Текст книги "Гроза (СИ)"
Автор книги: Яросса
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц)
Он уткнулся лбом в ее подушку.
Аня провела рукой по каштаново-седым его волосам.
– Ну, что ты? Не отвернусь. – Михайло поднял голову и увидел нежный взгляд светящихся карих глаз жены. – Мил ты мне, – улыбнулась она.
========== Часть 2. Глава 6. Разбойники ==========
Красива освещенная полной луной, узкая, грунтовая дорога, окантованная кудрявыми березами, да кленами. Надежными стражами стоят по сторонам ее могучие дубы, простирая в вышине ветви на всю ее ширину. И серебряные лучи, проникая сквозь листву, рисуют на земле кружевной узор. И крик ночной птицы, и песни цикад в совершенной гармонии с волшебной прелестью ландшафта. И даже стук копыт идущего галопом коня, кажется заранее влитым в эту гармонию божественным замыслом. Упруго и весело скачет добрый конь, цепко сидит на его неоседланной спине юный всадник. Облиты мерцающим светом. Наверно, скоро уж тот час, когда зардеет рассвет, но пока еще полноправно властвует ночь.
Остались позади заросшие бурьяном окраины Петербурга. Далеко до Москвы. Где-то впереди должна быть деревушка, в которой решил передохнуть в пути мальчик Пашка – посланец и надежда попавшей в беду Натальи Лопухиной. В душе его поселились радость и гордость. Самое сложное сделано. Теперь только мчаться вперед без промедления. Привезти барину вести. Дурные вести. Но он уж разберется, как поступить.
Меж тем зашевелились неподалеку тени, не резные растительные, а плотные, зловещие. Забегали с обеих сторон, метнулись навстречу, на скаку под уздцы схватили заржавшего коня, стянули на землю не успевшего понять, что происходит, Пашку.
«Разбойники», – с ужасом и восторгом догадался он. В ту пору разбойный промысел процветал: многие беглые, кто с каторги, а кто от произвола хозяйского сбивались в стаи и бродили вольготно по дорогам России. Власти особого внимания на них не обращали.
Тяжелые запахи давно не стиранного, потного белья, лука, перегара ударили мальчишке в лицо. Чьи-то пальцы быстро нашарили и вытащили из-за пазухи жидкий кошелек. Сильные, грубые руки подняли мальчика за шкирку, словно котенка. Парень взбунтовался, задергался, чем вызвал бурное веселье нападавших. Внушительных размеров мужик, державший его, оторвал Пашу, машущего руками и ногами, от земли, встряхнул.
– Гляди, мелюзга резвая! – глухим басом произнес он, как бы демонстрируя мальчика сообщникам. – И откуда взялся такой! На барчонка не похож – никакого навара не будет, – в словах его чувствовалась явная досада. – Чего с ним теперь – в расход?
– Экий ты кровожадный, Демьян! Зачем паренька почем зря гробить? Отпустить, пусть идет восвояси, – вступил в разговор разбойник с окладистой русой бородой.
– Так, растрезвонит, что нас здесь видел, а мы еще ничем не поживились, – вмешалась щуплая фигура, стоящая в тени ствола дерева.
– А давайте заставим его на нас работать, пусть по рынку бегает, разговоры слушает о путниках и нам докладывает, – предложил молодой, судя по голосу, парень с отросшими до плеч светлыми волосами.
– Так, опять же сбежит, и сдаст нас, – скептически хмыкнул щуплый. Он сложил руки на груди и оперся левым плечом о ствол, скрестив ноги. В пятне лунного света мелькнуло его лицо, безволосое, с косым шрамом.
– Да хлопнуть его и не маяться, – раздраженно бросил кто-то.
– Довольно, – раздался твердый, спокойный баритон, – порезвились и будет. Кондрат сам решит, что с ним делать. Пошли.
Среднего роста, крепкого телосложения тень отделилась от всех и направилась вглубь леса. Пашку, который все это время с безмолвным остервенением пытался вырваться из железной клешни, поставили наконец на ноги, и все последовали за тем разбойником, чья спина временами мелькала среди ветвей. Ночь бледнела.
К рассвету они вышли к месту, напоминавшему одичавший военный лагерь. Прямо среди деревьев стояли потрепанные палатки, сшитые из кож, местами залатанные холщовой тканью. Кое-где тлели кострища с перекинутыми над ними палками на кольях. Вольный люд спал. Некоторые валялись прямо под открытым небом. Длинноволосый блондин нырнул в одну из палаток. Пашке показалось, блеснули в той палатке женские глаза.
– Что, Кирилл, с уловом? – щербато улыбаясь, обратился к главному в группе тощий мужичок с дубленой, коричневой кожей лица. Он сидел под деревом, ноги по-турецки сложив.
– Надо же, хоть один не спит, – вместо ответа отметил Кирилл. – Кто сегодня на шорохе стоит? Спят олухи. А Кондрат где? – мотнул он головой в сторону ближней палатки.
– Здесь Кондрат, – отозвался хрипловатый бас. Из палатки вышел широкоплечий, невысокий пожилой мужчина. Темнорусые борода и усы его были аккуратно подстрижены. Волосы производили впечатление чистых.
– Гришка, – обратился он к щербатому, – поди к Симке, пусть разберется с дозорными. Почему Кирилла никто не встретил? Если спали, привязать болванов к деревьям, выпороть и оставить до захода солнца.
Гришка хекнув поднялся и скрылся.
– А у тебя что, Кирюха? – спросил Кондрат, подойдя к бочке. Зачерпнул из нее воду и тщательно умыл лицо и шею.
– Да всадника цапнули. Конь добрый, думали – важная птица, а он вон кем оказался, – Кирилл махнул головой на Пашу. Демьян выпихнул его вперед. Кондрат, вытирая лицо чистым льняным полотенцем, подошел к мальчишке.
– Важная птица, – серьезным тоном с глубоко спрятанной иронией произнес он. – Ты конокрад?
Паша отрицательно мотнул головой и исподлобья уставился на главаря.
– Откуда же тогда у тебя конь?
Паша опустил глаза, помолчав, вытер нос рукавом и, искоса глядя на Кондрата, робко ответил:
– Меня хозяева в Москву послали.
– Так он – барский прислужник! Измываются они над нами, а вот такие им в том помогают! Прихлопнуть щенка! – взбудоражено заорал один из разбойников, белобрысый, почти белый, с белесо-серыми глазами. Некоторые согласно закивали.
– А ну, цыц! – рявкнул на них Кондрат, а потом насмешливо посмотрел на Пашку, присел перед ним на корточки, – он – не барский прислужник, он – врунишка, причем, глупый. У твоих хозяев разве не нашлось кого другого, в Москву съездить, кроме такого желторотика, как ты? Пожалуй, мы его, и правда, прихлопнем.
Пашка смешался, но потом вдруг встрепенулся, глаза его заблестели. Он взволнованно во все глаза уставился на Кондрата, заговорил с жаром:
– Хозяева мои – люди хорошие, народ свой не мучают. А сейчас их под караул взяли, только барин в Москве и ничего не знает, барыня просила его предупредить. А меня послали потому, что только я незаметно со двора выбраться мог…
– Вот как? Хорошие люди, говоришь. Это кто ж такие? – подняв бровь, Кондрат недоверчиво, но уже без насмешки обратился к мальчику.
– Князья Лопухины, – честно ответил гонец.
В этот момент раздался истошный крик, сопровождаемый чьим-то смехом, – это пороли провинившихся караульных. Разбойный люд переглянулся, усмехнулся и почти сразу перестал обращать на те вопли внимание. Кондрат поднялся, задумался, сверху вниз вкось взглянул на Пашу.
– Лопухины? Это какие? Царице нашей они кем доводятся?
Пашка заморгал глазами: «Какой царице? Причем тут царица? … А! Забытая царица Евдокия!»
– Так, брат! Барин наш Степан Васильевич – двоюродный брат царицы Евдокии! – радостно вскричал он.
– Тихо! Ишь, вспорхнул, – строго осадил Кондрат. – Да, будь на троне благодетельная государыня, не было бы ныне такого безобразья, – с сожалением произнес он. – А за что их? Уж, не за то ли, что царицу до власти привесть хотели?
Пашка пожал плечами.
– Не знаешь. Что ж, оно понятно, – уже по-доброму отреагировал Кондрат. – Много народ русский натерпелся от иноземцев, антихристом Петром навезенных, и на троне ныне его дочь, от немки прижитая, его линию гнет. Кругом разврат, грех – духу русского скоро не останется. Одна надежа на нашу русскую царицу. Слышал я: она за старые порядки, за возвращение благодетельных нравов. Да ее до власти не подпускают. А родственникам матушке народа русского надо помочь! – повысил он голос, окидывая взглядом свою братию.
– Это как? – после воцарившегося на минуту молчания спросил русобородый мужик.
– А так! Парнишку этого не только отпустить, но и проводить надобно, чтоб дурного в дороге не случилось.
– И коня отдать? – возмутился Белый.
– Не отдать, а заменить, – грозно молвил главарь. – Его конь утомился. Дать ему сильного, отдохнувшего коня, – а дальше добавил мягче, – и покормить парня, до Москвы путь не близкий. Пошли, милок, как зовут-то? – он похлопал недавнего пленника по плечу и пригласил жестом в свою палатку.
– Павел, – с достоинством представился мальчик.
– Хорошее имя. Про апостола Павла слыхал?
Паша кивнул. В палатке оказался стол и несколько табуретов, да в углу лежал свернутый рулоном матрац. Кондрат сам уселся на табурет и кивнул замявшемуся у входа мальчику, – чего встал? Проходи, садись. Вскоре явился щербатый Гришка, выполнявший, похоже, функции денщика, с куском холодной, жареной на костре свинины и кувшином кваса.
– Ешь, – приказным тоном произнес атаман, разрывая мясо на несколько кусков.
Паша, как велел крестьянский этикет, отрицательно мотнул головой. Кондрат поглядел на него с прищуром. Мальчишка сидел, скромно сложив на коленях руки и потупив взгляд.
– Традиции соблюдаешь – это хорошо, – одобрил разбойник, но затем повысил тон, – однако сейчас не грех – малость от них и отступиться, дабы потом можно было бы вернуться. Так что, давай, ешь без стеснения.
Пашка взглянул Кондрату в глаза и решил, что дальше перечить не стоит, и жадно налег на еду. Кондрат тоже с аппетитом жевал и при этом рассказывал гостю свою историю о том, как был сыном и помощником управляющего в имении боярина Черного. Боярина Петр отправил на плаху после стрелецкого бунта, семейство его сослал в Сибирь, а людей подарил вместе с имением какому-то немцу. Начали новые хозяева мужиков изживать, баб да девок насильничать. Не стерпел Кондрат такого, собрал группу единомышленников и подался в бега. Поймали, били, отправили на каторгу. Тянул лямку там целых девять лет. Представился случай – сбежал. С тех пор и бродит вольным разбойничком по дорогам, протестуя против заведенных антихристом порядков.
– Так что, коль удастся твоему барину исполнить благое намерение, пусть замолвит царице-матушке словцо о разбойнике Кондрате, мол не наживы ради, а только от возмущения душевного, такую жизнь ведет.
Паша обещал непременно передать хозяину эту просьбу.
– Ну, добро, – хлопнул Кондрат по столу, – пора в путь. Гришка, – выходя из палатки, нетерпеливо крикнул он, – Федора сюда и Акима.
Вскоре явился блондин, одетый, не без претензии на шик, в кожаную куртку, перетянутую дорогим ремнем, кюлоты добротного сукна и начищенные кожаные сапоги.
– Звал? – спросил он Кондрата, покусывая крупными, белыми зубами травинку.
– Проводишь парня короткой, лесной тропой до Москвы.
– Будет сделано, – тоном совершенной самоуверенности ответил щеголь.
– Так, чтоб до самой Москвы, чтоб в дороге не случилось чего! Понял, Федька? – прикрикнул Кондрат.
– Да понял! – возмутился Федор и сплюнул кусочек зеленого стебелька.
– Головой ответишь, – погрозил атаман коротким, толстым пальцем. – Аким, – сказал он сухонькому, седому старичку, возникшему словно тень, – оседлай им двух крепких коней, да еще двух дай на смену.
Аким кивнул и исчез.
– Поедете лесом, без надобности людям на глаза не попадайтесь, в дороге промедлений не делайте, – наставлял Кондрат Федора. – В Москве должны быть, как можно, скорее.
Блондин кивал. Кондрат задумчиво огладил бороду.
– Вот еще. Зайдешь в Москве в храм, купишь свечей на полтину. И без них не показывайся…
Федор скривился, но противиться не стал.
Вернулся Аким, ведя в поводу двух оседланных коней, за ним босоногий парнишка лет пятнадцати вел еще двух. Если первые два производили благоприятное впечатление, то данные на смену лошади выглядели старыми и тощими.
– Я же сказал: крепких коней! – заорал атаман.
Аким невозмутимо, не меняясь в лице, развел руками.
– Лучше не нашлось, что ли? – умерил гнев Кондрат, обходя скакунов вокруг.
Старик снова развел руками, потом поднес правую руку с растопыренными двумя пальцами к глазами и махнул ею в сторону.
– Ладно, доскачут, – Кондрат вздохнул. – Ну, с богом, ребятки! – он похлопал Пашку по спине.
Паша и Федор уселись на коней. Двух других Аким с помощником привязали к их седлам. Шагом всадники двинулись через лагерь. Наперерез выскочила красивая простоволосая девушка, с черными волосами и глазами, по виду цыганка, но белолицая, схватилась за стремя красавчика Федора.
– Куда? Надолго?
– Скоро буду, – подмигнул ей блондин и, наклонившись, погладил по щеке. Она отпустила стремя, медленно сделала пару шагов и остановилась, глядя им вслед. Паша обернулся и увидел, как подскочил к ней всклоченный пьяный мужик, хотел обнять. Девушка вывернулась и без слов по-мужски съездила кулаком по пьяной морде, отчего мужик потерял равновесие и хлопнулся на мягкое место. Громко заржали видевшие это разбойники. А амазонка круто развернулась и быстро направилась в свою палатку.
– Зараза! – визгливо крикнул ей вслед сидящий на земле незадачливый ухажер.
Пашка, раскрыв рот и чуть не свернувши шею, наблюдавший эту сцену, повернулся к Федору.
– Ты видел!
– Обычное дело, но Сенька может за себя постоять! – белозубо улыбнулся блондин.
– Сенька?
– Есения! – пояснил Федор.
– А-а, – неопределенно отозвался Паша.
Они выехали за пределы лагеря, и Федор пришпорил коня. Паша старался не отставать.
========== Часть 2. Глава 7. Черный ворон ==========
Серой дымкой через бархатные, золотисто-коричневые шторы вползло в опочивальню Бестужевых утро 26 июля 1743 года. Будто туманом подернуло тесненные обои на стенах, похолодевшую морскую волну на картине, расшитое белой и золотистой шелковой нитью тонкое постельное белье. Анна Гавриловна давно научилась просыпаться в заранее запланированное время, когда это было нужно. Сегодня сон спорхнул с ее ресниц с первыми порывами рассвета. Она разглядывала лицо мужа, немолодое, но приятное, а главное, трогательно-родное. Когда семь лет назад она похоронила своего первого мужа Павла Ягужинского, то и подумать не могла, что сможет полюбить снова. А вот пришло. Робкий, внимательный Мишенька пал на сердце.
– Миша, – позвала она, с нежностью касаясь его слегка шершавой щеки.
– У-у, – не открывая глаз, отозвался Михаил Петрович.
– Мне собираться ко двору нужно.
– Зачем? – спросил Михаил Петрович, таким тоном, как будто говорил: «Не уезжай», – и с мольбой посмотрел в карие, тепло блестящие глаза.
– Нынче начинается подготовка к карнавалу, всем работа найдется – у статс-дам своя служба, – улыбнулась Анна Гавриловна.
– Служба. Бросить бы нам все, да жить вдвоем, никогда не расставаться, – грустно произнес обер-гофмаршал и погладил пшеничные волосы, лежащие на плече жены.
– Мечтатель! – рассмеявшись, воскликнула Аня и поцеловала мужа в губы. Он попытался удержать ее, но она вывернулась. Соскочила с кровати, на мгновение обернулась у двери, ведущей в смежную комнату, бросила с улыбкой, – постараюсь вечером приехать, – и исчезла.
– Я буду ждать, любимая! – Михаил Петрович плюхнулся навзничь на подушки, с наслаждением потянулся и, казалось, на одно лишь мгновение закрыл глаза. Из мира грез и неги его выдернул голос лакея Тихона над ухом и надрывный плач Настасьи – падчерицы, где-то в отдалении.
– Барин, барин, проснись, беда, – тряс его за плечо Тихон.
– Что? – чувствуя внезапный холод, спросил Бестужев, поднимаясь.
– За молодой хозяйкой приехали, арестовывать, и девку ее…
– Кого арестовывать? – отрицательно затряс головой Михаил Петрович.
– Да, говорю же: жену вашу с дочкой…
Михаил Петрович уже не слушал старого лакея, в одном исподнем бежал он в переднюю, где в окружении четырех гвардейцев рыдала Настя. Она была в домашнем, розовом халате, русые волосы плащом рассыпались по плечам, с мольбой и отчаянием смотрела на отчима.
– Что? Куда? Почему? – с вытаращенными глазами подскочил к ним Бестужев, не переставая мотать головой.
– Анна Гавриловна Бестужева и Анастасия Павловна Ягужинская подлежат аресту, – развернул гвардеец перед его лицом лист приказа.
– За что?! Это ошибка! – заорал обер-гофмаршал. – Она ни в чем не виновата – вы не смеете!
– Разбираться, виновата или нет, не наше дело, – резонно заметил гвардеец, – наше дело – арестовать, коли приказано. Анна Гавриловна поехала ко двору, так?
– Да, как ты смеешь?! – схватил бравого служаку за отвороты кафтана Бестужев. – Ты знаешь, с кем разговариваешь, да я тебя!.. – себя не помня, вскричал он.
– Приказ государыни, – вежливо ответил полицейский, аккуратно отрывая от себя ослабевшие руки обер-гофмаршала. Он сделал знак остальным, и они, подхватив под руки Настасью, пошли к выходу.
– Но почему? За что? – уже взывающим тоном вопрошал Михаил Петрович офицера. – Я поеду с вами, – наконец с отчаянным смирением решил он.
– Вы не можете ехать ни с нами, ни за нами, – возразил начальник караула, – кроме того, вам и всем вашим людям под страхом смерти запрещается разглашать то, чему вы были свидетелями. За сим разрешите откланяться, – гвардеец резво кивнул и, круто повернувшись, направился к двери.
Бестужев на тяжелых, ватных ногах поплелся следом, но, дойдя до распахнутых дверей, остановился, проводил глазами отъезжающую карету. Сиятельный граф оперся локтем о лакированное, резное дерево дверной лутки и, опустив голову на руку, замер, тяжело дыша. Верный старый камердинер тихо стоял рядом. Наконец, Михаил повернул к нему свое лицо, как будто состарившееся за последние пол часа: глаза тусклые, волосы русые с обильной проседью всклочены.
– Карету мне. К Алешке поеду.
– Так ведь, под страхом смерти… барин – напомнил Тихон.
– Не твоего ума дело, выполняй, – усталым, бесцветным голосом прервал его Бестужев, по-прежнему тяжело опираясь на стену.
– Как прикажете, Михайло Петрович, – ответил старый слуга. – А одеться желаете?
Михаил растерянно окинул себя взглядом: он стоял в ночной рубахе и кальсонах, кивнул Тихону:
– Давай все сюда.
Граф пошатываясь прошел через залу, неуклюже опустился на резной стул. Ему казалось, все вокруг медленно кружилось и плыло в густом, плотном дыму.
*
Анна Гавриловна в открытом экипаже ехала на приморский двор. На душе у нее становилось то пасмурно и тоскливо, когда вспоминалось о домашнем аресте подруги, то светло и радостно при мысли о явлении мужа прямо посреди ночи. И весь мир казался ей то бесцветным и хмурым, то вдруг наполнялся щебетанием птиц, запахом клумб и диких, придорожных трав и порывами морского бриза.
Проплыли распахнутые створки ворот царской резиденции, обвитые затейливым растительным узором, кованным искусными мастерами. Чистая, ухоженная аллея разворачивалась извилистой скатертью, кокетливо постепенно демонстрируя свое зеленое обрамление. Представали перед глазами пеших и каретных гостей двора хитро сработанные зеленые фигуры заморских животных, бесстыдные и прекрасные скульптуры обнаженных девушек и юношей. Все это великолепие пейзажа, равно как и вырастающий из-за зелени кустов и деревьев дворец, предназначено было восхищать и радовать взор любого человека, ступившего на территорию царского двора. Графиня Бестужева смотрела вокруг с улыбкой, пряча вглубь души грусть и тоску. Она не могла, несмотря на всю внешнюю благосклонность к ней Елизаветы, избавиться от ощущения своей отрешенности и одиночества среди нового окружения трона. За двенадцать тысяч миль отсюда, в краю, где мерзлая, белесая земля, нелюбимая скупым, редким солнцем, не родит пышной зелени, а только убогие, жмущиеся к ней, низенькие деревца, да жидкую, чахлую травку, в краю густых, холодных туманов и плесени, где девять месяцев в году зима, содержался ее братик Мишенька. За что? За то, что судьба улыбалась ему при прошлых правителях. Но разве кто-то обязан добровольно отказываться от благосклонности капризной фортуны? Нынешнее правительство посчитало, что обязан, раз на троне тогда была не та императрица. Сжималось сердце, и мимо проносился танцующий, поющий, сверкающий огнями фейерверков праздник царствующей Елизаветы. Анна Гавриловна держала свою печаль в себе, улыбалась, флиртовала, танцевала на балах, на маскарадах принимала участие в шуточных конкурсах. Иногда забывалась беда, и Аня веселилась от души, но временами через силу. Только в кругу близких друзей позволяла она себе излить душу, разделить тоску. И становилось легче. Но вот теперь беда нависла над Натальей и ее семьей. И от того болела душа, и мысли тревожные бродили рядом, как ни гони. “А ведь никто еще не знает, в чем обвинили Лопухиных. Быть может, и нас не минует разрушительная сила начинающейся грозы”. Анна не исключала возможности того, что не станет ей даром дружба с ненавидимой Елизаветой Лопухиной, и не ошиблась.
У самого крыльца догнал ее черный экипаж в сопровождении четверых конных. Выскочил из него гвардейский майор и протянул ей лист бумаги с гербовой печатью – приказ о ее аресте.
– В чем меня обвиняют? – спокойно поинтересовалась Бестужева.
– Не могу знать, – отрапортовал майор. – Вам сообщат на месте.
Анна Гавриловна безропотно пересела из своего экипажа в незатейливую тюремную карету. Заскрипели колеса, качнулась где-то под неструганным, деревянным полом земля, и судьба свернула на узкую тропу, ведущую в несулящую добра неизвестность. Через решетку на окне Аня заметила во дворе среди деревьев еще одну такую же карету, и с холодеющим сердцем подумала, что судьи взялись за дело с размахом и, возможно, она видит этот сад в последний раз.
*
В саду под сенью холеных резнолистных кленов «черный ворон» восемнадцатого столетия поджидал очередную жертву. На этот раз его острые когти были нацелены на Анастасию Лопухину, но оказалось, что фрейлина уехала кататься с великим князем и караульные пришли в замешательство: кому ж хочется расстраивать наследника престола. Вот и решили они подождать, пока девушка не вернется с прогулки, притаились.
Настя в то утро была разбужена громким стуком в дверь своей маленькой комнатки, больше похожей на монашескую келью (во дворце фрейлин не баловали роскошными хоромами). Дуня, камеристка юной Лопухиной, бойкая двадцатилетняя девица подскочила с кровати и маршевым шагом направилась к двери, полная решимости объяснить утреннему гостю правила этикета. Но, отворив тяжелую створку, в миг лишилась боевого пыла. Перед ней, самодовольно улыбаясь и, как голубь, выпятив вперед грудь стоял наследник, по обыкновению с эскортом из голштинцев.
– Желаю видеться с фрейлиной Лопухиной! – воскликнул он и шагнул на порог.
Как ни была растеряна Дуняша, а все же заслонила ему дорогу своей пышной грудью.
– Настасья Степановна не одета! Обождите! – вознегодовала она и буквально спихнула Петрушу с порога комнаты, резко захлопнула дверь и задвинула щеколду.
– Барыня, Настасья Степановна, – кинулась она к закрытой шторкой кровати хозяйки, но та уже была на ногах и сама натягивала бирюзового шелка фрипон.
– Я все слышала, одевай меня скорее, сегодня я поговорю с Чертушкой, – заявила она служанке.
В дверь снова затарабанили в несколько рук.
– Ваше высочество, будьте галантным кавалером, дайте девушке одеться, – крикнула Настя, и стук прекратился.
Наследник не переставал домогаться ее, встречая на балах, в саду, в коридорах. В конце концов она решила: «Сколько можно бегать от этого Чертушки! Это, по сути, всего лишь взбалмошенный мальчишка. Неужели, не сумею его обхитрить?!» И вот сегодня он явился к ней с утра пораньше («Что ж, самое время!»). Когда платье и прическа ее были приведены в совершенный порядок, она предстала перед наследником во всем очаровании своей юной красоты: высокая, стройная, с нежной, тронутой естественным румянцем кожей, распахнутыми карими глазами и светлыми, высоковзбитыми волосами.
– Я готова, ваше высочество, – обратила Настя к Петру искрящийся от волнения взор, изобразив обворожительную улыбку, – зачем вы хотели меня видеть?
Пораженный такой резкой перемене, произошедшей с обычно робкой и пугливой фрейлиной, великий князь оторопел и утратил на короткое время свою чрезвычайную подвижность.
– Я жела-аю, – растерянно сказал он высоким голосом, снизу-вверх во все глаза таращась на Лопухину, и после затягивающейся паузы быстро закончил, – с тобой прогуляться.
– Извольте, государь, я с радостью принимаю ваше приглашение, – девушка протянула тонкую руку, затянутую в зеленую гипюровую перчатку. Петр подставил ей свой локоть и с растерянностью и восторгом коротко рассмеялся. Они двинулись по узкому, темноватому коридору к светящейся солнечным светом входной двери. Но Настя, пройдя несколько шагов, остановилась с выражением недоумения.
– Ваше высочество, неужели ваш эскорт не оставит нас и на прогулке? – воскликнула она с досадой.
– Пошли вон, – небрежно махнул удивленным голштинцам Петр и, растягивая губы в широкую улыбку, обратился к Настасье, – так лучше?
– Гораздо, ваше высочество! – с благодарностью отозвалась фрейлина. Они вышли в тенистый двор. Настя старалась идти легко и непринужденно, с лица ее не сходила благосклонная улыбка, а Петруша шел вполоборота к ней, на пол шага впереди, бесцеремонно ее разглядывая. Он суетливо распахнул перед ней дверцу своей кареты, а когда девушка села, сам залез с той же стороны, что и она, и Насте, чтобы освободить ему место, пришлось отодвигаться, что непросто с кринолином и большим количеством юбок. После этой нелепой заминки, наконец, они расселись, и экипаж тронулся.
– А почему ты раньше от меня бегала? – насмешливо спросил великий князь, чрезмерно приближая свое лицо к лицу собеседницы.
– Я боялась, – тихо сказала Настя, потупив взор.
– Меня?! – наследник захохотал. – А нынче что ж, не боишься? Почему?
Фрейлина обратила к нему наивно распахнутые глаза, тоненьким голосочком ответила:
– А нынче я подумала, что плохого может случиться с девушкой в обществе такого благородного кавалера, как ваше высочество.
– Правильно, – довольный лестью, согласился Петр. Он откинулся назад, картинно раскидав руки на дверцу и спинку сидения. – Тебе нравится мой экипаж? – пафосно спросил он, закидывая ногу на ногу и окидывая взглядом справа-налево. И вдруг заорал пронзительно высоким голосом, подпрыгнул и снова упал на сидение, отодвинулся в самый угол, протягивая Насте свою левую руку.
– Убери его, убери! – истерически кричал наследник престола. Настя успела изрядно перепугаться прежде, чем заметила, что на рукаве камзола великого князя нахально восседает, бог знает откуда взявшийся, большой, мохнатый паук. Девушка, взвизгнув, смахнула паука пальчиком. Паук упал на синий бархат сиденья, но убегать не спешил.
– Вот он! Вот он! Да уберите же его отсюда! – продолжал вопить Петр Федорович, переводя взгляд с паука на свою спутницу и обратно.
– Что вы, ваше высочество, я сама его боюсь! – с театральным испугом ответила Настя. – Выбросьте его вы, никто лучше вас с этим не справится! Вот возьмите, – она протянула переставшему кричать, но трясущемуся всем телом Петру белый, кружевной платочек. Петр взял его дрожащей рукой, с ужасом взирая на степенно ползущего паука.
Лицо наследника было перекошено от страха, но он все же потянулся к восьминогой твари и, вскричав, – а-а! А-а! А-а-а! – бросил на него платок, схватил и выбросил вместе с кружевным облачком. Великий князь с потерянно детским, жалобным выражением лица посмотрел на Настасью, он громко навзрыд дышал.
– Какой вы смелый, ваше высочество, – с чувством произнесла Лопухина, пряча улыбку.
– Правда? – всхлипнул Петр, лицо его сморщилось, он положил голову на плечо девушки и прослезился. – А ты знаешь, некоторые считают меня трусом, – жалобно причитал он.
– Но это совершенная неправда, ваше высочество, – ласково сказала Настя, неуверенно проводя рукой по его сбившемуся напудренному парику.
– А ты хорошая, – сказал наследник, поерзал, удобнее устраиваясь на ее плече.
Кучер, во время всей сцены молча наблюдавший за комичной парочкой, многозначительно хмыкнул, крутнул головой. – Чертовка, – сказал он негромко, встряхивая поводьями и пуская пару гнедых рысью. Возок мерно покачивался. Петруша сначала всхлипывал, потом начал посапывать.
– Поедемте обратно, ваше высочество, вы устали, – предложила Настя, гладя наследника по голове.
– Да, я устал, – пожаловался Петр, – поехали назад, – сказал он громче, чтоб его услышал кучер. Через пару минут он встрепенулся и, оторвав голову от Настиного плеча, радостно сообщил, – а завтра, я покажу тебе своих солдатиков! У меня их целая армия!
– Будет интересно взглянуть, – с энтузиазмом отозвалась девушка.
Наследник еще больше оживился. Он сел, поджав левую ногу, и с воодушевлением продолжил: – У меня есть и пешие, и конные, и пушки… – рассказывал он, размахивая руками. Настя улыбалась, кивала, восторженно округляла глаза. Так они доехали до подъезда к тому крылу дворца, в котором находилась комнатка фрейлины Лопухиной. Кучер натянул поводья. В этот момент перед семнадцатилетней фрейлиной и пятнадцатилетним наследником престола возникла фигура в форме гвардейца Преображенского полка.
– Анастасия Степановна, мне жаль, но принес я дурные вести: ваша матушка отчаянно заболела.
– Что с ней? – пролепетала Настя, едва шевеля побледневшими губами.
– Она просила вас приехать, – вместо ответа сказал он, – я отвезу вас, если поедете.
– Конечно, конечно, я поеду, – воскликнула Настя, выскакивая из возка великого князя.
– Но мы увидимся завтра? – крикнул ей вслед Петр.
– Надеюсь, да, – ответила девушка с неподдельным беспокойством. Она спешно прошла с офицером за угол здания, где увидела черный экипаж. В ответ на ее удивленный взгляд, гвардеец подтолкнул под локоть.
– Поспешите, ваша матушка не может долго ждать.
Настя послушно села в карету. «Черный ворон» поймал добычу.
========== Часть 2. Глава 8. Слабость сильных и сила слабых ==========
Карета графа Бестужева, мягко раскачиваясь на пружинных рессорах, подкатилась к дому вице-канцлера Алексея Петровича. Вышел из нее прихрамывая Михаил Петрович, махнул рукой дворовому лакею, чтоб отворял. Прошел старший брат по широкой аллее к парадному с колоннами входу.
– Алексей Петрович дома? – спросил он слугу в богатой ливрее.
– Я доложу, – склонился холоп.
– Я так, – отмахнулся от него Михаил. – Он в кабинете?
– Да уж, как обычно, может, я все-таки доложу? – лакей пригнувшись семенил рядом.
Михаил Петрович, не обращая внимания на него, шел по длинному светлому коридору.
В кабинете с лицом мрачнее тучи, встретил его угрюмый Алексей Бестужев.
– Что дождался, допрыгался?! – крикнул он старшему брату, едва за тем закрылась дверь.
