Текст книги "Гроза (СИ)"
Автор книги: Яросса
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 19 страниц)
– Да, что ты встал, ирод?! Торопись! – глядя на застывшего столбом слугу, Лопухина пришла в ярость. Но Кирьян почему-то не отреагировал на гнев хозяйки должным образом и, подняв плечи, продолжал стоять, переводя взгляд, то на нее, то… Наталья повернулась в ту сторону и встретилась глазами с гвардейцем, и, только сейчас, сквозь звон и треск собственных мыслей, услышала:
– …взяты под караул. Вы не можете никуда выезжать.
– Что? – Наташа осеклась и смешалась, но в следующий момент решительность вернулась к ней. – На каком основании? – повысила она голос. – Кто вы такой, почему я должна вас слушать?
– Ваш дом, вы сами и вся челядь взяты под караул по приказу государыни Елизаветы Петровны. Никто не смеет покидать дом, равно как вы не можете никого принимать. – Капитан протянул ей лист бумаги.
Наташа рассеянно взяла его, быстро пробежала глазами непонятный текст. Он был написан по-русски. Наталья, в девичестве Балк, немка, родившаяся в России, свободно изъяснялась по-русски, но писала и читала только по-немецки. Но подпись и печать Елизаветы она узнала.
– Почему? За что?
– Не велено отвечать, – строго отрезал караульный и направился к входной двери. – Что, все выходы взяли под охрану? – обратился он к поджидавшему его гвардейцу.
Наташа, подхватив юбки, направилась в свои покои. Она металась по комнате, как пойманная волчица. Собственный, богато и с любовью обставленный дом стал ей клеткой. Зимой прошлого года арестовали Степана, но домашних никто не караулил.
«Почему сейчас? В чем обвинили Ивана? Степу тогда взяли как подозрительного, близкого к прежней власти, но через два месяца отпустили. Может по тому же делу? Тогда и за ним нынче едут. Нужно его предупредить… Как? А если не по тому? Что? Что может быть причиной? – Наталья напряженно перебирала все, что ей было известно о жизни сына вне родительского дома. – Если бы Ваня, в самом деле, был втянут в заговор, он бы сказал мне. Да, и не мог он. Он неосмотрительный, не в меру смелый на язык, но…»
Внезапно тело сковало морозом, раньше, чем она успела понять сверкнувшую догадку.
«Эти его разговоры с друзьями… Господи! Как их – Бергер и Фалькенберг. Только того, что я знаю достаточно, чтобы… Но это только разговоры… За разговоры князя Долгорукого четвертовали…! – Наташа мысленно застонала, но тут же надавала себе пощечин (опять-таки воображаемых): – Это было при другой власти. А чем лучше эта власть? Стоп! Может, вообще, не в том дело. Что делать? Чтоб при любом случае польза была. Никуда не выйти, ни с кем не поговорить… Степа должен знать. Как?» Наталья села… упала за письменный стол, подперев голову руками.
Под темной, полированной гладью проступала структура дерева. Строгие, параллельные полосы кое-где чуть отклонялись от прямолинейности, но все же неизменно стремились от одного края столешницы к другому. Раздражающая, непременная предопределенность. И только с краю это однообразие давало слабину: темные линии, как будто притянутые лежащей за краем неизвестностью, вдруг изгибались, с правой стороны чуть заметно, но чем левее, тем круче. Все шире становились между ними расстояния…
Дверь чуть приоткрылась, и в нее робко втиснулась Дуня – дородная няня Васеньки.
– Госпожа, Василий Степанович проснулись, вас спрашивают, – несколько растягивая слова и теребя фартук, произнесла она.
Наталья только слегка повернула голову.
– Не сейчас. Вон поди.
Снова сосредоточилась на разглядывании стола. Скользящий взор напряженно отслеживает изгибающиеся, закругляющиеся линии. И вот в самом уголке одна из линий, наконец, обособляется окончательно от общей закономерности и образует маленький темный овал с ровным светлым краем. Мысль, наконец, обнаруживает то, что так упорно искала.
«Нашли ли они ТОТ ход? Нет, как им о нем догадаться?»
Наташа отчетливо вспомнила солнечный осенний день и отчаянный переполох в доме. Пропал двенадцатилетний Сережа – ее третий сын. Слуги бегают на цыпочках, не смея поднять глаз, – не доглядели. Видели его в последний раз в подсобных помещениях, а, чтоб выходил он оттуда или из дому, а тем более со двора, никто не приметил. Поначалу думали, заигрался или заснул ненароком в одной из множества комнат, но когда заглянули в каждую, заволновались, на пол перед хозяевами кинулись.
«Ис-ка-ать!»
Искать, так искать – еще по пять раз в каждую комнату, подсобку, чуланчик заглянули. Нет, барина. У горничной Луши глаза от слез распухли: и ее сыночек исчез. Уж, не домового ли проделки или прочей нечисти. Наташа, призывая на помощь весь свой разум, гнала прочь суеверный ужас.
«Господи, не мог же ребенок провалиться сквозь землю!» – заламывая руки, воскликнула она и с мольбой посмотрела на мужа, с которым они самолично обошли дом уже во второй раз.
«Сквозь землю? Как же я раньше…», – задумчиво отозвался Степан и устремился во двор, к тем подсобкам, где в последний раз видели Сережу и дворового мальчика Никитку.
«Куда ты, черт возьми?!» – Наташа в гневе топнула ногой и побежала следом.
Вскоре в погребе был найден лаз, за которым тянулся длинный подземный ход, низенький, больше похожий на нору. Этот ход вырыли более четверти века назад. Тогда по велению государя Петра Алексеевича все вельможи должны были придумать и соорудить при своих домах какую-нибудь хитрость, способную пригодиться и для веселья и для войны. Степан Васильевич приказал вырыть три тоннеля от подсобных помещений двора до реки. Стены и потолки укрепили массивными деревянными балками и каменной кладкой, а пол вымостили булыжником. Если такую поверхность намазать мокрым речным илом, то по ней можно съехать в плоскодонных лодках до самой воды. Такие же тоннели могли использоваться и в качестве тайных бухт для содержания и вывода на воду множества лодок. Полезное приспособление в случае, к примеру, осады приморских городов, для ночных вылазок в неожиданных для противника местах. Но в то время выходов к морю, которые требовалось оборонять, у России еще не было, задачи стояли совершенно противоположные. Поэтому, хоть идея и показалась царю занятной, развития не получила. Тоннели закрыли, забыли и оставили постепенно разрушаться. Но один из них, как выяснилось, отыскал бредивший водной стихией княжеский отпрыск. О том свидетельствовала неплотно прикрытая дверца и следы. Через полчаса юный рыцарь и его оруженосец нашлись рассекающими речные воды на маленькой весельной лодке. Сережа, в перепачканных грязью кюлотах, с растрепанными ветром волосами, выглядел таким счастливым, что у родителей не хватило духу наказать его. Даже лаз, который Наташа хотела засыпать, оставили и отреставрировали, поскольку Степан сказал, что нельзя мальчику запрещать игры, в которых он учится быть воином, сражающимся со злыми силами в темных пещерах и на водных просторах. В итоге Сережа получил разрешение и дальше пользоваться подземным ходом при условии, что он будет предупреждать родителей о каждом своем походе. Мальчишки в те дни собственноручно вычищали ил оседавший после каждого подъема воды в реке.
Но с тех пор прошло четыре года. Сережа вырос и мечтал уже о настоящих морских судах и сражениях, и по своему горячему желанию отправился учиться в Петербуржскую морскую навигацкую школу. А подземный ход снова был заброшен и наверняка за прошедшие годы стал уже и ниже. Но сейчас…
Сейчас. В мысленном хаосе, рожденном взрывом, быстро проступали очертания конкретного плана действий. Дальше – четче, складнее. Когда все лишнее, ненужное отброшено, настало время подготовки к воплощению плана в жизнь.
Агаша появилась по первому зову колокольчика.
– Что глаза красные? – спросила Наталья Федоровна, глядя в ее заплаканное лицо.
– Да как же, барин-то, – пискнула служанка, кривя к низу уголки губ, и поднесла к глазам край фартука.
– Цыц, не оплакивай его заранее, – твердо произнесла княгиня и, пристально смотря в темно-карие глаза, спросила вполголоса: – Скажи, Агаша, если мне потребуется твоя помощь в том, чтоб Ваню и всех нас из беды вызволить, ты готова помочь?
На лице девушки отразилось удивление.
– Я всегда… чем могу… конечно, барыня! – взволнованно, после короткой паузы, ответила Агаша, прижимая к груди ладони.
– Тогда подумай, кто из наших дворовых мальчишек самый смекалистый и шустрый?
– Да, что тут думать – Па… – радостно начала Агафья, но хозяйка шикнула на нее.
– Тихо! – Наталья Федоровна нахмурилась. – Что кричишь? У двери, небось, караульный?
– Нет, один в конце коридора сидит на стульчике, а у двери никого.
– Хорошо, но вопить, все равно, не следует. Так кто, ты говоришь, из мальчишек самый шустрый?
– Пашка, садовника Захара сын.
– Сколько ему лет?
– Поди, тринадцать будет.
– Подойдет, – задумчиво произнесла Наталья, – и Захар – человек надежный. – Она вздохнула. – Так вот, слушай меня внимательно, Агафьюшка…
*
Отдав все указания, Наталья Федоровна вернулась к себе и сказала привести к ней Васеньку. Стараясь не замечать щемящую боль в груди, она играла с ним, смеялась. Вечером распорядилась перенести его кроватку в свою спальню и, убаюкав сынишку, долго не могла заснуть, блестящим грустью взглядом ласкала его розовые пухлые щечки, сложенные бантиком губки и пушистые каштановые ресницы. И перебирала в пальцах пшеничные локоны.
*
Надтреснуто и заунывно тянется в прозрачной ночи песня старого моряка над всплесками речной волны. Узловатые, старческие пальцы перебирают сети. Нынче волна с моря, рыбы много. Вот бы порадовать жену-старушку, засуетилась бы сердечная, захлопотала: уху варить, муженечка потчевать. Как в прежние времена бывало, в фартучке чистеньком возится у печи, а он, рыбак удалый, невод штопает и всякую всячину бывалую и небывалую рассказывает о рыбинах в три человеческих роста, о нечисти водяной, что так и норовит мужика в царство свое утянуть. Напугает супружницу до смерти, а потом гогочет над ее доверчивостью, и она смеется, всплескивая маленькими ручками, журит его беззлобно. Да больше уж не встретит она его у двери, не порадуется улову. Полгода как тяжела земля на груди ее, преставилась труженица – покинула мужа.
Смахнул моряк соленую росу с морщинистой щеки, вытягивая унылый мотив.
Зашуршали листья высокой, прибрежной травы на другом берегу. Должно быть, выдра. Без всякого любопытства, лишь бы взглянуть, посмотрел старик в ту сторону и аж сети выронил, оскользнувшись, чуть в воду не свалился. Прямо из-под земли вылезал черт: черный, всклоченный, ростом невысокий. Вылез, чихнул тоненько и побежал вдоль бережка. Долго и истово крестился старик, пока нечистый из виду не скрылся, потом подхватил сети и улов и отправился домой от греха подальше.
Пашка же, как было велено, пробежал вдоль реки до мостка, выбрался сквозь заросли на узкую грунтовую тропу. Свежий ветер охлаждал разгоряченное лицо, легкие шаги босых ног утопали в мягкой пыли. Вот и освещенная светом масляных фонарей ограда особняка обер-гофмаршала Бестужева. Мальчик прижался к толстому стволу высокого ясеня, отер пыльным рукавом пот со лба. Тишина. Безмятежное стрекотание сверчков в подстриженной траве, шелест листьев над головой. Неподалеку кто-то закопошился и фыркнул.
«Ежик», – улыбнулся Пашка. Вокруг не видно ни души – значит, можно пробираться дальше.
Перемахнуть через высокую ограду – дело не хитрое, самое сложное впереди. С удовольствием представляя себя сказочным богатырем, оказавшимся не то у скалы Змея-Горыныча, не то у крепости, где томится в заточении царевна, юный посыльный прокрался вдоль беленой, оштукатуренной стены. Левое крыло, окно третье или четвертое. Окна от земли высоко, так просто не заглянешь. В двух приоткрытых колебался тусклый свет свечи. Паша дотянулся до оконного выступа, уцепился и, встав на узкий цоколь, осторожно заглянул в комнату. Обычное убранство барской опочивальни: резная мебель, большое зеркало, ковер. Постель раскинута, на прикроватной тумбе подсвечник и раскрытая книга. Никого не видно.
– Ты что здесь делаешь, маленький воришка? – светловолосая женщина в бежевом шелковом халате, слегка высунувшись из соседнего окна, строго смотрела на начавшего входить во вкус игры мальчишку.
– Так, я это… Меня барыня послали, – срываясь с цоколя, ответил Паша.
– Какая барыня? Ты еще и лгунишка, – насмешливо воскликнула женщина.
– Нет-нет, мне графиню Анну Бестужеву видеть нужно. От господ Лопухиных я, – постепенно собираясь с мыслями, громко прошептал маленький посланник.
– Влезай, – сразу посерьезнев, сказала Анна Гавриловна.
– Кто тут? – раздался в отдалении грубый голос сторожа.
– Скорее! – шепотом скомандовала графиня и потянула за мальчика за руку. Пашка проворным котенком влез в окно.
– Кто тут? – Сторож с факелом вышел из-за кустов черемухи.
– Что-то случилось, Прохор? – спросила графиня, жестом велев Пашке пригнуться.
– Да, вроде, разговаривал кто-то…
– Это я говорила с горничной.
– А под окнами никто не прошмыгивал? – Прохор наклонился, заглядывая под низкие ветки кустов. – Нынче ворья бродит…
– Никого я здесь не видела, тебе показалось, должно быть. Ступай, Прохор. – Она проводила удаляющего мужика взглядом и повернулась к Пашке. – Так, значит, ты от Лопухиных. С чем же тебя послали?
– Молодого барина арестовали…
Анна кивнула – эта страшная новость была ей уже известна.
– Барыня не знает за что, а господам и прислуге из двора выходить нельзя, – быстрым полушепотом говорил Пашка, глядя в мрачнеющее лицо графини, – я по распоряжению барыни тайком пробрался подземным ходом. Мне к барину Степану Васильевичу в Москву надо, а вас барыня просит, чтоб коня какого дали.
Анна Гавриловна секунду думала нахмурясь, потом сказала тихо, но твердо, – вылезай обратно в окно, только тихо, беги за дом, по правой стороне увидишь конюшни, жди у стены – будет тебе конь.
Дождавшись, пока парнишка выберется через окно, Анна вышла из комнаты, решительно двинулась по темному коридору. Свечу она не взяла – лучше, чтоб никто ничего не узнал. Прошла через широкую переднюю. В доме тихо – похоже, вся прислуга спит крепким сном. На всякий случай оглянувшись, потянула ручку входной двери. Выскользнула во двор навстречу порыву прохлады. Стараясь не спешить – если кто и заметит, пусть будет похоже, что она просто прогуливается, – без происшествий дошла до конюшни, с усилием надавила на тяжелую, скрипучую дверь. Стало слышно, как в темноте, пахнущей сеном, похрапывают лошади. Аня уже ступила одной ногой в ту темноту, как вдруг среди безмятежной тишины раздался глухой топот быстро приближающихся шагов.
– Кто тут?
Аня, вздрогнув, обернулась.
– Барыня? – недоверчиво вглядываясь, спросил неожиданно появившийся конюх. – А я подумал, чужой кто, – голос его приобрел тон растерянности и извинения.
– Не спится что-то, – графиня завела за ухо прядь волос, упавшую ей на лицо, и улыбнулась, – решила навестить свою любимицу: лошади – чудные создания. – Аня любила верховые прогулки, и это уже знали в доме ее мужа.
– Вам помочь? – конюх переминался на месте.
– Нет, мне ничего не нужно, иди отдыхай, – голос ее звучал спокойно, хотя внутренне она уже начинала терять терпение. Аня отвернулась, всем видом показывая, что продолжение разговора в ее планы не входит, шагнула в душновато-теплый воздух конюшни. Судя по шагам, конюх удалялся в сторону своего дома. Теперь предстояло найти подходящего скакуна, резвого, но послушного. Буйный, чего доброго, сбросит мальчишку. Она помнила приблизительно, в каком стойле стоит Добрый – покладистый гнедой конь. В темноте торопливые руки никак не могли нащупать засов. Наконец, вот он – холодный металл петель, плохо обтесанное занозистое дерево перекладины. Привыкшие к темноте глаза различили силуэт мирно спящей лошади. Аня пошлепала коня по шее. Животное всхрапнуло, спросонья неуклюже переступило с ноги на ногу, ткнулось влажной мордой в щеку женщины. Аня погладила гриву:
– Пойдем, мой хороший, пойдем, нужна твоя помощь.
Поняв, что не взяла сбрую, она, чертыхнувшись, пошла к выходу: у двери должно быть все необходимое. Добрый покорно пошел следом. Еще некоторое время рылась на полках, отыскивая уздечку, недоуздок, повод. Не убежал бы малец, пока она возится. Да еще осаждали мысли нехорошие: «Что за беда нависла над Натальей на этот раз. Не пришлось бы поплатиться за помощь. Но не отказывать же ей в такой час…»
Дружелюбный жеребец громко сопел, прядал ушами и вертел головой, норовя уклонится от рук, закладывающих в его рот удила, но смирился и позволил себя взнуздать.
Поглаживая мохнатую морду, Аня повела коня вдоль бревенчатой стены конюшни, завернула за угол – никого. «Неужели не дождался», – подумала она, оглядываясь по сторонам.
– Мальчик, – позвала она тихо, и заметила, как от дальнего угла стоявшего поблизости домика садовника отделилась тонкая тень. Парнишка бесшумно подбежал к ней. В эту минуту где-то в отдалении послышался стук колес по булыжной мостовой. Аня напряженно прислушалась. Звук приближался.
– Иди вдоль ограды в конец двора, там увидишь калитку, от нее тропа к реке. Говоришь, барина предупредить надо? Так он же в Москве!
– А мы прошлым летом с господами ездили, я дорогу-то и припомнил. Доеду! – бодро ответил гонец.
Цоконье копыт, сопровождаемое стуком колес, затихло. Клацнуло железное кольцо ворот. Через тишину, наполненную шорохом встревоженной листвы, огибая толстые стены дома Бестужевых, донесся натужный мужской голос. Расстояние и помехи исказили звук, и слова было не разобрать.
– О, господи! – прошептала Аня, приложив руку к груди. – Беги скорее, храни тебя бог! – обратилась она к мальчишке и спешно направилась к черному входу дома.
Зайдя внутрь, Аня остановилась у входа в коридор, ведущего в спальную часть дома. На крыльце послышались тяжелые шаги, и она обернулась к высоким, массивным парадным дверям. Едва различимая в прозрачной темноте, щель между створками приковала взгляд широко раскрытых глаз. Шаги все ближе – чаще пульс. Пауза. Тонкая вертикальная полоса серого света возникла и стремительно превратилась в широкий прямоугольник с черной мужской фигурой.
*
В Тайной канцелярии в эту ночь кипела работа. После первого допроса Ивану Лопухину дали пару часов на то, чтобы, посидев в тюремной камере, он получше прочувствовал тяжесть своего положения, и снова представили пред строгими следователями.
– Что можешь добавить по тому, о чем спрашиваем был?
– Что знал, в том ранее признался…
– С кем еще подобные канальские разговоры велись?!
Иван втянул голову в плечи от гневного и строгого голоса Андрея Ивановича.
– Только разве…
– Говори!
– В бытность нашу в Москве сказывала матушка, что маркиз де Ботта говорил, содержится де принцесса канальски…
– Что еще?
– Были у нас тогда графиня Анна Гавриловна с дочерью Настасьей… – голос Ивана сорвался на хрип.
– Что говорила на то графиня Бестужева?
– Когда матушка пересказывала слова маркиза, что он де не успокоится, пока не поможет принцессе, – видя презрительно-нетерпеливые выражения лиц следователей, все более торопливо продолжал арестант, – на то говорила графиня: «Где де Ботта это сделать? – а потом добавила: А может статься».
– Отец твой при том был?
– Отца не было, – Иван крутнул головой.
– Кто в компании матери твоей бывает?
– Ездят к матушке Михайло Петрович Бестужев с женою. – Судьи переглянулись, по лицу Лестока скользнула довольная усмешка. – Софья Лилиенфельд с мужем…
– От оных какие предательские разговоры слышал?
– От них ничего… – Иван сглотнул, – не слышал.
Лопухина отправили в камеру. А из ведомства розыскного помчались черные кареты в дома Натальи Лопухиной, Анны Бестужевой, ко двору за их дочерьми, да нарочные в Москву с указами камергеру Александру Ивановичу Шувалову и генерал-губернатору Александру Борисовичу Бутурлину. Первому об аресте и содержании под караулом Степана Васильевича Лопухина, а вместе с ним князя Путятина и Аргамакова, второму – о содействии в оном.
========== Часть 2. Глава 5. Не теряя надежды ==========
Наталья Федоровна проснулась, как от толчка. Был серый и тихий предрассветный час, который наступает в летнюю пору. Наташа прикинула, сколько она спала – часа три, не более, а сна ни в одном глазу. В груди щемит, хоть плачь. Встала с кровати, подошла к постели безмятежно посапывающего сына. Провела пальцами по шелковым кудряшкам. Вздохнув, подошла к тусклому квадрату окна, задернутого дымкой тюли. Обычно созерцание светлеющего неба, мирно раскачивающихся ветвей, распростертых рослыми кленами у самых окон, успокаивало ее. Но то, что предстало ее взору в эту минуту, казалось продолжением затянувшегося, кошмара. Зловещей черной тенью подкатилась к кованым воротам карета. Наталье показалось: двигалась она бесшумно, как будто плыла над самой дорогой. Бесшумно выскочил из нее гвардеец, медленно направился к калитке. Невыносимо громко вонзились в тишину лязг металла и громкий мужской голос. Наталья вздрогнула, словно очнувшись, отпрянула от окна. «Я же не сплю. Это за мной!» – обжигающая мысль. Княгиня подскочила к кровати, бешено затеребила шнурок. В ночной рубахе влетела в комнату Агаша.
– За мной приехали. Унеси Василия и мигом ко мне – одеваться.
Горничная схватила мальчика, тот в полусне захныкал, протягивая маленькие, пухлые ручки к матери:
– Маме на ручки.
– Позже, Солнышко, – улыбнулась ему Наталья Федоровна. Малыша такой ответ не устроил, он задергался на руках девушки, уже из-за двери раздался его протестующий плач. Лицо княгини болезненно исказилось. Она, заломив руки, заметалась по комнате. Не то через мгновение, не то через час вернулась Агаша.
– Они уже в доме, вас требуют немедля. Я говорю: «Барыня не одета», – да они слушать не хотят. Говорят, коли не выйдет сию минуту сама, так они сюда явятся, – обливаясь слезами, доложила она бледнеющей хозяйке.
Наталья скрипнула зубами. Взяла со стула халат.
– Не реви. Так, значит так, – отрывисто бросила она плачущей девушке, облачаясь с ее помощью в домашнюю одежду. Вздернув подбородок, она решительно вышла в коридор и направилась в переднюю залу, освещенную светом нескольких свечей, зажженных разбуженной прислугой. Посреди комнаты в сопровождении нескольких гвардейцев стоял сам Ушаков. Старое пергаментное лицо его искривилось ехидной усмешкой, при виде едва одетой, с неприбранными, разметавшимися волосами бабы, явившейся с гордо поднятой головой.
– Что явилось причиной того, чтобы столь высокопоставленный человек мог до того неуважительно отнестись к женщине, чтобы вынудить ее выйти, даже не одевшись? – спросила Лопухина, изо всех сил стараясь говорить и дышать спокойно. При этом она ясно ощущала, как с безумной силой стучало сердце, и пульсировала на шее артерия.
– Государственная важность, – сухо скрипнул тайный советник. Он подошел было к ней вплотную, взглянул, задрав голову – Наталья остановилась на последней ступеньке небольшой лестницы, ведущей из коридора в переднюю. Вероятно испытав неловкость, Ушаков отвернулся, сделал пару шагов назад, делая вид, что осматривает помещение.
– Вот ведь, какая неприятная картина вырисовывается, – продолжил он, не глядя на Лопухину, – выходит, что дурное ты замыслила, Наташка.
– Что? – с удивлением переспросила Лопухина, нахмурив брови и наклоняя голову на бок.
Ушаков повернулся к ней, заложив руки за спину.
– А вот пойдем, поговорим с глазу на глаз – поймешь.
– Пройдемте в кабинет.
Наташа пошла в рабочую комнату Степана Васильевича. Сзади шаги нескольких ног, неотступно, раздражающе, давяще. Благо, ключи оказались в кармане, не пришлось возвращаться в спальню. Лопухина вошла в кабинет и обернулась к Ушакову. Он невозмутимо прошел мимо нее и вольготно расселся в кресле Степана, как хозяин. Наташе пришлось довольствоваться стулом. Рядом с Ушаковым уселся секретарь сената Демидов – молодой, круглолицый парень с румянцем во всю щеку. Княгиня выжидающе смотрела на главу Тайной канцелярии.
Ушаков наклонился к ней и произнес увещевательно:
– Надеюсь, ты понимаешь, что в твоих интересах говорить всю правду, ибо нас не перехитришь.
– А в чем дело? В чем меня обвиняют? – Лопухина положила предплечье левой руки на стол и, опираясь на него, наклонилась вперед. Пальцы предательски дрожали, и она свесила кисть, спрятав ее за столешницей. Ушаков заметил этот торопливый жест и усмехнулся.
– Пока ни в чем, но думаю, за этим дело не станет. Впрочем, если ты будешь говорить правду, то, возможно, сможешь помочь себе и своему сыну.
– Я не собираюсь лгать, – дрогнувшим голосом ответила Наталья.
– Вот и хорошо! – улыбнулся инквизитор. – Тогда скажи, бывал ли у тебя маркиз де Ботта?
– Бывал несколько раз в Москве, да однажды в Петербурге.
– А от чего решил покинуть Россию, говаривал ли.
– Он говорил как-то, что ему здесь воздух нездоров, – Наташа постаралась изобразить недоумение, хотя направление мыслей следователя начало проясняться.
– Когда он говорил, что не будет спокоен до тех пор, пока не поможет принцессе Анне и принцу Иоанну, почему не донесла и сыну запрещала говорить? – взгляд инквизитора стал сверлящим.
Наташа в коротком замешательстве опустила глаза.
«Так и есть, им стало известно о разговорах с Боттой. Эх, Ваня… Но, если Ваня об этом уже рассказал, то отпираться глупо…»
Она решительно посмотрела в лицо Ушакова.
– Да, не донесла, потому что, не имея у ее величества милости, думала, не изволит поверить. А, когда маркиз о том говорил, то сказала, чтоб они каши не заварили и не делали в России беспокойств, а старались бы только, чтобы принцессу с семейством к родственникам отпустили. Сказала же то из сожаления, поскольку принцесса была ко мне милостива.
Ушаков недовольно покривился, почесал правое веко.
– Муж ведает ли о твоих с Боттой намерениях?
– Каких намерениях? Я никаких намерений не имею. Что до разговоров, то их от мужа утаивала, говорил ли Ботта с ним, не знаю.
Главный в стране полицейский подвигал тонкими губами, громко шмыгнул, дернув щекой, и, положив высоко поднятый подбородок на сцепленные в замок руки, продолжал.
– Какое неудовольствие имеете от нынешнего правительства и с какими намерениями разглашаете?
– Что деревня отнята, и сын не камер-юнкер, – произнесла Наташа тоном обиженного, но смирившегося человека, – но, – она развела руками, – сие не разглашается, а говорится без умыслу.
– Какие слова, вредительные чести ее величества, и с кем говаривала? – повысил тон прокурор.
– Ничего и ни с кем такого не говорила.
– Что ж посмотрим, что у нас получится, – неопределенно сказал Ушаков, поднимаясь. – А ты подпиши бумагу-то.
Демидов протянул ей листы с записью допроса.
– Но я не владею русской грамотой, как я могу подписать это? – робко возразила Наталья.
Андрей Иванович раздул ноздри, подрагивая верхней губой, свысока посмотрел в широко раскрытые глаза женщины. Наташа внутренне сжалась – «Залезть бы под стол!» – но выдержала этот взгляд.
– Что ж зачитай ей, – процедил инквизитор, сенатору, не отрывая ненавидящих глаз от Лопухиной.
Демидов бодро принялся читать. Наташа смотрела то на бумагу, то на полные алые губы секретаря, но постоянно чувствовала пронизывающий взгляд Ушакова и с трудом могла удерживать внимание на содержании опросных листов.
– Здесь неточно, – голосом, неожиданно для самой себя слабым, перебила она Демидова. – На этот вопрос, я отвечала, что никаких намерений не имею, а о разговорах с мужем не говорила, а у вас написано: «Муж о намерениях не знает…»
– Что ж, исправь, – прошипел Ушаков, – что еще?
– Пока ничего, – ответила Наташа и с ужасом услышала, что голос ее уже тронут слезами, а изменить его ей не под силу.
Секретарь закончил чтение и вновь протянул ей перо и бумагу. Лопухина взяла перо, оно досадно дрожало, сиротливо и неприкаянно взор ее пометался по красиво выведенным буквам, по лакированной столешнице. Наташа провела левой рукой по лбу, коротко обрывисто перевела дыхание и, стиснув губы, поставила свою подпись. Инквизитор склонился над ней.
– Нас не перехитрить! Подумай еще, пока время есть, – зловеще произнес он.
*
Анна напряженно всматривалась в темный силуэт в дверном проеме. Вот он качнулся, двинулся вперед. И что-то в нем знакомое, безопасное…
– Миша! – воскликнула графиня, порывисто бросаясь к мужу, обняла за плечи, прижалась.
– Аннушка, – отозвался Михаил Петрович с нежностью, – ты как здесь оказалась в такое время?
– Вышла воздухом подышать… Шаги услышала, испугалась – а это ты! – с вздохом облегчения она рассмеялась.
– Я не мог ждать утра, чтоб ехать. Тебя, мой Свет, хотел увидеть, – прошептал он, гладя ее по волосам, ища губами ее губы. Затем подхватил ее и понес в спальню, где на тумбочке у застеленной дорогим шелком кровати догорала, роняя восковые слезы, свеча.
Нежны и трепетны сладкие объятья. Поддавшись чарам страсти, Аня позабыла о тревоге. Но стоило отхлынуть дурманящим волнам любви, как вернулись тягостные, как саднящая рана, переживания. Михаил Петрович заметил ее беспокойство, поинтересовался о причинах.
– Мишенька, слышала я, арестовали Ивана Лопухина, дом Лопухиных под караулом вместе со всеми обитателями, и Наталья также. Ты часом не знаешь, в чем дело?
Михаил Петрович откинулся на подушки, с задумчиво озабоченным видом потер лоб.
– Ходят упорные разговоры о заговоре, и что Лопухины к нему причастны.
– Заговор? – Аня приподнялась на локте. – Но что за глупости? Не могут Лопухины быть заговорщиками. Властью они не довольны, но чтоб заговор! Для этого особый нрав надо иметь. Они не такие. Не иначе, Лесток интриги плетет, все ему власти мало, – тон ее голоса вначале возбужденный, стал грустным, упавшим.
– Что все происки этого бессовестного лиса – верно, так и есть. Да от того не легче: Елизавета верит ему. Ах, Аннушка, просил я тебя меньше знаться с Натальей. Как бы беды не было, – с досадой заметил бывалый политик.
– Как не знаться, Мишенька? Значит, когда Лопухины были в фаворе, я с ними дружила, а как в опале – забыть должна?
– Но, другие так и делают, – с легким оттенком укоризны и назидания ответил ей муж.
– Другие пусть поступают по их совести. А по мне – это предательство. И на других в этом равняться не могу.
Почувствовав обиду, Аня отвернулась, обратив взгляд к картине на стене. Нарисованное теплое море чуть взволновалось, и покрывалось барашками. Где-то на берегу другого моря, холодного и злого, томился ее брат.
– Конечно, ты права, мой светлый ангел, – поспешил смягчить разногласия Михаил Петрович, – только дивно мне, как появилась ты в этом грязном мире, и еще боле дивно, как на меня внимание обратила, – а после короткой паузы продолжил: – И страшно мне, Аннушка, что отворотишься: раз свет увидев, в темноту вернуться – хуже смерти…
