Текст книги "Весталка. История запретной страсти (СИ)"

Автор книги: Жюльетт Сапфо

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 18 страниц)

ВЕСТАЛКА. История запретной страсти
Жюльетт Сапфо

Глава 1

Я признаюсь, я новой твоей оказался добычей,

Я побеждён, я к тебе руки простёр, Купидон.

Овидий. Любовные элегии

То утро апрельских ид* во второе консульство Тиберия, пасынка императора Октавиана Августа, выдалось удивительно тёплым, лучезарно-тихим.

Народ, прибывавший из всех кварталов Вечного города, ещё до рассвета начал собираться на огибавшей Капитолий Яремной улице, чтобы затем оттуда двинуться в сторону Мамертинской тюрьмы.

Эта тюрьма, построенная четвёртым из царей Анком Марцием в устрашение дерзости преступников, находилась у подножия Капитолийского холма, между Курией и храмом Согласия. Тюремное заключение как мера наказания в Риме ещё не применялось, и в Carcer Mamertinus преступников либо пытали, либо приводили в исполнение вынесенный им смертный приговор. Приговорённых к смерти спускали в подземное отделение тюрьмы – Туллиан, из которого был только один выход – на ужасную Тарпейскую скалу. Если приговор был приведён в исполнение в помещении тюрьмы, то тела казнённых стаскивали крючьями к Тибру по спуску, получившему в народе название «Лестница рыданий».

Ремесленники, торговцы, менялы, отпущенники и прочие представители городского плебса продолжали двигаться по улицам нескончаемой чередой. Время от времени толпа расступалась, давая дорогу богато убранным носилкам, в которых по городу обыкновенно перемещались знатные женщины, сенаторы и всадники.

Когда солнце залило своим ярким светом улицы и площади Рима, над толпою пронёсся гул: «Идут! Идут!». Вскоре и вправду показался отряд легионеров, во главе которого шёл офицер из окружения городского префекта. Оттесняя толпу, солдаты сопровождали осуждённого. Люди вытянулись по обеим сторонам дороги, и каждый старался устроиться так, чтобы видеть того, кому в этот день, на закате, предстояло умереть.

Глядя на осуждённого, многие мужчины сжимали кулаки и посылали ему проклятия; женщины же вели себя иначе. Одни из них горестно вздыхали или тайком вытирали слёзы; другие сокрушались о том, что природа несправедливо наделила такую редкую божественную красоту низкими и пагубными пороками.

В оправдание всеобщего любопытства следует упомянуть, что о человеке, чей короткий, но бурный жизненный путь должен был закончиться в подземелье Мамертинской тюрьмы, рассказывали необыкновенные вещи. Говорили, что несмотря на свой юный возраст он достиг совершенства в искусстве любви, что из-за него жёны забывали своих мужей и девицы на выданье – своих женихов, что его любовницы, которых он потом бросал, проводили остаток своих дней в унынии и одиночестве или же предавались безоглядному распутству. Когда слухи об этом человеке достигли императорского дворца, Август был вне себя от гнева: никто до этих пор не пренебрегал его законами о прелюбодеянии столь открыто и дерзко. Последней каплей, переполнившей чашу терпения императора, была потрясшая горожан история дочери ремесленника. Знаменитый обольститель, которому не могли противиться самые гордые женщины, был уверен, что девушка, привлёкшая его внимание своей красотой, не устоит перед его обаянием. Но он ошибся. Воля его встретила в сердце этого юного создания, почти ребёнка, непобедимое сопротивление. Однако молодой красавец не терял надежд, и его домогательства становились с каждым разом упорней. Помимо своей воли он довёл девушку до отчаянного положения и подтолкнул её к гибели – она наложила на себя руки. Императорские судьи постарались сделать так, чтобы это дело стало громким и возмутило не только горожан, но и жителей окрестных селений. И уже ни денежные откупы, ни заступничество богатых родственников не помогли покорителю женских сердец избежать справедливого наказания. Когда двенадцать назначенных по жребию горожан в один голос вынесли вердикт: «Виновен», он понял, что сама Немесида занесла над ним свой карающий меч.

Сделав несколько шагов, Деций Блоссий (так звали осуждённого), вдруг остановился. Вскинув голову, он пристально всмотрелся в толпу, будто хотел кого-то в ней отыскать.

Женщины, наслышанные о славе искусителя, но никогда не видевшие его самого, не сводили с него восхищённых глаз, любуясь его исключительной красотой.

У Деция Блоссия были гармоничные точёные черты лица, которые встречались разве что в мраморных ликах богов; цвет кожи нежный и свежий, как у младенца; золотистые вьющиеся волосы, мягкие, как шёлк; глаза, хоть и небольшие, но в них можно было утонуть как в море – такой бездонной казалась их синева. Все эти внешние достоинства дополняли высокий рост, фигура атлета, благородная осанка и лёгкая пружинистая походка.

Не обращая внимания на тысячи устремлённых на него взглядов, Деций Блоссий продолжал всматриваться в толпу. Но вот лицо его просветлело, глаза озарились радостью – он увидел того, кого искал.

Расталкивая любопытных, к осуждённому пробирался какой-то мужчина, облачённый в белую тунику, поверх которой был накинут тёмный паллий*. Складки одежды не скрывали, но подчёркивали линии его сильного тренированного тела, точно отлитого из бронзы, ибо таким был цвет его кожи. Строго говоря, мужчину вряд ли можно было назвать красивым: у него были грубоватые черты лица и крутой волевой подбородок. Однако лицо это было открытое, мужественное и дышало здоровьем и страстью; смелым и дерзким был взгляд его чёрных глубоких, как бездна Тартара, глаз; копна тёмно-каштановых волос, волной поднимавшаяся над высоким загорелым лбом, украшала гордую крепко посаженную голову. Ничто в облике этого человека не выдавало его родства с осуждённым, и всё же они были родными братьями. Разительное отличие в их внешности объяснялось тем, что старший из братьев Блоссиев, Марк, унаследовал черты отца, в младшем же, Деции, природа с точностью копии повторила черты их матери.

Сказав что-то старшему офицеру стражи, Марк Блоссий приблизился к осуждённому и мгновение спустя заключил его в свои крепкие объятия. Затем, продолжая держать брата за плечи, он отстранил его от себя и посмотрел в его прекрасные синие глаза долгим ласковым взглядом.

Наступила тишина. И только когда на бледном лице Деция Блоссия появилась слабая улыбка, кто-то крикнул в толпе:

– Смерть Блоссию!

Кое-где в толпе подхватили этот крик, и голоса, сливаясь, превратились в рёв.

Марк взял брата за руку, будто собирался увести его с собой, но тут же разжал пальцы. Офицер конвоя встал между братьями, и один из них замер на месте, а другой продолжил свой печальный путь.

Вдруг все умолкли. Ярость толпы перешла в настороженность. Со стороны Форума двигалась какая-то процессия, которую возглавлял ликтор со всеми знаками отличия. Люди расступились, почтительно склонив головы и потупив взоры. За ликтором следовали молодые женщины в одинаковых белых туниках, с повязками на головах. То были жрицы Весты – римской богини священного домашнего и общегражданского очага.

По преданию, царь Нума Помпилий посвятил в весталки четырёх дев, впоследствии Сервий прибавил к ним ещё двух – так это число и осталось без изменений. Жрицами Весты становились девочки в возрасте от шести до десяти лет, без физических недостатков, принадлежавшие к аристократическим родам. Весталки давали обет целомудрия, которого должны были придерживаться в течение тридцати лет – таким был срок их пребывания на службе богине. В первые десять лет их учили тому, что они должны были делать; в другие десять лет они применяли к делу свои познания; в последние десять лет – сами учили других. После этого они могли избирать себе новый образ жизни, не имевший ничего общего с жизнью жрицы, и даже выходить замуж. Но если во время службы в храме жрица нарушала обет целомудрия, её живьём зарывали в землю. Чтобы весталки ведали храмовыми делами безотлучно, Нума назначил им жалование от казны и дал им общее уважение и неприкосновенность. А также наделил их большими преимуществами – они могли располагать своей собственностью, не прибегая к помощи попечителей, на суде могли давать показания без присяги, могли спасти осуждённых на казнь.

Когда обе процессии, двигавшиеся навстречу друг другу между рядами горожан, поравнялись, по толпе пробежал трепет. Все поняли, что сейчас должно произойти нечто важное.

Марк Блоссий устремил на весталок полный мольбы и надежды взгляд – настолько выразительный, что не нужны были ни слова, ни жесты. В глазах одной из них, хрупкой и такой светлой, словно она светилась изнутри, к великой радости Марка, читалось сострадание.

– Покайся, несчастный, и возрадуйся, ибо ты – прощён, – молвила жрица и ласково, почти по-матерински улыбнулась осуждённому.

– Богам было угодно сохранить тебе жизнь, – тихим голосом прибавила её подруга и также подняла на Деция глаза, красота которых не могла не восхитить его.

А Марк Блоссий уже был очарован юной девой. Мгновения хватило на то, чтобы он увидел и оценил её: и божественную линию плеч, и изящные очертания рук, и нежную, отливающую перламутром кожу, и полную очарования фигуру. У жрицы были серо-голубые глаза чудесного выражения, чёрные как смоль брови и ресницы, мягко очерченный подбородок и розовые, точно цвет шиповника, пухлые губы. Иссиня-чёрные волнистые волосы были высоко зачёсаны и перехвачены белой повязкой, только выбившаяся из причёски прядь лежала на точёной шее лёгким облачком. Длинная туника обрисовывала гибкий стан и округлость груди. На вид ей было не более двадцати лет.

– Воля богов здесь ни причём, – вместо брата ответил Марк, глядя на темноволосую весталку прямым и дерзким взглядом. – Лишь благодаря вашему, о светлые девы, вмешательству, мой брат смог избежать уготованной ему скорбной участи.

С этими словами он отступил в сторону, пропуская жреческую процессию, и в глубоком почтении склонил голову. Едва весталки прошествовали мимо него, как тишину нарушил радостный возглас: «Свободен!» – и в тот же миг братья Блоссии бросились в объятия друг к другу.

Толпа издала протяжный вздох. Отчасти это означало, что напряжение ослабло, отчасти – что люди были разочарованы, не получив обещанного зрелища. Постепенно народ, заполнявший Яремную улицу, стал медленно расходиться.

Жизнь в Риме пошла своим чередом. Словно в тот день ничего не произошло...

***

Иды – середины месяца

Паллий – мужская верхняя одежда

Глава 2

Комната, где сейчас находились две женщины, была расположена рядом с перистилем – внутренним двориком с мраморным бассейном, обсаженным лилиями и анемонами, и увитыми плющом колоннами. Перистиль и смежную с ним комнату разделяла плотная занавесь, украшенная пёстрой тесьмой. Эта комната называлась конклавом; в нём хозяйка дома обычно либо уединялась для чтения, либо принимала близких друзей. Стены конклава были задрапированы сарранским багрянцем, красивыми фалдами спускавшимся с потолка до самого пола. Здесь не было другой мебели, кроме ложа с одной спинкой, на котором лежали пуховые подушки в чехлах из белого с пурпурной каймой шёлка, скамьи, покрытой таким же шёлком, и бронзовой лари, на крышке которой был выгравирован эпизод похищения сабинянок*. Убранство комнаты дополнял золотой светильник в виде роскошной розы среди листьев. Пропитанный благовонными маслами фитиль разливал в воздухе сладкий восточный аромат.

На ложе полулежала женщина в светлом пеплуме* из косской ткани, очень изящная, с тонкими чертами лица, с большими чёрными глазами и тщательно причёсанными волосами. Это была вдова Гнея Альбия, погибшего в войне, которую Август вёл с альпийскими племенами винделиков и салассов.

Напротив хозяйки дома сидела привлекательная блондинка, богатое одеяние которой дополняли драгоценные украшения; жестикулируя белыми, как паросский мрамор, руками, она оживлённо рассказывала подруге о том, что ей довелось увидеть на Яремной улице два дня назад.

– Знаешь, твоя родственница держалась с таким достоинством, как если бы она была сама Virgo magna*, – с улыбкой заметила белокурая рассказчица, подытожив свои наблюдения.

– Ты напрасно насмехаешься над ней, дорогая Цезония, – с задумчивым видом отозвалась хозяйка конклава. – Вот увидишь, Альбия непременно получит этот титул: ведь в храме Весты нет жрицы, которая была бы в учении усердней и прилежней её. К тому же, насколько мне известно, именно ей благоволит Великая дева.

– Возможно, твоему, милая Кальпурния, пророчеству суждено сбыться. Альбия и вправду всей душой предана тому делу, которому посвятила лучшие годы своей жизни. Но я бы точно не хотела оказаться на её месте. Как, должно быть, мучительно хранить верность Весте, следуя обету девства, когда взгляды встречных мужчин так волнуют, обещая страстные ласки и ночи любви!

– Порою я тоже жалею об участи Альбии. Она так юна и прелестна, в ней чувствуется нечто такое, чего недостаёт даже некоторым искусницам из стана Амура. Не каждой гетере удаётся овладеть тем, чем Альбию одарила сама природа...

На миг обе женщины умолкли.

– А знаешь, о чём я подумала? – снова заговорила Кальпурния, устремив на гостью свои огненно-чёрные глаза. – Если бы Альбия не избрала жребий весталки, она была бы для нас опасной соперницей.

– Пожалуй, – кивнула в ответ Цезония. И вдруг оживилась, защебетала увлечённо: – Ах, Кальпурния, я же не сказала тебе о том, что в тот день мне удалось увидеть другого Блоссия!

– Ты видела Марка?

– О да! И клянусь Венерой, он не произвёл на меня впечатления: его совсем нельзя назвать красавцем. Несомненно, Деций в сравнении с братом вполне заслуженно выигрывает. Ведь он – истинный Аполлон, тогда как Марк...

Хозяйка дома прервала речь Цезонии громким стоном и приложила руку ко лбу, будто у неё внезапно разболелась голова.

– Ах, прости, дорогая! – воскликнула Цезония. – Я совсем забыла, какие мучительные воспоминания вызывает у тебя имя порочного Деция! Обещаю впредь не произносить его в твоём присутствии.

Молодая вдова махнула рукой.

– Не беспокойся: я почти забыла о нём. Хотя, признаюсь, больше всего на свете мне бы хотелось увидеть, как его казнят.

– Ещё недавно ты ужаснулась бы только от одной мысли об этом.

– Тогда я была ослеплена любовью к Децию, он безраздельно владел моим сердцем, моими мыслями и моим телом. Но всё переменилось после того, как он унизил меня... оскорбил своей ложью и неверностью. Теперь я ненавижу и презираю его.

– Это от отчаяния, милая Кальпурния, – попыталась утешить подругу Цезония. Но было ясно, что в этот миг её занимали другие мысли. – Хочу всё же поговорить с тобой о Марке Блоссие. Мне кажется странным, что о нём говорят, будто он повелевает женскими сердцами, при этом не гонясь за славой обольстителя.

– Тем не менее эти слухи правдивы, – с очень серьёзным видом ответила Кальпурния. – Марк не стремится нажить себе славу, подобную той, которая тешит самолюбие его брата, но о нём много говорят его женщины. Стан возлюбленных Марка не так многочислен, зато отборен. Ни одна из них не походит на предыдущую: в каждой он находит что-то особенное, присущее только ей одной. Чтобы понравиться Марку Блоссию, нужно, помимо замечательной наружности, обладать также другими достоинствами. Деций же неразборчив в выборе любовниц: достаточно обладать привлекательной внешностью, чтобы приглянуться ему. Наверное, каждая третья римлянка из тех, кого называют красавицами, хотя бы раз побывала в постели этого распутника. Как ни прискорбно признавать, в их числе оказалась и я...

Вздохнув, Кальпурния умолкла на какое-то время, а потом продолжила, медленно произнося слова:

– Да, Деция называют Аполлоном, сошедшим на римскую землю в образе смертного мужчины; да, он божествен в любви и приятен в беседе... Он увлекает – и любая победа достаётся ему легко и быстро; если же с первого раза не удаётся добиться желаемого, он дерзостью и открытым приступом берёт любую крепость. Он тщеславен и самолюбив – о, мне ли не знать об этом! – слава о его похождениях ласкает ему слух и эта же слава ведёт к его ногам всё новые жертвы. Женщины видят в его красоте воплощение своих грёз – и, ничего не зная о нём самом, покоряются ему. Но Деций жесток в любви, и женщины для него – как сосуд, из которого можно только извлекать наслаждения, ничего не давая взамен. Походя он опустошает этот сосуд и так же походя разбивает его. А Марк...

Кальпурния выдержала паузу и, улыбнувшись чему-то, обратилась к гостье, которая словно застыла, устремив на неё внимательный взгляд.

– Скажи, часто ли приходилось тебе встречать мужчин, внушающих любовь не своей редкой красотой, а исключительно личным обаянием? мужчин, подверженных самым бурным страстям, но при этом умеющих сдерживать их в своей груди? мужчин, которые были бы непроницаемы для любопытных женских глаз и которые сами могли бы без труда читать в сердцах женщин? Знавала ли ты мужчину, один лишь взгляд которого вызывал в тебе желание немедленно отдаться ему? Поистине, только такой мужчина способен разбудить в женщине страсти, о которых она сама прежде не подозревала, только такой мужчина может подарить женщине счастье в любви... Поверь мне, Цезония, восхваляемый тобой Деций не стоит и мизинца своего брата.

– Я начинаю думать, уж не влюбилась ли ты в Марка Блоссия? – Цезония лукаво прищурила глаза.

– Влюбилась? – слегка смутившись переспросила Кальпурния. И с заметной досадой в голосе призналась: – Когда-то я пыталась привлечь к себе внимание Марка, но он, увы, остался равнодушен и к моему кокетству, и к моим, как мне казалось, остроумным беседам с ним.

– Невероятно! – воскликнула Цезония, умело изображая негодование. – Такая женщина, как ты, не может не заинтересовать мужчину, какими бы требовательными ни были его запросы!

Они могли бы ещё долго говорить на эту тему, но тут в конклав вошла та, чьё имя упоминалось в начале беседы.

– Привет тебе, Кальпурния, и тебе, Цезония. Пусть Эскулап дарует вам здоровье, Фортуна – удачу, а Веста – домашний покой, – произнесла девушка нежным мелодичным голосом и, поцеловав хозяйку дома, присела рядом с её белокурой гостьей.

– Рада видеть тебя, милая моя Альбия, – отозвалась Кальпурния с ласковой улыбкой.

– Твой гонец сказал мне, что ты хотела увидеться со мной, как только я вернусь из храма. Что-нибудь случилось? Говори же, я слушаю тебя.

Чудесные глаза Альбии остановились на той, которая не так давно была женой её любимого брата.

– Ты, верно, уже слышала о том, что через десять дней состоится освящение театра Марцелла, – начала отвечать Кальпурния. – Там будет присутствовать сам Август и весь императорский дом. Я уверена, Цезарь устроит грандиозное зрелище, которое не скоро забудется.

– Да, у нас в храме что-то говорили об этом. Но я не понимаю, чем мне это может быть интересно? – удивилась Альбия.

– Я знаю, что ты не любишь бывать в цирке и на ипподроме, знаю, что ты не переносишь вида крови и что тебе нет никакого дела до того, какая партия выиграет в скачках. Я помню также и то, что шумному застолью ты предпочитаешь гордое уединение. И всё же несмотря на это я хочу предложить тебе, пользуясь случаем, появиться наконец в обществе.

– Ты правда очень хочешь, чтобы я непременно присутствовала при освящении театра? – строгим голосом спросила Альбия, сдвинув брови.

– Ах, дитя, я уже читаю отказ в твоих глазах! – расстроилась Кальпурния. – Но ты не торопись с ответом...

– К чему этот разговор? – вмешалась в беседу Цезония. – Ведь Альбия не имеет права пренебречь приказом императора. Насколько мне известно, Август повелел всем жреческим коллегиям своим присутствием отметить это событие.

– Поверь, милая Альбия, пребывание среди людей во время такого великолепного праздника принесёт тебе много радости, – с новым порывом подхватила Кальпурния. Она приподнялась и, подавшись в сторону весталки, дотронулась до её руки, покоившейся на покрывале, словно лепесток лилии. – Стены храма твоей богини закрывают от тебя красоту и многоликость мира. Тебе восемнадцать, но скажи, что видела ты в жизни?

– Девять лет назад жребий определил мою судьбу, и, скажу откровенно, меня устраивает тот образ жизни, который я веду. Я счастлива тем, что служу древнему культу Весты и что служением своим приношу пользу отечеству и согражданам. Я счастлива тем, что, оберегаемая надёжными стенами земной обители богини, могу сохранять свои мысли чистыми и оставаться свободной от тех желаний, что ведут человека к порокам и саморазрушению. Меня вовсе не прельщает тот мир, в котором живёшь ты, Кальпурния.

– Но жить без чувств, без страстей? – искренне удивилась Цезония.

– С высшими помыслами и чистой душой, – твёрдо ответила ей Альбия.

– Я предпочла бы умереть молодой от порочной любви, нежели прожить долгую жизнь, сохраняя душу чистой, но никому не нужной! – вскричала Цезония, театрально взмахнув руками.

– У каждого свой жребий, – рассудительно заметила весталка.

– Да! И я счастлива своим, зная, что в нашей короткой жизни только любовь к мужчине даёт женщине истинное счастье, – не унималась Цезония.

– Только любовь к бессмертным богам и к своему отечеству делает людей по-настоящему счастливыми, – возразила Альбия и медленно поднялась.

Прекрасная, исполненная гармонии, она напоминала одно из божественных мраморных творений Праксителя*, и только лицо её, с волнующими чертами и чувственным ртом, дышало какой-то вполне земной, женской страстью.

– Ты говоришь о любви священной, – снова подала голос Кальпурния. – Но ведь в жизни каждого человека должна быть не только она. Неужели любовь к родителям, к близким людям ничего для тебя не значит?

– Мне такая любовь неведома, – тихо ответила Альбия. – Я любила брата, но это чувство ничего не значило в сравнении с тем, что я испытываю к великому учению Весты. Были родители, был брат – но они ушли, ушли навсегда; боги же вечны. В вере в них, в их могуществе и мудрости заключается истинный смысл бытия и счастье человеческой жизни.

– Ты губишь себя, Альбия, – сказала Кальпурния, выслушав весталку; по лицу её пробежала тень досады. – Свою юность, свою красоту ты приносишь в жертву несуществующим идеалам.

В этот раз весталка ничего не ответила; выражение её глаз осталось непроницаемым.

– Пусть каждая из нас следует тому пути, какой избрала для себя, – желая покончить с бессмысленным спором, пожелала Цезония, – и пусть Фортуна сопутствует всем нам. Vale Albia!

– Vale!*

***

Похищение сабинянок – согласно легенде, в недавно основанный Рим, где была нехватка женщин, Ромул пригласил на игры соседних сабинян вместе с их семьями. Похищение незамужних сабинянок послужило причиной войны. Позже сабиняне переселились в Рим.

Пеплум – просторное женское платье из тонкой ткани.

Virgo magna (лат. «Великая дева») – титул старшей весталки.

Пракситель (сер. 4 в. до н.э.) – выдающийся греческий скульптор, мастер изображений богов и людей; в образе Афродиты Книдской создал одну из первых скульптур обнажённой богини любви.

Vale (лат.) – традиционная формула при расставании.