Текст книги "Весталка. История запретной страсти (СИ)"

Автор книги: Жюльетт Сапфо

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 18 страниц)

Глава 50

Альбия понятия не имела, сколько времени прошло с того часа, как дверь над ней закрылась, навсегда отрезав её от людей, от воздуха, от света, от жизни. Чем тяжелее становилось дышать, чем плотнее окутывал её сырой мрак, тем туманнее были её мысли. Воспоминания о днях, проведённых с Марком, о переменах, случившихся в самый разгар их счастья, порою перемежались с раскаяниями и сожалениями: в её греховной любви, в её желании бежать из храма и в том, что чистому служению Весте она предпочла покорность другой богине, запятнав себя земным чувством к мужчине. Разум бедной девушки мутился, ей казалось, что она стала жертвой чужих страстей, и только невероятными усилиями воли она заставляла себя признать, что никто не повинен в её судьбе, кроме неё самой.

Со слезами на глазах, Альбия опустилась на колени, прижалась своей измученной головкой к ложу и замерла в немом отчаянии. Ни один звук как и прежде не коснулся её ушей. Пламя факела рассыпало последние искры и наконец погасло. Альбия задыхалась. Через несколько мгновений она умрёт, она уже не сомневалась в этом, и теперь упрямо вызывала в своём воображении любимый образ: чтобы проститься с ним в этой жизни и назначить встречу в другой. В какой-то едва уловимый миг ей показалось, будто где-то совсем близко прозвучал родной голос. Но непроницаемый чёрный мрак расплылся, застилая образ Марка тяжёлым пологом...

Неожиданно до слуха Альбии донеслись какие-то звуки: точно кто-то ходил над её головой. На мгновение наступила тишина. Затем раздался грохот, послышались гулкие удары топоров, но дверь не поддавалась. Тогда в дверь принялись бить чем-то тяжёлым, возможно, большим бревном, и скоро створки её, сорванные с петель, рухнули на пол. В пролом тут же бросился какой-то человек. Он прыгнул на поваленную дверь, и свет факела в его руке на миг ослепил весталку.

Альбия разомкнула веки – на неё смотрели глаза Марка, полные слёз.

Он упал перед ней на колени и, покрывая её лицо поцелуями, прошептал прерывающимся голосом:

– Альбия... ты жива, любимая моя Альбия!.. Я успел, о благодарение богам, я успел! Милая, дивная моя, я спасу тебя... я согрею тебя своим дыханием и перенесу в безопасное место...

От прикосновения пылающих губ Марка девушка задрожала, каждой клеточкой своего тела ощущая, как в ней снова пробуждается жажда жизни. Марк продолжал целовать её, и Альбия, принимая его ласки, преображалась. Лицо девушки засияло, потухшие глаза снова замерцали, точно звёзды, сквозь слёзы пробилась улыбка счастья.

– Мне приснилось, что я умерла, и боги вдохнули в меня новую жизнь, – произнесла Альбия слабым голосом, боясь принять происходящее наяву за помутнение рассудка. – А, может, так и случилось, и мы с тобой уже встретились... в элизиуме?

– Нет, конечно же, мы не в элизиуме! – воскликнул Марк в порыве горячей любви. – Ты жива, моя Альбия... ведь я так хотел... я был готов на всё, только бы ты была жива!

От переизбытка чувств его голос дрогнул, и он умолк, сжимая в руках холодные пальцы весталки.

Тишина стояла такая, что оба слышали биение своих сердец. Казалось, они забыли вдруг все слова, однако глаза их говорили на своём языке. А когда Марк, не выдержав, снова склонился к Альбии, их уста слились в долгом поцелуе. Дыхание замерло у Альбии в груди, трепет блаженства пробежал по всему телу. Эти знакомые острые ощущения опровергли её последние сомнения. О да, всё происходило наяву, и их тела стремились друг к другу с той же силой, какая соединяла в единое целое их души...

Но вот Марк подхватил Альбию на руки, и она крепко обняла его за шею. Затем они осторожно выбрались на поверхность.

– Как прекрасно восходящее солнце! Как сладок свежий воздух и как чудесен мир вокруг! – тихо воскликнула Альбия, любуясь рассветом, и на глазах у неё снова выступили слёзы. – О, я молю богов, чтобы никогда более не довелось мне пережить подобное тому, что я испытала в том проклятом склепе!

– Ты больше никогда не увидишь этих мест, – отозвался Марк, прижимая любимую к груди. – Помнишь, я обещал увезти тебя из Рима? Так вот, мы уедем отсюда: сначала в Германию, а затем – в любой уголок земли, туда, где нас примут за обычных людей и где мы сможем любить друг друга без оглядки на запреты общества...

– Только ты не отпускай меня ни на миг, – отозвалась Альбия с грустной улыбкой: ощущение зыбкости времени, отпущенного на их счастье в неведомой стране, отчего-то наполняло её сердце щемящей болью.

В ответ Марк лишь крепче прижал девушку к себе, и она, отбросив тревожные мысли, утихла на его груди.

Слабость и оцепенение, овладевшие Альбией после пребывания в подземелье, рассеялись под резким, словно напоенным вином, ветром Этрусской равнины. Марк сдержал слово – он увёз любимую из Рима, увёз её тайно, боясь подвергнуть её и себя самого новой опасности и новым преследованиям. На груди у него было письмо, скреплённое печатью Тиберия, которое давало им возможность беспрепятственно пересечь территорию Галлии и добраться до Германии. Они ехали днём, отдыхая, пока солнце стояло высоко; по ночам спали на почтовых станциях, где находили пищу и воду для себя и лошадей. Если же им удавалось уединиться там, они дарили друг друга любовью, задыхаясь от обретения полного счастья.

И едва ли не с каждой станции Марк отправлял с гонцом письмо в Рим, строго наказывая передать его лично Тиберию.

– Для чего ты пишешь ему так часто, милый? – с недоумением спросила Альбия, в очередной раз наблюдая за тем, как Марк сворачивает папирусный свиток с новым посланием.

– Я хочу быть уверен, что хотя бы одно из моих писем попадёт Тиберию в руки. Но лучше было бы, чтобы он получал их одно за другим: как настойчивое напоминание исполнить мою просьбу найти и покарать убийцу Деция, – ответил ей Марк, мрачнея: тень ложилась на его лицо, и гнев сверкал в его глазах, стоило ему подумать о смерти брата.

Отдав свиток посыльному, Марк снова предался раздумиям, пытаясь предугадать, что Тиберий скажет и сделает, прочитав его послание. Хотя оно и было коротким, как все предыдущие, а писец он был искусный, составление письма отнимало много времени, так как приходилось подавлять чувства, которые овладевали им при упоминании чудовищной потери. Скорбь и жажда мести переполняли сердце Марка; в мыслях своих он был готов помчаться назад, в Рим, где скрывался тот, кто нанёс Децию смертельный удар, и он знал, что сделал бы всё возможное, чтобы найти убийцу. Останавливал его лишь страх за судьбу любимой женщины, да ещё клятва, данная им Тиберию. Конечно, Тиберий мог посчитать условия их сделки чрезмерными: он и так уже пошёл против закона, когда освободил Марка и затем позволил тому спасти от казни весталку. О том, что склеп у Коллинских ворот пуст, знали только они трое, но, попадись на пути беглецов кто-то, кто знал жрицу Весты в лицо, новоиспечённому императору пришлось бы туго. Теперь ещё требования Марка отыскать убийцу его брата налагали на Тиберия обременительные обязательства. Понимая это, сам Марк не слишком верил, что ради него император решится на расследование, которое может принести ему дополнительные неудобства.

Однажды путники на ночлег устроились у цветущего холма, неподалёку от разрушенного селения. Альбия увидела с одной стороны то ли широкий канал, то ли начало озера; на другой стороне, против брода, высились развалины какой-то крепости. Дальше простиралась плоская равнина, а на горизонте виднелась гряда лесистых холмов.

– Наше долгое путешествие подошло к концу, вернее, его первый этап, – сказал Марк, подойдя к девушке со спины и обняв её за талию. – Видишь эти камни, из которых когда-то были сложены стены крепости? Много лет назад их возвели здесь по приказу Гая Юлия Цезаря: он первым из римлян напал на зарейнских германцев и, хотя не сумел подчинить их Риму, нанёс им тяжёлые поражения. А это озеро – часть одного из каналов, прорытых Друзом, братом Тиберия, во время его германских походов. У подножия тех холмов должен быть лагерь консула Германика. Если удастся достигнуть его до заката солнца, эту ночь мы проведём в уюте и тепле.

– А потом, Марк, куда мы отправимся после того, как ты увидишься с консулом? И не случится ли так, что ты будешь вынужден остаться в его войске, если он захочет удержать тебя?

– Не тревожься, любимая, ведь я больше не служу Марсу: с тех пор, как моё сердце отдано тебе, мною повелевает иная богиня. Я иду к Германику как мирный гражданин, пусть мы и были когда-то боевыми товарищами. Помни: никто не в силах разлучить меня с тобой, – после этих слов Марк склонился к Альбии и нежно поцеловал её в шею.

Глава 51

Уже начали сгущаться сумерки, когда Марк с Альбией достигли римского лагеря. Как раз в это время часовые, возвратившись на свой пост, развели костёр, и вскоре сверкающие языки пламени осветили частокол на валу; теперь Марку нетрудно было рассмотреть, где находилась палатка полководца.

– Кто идёт? – окликнул часовой, поднимаясь навстречу двум путникам.

А спустя несколько минут Марка с его спутницей встречал сам Германик.

– Клянусь Юпитером Статором, пусть я сгину в этих проклятых местах, если это не Марк Блоссий, мой добрый старый друг, пожаловал ко мне! – мощным голосом воскликнул консул, обрадовавшись неожиданной встрече.

– Будь уверен, я не позволю тебе повторить печальную участь твоего отца, – отозвался Марк, позволив другу заключить себя в его крепкие объятия.

Дружба Марка и Германика началась ещё в отрочестве, когда оба обучались искусству боя в военной школе для отпрысков знатных родов. Сразу после школы они под начальством Тиберия впервые участвовали в войне с германцами: тогда римлянам удалось захватить сорок тысяч пленных и переселить их в Галлию, на новые земли. За эту победу Тиберий вступил в столицу с овацией, а два друга, отличившиеся в сражениях, удостоились почести сопровождать его колесницу. Но было ещё кое-что, что делало их дружбу крепче: в одной из битв Германика тяжело ранили, и, не окажись рядом с ним Марк, его ждала бы верная гибель.

– Теперь я человек тоги, а не меча, – заявил Марк после обмена приветствиями и, указав на стоявшую позади него Альбию, прибавил: – Позволь, друг, представить тебе мою жену...

Красота и очарование девушки, хотя она была уставшей, привели Германика в замешательство, и он застыл на месте, точно взору его вдруг явилась сама богиня любви.

– Ты, Блоссий, всегда умел выбирать женщин, – наконец пробормотал консул, поворачиваясь к Марку. – Единственное в тебе, что вызывало у меня зависть, это твой талант влюблять в себя самых гордых красавиц!

– Да, на этом поприще успехов у меня было побольше, чем на военном. Потому, наверное, я так и остался трибуном, тогда как ты стал консулом, – в свою очередь отшутился Марк.

Друзья поговорили ещё немного, вспоминая прошлое и обмениваясь беззлобными шутками, затем Германик велел своим подчинённым подготовить для гостей ночлег, и, когда Альбия отправилась отдыхать, они начали серьёзный разговор.

Как это и было поручено ему, Марк изложил Германику предложение Тиберия. Правдиво, убедительно описал он непрочность власти нового правителя, выказав свои опасения по поводу беспорядков в государстве, при определённых условиях грозящих перерасти в междоусобицу. Рассказывая о встрече с императором, Марк повторил его слова о том, что наибольшую угрозу своему положению он видит именно в Германике, если тот подойдёт с непобедимым войском к воротам Рима.

– Друг мой Блоссий, не хочу скрывать от тебя, что мне противно даже подумать, что я могу стать во главе войска, которое войдёт в родной город, бряцая оружием, – заговорил Германик, когда Марк закончил свою речь. – Если бы я принял верховную власть, применив силу, как того требуют мои легионы, я не только навлёк бы на себя ненависть римского народа и проклятие всей Италии, но это послужило бы не на благо империи. Ведь я рождён не для того, чтобы править, – в этом деле у меня ещё меньше талантов, чем у моего дяди Тиберия. Но я – воин, и я по-прежнему верен своему гражданскому долгу.

Германик говорил твёрдо и спокойно, и Марк, слушая его, понимал, что не напрасно консул сумел заслужить любовь народа. Всеми душевными достоинствами, как и телесной красотой, Германик был наделён, как никто другой: редкая храбрость сочеталась в нём с беспримерной добротой и удивительным благородством.

– Передай Тиберию, что я приведу свои легионы к присяге на верность тому императору, имя которого назвал в завещании Август. Скажи, чтобы он воспользовался благоприятствующей ему судьбой и служил родине и народу не хуже, чем это делал его предшественник.

– Достойный ответ, – отозвался Марк, выслушав друга. – На другой я, честно говоря, и не рассчитывал. Скажу больше: отправляясь к тебе с поручением от Тиберия, я был уверен, что ничем не рискую.

Германик посмотрел на него молча, с удивлением.

– Видишь ли, – продолжал Марк, – от твоего ответа зависела не только моя участь, но и жизнь самого дорогого для меня человека – моей жены. В твоём лагере могут находиться люди Тиберия, и я думаю, они убили бы нас обоих, если бы легионы двинулись к Риму. Когда-то я вынес тебя из боя, и все эти годы ты считал себя моим должником... Так вот, друг, сегодня ты вернул мне долг сторицей... Я напишу Тиберию о нашем разговоре, но больше никогда не вернусь в Рим. И я хотел бы обратиться к тебе с последней просьбой. Если случится, что Тиберий забудет о своём обещании найти и наказать убийцу моего брата, Деция, то пусть это сделают по твоему приказу.

– Мне хотелось бы исполнить твою просьбу, – медленно проговорил Германик и, пристально глядя Марку в глаза, прибавил: – Но прежде я хочу услышать правдивый рассказ о том, по какой причине именно ты стал посланником моего дяди и за что он мог приказать своим людям убить тебя и твою жену.

Марку не оставалось ничего другого, как открыть другу всю правду – без утайки, без страха быть им осуждённым или навлечь на себя его гнев.

Германик всё время ходил по палатке большими шагами, не перебивал его, не задавал вопросов; и вдруг остановился прямо перед Марком.

– Как такое могло случиться?! – гневно воскликнул он. – Как случилось, что жрица Весты покинула храм и стала твоей женой? Ты преступник, Марк, – перед богами, перед традициями наших предков и перед законами отечества! Как добропорядочный гражданин Рима, я должен бы выдать тебя правосудию...

Марк хотел что-то сказать, но промолчал. Когда же консул снова принялся ходить по палатке большими беспокойными шагами, он подумал, что тот, борется с охватившими его честное сердце противоречивыми чувствами. С одной стороны, к нему взывала гражданская совесть, с другой – верность другу.

Наконец Германик произнёс слова, которые вернули Марку надежду:

– Вот моя рука. Пока я жив, никто ни тебе, ни твоей возлюбленной не сделает зла. Вы можете покинуть мой лагерь, когда вам будет угодно, а я прослежу, чтобы люди Тиберия не узнали, куда вы направились. Зная его переменчивый нрав, я дам напоследок совет: уезжайте как можно дальше, пусть хоть на край света, туда, где вы будете в безопасности...

Они обменялись крепким рукопожатием и долгими взглядами. Всё было сказано.

Марк и Альбия снова отправились в путь незадолго до рассвета.

– Благодаря благородству Германика мы сможем спокойно продолжить наше путешествие, а благодаря его щедрости у нас есть достаточное количество еды и воды, чтобы добраться до побережья, – сказал Марк, помогая Альбии взобраться на лошадь.

– Так ты уже знаешь, куда мы поедем?

– Нам предстоит переплыть два моря и проехать не одну страну.

– И где же мы обретём наш дом? – снова спросила Альбия, у которой предстоящее путешествие вызывало одновременно и страх, и радостное возбуждение, и жгучее смятение.

– Возможно, в далёком городе Томы, в провинции Понт. Это дикий, но мирный уголок Римской империи, хотя самих римлян там почти нет. Там ты будешь только моей женой, моей Альбией, и тебя больше никто не назовёт Аматой – служительницей Весты, – ответил Марк со своей прежней, загадочной и пленительной, улыбкой.

– Если, как ты сказал, там нет римлян, у кого же мы сможем найти приют? Ведь в первые дни нам нужно будет осмотреться, чтобы понять, с чего начать нашу новую жизнь, – справедливо заметила Альбия с серьёзным лицом.

Марк, восхищённый её решимостью принять будущее, какие бы новые испытания оно им не сулило, обнял Альбию, нежно привлёк её к себе на грудь и сказал:

– Там живут римские поселенцы, ссыльные. И я думаю, один из них с радостью предоставит нам свой кров. Впрочем, тебе знакомо его имя: Овидий Назон...

Эпилог

Прошло пятнадцать лет после бегства Марка Блоссия и Альбии из Рима. За это время многое изменилось как в судьбах тех, кто был причастен к необычной истории влюблённых, так и в судьбе Римского государства.

В завещании Август принял Ливию в род Юлиев и даровал ей титул Августы – «божественной»: с той поры и до самой смерти государыни Тиберий держался в тени её могущества. Что, впрочем, нисколько не отразилось на его восхождении к вершинам власти. Сразу после того, как он был провозглашён императором, в среде его близких началась череда загадочных смертей. Первой жертвой придворных интриг стал Агриппа Постум, внук Августа от Юлии Старшей, которая умерла в ссылке в том же году. Девять лет спустя в Риме скоропостижно скончался Друз Младший, к которому Тиберий никогда не испытывал отеческой любви и смерть которого не вызвала в нём скорби. Умерла в изгнании, так и не дождавшись помилования, осуждённая своим дедом Юлилла. А девятью годами раньше, победив царя Армении, в Антиохии, сирийской столице, скончался славный Германик.

Его внезапную смерть (как подозревали, от яда) приписывали коварству Тиберия и не только. По Риму ходили упорные слухи о том, что это подлое преступление свершилось не без участия Ливии. В отравлении Германика обвинили наместника Сирии Гнея Пизона, не скрывавшего своей вражды к любимому народом консулу, и его жену Планцину. Пизона судили, но он покончил с собой, а его жена была помилована благодаря заступничеству Ливии. Однако ненависть римлян к ней была так сильна, что ей тоже пришлось свести счёты с жизнью сразу после смерти Ливии.

Постепенно Тиберий показал себя правителем, дав полную волю всем своим жестокостям. И всем не без основания казалось, что его прорвавшаяся свирепость сдерживалась до поры лишь уважением к Германику и страхом перед ним.

Причастной к смерти Германика, хотя и косвенно, оказалась также Деллия. Став первой придворной дамой в окружении Ливии, она знала о готовящемся покушении, но сохранила свои наблюдения в тайне. Покровительство Ливии давало ей те преимущества перед любовницами императорских фаворитов, которые она прежде так мечтала заполучить. Пользуясь своим влиянием при дворе, Деллия сумела отомстить Магию, при этом нисколько не запятнав своё имя знакомством с ним. Луций Магий был убит во время весеннего праздника Кибелы, древней богини, называемой также Великой Матерью. Среди богомольцев, чтущих богиню, было много иноземцев, и ни у кого не вызвало подозрений, что римский гражданин был заколот в драке паломниками из Антиохии. Сира, верная служанка Деллии, была отпущена ею на волю на следующий день после убийства Магия.

***

Пронизывающий солоноватый ветерок дул с моря, солнце робко проглядывало в разрывах туч. На холмистых склонах мирно паслись быки и козы; среди голых скал и камней зеленели рощи. Когда Альбия смотрела на пронизанную светом воду, или на песчаный берег, или на голубеющие к вечеру холмы, ей казалось, что эту безмятежную дикую красоту ничем не нарушить, как не нарушить мирное равновесие её души.

Альбии минуло тридцать четыре года, и она была в расцвете красоты – яркой, зрелой и солнечной. В чертах её пленительного лица и в линиях тела, угадывались чарующая мягкость и умиротворение, так свойственные женщинам, которые обласканы любовью и которые любят сами.

Много лет назад один из первых поселенцев выстроил на склоне холма, отлогим скатом обращённого к морскому берегу, виллу по римскому образцу. Здесь был перистиль с колоннами и цветами, стены из светлого камня были покрыты зелёным ковром плюща. Овидий уступил своим друзьям эту виллу, а сам перебрался жить в соседний дом, где написал свои последние «Скорбные элегии».

Только эта вилла и вечера с опальным поэтом, читавшим им свои стихи, напоминали беглецам из Рима их далёкую и ставшую чужой родину. В остальном они мало чем отличались от местных жителей: гетов, греков и сарматов. Альбия заплетала свои длинные волосы в косы как это делали сарматские женщины, Марк отпустил усы и бороду. Одевались они в домотканые рубахи из льна, а зимой – в войлочные накидки и обшитые мехом сапоги. В суровом краю не было места унынию и праздности, здесь они ощутили ясную уверенность в своих силах. И они были счастливы, как могут быть счастливы усталые путники, избегнувшие гибели и обретшие новую родину.

Марк завёл знакомство с местными рыбаками и уходил с ними в море, на рыбную ловлю; иногда занимался охотой. Альбия обучала латыни местных богачей и их детей.

Жизнь в городке Томы текла медленно, по-провинциальному: жители вставали с рассветом, ложились с закатом. Только изредка улицы наполнялись волнением, когда приходил очередной римский корабль. Люди выбегали на пристань посмотреть на тех, кто приплывал из столицы мира, и узнать, что они привезли. И тогда они узнали о смерти Ливии.

В тот день римская галера привезла в Томы не только сборщиков налогов, но также новых поселенцев.

Альбия готовила на ужин похлёбку из морских рыб, когда бывшая у неё в услужении девушка-гречанка, сказала, что хозяйку дома хочет видеть какая-то женщина.

– Можешь пригласить её в дом. Я поговорю с ней, – ответила Альбия, удивляясь: у них редко бывали гости в столь позднее время.

Вскоре в перистиль вошла немолодая женщина, с бледным осунувшимся лицом, на котором время беспощадной рукой оставило свои глубокие отметины. Это лицо было бы неузнаваемо, если б не мерцающие холодной зеленью глаза продолговатого разреза и застывшая в линиях рта надменная злая усмешка. Красота гордой своенравной патрицианки, некогда привлекавшая взоры толпы, с возрастом сильно поблекла.

Альбия узнала Деллию. Хотя появление этой знатной римлянки в далёкой провинции удивило её, страха она не испытала.

– Приветствую тебя и да будут благосклонны к тебе боги, – обратилась к Альбии нежданая гостья. – Я пришла в этот дом, когда услышала, что здесь живёт семья из Рима. Хотя мы не встречались прежде, но круг знакомых у нас, полагаю, один. Ты ведь знаешь Овидия? Он поселился в этом городе много лет назад, и я хотела бы найти его.

Хотя Деллия старалась говорить учтиво, держалась она всё же со своим обычным высокомерием.

– Да, я была с ним знакома когда-то, – ничуть не смутившись, ровным голосом ответила Альбия: – Но если у тебя к нему какое-то дело, должна тебя огорчить. Ты опоздала: Овидий ушёл из этого мира несколько лет назад. И разве в Риме об этой страшной потере не говорили?

– Может, и говорили, – не сразу ответила Деллия. – Но там столько всего произошло – мне было не до этого...

Она резко умолкла; взгляд её потускнел – точно глаза вдруг заволокло дымкой печальных воспоминаний. Она переступила с ноги на ногу, то ли ища точку опору, то ли намереваясь уйти. Как будто что-то удерживало её на месте: скорее всего, она просто не знала, куда ей идти.

Наконец Альбия решилась. Глубокое волнение придало её голосу необычную строгость:

– Я знаю, кто ты!

Деллия в удивлении вскинула брови, потом пригляделась к стоявшей напротив неё хозяйке дома и, отшатнувшись от неё, воскликнула:

– О! Неужели это снова ты? Неужели мне никогда не будет от тебя покоя?

Призрак покойной весталки не мог бы так напугать Деллию, как её появление во плоти. Обеими руками она схватилась за сердце; седеющие волосы выбились из-под покрывала и упали на её побледневшее лицо.

– Разве не ты пришла в мой дом? – в свою очередь изумилась Альбия.

– Так ты... жива? – пробормотала Деллия, запинаясь.

Внезапно из-за двери донеслись звонкие ребяческие голоса, а затем в дом вбежали, один за другим, два подростка.

– Мама, мама! – закричал, подбегая к Альбии, тот, что был пониже, смуглый крепыш, с копной каштановых волос. – Деций грозится задать мне трёпку за то, что я подсмотрел, как он целуется с дочкой пекаря!

– Я собираюсь проучить тебя, братец Марк, за то, что ты посмел задрать ей тунику выше колен! – крикнул хриплым, ломающимся голосом другой: высокий красивый юноша лет пятнадцати.

– Поговорим об этом позже, за ужином, когда вернётся ваш отец, – сказала Альбия, взглянув на обоих глазами строгой, но справедливой матери. И затем прибавила: – А сейчас ступайте и приведите вашу сестру: в столь позднее время девочкам её возраста положено уже быть дома.

Как только мальчишки выбежали за порог, Деллия снова перевела взгляд на Альбию:

– Их... отец... Марк, ведь правда? – Она выталкивала эти слова через силу, с жёсткими паузами. Как будто боролась с наплывом какого-то чувства.

– Хочешь дождаться его? – неожиданно предложила ей Альбия.

– Нет! – холодно отрезала гостья, сверкнув зелёными глазами, и торопливо закуталась в покрывало. – Я уже ухожу. Мне не нужно ни твоё снисхождение, ни его презрение. Пусть я навсегда останусь в его памяти той великолепной Деллией, красотой которой любовался когда-то весь Рим!

Она направилась к двери, но у самого порога остановилась и сказала с горькой улыбкой, обращаясь к Альбии:

– Всю жизнь я искала милости великих мира сего, искала поклонения гордых мужчин, и мне не было дела до богов. Я даже не оценила их дар – любовь того, кого сама любила больше жизни. Полёт к вершинам власти вскружил мне голову, и я не заметила, что давно уже лечу к земле... Я была полезна Ливии, но для Тиберия я – обуза, которой известно о его тайных злодеяниях. Он отнял у меня всё, оставил только жизнь. Но я знаю, что здесь, в этой ужасной ссылке я много не проживу...

Деллия задумалась на миг и провела рукой по лбу. Глаза её как-то сразу потускнели; Альбии показалось, что она вздохнула.

– Не говори Марку обо мне. Я виновата перед ним. Вина моя – всегда со мной, и страх – простят ли меня боги...

Лицо Деллии изображало в это мгновение искреннее сожаление.

Она ушла, исчезла в сгустившейся вечерней мгле.

Дверь в дом осталась открыта, и вскоре до Альбии донеслись родные голоса. Марк возвращался домой, и дети – двое мальчишек и десятилетняя Блоссия, любимица отца, – встречали его радостными приветствиями...