Текст книги "Весталка. История запретной страсти (СИ)"

Автор книги: Жюльетт Сапфо

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 18 страниц)

Глава 32

За час до восхода солнца в лагере Тиберия было ещё тихо и спокойно. Уставшие после долгих дней пути солдаты отдыхали, восстанавливая силы перед тем, как отправиться в далёкий поход, в дремучие болотистые леса Германии.

У палатки военных трибунов, которая была разбита на самом возвышенном месте, прошла смена караула. Спустя какое-то время следом за первым офицером, появившимся на пороге палатки, из неё вышел второй.

На нём, как и на его товарище, холодной сталью мерцали доспехи; сплетённая из серебряных колец кольчуга облегала широкие плечи и спускалась почти до колен, защищённых железными наколенниками; с правого плеча к левому боку спускалась золотая цепь, на которой висел короткий с широким лезвием меч. Лёгкий утренний ветерок играл густыми тёмно-каштановыми волосами воина; его мужественный силуэт чётко выделялся в золотисто-розовом свете восходящего солнца.

– Что, Кассий, не слышно ли сигнала сбора? – спросил офицер, обращаясь к своему товарищу.

– Не слышно, – ответил тот и быстрым, но внимательным взглядом окинул местность.

Солнце уже взошло и потоки его света разлились по долине, позолотили окрестные нивы и виноградники.

– Смотри, Блоссий, к лагерю приближаются какие-то всадники! – неожиданно воскликнул, пристально всматриваясь вдаль, офицер по имени Кассий.

Марк Блоссий – а вторым офицером был он – тоже вскинул голову и прищурил глаза.

– В самом деле... И, клянусь Марсом, они едут прямо сюда!

Едва Блоссий произнёс эти слова, как навстречу всадникам устремились охранявшие подступы к лагерю часовые. Один из всадников, спешившись, подбежал к своему спутнику, чью фигуру скрывал длинный плащ с надвинутым на лицо капюшоном, и помог тому спрыгнуть на землю. Спустя какое-то время караульный доложил офицерам о том, что прибывшие настойчиво просят разрешения говорить с Марком Блоссием. Получив утвердительный ответ, караульный ушёл и вскоре вернулся с тем всадником, который был закутан в длинный плащ. Кампанец жестом пригласил гостя войти в палатку и последовал за ним.

– Итак, я слушаю тебя, – первым заговорил Блоссий. – Кто ты и что тебе нужно?

В ответ на его слова гость откинул капюшон, и по его плечам рассыпались длинные смоляные кудри.

Марк смотрел на нежное лицо, с великолепно очерченными пухлыми губами и прекрасными светлыми, в обрамлении чёрных изогнутых ресниц, глазами, и никак не мог прийти в себя от изумления.

– Неужели это не сон и не грёза?.. Может ли быть?.. О боги! Да неужели это ты, любимая? – наконец воскликнул он.

– Ты не спишь и не грезишь, – слабым голосом ответила девушка. – Это, правда, я, твоя Альбия. Но, Марк, я не могу понять...

Она не договорила, неожиданно побледнев. Ноги у неё подкосились; она была близка к обмороку. Заметив это, Марк подхватил её и поддержал, чтобы она не упала.

– Что с тобой, милая? – заботливо спросил он, прижимая девушку к своей широкой груди.

– Мы мчались без отдыха от самого Рима. Со мной старший сын Бассы: его нужно накормить, – шёпотом ответила Альбия и закрыла глаза. Она была очень слаба.

Марк взял её на руки и бережно, точно младенца, опустил на своё походное ложе.

– Ты необыкновенная! – с тихим восторгом произнёс он и губами коснулся упавшего на ясный девичий лоб локона.

Из-за полога палатки потянуло свежим ветерком. Захлопала, забилась, точно птица со сломанным крылом, плотная ткань. В палатке стало прохладно, и Марк, защищая девушку от сквозняка, прильнул к ней.

На него повеяло тем особым запахом, которое издаёт молодое девичье тело, смешанным с ароматом горьковато-сладких благовоний.

Точно туманом заволокло глаза Марка, кровь закипела в жилах и огненной струёй ударила в голову. Ему захотелось тотчас овладеть девушкой, столь близкой и желанной, но он сделал усилие над собой и лишь опустился перед нею на колени, прижавшись головою к её ногам.

Альбию охватила истома, в которой терялось её сознание. Что-то нежное и вместе с тем властное принуждало её отдаться этой истоме – точно вся её любовь к Марку, её страсть к нему, ради которой она была готова пожертвовать своей честью, наполнила её теплом до самых краёв, как наполняет сосуд игристое вино...

Она застонала от объявшего её желания – и тут же увидела склонившееся к ней лицо Марка. Он казался опьянённым теми же чувствами, что и она. И вдруг, не устояв, поддавшись извечному зову плоти, он устремился к ней и принялся целовать её лицо, её шею, и длинные спутавшиеся пряди волос. Сначала его поцелуи были подобны прикосновениям тёплого ветерка, но потом стали жаркими и жадными, точно языки пламени. Его мускулистая рука обнимала её стан всё твёрже и нетерпеливей, но ей было приятно покоряться его власти.

Она забыла обо всём на свете, она ничего не видела и не слышала: все эти чувства, на время отмерев, уступили место одному – теперь пробудилось её тело. Кожей слышала она горячий шёпот его губ, кожей видела их движение. Вот они, живые и сладостные, скользнули по её щеке и замерли на её губах. Альбии почудилось, будто Марк что-то шепнул: его губы дрогнули, затем нежно и властно приоткрыли её губы. На миг она задохнулась от нового, прежде неведомого ей ощущения: ей показалось, будто с этим первым глубоким поцелуем Марк вошёл в неё, и они, слившись воедино, стали одним существом. Она жила иной жизнью в этом долгом страстном поцелуе, о котором так давно грезила, – и время потеряло для неё всякое значение...

Марк медленно, нехотя, отклонился от неё, и Альбия открыла затуманенные страстью глаза. Она изнывала от желания, и её страшно поразил разорвавший тишину сигнал тубы.

– Что это? – спросила она, вздрогнув.

– Через час лагерь снимается с места, – с заметной досадой ответил Марк.

Он поднялся и помог подняться Альбии. Она тут же прильнула к нему, обвив руками его шею и спрятав у него на груди своё лицо. Долгое время они не двигались, прижавшись друг к другу; слышно было только их дыхание, слившееся воедино.

Неожиданно низ палатки поднялся, и в дневном свете, хлынувшем внутрь, показался товарищ Марка. Увидев девушку, которая при его появлении отпрянула от Блоссия, точно испуганная лань, Кассий замер в изумлении, но быстро пришёл в себя.

– Странно начинается этот день, – сказал он, переводя взгляд на кампанца. – Прибыли гонцы, посланные Ливией, и они также требуют немедленно встретиться с тобой.

– Ливией? – удивлённо переспросил Марк и на миг задумался.

Внезапно точно молния озарила его лицо. Ничего не сказав, он откинул полог палатки и быстро вышел; бросив на весталку любопытный взгляд, Кассий последовал за ним.

Альбия осталась одна. В душе её росла тревога, предчувствие беды поглотило все её мысли. Прежняя слабость снова вернулась к ней и охватила её тело так, что девушка была вынуждена опуститься на ложе.

– Альбия! – вдруг услышала она незнакомый женский голос. – Я знаю, что ты здесь, весталка Альбия!

Девушка оцепенела, глядя, как в палатку вошла красивая женщина, одетая с такой роскошью, какой позавидовала бы и персидская царица.

Деллия остановилась в трёх шагах от весталки; лицо её пылало. Она была поражена обликом и достоинством соперницы, которую воображала совсем иною.

Она видела перед собой полное юной прелести лицо, чудесные серо-голубые глаза в обрамлении чёрных ресниц, такие мечтательные и ясные, как у ребёнка, и не могла поверить в то, что этот ребёнок вызвал в сердце Марка самую бурную страсть, самые горячие чувства. А потом она обратила внимание на её губы... Губы девушки, пухлые, чуть приоткрытые, точно зовущие к поцелую, выражали затаённую страстность и влечение ко всему, что несло наслаждение. Целомудрие и чувственность – эти два качества удивительно совмещались в одном облике, эти качества с магической силой привлекли к весталке ценителя женской красоты Марка Блоссия и поразили придирчивую к представительницам своего рода Деллию.

– Значит, это ты украла у меня любовь Марка? – наконец заговорила, обращаясь к весталке, Деллия. – Ты заставила его забыть обо мне, а меня – тосковать по нему... ты сделала нас обоих несчастными... Но берегись: за это тебе придётся ответить перед законом и – перед богами!

– А ты уверена в том, что Марк любил тебя? – с неожиданной храбростью возразила Альбия. – Прости, но ты зря страдаешь, если думаешь, что тебя любили и бросили.

Деллия недоумённо выгнула брови. Она никак не ожидала встретить такое спокойствие у той, которую ждало наказание за нарушение обета девства, не ожидала услышать такие речи от скромной служительницы Весты. От ярости она сжала кулаки, но потом решила сменить гнев на притворное сочувствие и заговорила поучительно-снисходительным тоном:

– Да что ты можешь знать о нём? Что ты знаешь о той его жизни, в которой я была единственной властительницей его сердца и его тела?.. Отчего, скажи, ты так уверена, что он любит тебя? Глупая наивная девушка, позволь мне снять завесу с твоих мечтательных глаз! Знай же, Марк Блоссий – мастер вводить женщин в заблуждение своими мнимыми высокими качествами и достоинствами... Когда-то я тоже верила, что в его душе живут самые нежные искренние чувства, однако скоро убедилась в том, что Марк Блоссий не больше, чем лжец и развратник. Я поняла, что каждый его поступок, каждое его слово это лицемерие и притворство, что все его помыслы подчинены одному – безудержному мерзкому сладострастию. Такой животной похотливости и скотской ненасытности я не встречала более ни у одного мужчины, клянусь Прозерпиной!

Не успела Деллия закончить, как Альбия вскочила и двинулась прямо на неё.

– Замолчи сейчас же! Как смеешь ты говорить о нём такие гадости? Знай, я не верю ни одному твоему слову!

В глазах весталки сверкал такой гнев, что Деллия невольно отступила от неё.

– Я вижу, Марк сумел настолько очаровать тебя, что, кроме него, ты больше никому не веришь, – с усмешкой проговорила Деллия. – Жаль, что ты не хочешь понять, какому негодяю принесла в жертву свою честь, свою веру, свою жизнь... Он обманывал тебя, он играл твоей любовью, как прежде играл моей, он погубил тебя, как десятки других, доверившихся ему и полюбивших его женщин. Ты, как и я, жертва безумных страстей!

Деллии хотелось вырвать у весталки раскаяние, отречение от Марка, хотелось словами унизить когда-то любимого, а теперь ненавидимого ею мужчину и оскорбить дерзнувшую соперничать с нею женщину. Всячески понося Блоссия в присутствии его возлюбленной, она испытывала злорадное наслаждение.

– Что бы ты ни говорила о Марке, тебе не удастся отвратить меня от него, – с тем же ледяным спокойствием изрекла Альбия, гордо глядя на коварную красавицу.

– Но понимаешь ли ты, что своими возмутительными речами подписываешь себе смертный приговор?! – изумилась Деллия.

Хотя упрямство девушки вызывало в ней бешеную ярость, она не могла не позавидовать её выдержке и поразительной, доходившей до самоотречения преданности любимому человеку.

– Пусть смерть, пусть бесчестие – я всё готова претерпеть, только бы Марк знал, как сильно я его люблю, – ответила Альбия, и глаза её засверкали ярче звёзд.

Тем временем снаружи, перед палаткой военных трибунов, между Марком и посланцем Ливии происходил неприятный и не менее бурный разговор. Последний от имени императора обвинял первого в неуважении законов государства и совращении весталки. В подкрепление своим обвинениям Тит Виний, посланный Ливией вместе с Деллией, приказал одному из своих людей вывести из палатки любовницу Блоссия.

Когда Альбия появилась на преторской площадке, Виний медленно подошёл к ней и скрестил на груди руки. Его лицо было так страшно, что девушка остановилась, как пригвождённая.

– Вот та, что посмела осквернить священное имя Весты! – вскричал посланник Ливии и суровым взглядом обвёл собравшихся у палатки солдат.

В толпе послышался ропот негодования и удивления.

– Свершилось кощунство! – заявил Виний; казалось, все черты его лица перекосились от злобы.

– Что? Какое кощунство? О чём он говорит? – произнесло несколько голосов.

– Здесь, на этом месте, огонь Весты был покрыт позором гнусного разврата! – Тут Виний снова повернулся к весталке и, указав на неё рукой, возопил: – Ты опозорена, проклятье тебе!

– Заткнись, мерзавец! – прервал его Марк Блоссий, выступая вперёд; он едва сдержался, чтобы не ударить Виния. – Кто дал тебе право оскорблять эту девушку, которая, к тому же, носит имя Аматы, жрицы Весты?

– А где здесь жрица Весты? – ехидно спросил Виний. – Разве эта блудница заслуживает чести именоваться чистой служительницей богини? Нет, конечно, нет! И за то, что, отдав на потеху своё тело, она отдала на поругание величие богини и отступилась от традиций предков, её ждёт суровая кара, клянусь всемогущими стрелами Юпитера!

– А я клянусь божественной красотой Венеры, что эта дева ни в чём не повинна и что честь её незапятнана! – громко проговорил Блоссий; в его чёрных глазах сверкал гнев. – Я один понесу наказание за то, что посмел посягнуть на священный огонь Весты!

После этого признания легионеры пришли в замешательство. Те, кто давно знал и ценил Марка Блоссия за храбрость в сражениях, стали кричать:

– Не верим! Это всё наговоры, клевета завистников!

Другие сомневались:

– С Блоссия станется – он такой же, как его брат: ничего святого...

Между тем Виний послал одного из сопровождавших его преторианцев доложить о случившемся полководцу, а затем обратился к солдатам:

– Все слышали: Марк Блоссий признал свою вину! Отныне, по возвращении в Рим, его ждёт суд, который вынесет ему справедливый приговор. Что касается бывшей служительницы храма Весты, её судьбу определит коллегия верховных жрецов во главе с великим понтификом.

После этого он подошёл к Марку:

– Ты арестован, Блоссий. Следуй за мной. Консул Тиберий отстранил тебя от участия в германском походе.

Марку не оставалось ничего другого, как подчиниться приказу, раз уж этот приказ исходил от самого консула. Сбившиеся в толпу легионеры нехотя расступались, освобождая проход для своего военного трибуна, увлекаемого преторианцами.

Только теперь Альбия пришла в себя, хотя по-прежнему не могла вымолвить ни слова. Она стояла неподвижно и ловила взгляд Марка. Когда он в сопровождении своих стражей проходил мимо неё, девушка сделала движение, как бы желая удержать его.

Заметив это, Марк приостановился и тихо, так, чтобы слышала только она, произнёс:

– Ни за что на свете я не расстался бы с тобой, любимая, но случилось непредвиденное. Будь мужественной, Альбия, и береги себя.

Они возвращались в Рим по одной и той же дороге, но на большом расстоянии друг от друга. Альбию, как и Марка Блоссия, сопровождали солдаты претория, и так же, как его ждал суд гражданский, её ждал приговор жреческой коллегии, возглавляемой великим понтификом. После смерти Марка Лепида этот почётный сан принял Август – и, если бы не болезнь, которая приковала его к постели, Альбии предстояла бы встреча с самим императором.

Глава 33

Слухи о том, что Марк Блоссий вызван на суд по обвинению в совращении весталки, облетели Рим и проникли в Кампанию с быстротою молнии и как удар молнии поразили всех, кто был с ним знаком.

Удивительная перемена произошла за короткое время с Децием Блоссием. Он перестал ездить на увеселительные прогулки к Альбанским горам, где обычно искал новых знакомств, перестал посещать пиры и празднества, избегал встреч с Кальпурнией, которая, несмотря на их недавний разрыв, не переставала преследовать его, – короче говоря, Деций как-то вдруг отказался от своей прежней разгульной и распущенной жизни. Исчезли его обычная непринуждённость, вызывающая самоуверенность, он точно впал в душевное оцепенение, от которого его смог пробудить только визит Овидия.

Знаменитый поэт принёс Блоссию-младшему добрые вести. В отличие от брата осуждённого Овидий не сидел сложа руки и не предавался мрачным размышлениям, но действовал – продуманно и активно. Первым делом он обратился за помощью к своему другу Квинту Горацию Флакку.

Следует отметить, что Гораций, один из гениев своего времени, автор прославивших его имя «Од» и «Искусства поэзии», входил в доверие не только к советнику императора Гаю Цильпию Меценату, но и к самому Августу. Август даже предложил Горацию место своего письмоводителя, и, хотя тот отказался, на их дружеские отношения это нисколько не повлияло. В отличие от Овидия, чьё творчество противоречило осуществляемым Августом мероприятиям, Гораций писал с добродушным безопасным для политики свободомыслием. Овидий сблизился с Горацием несмотря на разницу в возрасте и принадлежность к разным поэтическим кругам. Гораций входил в круг Мецената, Овидий – в круг Корвина Мессалы. То, что их объединяло, было сильнее всяких разногласий, и называлось великой любовью к Поэзии. Как Овидий вполне заслуженно носил титул «певец любви», так Гораций с гордостью принял титул «Августова певца».

Пока Гораций, стремясь исполнить просьбу младшего товарища по перу, уговаривал своего покровителя Мецената повлиять на решение суда, Овидий посетил претора Пизона. На предстоящем судебном процессе Гай Пизон должен был возглавить суд присяжных. После недолгого и лишённого двусмысленных намёков разговора была названа сумма, которая вполне удовлетворяла требования благородного претора, но не вполне соответствовала той части из состояния Овидия, которую он жертвовал для спасения друга.

Узнав о возникших затруднениях, Деций немедленно внёс необходимую денежную долю. Затем, приняв совет Овидия, он выслал гонцов к влиятельным кампанским землевладельцам – им предстояло на судебном заседании составить поддержку Марку Блоссию.

День был сумрачный и холодный. Дождя не было, но между свинцово-серым небом и землёй плавал мутно-жёлтый туман.

Несмотря на непогоду, на улицах Вечного города было людно. Все спешили к Римскому Форуму, где в этот день должен был состояться суд над кампанским патрицием Марком Блоссием.

Представители римского правосудия собрались в храме Согласия, где иногда проходили заседания сената. Вход в храм был устроен под портиком; просторный зал украшала колоннада с галереей. В этот день на галерею разрешался доступ гражданам – половина из них прибыла из Кампании, родины подсудимого. Напротив входной двери, на подиуме, стоял мраморный стол и кресло, предназначенное для претора, главная задача которого заключалась в отправлении правосудия. На скамьях присяжных царило оживление, зато сидящие на галерее хранили молчание.

Наконец в помещение храма вошёл претор Пизон в сопровождении судей, и наступила тишина. Собравшиеся с нетерпением смотрели, как судьи неторопливо занимают свои места, как претор чинно, блюдя достоинство своего высокого сана, усаживается на курульном кресле. Провозгласив судебное заседание открытым, Пизон, как требовал обычай, воскликнул: «Пусть войдёт подсудимый!». Несмотря на страшную давку у входа, собравшаяся там толпа расступилась, образовав проход. Марк под стражей проследовал вглубь храма, где стояла предназначенная для него скамья.

С обвинительной речью к собравшимся в зале обратился от имени императора Тит Виний.

– Огонь Весты осквернён! Нанесено страшное оскорбление народу Рима и законам наших предков! – воскликнул Виний, вперив в подсудимого метавший молнии гнева взор.

Краткое вступление обвинителя было встречено шумным одобрением почти на всех скамьях и бурным порицанием на галерее.

Когда шум постепенно утих, Виний продолжил:

– Приступаем к суду над Марком Блоссием, уроженцем Кампании и гражданином Рима, по обвинению в совращении жрицы Весты и нарушении законов государства.

Окинув зал беглым взором, обвинитель обратился к подсудимому:

– Ты отказался от помощи прокуратора*. Значит ли это, что тем самым ты признаёшь себя виновным по всем пунктам обвинения?

– Это значит, что я сам буду защищать себя, – с невозмутимым видом ответил Марк Блоссий.

– Итак, чтобы доказать, насколько справедливо правосудие государства, я начну перечень пунктов обвинения, представленных заявлениями свидетелей, – снова заговорил Виний.

Спокойно и неторопливо перечислил он улики, тщательно подготовленные Деллией с одобрения Ливии. Сначала выступили свидетели, раскрывшие последствия безграничной развращённости и безнравственности таких законоотступников, как Марк Блоссий и его ранее осуждённый и затем помилованный брат. Здесь были отец пожелавшей избавиться от беременности и умершей вследствие знахарского вмешательства девушки; жених, чья свадьба не состоялась из-за обнаружившихся добрачных связей невесты с совратившими её мужчинами; муж, оскорблённый изменами жены. И так без конца – доведённые до отчаяния, разрушенные семьи, несчастливые браки, униженные супруги. В толпе поднимался гневный ропот.

Марк слушал показания свидетелей с безразличным выражением лица. К чему вся эта комедия? Обвинять его в чужих грехах глупо и смешно. В самом деле, он виноват не больше или ненамного больше, чем любой из сидящих в зале. Ни для кого в Риме не секрет, что завещанные предками законы добродетели уже не восстановить никакими декретами, что наступило время крушения нравственных норм, что брак и семья перестали быть ценностью в обществе, а их место заполнил разврат. И разве сам Август, от имени которого правили сейчас правосудие, мог бы похвастаться безупречной супружеской жизнью и благонравием?

Но вот перешли к свидетельским показаниям непосредственно об осквернении священного очага Весты.

Марк внимательно слушал разоблачавшие его речи, которые обнажали перед гражданами его гнусные намерения в отношении жрицы Весты. Тут было много такого, что казалось ему подозрительным. Более всего Марка поразило сообщение о наличии среди прочих документов обвинения письма, в котором он якобы просил свою «любовницу» не мешкая приехать к нему в лагерь. Марк не верил своим ушам. Он был уверен, что никогда не писал Альбии ничего подобного. Теперь всё стало ясным для него: и неожиданный приезд Альбии, и появление посланников Ливии, и его арест. Он догадался, кому был нужен этот суд и кому он был полезен.

– Ложь! – громко сказал Марк. – Я отказываюсь признать себя виновным в этой лжи! Я отвергаю ложное обвинение и настаиваю на своём гражданском праве!

По галерее пробежал одобрительный шёпот.

– Содержание этого письма ясно и неопровержимо доказывает преступный характер намерений подсудимого, – невзирая на протест обвиняемого продолжал Виний. – Лестью и красноречием, хитростью и признаниями в любви он пытался вызвать страсть в сердце неискушённой невинной девушки, пытался поколебать её уверенность и склонить к пагубной близости.

С этими словами Виний потряс в воздухе зажатым в руке свитком папируса.

Присмотревшись к нему, Марк узнал свою печать с изображением выходящей из морской пены Венеры.

– Подсудимый по-прежнему отрицает, что писал это письмо? – спросил Виний после прочтения послания, в котором каждое слово было выстрадано в дни разлуки Марка со своей возлюбленной, каждая строка пронизана искренними чувствами.

– Это письмо действительно писал я, – ответил Марк глухим голосом. – Однако что касается просьбы к весталке приехать ко мне в лагерь, я продолжаю утверждать, что данная приписка была сфабрикована моими личными недругами. Полагаю, суду будет нетрудно проверить, что она написана не моей рукой.

– Как явствует из текста и почерка постскриптума, твоё пожелание увидеться с весталкой под предлогом расставания из-за якобы одолевшего тебя смертельного недуга было косвенно выражено кем-то из твоих товарищей. Мы опросили всех, кто был в те дни рядом с тобой, Марк Блоссий, и ни один из опрошенных не признал этот почерк своим. Было ясно, что все они видят это письмо впервые. Из этого следует, что с целью завлечь жрицу ты для пущей убедительности прибегнул к хитрой уловке – изменению почерка.

– Я продолжаю отвергать это ложное обвинение, – упрямо проговорил кампанец. – Клянусь всеми богами Рима, я не просил весталку приехать ко мне на свидание. Я не перестану утверждать это даже под пыткой.

– Стало быть, во всём виноваты твои враги и сама весталка? Но, насколько мне не изменяет память, во время ареста ты убеждал меня в невиновности жрицы Весты. Сотня свидетелей подтвердит эти слова так же, как и твоё заявление о готовности одному нести наказание за попытку совращения.

Виний выждал, пока оглушительный гул заполнил весь зал, перекатываясь из одного его конца в другой, затем призвал собравшихся к порядку и нетерпеливо спросил у подсудимого:

– Так что же, Марк Блоссий, продолжаешь ли ты отвергать этот суд и выдвинутые против тебя обвинения?

Прежде чем ответить, кампанец оглядел зал и среди многих знакомых ему лиц увидел бледное лицо брата, а рядом с ним – замершего в напряжённом ожидании Овидия. Затем взгляд его переместился вниз, и Марк вдруг ощутил ненависть, с какой взирала на него сейчас эта публика, чуждая ему, презирающая его и злорадствующая над ним. И впервые за всё время он поверил в то, что совершил святотатство, что его безумная страсть к весталке – кощунство, преступление. И на вопрос обвинителя он ответил одним лишь коротким «нет».

Виний даже покраснел от удовольствия.

– Именем императора Цезаря Августа объявляю! Марк Блоссий, уроженец Кампании, гражданин Рима, обвинён и признан виновным в таких преступлениях, как законоотступничество, прелюбодеяние и совращение жрицы Весты, во искупление коих должен быть наказан со всей суровостью Римского государства. Как известно из истории судебной практики, совратителей весталок до смерти засекали розгами на Комиции. Призываю судей и присяжных проголосовать именно за этот вид наказания для Марка Блоссия, а его земельные владения в Кампании конфисковать и объявить собственностью государства.

Голос Виния, звонкий и торжественный, прозвучал в мёртвой тишине, точно сигнал военной трубы в пустыни.

– Обвинитель, вероятно, хотел сказать, что кампанские земли, которыми на протяжении столетий владел мой род, должны перейти в собственность не государства, а того, кто им управляет. Всем известно, что эти владения лишь по счастливой случайности не попали в список проскрипций, из-за чего кое-кто и по сей день не обрёл покоя, – неожиданно дерзко заявил Марк, меняясь в лице.

Он потерял самообладание: на этот раз горячая кровь его далёких предков горцев-самнитов* напомнила о себе – он сжал кулаки, потрясая ими в воздухе.

– Подсудимый оскорбил императора! – раздался чей-то злобный голос.

Гул возмущения, разбуженный этим выкриком, постепенно нарастал, грозя вылиться в настоящую бурю.

Претор решил наконец вмешаться и подал знак: звук тубы призвал народ к молчанию. Когда шум в зале постепенно утих, Пизон обратился к публике с речью, которую давно ждали сторонники подсудимого.

– Квириты!* Только что нам стало известно решение жреческой коллегии, слушавшей дело об обвинении весталки Альбии в нарушении обета целомудрия. Жрица признана невиновной: она не запятнала честь служительницы Весты и сохранила свою невинность. Позор не коснулся священного очага богини!

На этот раз публика отозвалась ропотом, выражавшем не то удивление и недоверие, не то недовольство тем, что её лишили долгожданного зрелища наказания виновных. Зато галерея шумно рукоплескала.

– От имени суда присяжных я, претор Гай Пизон, требую пересмотреть приговор, вынесенный подсудимому Марку Блоссию обвинительной стороной, – продолжал свою речь Пизон. – Будем откровенны, приговор несправедлив. Во имя всех богов-покровителей Рима, призываю вас, квириты, к соблюдению законов нашего государства и отмене сурового наказания, которое позорит имя римского гражданина.

Снова поднялся шум.

– Претор подкуплен родственниками обвиняемого! Всем известно богатство кампанских Блоссиев! – прокричал всё тот же злобный голос.

Собравшихся охватило крайнее возбуждение, распространившееся и на тех, кто ожидал решения суда на улице.

Соблюдая традиции римского права, Пизон был вынужден учитывать решение присяжных. Он напомнил им о необходимости серьёзно взвесить все обстоятельства дела и вынести приговор, основываясь на правосудии. Каждый из судей, держа в руке камешек, произносил слова: « Если я ошибусь сознательно, то пусть тогда Юпитер, ради спасения города, отбросит от меня добрых людей, как я отбрасываю этот камень». Приступили к голосованию. Каждый из судей должен был дать свой ответ на табличке, начертав на ней одну из трёх букв: A, C или N. Первая означала «absolvo» – оправдываю, вторая – «condemno» – осуждаю, и, наконец, третья – «non liqet» – не ясно. Что касалось последнего решения, то оно определялось как отстрочка в рассмотрении дела, поскольку недостаточно уяснена вина и суду необходимо получить дополнительные сведения.

Наконец пристав по знаку претора объявил об окончании прений громовым «dixerunt!» – «они сказали!» – и зал притих в ожидании.

После голосования, в котором табличек с буквой «C» оказалось всего на одну меньше, чем с буквой «N», приговор был пересмотрен. Часть кампанских земель Марка Блоссия оставалась его частной собственностью, но другая, большая часть, включая виллу в Капуе, была объявлена владениями римского государства. За признание вины и чистосердечное раскаяние Марку Блоссию, во избежание более суровой участи, было разрешено беспрепятственно удалиться в изгнание. А в подтверждение того, что впредь он не будет нарушать законы императора, ему надлежало в короткий срок вступить в брак с любой, пожелавшей разделить горечь изгнания женщиной.

Судебное разбирательство было закончено.

Наступил уже вечер, и народ толпился в ожидании, когда Марк вышел из храма Согласия. Его приветствовали десятки голосов. Но слышались и оскорбления, и угрозы, и проклятия. В возбуждённой толпе, теснившейся у портика, чуть не произошло столкновение, которое могло повлечь за собой гибель людей.

Претор Пизон, под защитой отряда преторианцев, уговорами и силой оружия утихомирил недовольных решением суда противников Блоссия и призвал горожан мирно разойтись по домам. Постепенно напряжение спало, народ стал расходиться.

Никто из Блоссиев, окружённых друзьями и родственниками, не обратил внимания на прятавшихся за колоннами храма женщину с покрывалом на голове и одетого во всё тёмное мужчину. И никто не услышал, как этот мужчина, обернувшись к своей спутнице и ловя воздух перекошенным от ярости ртом, злобным голосом проговорил:

– И всё-таки неужели ты думаешь, что мы проиграли?! Нет, я так просто не сдамся, клянусь Фуриями-Мстительницами!

***

Прокуратор – в рим. частном праве представитель ответчика/истца перед судом

Самниты – италийские племена, потомки сабинов

Квириты – собирательная формулировка “Римский народ”