарочно напоминая о себе и все явственнее давая понять, что сердца-то ее он не покидал никогда, а все ее попытки, прошлые и будущие, бессмысленны.
Бард поднял охапку роз выше. Бутоны цвета неба спрятали лицо, оставив на виду лишь карие глаза. Непроницаемые взгляд встретился с Ингрид, остолбеневшей в дверном проеме. Поняв, что стоять на пороге молча и неподвижно уже просто неприлично, девушка посторонилась, пропуская его внутрь. Но за мнимым спокойствием Барда скрывалось волнение – неровное, частое дыхание выдавало его, и Ингрид сама взволновалась еще больше.
Хозяйка как умела обхаживала гостя, которого сочла дорогим и уважаемым – даром, что всегда доверяла мнению кумушек Эсгарота, а те Барда-лучника своей любовью не жаловали. Она же чуть не цыпочках возле него скакала, предлагая чай, выпечку и обещая тут же познакомить со своей дочерью. Она так торопилась и суетилась, что у Барда и Ингрид возникло чувство, будто она скормит помощнику бургомистра свою дочь вместе с печеньем, едва он только примет любезное приглашение и сядет за стол. Ингрид смотрела на приветливую улыбку, которую хозяйка напялила на лицо, и вспоминала, что именно эта женщина год назад отписала бургомистру кляузу, чуть не стоившую Барду жизни, а Ингрид – чести.* Это было не доказано, но поводов сомневаться в хозяйке не находилось.
– …уверена, что вы с ней поладите, как только познакомитесь поближе.
– Простите, сударыня, никак не могу. Ни познакомиться, ни поладить, – ухмыльнулся Бард, перехватив грандиозный букет поудобнее. – Не в том я жизненном положении, чтобы нравиться незамужним девушкам, оставшись без работы. И еще я женат!
Бард остановился, словно у него перехватило горло. Хозяйка так и замерла на цыпочках, а потом улыбка медленно сползла с ее лица.
Ингрид тоже смотрела на него в неверии, теперь уже ничего не понимая и думая лишь о том, что вот и конец их отношениям, что и отношениями-то назвать было нельзя. Но Бард был слишком напряжен и взволнован, чтобы просто прийти помучить ее. Он не был жесток и никогда не причинял ей боль сознательно.
– Вернее, очень надеюсь, что женат, – серьезно и тихо продолжил Бард, глядя только на нее. – Моя избранница – девушка гордая, а я сильно обидел ее. Но это не мешает мне верить, что я могу попросить ее согласия.
Схватив обомлевшую Ингрид в охапку, прижал ее к себе, к сердцу, к цветам, открыл соседнюю дверь ногой и тут же захлопнул, не обращая внимания на вскрик хозяйки, в котором прозвучала вся скорбь несостоявшейся тещи…
Бард наклонился к Ингрид.
– Ответь, – взволнованно прошептал он, глядя на нее темными, почти черными глазами.
Но у нее не было слов, как не было и возможности их произнести, у нее были только она сама и он. А Бард, заглянув ей в лицо, правильно понял непроизнесенное: «Да, я согласна!»
***
Голубые розы почему-то совсем не кололись… Они заполнили собой весь мир, они рассыпались по кровати и по полу, кружа голову свежестью и чистотой раннего утра, которого в этом городе почти не бывало, разве только сегодня – здесь и сейчас. Они сияли в глазах любимой, они бились синей жилкой на ее шее, заставляя в очередной раз поражаться – какой же он был слепец!
Чистое небо накрыло их теплой ладонью, отгородив от всего – такое чистое и такое голубое, каким его было видно лишь с самого верха ратуши. Той самой, куда приходили они оба, хоть и в разное время. Небо цвета их мечты, цвета этих волшебных лепестков. Вот только влюбленные не могли оценить окружающую их красоту – для них существовала лишь красота друг друга…
Бард, несмотря на весь свой опыт, волновался как в первый раз, боясь ошибиться или сделать что-то не так, хоть самую малость обидеть или огорчить Ингрид излишним напором и несдержанной силой. Как хорошо он помнил каждую линию ее тела! Изящные запястья, тонкие пальчики. Теплые, родные губы. А коленки… сжать ладонями, обогреть, обласкать, и отпустить их можно лишь для того, чтобы пробраться выше по прозрачной коже, изо всех сил пытаясь не сорваться…
Он ловил каждое ее движение, каждый выдох и стон, пока она не рассмеялась в ответ на очередной тревожный взгляд, прошептав «все чудесно!..», нежась под его поцелуями и раскрываясь навстречу ему.
Она всегда знала, что и когда сказать, и он погрузился в эту синеву то ли неба, то ли воды, окружившую их со всех сторон призрачным маревом, сразу утонув в море нахлынувших ощущений и эмоций. Никогда раньше не чувствовал себя с женщиной единым целым, он тихо касался ее души своей, прижимал к себе крепко, словно боясь потерять навсегда… Шептал слова любви, которые никогда никому не говорил в своей жизни, не желая врать там, где было возможно – не зная, что помнит их, и все еще сильно сомневаясь, имеет ли право говорить их кому-либо на этом свете.
Потом он перестал думать о себе и перестал думать о ней, и когда ничего не осталось – ни воздуха, ни жизни – он опять потерял Ингрид, а потом опять нашел, он задыхался от счастья и делил его с ней, но оно почему-то не уменьшалось, а лишь росло, и остались лишь рваные вдохи на двоих, и… небеса вспыхнули и погасли.
Но и после того, как их последним сумасшедшим шквалом выбросило в реальность, голубая бездна все еще продолжала пылать над ними.
Бард лежал на спине, стараясь не шевелиться, чтобы не спугнуть окружавшие их тишь и счастье. И Ингрид, пристроившуюся на его руке. Но по осторожному шевелению и сопению понял, что она не спит тоже.
