Текст книги "Гроза (СИ)"
Автор книги: Яросса
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 19 страниц)
========== Пролог ==========
Погожий полдень играл бликами на рябящейся поверхности мелкой реки. Гортанно квакнув, из-под ног коня вспрыгнула лягушка и скрылась в воде. Рысак, скосив выпуклый лиловый глаз, прянул назад, заржал, перебирая стройными ногами в невысокой траве.
Тихо засмеялась наездница, потрепала белую гриву:
– Что ты, дурашка, лягушки испугался?
Жеребец шумно фыркнул в ответ, поклацал зубами об удила.
– Проголодался? Потерпи – сейчас домой поедем. День-то сегодня чудный, – сказала она, вдыхая наполненный весною воздух, но отчего-то запахов не ощутила. Царапнули тоскливые мысли о Рейнгольде.
«Полно – слезами горю не поможешь», – подумала она и выпрямила спину.
Потянуло прохладным ветром. Он коснулся щеки, зашуршал голубым шелком платья для верховой езды.
«Погода меняется?»
Женщина оглянулась – западная часть неба набухала сыростью.
– Догулялась. Теперь успеть бы домой.
Чуть пришпоренный конь отчего-то встал на дыбы и рванул с места.
Ветер усиливался. Комья сырой земли летели из-под копыт на кружево юбок. Начал срываться неожиданно холодный дождь. Наталья подняла глаза, и зябко заныло в груди. Над головой темнели и клубились низкие и тяжелые грозовые глыбы.
Пугающе быстро мгла покрыла небо. Тяжелым камнепадом посыпались громовые раскаты. Дождь ледяными иглами колол глаза. Вдруг охватило необъяснимое чувство одиночества и страха – она одна, ничтожная и беззащитная, перед бездной бушующей стихии.
– Это всего лишь гроза. Обычная гроза, – шептала женщина и нещадно погоняла взмокшую и охрипшую лошадь. Но крыши города, исчезающие за пеленой дождя, не приближались. Они как будто уплывали вдаль.
Молнии рассекли темноту и зажгли ее ошметки, отраженные в нитях дождя. Конь взвился, понес, закусив удила. Побелевшие руки вцепились в повод. Только бы удержаться в мокром седле. Но огненная дуга, извиваясь и шипя, вонзилась в землю под копытами ошалевшего скакуна. Мелькнула белая грива, темное, кипящее небо, и с маху ударила в лицо чавкающая под помятой травой грязь.
Страх придал сил. Поднялась и побежала, точно не зная куда, ничего не видя сквозь заслон воды. Но что-то тяжелое ударило, бросило на топкую слякоть. И трясина потянула вниз. «Не может быть. Этого не может быть!» Старалась удержаться за траву, за текущую, плывущую жижу, ломая ногти, сдирая кожу, но увязала безнадежно. Последнее, на что хватило сил – набрав в грудь удушающе влажного воздуха, в тьму, в непроглядную стену ливня закричать:
– Помогите!
========== Часть 1. Накануне. Глава 1. Утро. ==========
От собственного крика проснувшись, Наталья ощутила лицом мокрую подушку, а в пальцах – комки смятой простыни. Разлепила веки и зажмурилась – через зашторенное окно пробивались яркие лучи солнца. И где-то в кронах деревьев за окнами разносилась нехитрая песнь синицы: ци-ци-фе, ци-ци-фе…
«Сон!» – перевела дыхание, но мерзопакостная слякоть за грудиной осталась.
Дрожащими пальцами провела по скользкой от слез щеке. Пекло и пощипывало в носу.
– Что случилось, госпожа? – одновременно с шумом мягких шагов и распахиваемой двери раздался возглас служанки и всколыхнул душевную муть.
– Что? Ничего не случилось! Как ты смеешь входить ко мне без стука, мерзавка?! – получился не грозный хозяйский окрик, а вопль истерический.
– Но вы так кричали, ваша светлость.
– Пошла вон, дура.
Камеристка выпорхнула.
Слезы опять подкатились к горлу.
“Что ж так скверно-то? Ну, кошмар. Это же сон просто”.
Из темных закоулков мысли еще не узнанное выползало нечто, тяжелое и давящее. Предзнание того, что нечто родом совсем не из сна, подступило к глазам за мгновение до…
“Бал!” – выдохнула навзрыд.
Вчерашний бал. Катастрофа!
Всхлипнула, резко сдернув одеяло, встала, подошла к зеркалу. Из резной с позолотой рамы посмотрела женщина лет тридцати – тридцати пяти. Болезненный, раздосадованный взгляд сразу выхватил из отражения нелепо торчащий, коротко остриженный клок волос, опухшие, красные веки, блеск унижения на щеках. Гордыня встрепенулась и сверкнула в ответ подобравшейся статью, белокурой, синеглазой, самопознанной красотой.
«Все, хватит. Нужно как-то успокоиться», – Наталья встряхнула головой. Пошли к чертям, дурные мысли! Прошагала к туалетному столику, в кувшине вода – холодный бальзам распухшей коже. Плеснула над умывальной чашей. Намочила мягкое белое полотенце – по краям розы вытканы искусно и даже чуть благоухают – приложила к глазам.
«В конце концов, вчерашним вечером жизнь не закончилась. – Нервно-порывистые шаги дробят время. – Я держу себя в руках, я не растоптана, не плачу, нет… – Еще взгляд в зеркало. – Так уже лучше».
– Агашка.
– Чего изволите? – будто под дверью ждала.
– Одеваться, и волосы уложи.
А гнать печаль, что назойливых мух шугать. Отмахнешься от них, а они отлетят едва и снова осаждают – грустные и бессильно-гневные думы лезут в голову: «Где справедливость? Отчего приходится терпеть? И от кого?! Мне доверялся Остерман, благоволила покойная императрица… Настоящая императрица! Суровая, страшная, а меня жаловала. Принцесса же и вовсе любила от сердца. А эта байстрючка!..» – Вздохнулось тяжко.
Агафья закончила облачение госпожи.
– Присесть извольте, барыня. Какую прическу желаете?
– Все равно, только шевелись быстрее.
Одна охота – уединиться, разобраться с думами-печалями, разложить их по полочкам, найти решение проблем и тогда снова стать веселой и жизнерадостной. Так всегда было, когда случалось нечто плохое: она плакала, потом собиралась с силами, неспешно перебирала все причины беспокойств, сортировала. А потом, как бы сам собой, находился выход – что предпринять, кому пожаловаться, кого о помощи спросить. С другой стороны, конечно, все прежние горести не чета теперешней. Шутка ли, попасть под государеву опалу. У нынешней императрицы она и раньше-то в фаворе не была, даром что статс-дама, портретом Ее украшенная. Но то, что произошло вчера, и вспоминать больно. Кого теперь о помощи попросишь?
Зеркало отражало Агафьину возню с нелепой, короткой прядью. Камеристка перехватила взгляд:
– Не извольте волноваться, ничего заметно не будет.
«Ничего заметно не будет, – ведет себя так, словно нет ничего особенного в выстриженных клочьях. Что, интересно, думает Агашка? Небось, знает уже все, посмеивается…» – подумала Наталья. Однако же бодрость и беспечность служанки отдавали фальшью, а веселости не чувствовалось ни в складке губ, ни в глазах. Возможно, и ей не смешно. С другой стороны, с чего Агашке злорадствовать. Слуг в доме не обижали. Одеты те были всегда исправно, в еде не обделены. Даже деньгами их иногда баловали, и рукоприкладство хозяева считали ниже своего достоинства. За это прислуга смотрела преданно, а иногда с обожанием, даже как будто искренним. Теперь же во взглядах камеристки сквозило затаенное сочувствие. Ох, лучше б потешалась, право слово. Обругать бы и выгнать, да не за что.
Наталья отвела хмурый взгляд, чтоб не видеть старательную камеристку, творившую искусство парикмахерской реставрации, и продолжила сетовать на события последних лет: «Ведь предупреждали же принцессу, чтоб была внимательнее к цесаревне. Не прислушалась… И теперь эта самодурка уселась на трон! Жизни никакой от нее».
Такие порывисто-непокорные мысли затягивали подобно вязкой трясине, отравляя погожее весеннее утро. Их зыбкая поверхность вспыхивала искрами злости, которые, как болотные огни, притупляли чувство самосохранения Натальи Федоровны Лопухиной, не раз видевшей, как на смену безоблачным дням в дома приходила череда несчастий. Такие крутые виражи судеб уже переживали в семействах и Лопухиных, и Балков (Балк – девичья фамилия Натальи). И вот ненастьем потянуло и в ее собственной, прежде успешной и ровной, жизни.
Агафья, закончив прическу, поинтересовалась, не желает ли барыня завтракать, и, услышав отрицательный ответ, вышла.
Череду бесплодных терзаний прервал муж.
Степан Васильевич вошел тихо, присел рядом, обнял.
– Как ты, Натальюшка?
– Прекрасно! – Наталья посмотрела недовольно, резким движением отбросив его руку, встала, отвернулась к окну.
*
А во дворце в это время суетились, прибирая после вчерашних гуляний дворцовые залы, невыспавшиеся фрейлины.
– Смотри, Настька-то хвост как прижала, – громко усмехнулась одна из родовитых служанок, толкнув острым локотком другую, и с торжествующим видом дернула головой в сторону. Настька с потерянным видом сматывала в рулон снятые со стен атласные ленты и постоянно роняла их. Скользкая ткань моментально раскручивалась, и казалось, занятию этому конца не будет.
– Так на ее месте любая бы была сама не своя…
Не уразумев, поддержали ее ликование или посочувствовали униженной фрейлине, злорадница не испытала задуманного удовольствия и, досадуя, спустила с поводка откровенную желчь. Сама же она и без того была особой неприятной. Вроде и не уродлива, и фигурой удалась, и ростом. Но в ее тонких изогнутых губах, сощуренных глазах, резких жестах жили зависть и ненависть, которые спешно выдворялись оттуда при появлении поблизости высокопоставленных служителей дворца или, тем паче, государыни. Но покидали насиженное место те чувства с неохотой и всегда витали поблизости. Поэтому даже те, кому эта девушка подобострастно улыбалась, чувствовали себя неуютно и в фаворитки ее никак не приглашали. От этого она страдала жестоко и была при том вовсе не одинока в своей беде. Случаи же, подобные вчерашнему, для нее и ее сострадальцев становились утешением.
– И поделом, а то уж больно кичатся своей красотой, лезут всем на глаза. Мать-то ее допрыгалась, давно пришла пора на место поставить!
К беседе присоединилась третья. Веселые, светлоголубые глазки засветились любопытством, досадой и нетерпеливым желанием заполнить оскудевшую нишу для сплетен. Подбежав к подругам, она оживленно затараторила:
– Это вы о Наталье Лопухиной? Что же все-таки здесь произошло? Все говорят-говорят, а я надо же, ну как на зло, вчера животом хворала и отпросилась с танцев, а тут скандал… Расскажите, как все было?!
– Государыня срезала розу с волос Лопухиной… .
– Подожди, Марьюшка, дай, я расскажу, – перебила злоликующая фрейлина и, презрительно морща лицо, дабы показать, на чьей она стороне, принялась освещать подробности вчерашнего конфуза: – Так вот, значит, как все было: вчера Наташка Лопухина заявилась на бал с розой в волосах, и какой! Точно такой же, как у государыни. И ведь представь, какая нахалка! Будто не знает, что использовать одни и те же прически, фасоны, материи, что и государыня, и украшения не дозволено. Так нет же – пришла и стала танцевать, и веселиться. Да еще осмелилась хвастать, будто эта роза идет ей больше, чем государыне…
– Неужели правда?! И ты это слышала? – воскликнула оживленно внимающая собеседница.
– Я не слышала, но так говорят, – пожала плечом рассказчица и продолжила: – На что она надеялась? Что ее величество спустит ей это с рук? А не тут-то было, – голос зазвучал маршем, – государыня в разгар бала остановила танцы, велела Наташке стать на колени и собственными руками срезала розу вместе с волосами. Да напоследок еще пару пощечин отвесила. А вы знаете, какая рука у нашей государыни! – она умолкла, ожидая реакции подруги.
Но та еще не насытилась редкостной клубничкой – не каждый день самые именитые и избалованные статс-дамы прилюдно получают оплеухи – и продолжила расспросы:
– А что же Лопухина?
– Что? Ничего. Поначалу: «Что случилось, чем я прогневила вас, ваше величество?» – вещал фальшиво перепуганный писклявый голос. – Ну, а потом встала на колени как миленькая, да после, говорят, грохнулась в обморок.
Увлекательный рассказ мог быть длинным, но в зал с диким хохотом влетел наследник престола – Елизаветинское чадушко – Великий князь Петр Федорович со своими голштинцами.
Окинув помещение нетрезвым взглядом, он быстро выбрал интересную мишень и подлетел к Настасье Лопухиной.
– О чем грустишь, красавица? – речь Великого русского князя щетинилась сильным немецким акцентом, как игольная подушка булавками. В разговоре он постоянно кривлялся и ни на минуту не задерживался в одной позе, так что непривычный собеседник вскоре начинал испытывать головокружение и тошноту.
Обежал кругом девушки, присел, заглядывая ей в лицо снизу-вверх, и снова захохотал:
– А-а, знаю, знаю: это из-за того, что тетушка твоей матке вчера прическу попортила, а заодно и личико! – Он обернулся к своим компанейцам за одобрительным дружным гоготом. – Так это не повод для печали, милочка! – Принц принял величественную, как ему казалось, стойку. – Перед тобой наследник российского престола. Мало ли, что тетке не понравилось. Ты можешь стать моей фавориткой, – делая упор на слове «моей», он многозначительно подмигнул.
Настя стояла, глаз не поднимая, глотая слезы и изо всех сил стараясь смотать-таки в рулон непослушную ленту. Великий князь, видя, что слова его должного влияния не возымели, решился на более решительные меры. Порывистым движением обняв фрейлину за талию, он воскликнул:
– А ну-ка, поцелуй меня, моя милая! – и в самом деле потянулся к ней сложенными трубочкой губами.
– Ах, отпустите меня, ваше высочество, – выронив ленту, она вывернулась из некрепких объятий.
– Как ты смеешь отказывать наследнику?! – с сильно переигранным негодованием воскликнул Петр, но тут же упал в стоящее рядом кресло и развалился в нем, закинул ногу на обитый бархатом подлокотник. – Но… я сегодня добрый. – Он опять засмеялся. Раскачивая ногой, на секунду замолчал, разглядывая лепной потолок. Но вскоре снова вспомнил про Лопухину: – А хочешь, осчастливлю? Хочешь, в жены возьму? – наследник наклонился вперед, явно собираясь вставать.
– Ваше высочество, – с отчаянья воскликнула Анастасия. Ухмыляющийся лик расплылся за слезной завесой, и ничего не оставалось более, как опрометью броситься вон из залы.
– Потеряла голову от счастья, – объяснил Петр Федорович, – думает, и в самом деле женюсь. Но я еще поду-умаю, – высоким голосом протянул он, покачивая поднятым вверх указательным пальцем, и на волне поддерживающих смешков верных голштинцев отправился задирать других фрейлин.
Настя выбежала в сад. Внимание Великого князя совсем не радовало. «Господи, с матушкой беда такая приключилась, – думала она, пробегая по тропинкам, вьющимся меж роз и декоративных кустарников, которым умельцы-садовники придали очертания зверей и птиц, – так еще и Чертушка с разговорами о женитьбе. Второй раз уже говорит: неужели и вправду это замыслил? Что тогда делать?»
Она прижала пальцы к вискам и присела на скамью, не касаясь ажурной резной спинки. В густой листве пересвистывались какие-то мелкие птахи. Тонкие молодые ветви берез, стоящих полукругом у скамьи, раскачивались подобно опахалу и будто нашептывали что-то. А Насте никак не удавалось выровнять дыхание и собраться с мыслями. Послышался хрусткий шорох чьих-то шагов по выстланной белым ракушечником тропинке.
– Неужели Чертушка?! – еле слышно прошептала она.
Но это оказлся молодой граф Головин.
– Здравствуй, Настасьюшка, наконец-то я тебя нашел.
– Николашенька, – она бросилась к нему на шею и зарыдала.
– Ну что ты, счастье мое? Что случилось? Это из-за матушки – я уже слышал, знаю. Веселого, конечно, мало, но все же не конец света. Не с ней одной такое приключилось. Помнишь, в прошлом году то же самое было с Салтыковой? Кажется, из-за прически. Ничего – улеглось. И с твоей матушкой утрясется.
– Да разве только это. Все несчастья на мою голову! – и Настя сбивчиво рассказала о встрече с Великим князем.
Николай помрачнел было, но потом весело улыбнулся:
– И от этой беды найдется средство: вот успокоится твоя матушка, и я сватов зашлю. А как сговоримся мы, так нам потом уже никто не помеха. Ты-то согласна пойти за меня, Настюша?
На лице Анастасии Степановны появилась счастливая улыбка.
– Николашенька, милый! – Она снова обняла его, но, вспомнив правила этикета, отстранилась и, состроив кокетливое личико, важным голосом сказала: – Я подумаю над вашим предложением, граф, – и тут же беззаботно рассмеялась.
Николай привлек ее к себе и поцеловал в чистый, обрамленный светлыми локонами лоб.
– Теперь ты не будешь плакать, Солнышко?
*
В доме Лопухиных прислуга и домочадцы с утра ходили на цыпочках. И это не только потому, что разгневанная хозяйка в случае, если что не понравится, могла весь дом перевернуть с ног на голову. Просто не у нее одной пасмурно на душе: все хорошо понимали, если над домом разразится бремя государевой опалы, то не поздоровится никому. Конечно, случай на балу не грозил далеко идущими последствиями, но кто знает, что будет. Весьма близкое к родителям сверженного малолетнего императора Иоанна VI, семейство Лопухиных отнюдь не располагало симпатиями нынешней государыни Елизаветы Петровны.
Только полуторагодовалый Василий Степанович – самый младший ребенок в семье светлейших князей – не видел причин для плохого настроения и беззаботно резвился на садовой лужайке под присмотром няньки. Счастливо смеющееся личико ненаглядного дитяти способно возродить тепло в душе матери, как бы хмуро и тоскливо там не было. И ласковая улыбка озарила лицо Натальи Федоровны, которая, подойдя к окну, заметила своего сынишку, громко верещащего по поводу увиденной в кронах белки.
– Мне сказали, ты отказалась от завтрака, – снова попытался начать разговор Степан, будто бы и не заметив ее недавней грубости. – Но нельзя же так себя изводить. Все образуется, вот увидишь.
Наталья напряглась от вскипающего бешенства. Спокойствие мужа раздражало несказанно.
«Все образуется – интересно, каким образом? Он думает, я поеду ко двору и буду снова приседать перед ней в реверансах, как ни в чем не бывало? Ошибаетесь, Степан Васильевич: может, вам и ничего, когда в лицо плюнут, но я не такая! Я не могу с этим смириться. Больше я ко двору ни ногой».
Ей не приходило в голову, что умиротворенность супруга – лишь маска, и не могла она угадать его тревог и опасений. Просто Степану Васильевичу было ясно, что истериками дела не поправишь и в критических ситуациях никак не стоит давать волю чувствам. Своим подчеркнутым спокойствием он старался уравновесить бурю эмоций чрезмерно импульсивной жены. Однако Наталья Федоровна никогда даже и не старалась его понять.
========== Часть 1. Глава 2. Семейная жизнь ==========
Семейство Балк состояло в тесном родстве с возлюбленной Петра I Анной Монс, погубившей его первую жену Евдокию Лопухину, приходившуюся Степану Васильевичу двоюродной сестрой. Наталья же была родной племянницей Анны. Неудивительно, что будущих супругов разделяла глубокая пропасть давней фамильной вражды. И случай их вовсе не история Ромео и Джульетты.
Идея женитьбы принадлежала царю, который таким способом, вероятно, хотел примирить два враждующих семейства. Выданная замуж против воли, Наташа Балк еще до свадьбы возненавидела Степана Лопухина. Он же – военный офицер, решительный и жесткий в морских баталиях, – в обычной жизни был добрым и мягким. Неприязнь молодой жены не вызывала у него ответной враждебности. Будучи старше на тринадцать лет, Степан вполне справедливо объяснял постоянное недовольство и сердитость юной супруги тем, что, вступая в брак по принуждению, она испытывала горькое разочарование из-за несбывшихся надежд на красивую, романтическую сказку, о которой мечтает каждая девица в восемнадцать лет. Желая скрасить ее досаду, он оказывал ей знаки внимания, дарил цветы и драгоценности, старался больше времени проводить рядом, полагая, что так она быстрее привыкнет к нему. Но при этом Степан и не заметил, как исподволь в его душе родилось большое, горячее чувство к юной жене. Влекомый этим чувством, в каждую свободную минуту он стремился к ней, – она не замечала. Движимый этим чувством, он назвал свой боевой корабль ее именем, – не обратила внимания. Со временем Наталья, постоянно видевшая со стороны мужа только добро, научилась относиться к нему с теплотой, но не с любовью.
В то же время, оправившись от отчаяния, охватившего в момент, когда царь «осчастливил» сообщением о предстоящей свадьбе, и прожив некоторое время с мужем, Наташа поняла, что радости жизни не закончились.
Постоянно окруженная тучами воздыхателей, красивая и остроумная, Наталья Лопухина от души веселилась на балах и приемах, где чувствовала себя королевой. Степан к флирту жены относился снисходительно, видел, что дальше галантных словесных дуэлей, улыбок и танцев дело не заходит. Отношения их постепенно улучшались. Она ершится, он к ней с лаской и терпением, и, глядишь, исчезает ее колючесть, через неохоту и она мягче к мужу: где улыбнется, а где-то и обнимет. Судьба, казалось, была к ним благосклонна.
*
В 1719 году русский флот одержал блестящую победу над шведами в бою близ острова Эзель. Одним из судов в том сражении командовал лейтенант Степан Лопухин и особо отличился при взятии неприятельского флагмана. За доблесть и верность отечеству награжден был орденом Святого Александра Невского и получил небольшой отпуск. Считая минуты, он летел домой к жене. Он знал, когда пришел приказ о выступлении их эскадры, Наталья была в тягости, и, судя по срокам, их первенец либо уже родился, либо должен был родиться со дня на день. Взбудораженный предчувствием близкой встречи, нетерпеливым ожиданием счастливых новостей, Степан нещадно пришпоривал коня. Вот, наконец-то дома! Не переводя дух, он как на крыльях взлетел на крыльцо и тут же в дверях столкнулся с взволнованной горничной.
– Ой, барин! – всплеснула руками служанка. – Как поспели: барыня-то родинами как раз мучаются!
И, как в подтверждение этих слов, до него долетел натужный крик. В одно мгновение исчезло радостное возбуждение. Степан почувствовал, как сжалось нутро, похолодели руки и пересохло во рту. Ему словно передались страдания жены. Неуклюже побежал по лестнице на второй этаж. Из дверей Натальиной спальни, откуда опять донесся протяжный стон, выглянула дородная, мещанской внешности женщина – должно быть, акушерка.
– Еще горячей воды и чистые простыни, – скомандовала она крутившейся тут же дворовой девчонке.
Степан подскочил к ней и, вцепившись в рукав платья так, будто от нее сейчас зависела его собственная жизнь, прохрипел:
– Как она?
– Вы муж? – уставилась акушерка невыразительным взглядом.
Степан истово закивал головой.
– Все хорошо: ребенок вот-вот родится, – пряча усмешку, сказала акушерка и закрыла перед носом князя дверь.
Полегчало. Подозвав к себе слугу (казалось, вся челядь вертится у спальни хозяйки), Степан Васильевич велел ему бежать за цветами, а сам остался караулить в коридоре, боясь отойти от заветной двери даже на шаг. Потянулись минуты. При каждом крике, каждом стоне он покрывался холодным потом. Прошло не более четверти часа, а Лопухину казалось – вечность. Он уже был готов впасть в отчаяние, когда оборвавшийся крик супруги вдруг подхватило заливистое верещанье. Не в первое мгновение Степан понял значение этого звука, а когда сообразил, прислонился спиной к стене и, приложив ладони к влажным щекам, беззвучно смеялся, восторженно хлопая глазами и не представляя себе, насколько глупо выглядит.
Вот дверь отворилась, и из нее вышел худощавый человек в черном сюртуке и с черным чемоданчиком. Степан Васильевич протянул к нему дрожащие руки, – как она?
– Ваша супруга в полном порядке, – сказал врач и, пожимая ему руки, добавил: – Поздравляю, у вас чудесный, здоровый сын.
– Я могу войти? – полушепотом спросил Степан.
– Отчего же нет? Обождите только: там сейчас приберут.
Тут в дверном проеме возникла фигура тещи с маленьким, копошащимся в кружевных пеленках комочком на руках.
– Вот, извольте видеть, Степан Васильевич, моя дочь родила вам наследника, – по такому радостному случаю Матрена Ивановна даже соизволила одарить зятя разговором и на секунду повернула свою бесценную ношу так, что он смог увидеть сморщенное, розовое личико. Но не успел Степан испустить вздох умиления, а теща уже уплывала по коридору.
– А вы пока сходите переоденьтесь, а то похоже, что на вас осела вся пыль петербуржских дорог, а жене вашей и младенцу важна чистота, – поучительно посоветовал доктор и направился вслед за генеральшей.
Устыдившись своей несообразительности, молодой отец стремглав бросился в свою комнату, где без помощи лакея и быстрее, чем по тревоге, переоделся в домашнее и опять оказался у спальни жены, где очень кстати поймал расторопного слугу, который чуть было не отдал букет горничной, чтобы та отнесла цветы хозяйке.
Вот он, долгожданный миг: муж распахнул двери и, полный благодарности и счастья, направился к постели жены. Легкий ветер с моря раскачивал тонкую ткань штор, благостной прохладой разряжал летнюю духоту.
– Натальюшка!
– Оставьте меня, сударь! – негодование и обида сорвались с натальиных губ и, направляемые сердитым взглядом из-под нахмуренных бровей, вонзились в мужа.
Степану показалось, что на него вылили ведро холодной воды. Он в растерянности остановился посреди комнаты, судорожно пытаясь сообразить, чем мог заслужить подобный прием. Но долго размышлять не пришлось:
– Вам бы только скалиться! Вся жизнь – сплошное удовольствие, а до того, что я в родовых муках только что чуть не умерла, и дела нет! – со слезами выпалила новоиспеченная мамочка и в сердцах повернулась к мужу спиной.
Степан, виновато улыбаясь, развел руками. Он мог бы рассказать ей, что и сам чуть не умер. Как волновался, как хотел бы взять на себя ее мучения… Но вместо этого он опустился на колени перед кроватью и, ласково коснувшись ее плеча, прошептал:
– Спасибо за сына, я в неоплатном долгу перед тобой, Наташа.
Наташа повернулась к нему со сдержанной улыбкой.
– Ты уже видел его?
Степан кивнул:
– Он такой красивый, как и ты, – сказал он, протягивая букет.
– А мне показалось, что он на тебя похож, – окончательно оттаивая, сказала Наталья. – Давно ты приехал?
– Не знаю, – пожал плечами Степан, и оба тихо рассмеялись.
Вошла Матрена Ивановна с пищащим младенцем.
– Он хочет есть, дай ему грудь, – сказала она, отдавая ребенка дочери, и вышла.
Степан присел на край кровати. Глядя, как Наташа кормит их новорожденного сына, он чувствовал себя счастливейшим из смертных.
– Как мы назовем его? – спросила Наталья.
– Может, Иванушкой, скоро праздник Ивана Купалы, – подумав, предложил Степан.
– Хорошо, пусть будет Иоанн.
Наевшись, Ваня уснул. Наташа хотела встать, чтобы переложить ребенка в колыбель, но Степан остановил.
– Дай мне.
С трепетной нежностью он положил ребенка в маленькую кроватку и вернулся к жене, которая, откинувшись на подушки, сладко зевала.
– Ты на меня больше не сердишься, милая?
Наташа, улыбнувшись, отрицательно мотнула головой. Но нужно было показать, что, тем не менее, ничто не забыто.
– Однако спать я с тобой больше не буду, если только не придумаешь, как сделать так, чтобы самому рожать.
Степан Васильевич, рассмеявшись, погладил ее по волосам.
– Как пожелаешь, любимая.
*
Время шло, подрастал всеобщий любимец и баловень Иванушка. Через два года Наталья подарила мужу еще одного сына, которого назвали его именем. Потом родилась дочь. Все, вроде бы, было хорошо. Может быть, так и наладились бы их чувства, и зажили бы они в любви и согласии. Да вот беда: Степан Васильевич то в один поход уйдет, то в другой. Только ледок меж ними начнет таять, а его уж опять зовет долг военный и государственный, а Наталья остается в пучине светской жизни.
Наталья хранила супружескую верность, пока в 1726 году среди приближенных императрицы Екатерины I Алексеевны не возник белокурый, высокий красавец – Рейнгольд Левенвольде, пожалованный ею графским достоинством. Немало сердец разновозрастных особ женского пола было разбито этим голубоглазым кавалером, одетым модно и ярко в кафтаны, бриллиантами расшитые, – бриллиантами, женами многих знатных мужей, да и самой императрицей даренные. Умело разыгрывая карту своей незаурядной внешности и ловко манипулируя алчностью, леностью или глупостью высоких чиновников, умный, корыстолюбивый и тщеславный курляндский юноша выдвинется на должность обер-гофмаршала и некоторое время будет исполнять одну из ведущих ролей в российском государстве. Но это позже. В двадцатых же годах восемнадцатого столетия он был, по сути, всего лишь удачливым придворным жиголо. И случилось так, что повстречалась с этим героем-любовником на светском приеме Степана Лопухина жена – красавица Наталья. С первого их танца стало видно: быть в семействе Лопухиных раздору. Наташа рядом с этим нарядным аполлоном еще милее кажется, смеется и прямо светится вся, в глазах огонь, на щеках румянец.
Поначалу не хотел, боялся Степан замечать то, что всем уже стало ясно, расползающиеся слухи будто не слышал, насмешливых взглядов не замечал. Но слепым и глухим тоже можно быть до определенного предела. Пришлось ему взглянуть-таки правде в глаза. А что ж дальше делать? Не такой он человек, чтоб с кулаками на женщину бросаться, и на разговор прямой решимости не хватало. Все же тлела где-то надежда: может, напрасны подозрения, лживы слухи, и Наташа действительно лишь в дружеских отношениях с новым ухажером. А она именно так и объясняла свои с ним встречи, когда муж пытался издали разговор начать. И с какой бы стороны ни подступался Лопухин к жене с расспросами, она то отшучивалась, переводя разговор на другую тему, то на него же и обижалась, обвинив в напрасном к ней недоверии, а сама будто даже ласковее, чем раньше, вилась вокруг него, как лиса. Но легче от этого не становилось, сжимающая грудь тоска росла.
Он терпел, пока однажды, приехав в один из своих домов, не застал жену в объятиях любовника. Боль была такой, что зарябило в глазах, и не нашел он ничего лучшего, как выбежать из дома и в ближайшем кабаке напиться.
Дотемна просидел Степан Лопухин в том питейном заведении, никого не видя, ни на чьи вопросы не отвечая. Домой пришел ночью. Кареты левенвольдевой во дворе не было, в комнате Натальи тихо. Подойдя к двери женушкиной опочивальни, Степан Васильевич некоторое время стоял в пьяном отупении, решая, что лучше: стучать или войти без стука. Наконец он толчком распахнул дверь, ввалился в комнату, как был с улицы: в сапогах и засыпанном тающим снегом тулупе. На прикроватном столике жены стоял подсвечник с тремя горящими свечами. Наталья вспорхнула с кровати, сделала несколько шагов навстречу мужу. Качнулось пламя свечей, бросая колеблющиеся тени на стены, резную, украшенную позолотой мебель, на красивое, испуганное лицо неверной супруги.
– Степа, ты что? Что с тобой?
– Желаю выслушать ваши объяснения, сударыня, – стараясь изобразить язвительную усмешку, сказал Степан. Много пить он не умел и не привык и потому сейчас с трудом ворочал языком. – Как вы изволите оправдываться?
