Текст книги "Гроза (СИ)"
Автор книги: Яросса
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 19 страниц)
========== Часть 2. Ненастье. Глава 1. Донос ==========
Вольный дом Берглера – известное увеселительное заведение Петербурга, пользовалось большой популярностью у любящих покутить, поиграть в карты и подебоширить, разудалых гвардейцев. Самая жаркая пора начиналась у хозяина и его работников ближе к вечеру, когда бравые молодцы, освободясь от забот военной службы, шли расслабиться и дать волю шальному задору. В ту пору Россия временно отдыхала от войны и, возможно, поэтому не слишком обремененные ратными делами молодые люди искали выход своей неуемной энергии в подвигах иного рода. К утру, когда нагулявшиеся до изнеможения гвардейцы разбредались по домам, а какие-то оставались храпеть прямо здесь же, уронив голову на стол или в чашку – как придется – хозяин принимался подсчитывать доходы от проданных закуски и выпивки и убытки в виде поломанной мебели и разбитой посуды. В такой вот хмельной компании часто веселился едва разменявший третий десяток подполковник Иван Лопухин с приятелями.
Перевалило уже далеко за полночь. Иван недоверчивым пьяным взглядом обвел утопающее в табачном дыму питейное заведение и отрицательно мотнул покрытой сбившимся париком головой. Это должно было означать, что окружающая обстановка не располагает к откровенности.
– Дружище, а пошли ко мне? Поговорим по душам, выпивку я обеспечу, – сказал Лопухин, наклоняясь через стол к своему завсегдашнему компаньону по веселому времяпрепровождению.
Бергер хитро прищурил глаза:
– Отчего ж не пойти, когда хороший человек приглашает. Пошли друг! – сказал он масляно и похлопал Ивана по плечу.
Обнявшись, они вывалились из кабака.
Шла середина июля. Только-только отгорели, отмерцали белые ночи. Но и сейчас на ярко освещенных светом фонарей каналах, мостах и проспектах Российской столицы было людно. Влюбленные парочки, группки гвардейцев и просто одинокие мечтатели не торопились уходить с наполненных запахом цветущих роз и терпкой морской свежестью улиц. Опьяненным этой колдовской смесью людям начинало казаться, что все жизненные перипетии и невзгоды остались в прошлом, а впереди их ждет только радость, удача, счастье.
Иван Лопухин, и от вина достаточно пьяный и благодушный, вдохнув ночного воздуха, и вовсе проникся чувством глубокой любви к своему попутчику.
– Вот, знаешь, что я тебе скажу, друг, – с трудом ворочая языком, говорил Лопухин, весьма нетвердо шагая по булыжной мостовой, поддерживаемый своим отнюдь не таким пьяным собутыльником, – знаешь, я тебя люблю! А знаешь, почему? Потому что ты настоящий друг. Ты никогда не откажешься вместе выпить, поговорить душевно… и тебе можно доверять! Это оч-чень важно … И не печалься, друг, из-за своей командировки… Хоть и самому мне грустно с тобой расстаться, а тебе скажу: не грусти – мало чего в жизни не бывает. Вот помнишь ту матушкину записку, что сегодня я дал тебе… ты ее, кстати, не потерял, нет?..
– Нет, друг, – Яков похлопал себя ладонью по груди, – здесь она – у сердца.
– Так вот, к этой записоч-ке, – Иван икнул, – мать на словах добавляла, чтоб граф не унывал, а надеялся на лучшие времена. Вот и ты, друг, надейся! Надежда умирает последней – знаешь такую поговорку?
Сидя за длинным столом в малой гостиной Лопухиных, неярко освещенной светом нескольких канделябров, Бергер, улыбаясь, слушал непрекращающуюся болтовню Ивана. Пил он мало, говорил еще меньше, лишь изредка подбадривая собеседника одобрительным словом:
– Ты Ваня, истинно, знаток веселья, вот с кем никогда не скучно, так это с тобой!
– О чем ты, дружище? Какое нынче веселье? Вот раньше, да! А теперь, куда там… – Иван махнул на что-то рукой, и отправил в рот маленький, соленый огурчик, на минуту примолк, уставившись в одну точку соловеющим взглядом.
– Это почему ж так-то, должна же быть тому причина? – Бергер потеребил его за рукав камзола.
– А та и причина, что ныне веселье никому на ум не идет, – постепенно вновь оживляясь, пояснил Лопухин. – Вот хоть на себя скажу: при дворе принцессы Анны был я камер-юнкером в ранге полковника, а нынче определен в подполковники, да и то неведомо куда – в гвардию или в армию. Это мне не обида? – спросил Иван, ударяя себя в грудь. И еще повышая голос, краснея от гнева, он разом грохнул по столу обоими кулаками и высказал наболевшее: – Обида мне, когда канальи какие-нибудь – Лялин или Сиверс, – в чины произведены.
– За что же им такие почести?
– Сказать тебе за что? А за скверное какое-нибудь дело! – Иван, оттолкнувшись руками от стола, откинулся на высокую спинку стула и, набычившись, молча смотрел какое-то время на стоявший на столе графин с водкой, видимо, отвлекаемый остатками чувства самосохранения, но потом добавил вполголоса, – ныне, друг любезный, веселится только государыня.
– Действительно, императрица любит хорошо провести время.
– Куда уж лучше? – Лопухин криво усмехнулся, и понесло его в сторону совсем запретную. Как снежный ком, катящийся под гору, росли негодование и пьяная смелость: – Ездит в Царское село со всякими непотребными людьми, аглицким пивом напивается. Императрица! Да ей и императрицей-то быть нельзя – незаконная!
– Что поделаешь, коли так вышло, – Бергер сочувственно посмотрел в глаза Ивану.
– А вот это – как знать, – Иван уперся взглядом в улыбающееся лицо Бергера. – Как знать! Может, что и сделается, – многозначительно молвил он.
– О чем ты, дружище?! – воскликнул тот с неподдельным любопытством.
– Императрица Ивана Антоновича и принцессу Анну в Риге под караулом держит, – Ванька оглянулся через плечо, как будто опасаясь, что кто-то может подслушать их разговор и, перегнувшись через стол, доверительным полушепотом продолжал: – А того не знает, что Рижский караул очень к принцу и принцессе склонен и с ее канальями лейб-компанейцами потягается.
– Так ты думаешь, принцу Иоанну не долго быть сверженным? – спросил, наклоняясь к нему, собутыльник.
– Сам увидишь, что через несколько месяцев будет перемена. Недавно мой отец писал к матери моей, чтобы я не искал никакой милости у государыни. Мать моя перестала ко двору ездить, а я на последнем маскараде был и больше не буду… – выложив все известные ему сплетни, Иван почувствовал некоторое удовлетворение, и боевой пыл в нем поугас. – Давай лучше выпьем, дружище, за нашу будущую удачу!
Вскоре и закадычный друг его засобирался уходить, ссылаясь на ожидающую его «прелестную дамочку». Иван же, проводив гостя до дверей, едва доплелся до своей кровати и заснул, не раздеваясь, мертвецким сном. Не знал Ванька, к какой «дамочке» направился его приятель. Знай он это – сон бы к нему не шел, и слетело бы вмиг алкогольное тупое спокойствие. Но пока что все происходящее в настоящий момент оставалось для него тайной.
*
«Подожду до утра – не нужно беспокоить такого важного человека ночью», – рассуждал поручик Бергер, торопливо шагая по темным улицам. Было тепло, но его знобило, и от того он шел, кутаясь в мундир, прижав к телу скрещенные на груди руки.
«Но с другой стороны: прийти в такой час – значит выказать большее рвение, большую бдительность. Это должно быть вознаграждено!» – подумал он и ускорил шаг почти до бега и около четырех утра уже стоял перед коваными воротами дворца могущественного лейб-хирурга.
– Что встал, проходи! – рявкнул подошедший с другой стороны ограды охранник не успевшему отдышаться Бергеру.
– Откройте, у меня дело к его сиятельству государственной важности.
– Какое еще дело, что до утра подождать не может?
– Это совершенно безотлагательное дело. Доложи немедля, или тебе самому не сдобровать за то, что сейчас проходит время.
– Арно, поди в дом, доложи, что к их сиятельству посетитель. Говорит, с делом государственной важности, – после недолгого колебания сказал первый охранник стоящему неподалеку второму, и тот исчез в темноте аллеи.
Спустя примерно четверть часа, Арно вернулся еще с одним человеком, сутулым, худым, одетым в дорогую ливрею, должно быть, дворецким.
– Что привело тебя в такую пору, как посмел ты потревожить покой его сиятельства? – строго спросил он.
– Только безотлагательная важность информации, которую я имею доложить, – проговорил Бергер дрожащим голосом. – Эта информация касательно государственной измены, – добавил он почти шепотом.
– Яснее, – еще строже потребовал высокий.
– Поподробнее я буду говорить только с их сиятельством, – прошелестел поручик лейб-кирасирского полка.
– Ну что же, их сиятельство примет тебя, но смотри: если дело твое пустое, пеняй на себя! Впустить, – кивнул головой высокий в сторону охранника.
Следуя за строгим слугой лейб-медика, Бергер чувствовал все большее волнение и страх. Вот они свернули с аллеи, ведущей к парадному входу, на какую-то узкую дорожку, огибающую дом.
«А что, если сейчас бросят в подвал, да начнут допрашивать с пристрастием? Что, если не поверят?» – думал поручик холодея.
Высокий толкнул небольшую дверь в стене дома и указал Бергеру на открывшийся проход. Терзаемый сомнениями относительно правильности своего поступка, курляндец вошел в узкий темный коридор. Они прошли метров десять. Шагов слышно не было: пол устлан какой-то мягкой материей. Далее коридор раздваивался. В одном направлении виднелась узкая полоска неровного света, другой же проход уходил в кромешную тьму. К некоторому облегчению новоявленного информатора его сопровождающий велел следовать к светящейся полосе, которая оказалась щелью между дверным проемом и неплотно прикрытой дверью. Одолеваемый робостью, с трясущимися поджилками Бергер вошел внутрь небольшой, освещенной двумя канделябрами на три свечи каждый, комнаты. Свет язычков пламени больно резанул по глазам, и поручик не сразу разглядел фигуру человека в кресле подле письменного стола красного дерева.
– Ну, говори, зачем пришел! – услышал он властный голос.
– Я, ваше сиятельство, – торопливо заговорил Бергер, делая два неуверенных шага в сторону сидящего, и не узнал собственного голоса, который вдруг стал неестественно тонким и слабым, – позволил себе потревожить высокочтимый покой вашего сиятельства с той лишь целью, чтобы нижайше просить вашего позволения…
– Короче, – произнес лейб-хирург с нетерпеливым раздражением, – ближе к делу – какая такая государственная важность?
От всей его фигуры веяло величественным спокойствием. Он сидел, чуть откинувшись на спинку кресла, положив руки на подлокотники. Одним словом, Зевс-громовержец на своем троне.
Так предстал перед поручиком лейб-кирасирского полка могущественнейший в те времена политический деятель, личный хирург ее величества Елизаветы Петровны, ее доверенное лицо и советник Герман Арман де Лесток. И вот правая рука владыки начала недовольно постукивать украшенными драгоценными перстнями пальцами по деревянному подлокотнику.
Окончательно перепуганный Бергер выдал, оставив предисловия:
– Злодейские происки, ваше сиятельство, против ее величества в пользу принца Иоанна. Лопухины замышляют… Я только что от Ваньки Лопухина… Сам лично все от него слышал…
– Яснее! Садись, – холеная белая рука небрежно махнула перстом на стоящий у стены стул, – и расскажи все по порядку, ничего не упуская, как на духу, – приказал повелитель, и глаза его блеснули живым интересом.
И недавний друг Ивана Лопухина со всеми подробностями принялся описывать их последнюю встречу и разговор, поначалу сбивчиво, а потом все более уверенно. Его голос, сохранив первоначальную подобострастность, обретал постепенно силу и выразительность.
Менялась и фигура высокопоставленного медика. Куда девалось каменное величие. С каждой минутой он все более походил на обычного, земного человека, хитрого, деятельного, со своими слабостями (властолюбие – тоже слабость). Он уже не опирался на спинку кресла, а сидел, чуть подавшись вперед, уперев левый кулак в ляжку левой ноги и налегая на правую руку, пальцы которой возбужденно выбивали маршевую дробь. Время от времени он перебивал рассказчика, уточняя подробности. Особенно его заинтересовали слова Ивана относительно пристрастий государыни и Рижского караула.
Дослушав рассказ до слов: «Я как только понял, какое тут дело, так сразу к вам, ваше сиятельство!» – хирург встал, прошелся через комнату и, дойдя до обитой дорогой, с золотым орнаментом, тканью стены, повернулся к доносчику.
– Так значит: «Рижский караул с канальями лейб-гвардейцами потягаться может!» Так и сказал? – скорее констатировал важнейшую мысль, чем переспросил Лесток, возбужденно потирая руки.
– Так точно, ваше сиятельство, и очень, говорит, караул к принцессе склоняется, – подтвердил Бергер, зажав ладони между колен и в такой позе поворачиваясь всем телом вслед за перемещениями всесильного хирурга.
– Так, хо-ро-шо… хо-ро-шо… – возбужденно повторял Лесток, но неожиданно сверху-вниз взглянул на доносителя и с театральной строгостью спросил, – но откуда мне знать, что ты не врешь, а? Доказательства нужны.
Бергер вскочил со стула, вновь оробев, начал было оправдываться:
– Так, своими ушами, ваше сиятельство… всю истинную правду… – но оборвал себя на полуслове, как будто вспомнив что-то важное, засуетился. – И вот еще, чуть не забыл, – дрожащим голосом произнес он, трясущимися руками расстегивая камзол и вытаскивая сложенный лист бумаги, – взгляните, ваше сиятельство, Лопухина мать пересылала графу Левенвольде.
– Ну, это письмецо пустое. Шлет баба полюбовничку своему послание. Хоть он и в ссылке, а многого отсюда не выведешь… К тебе-то оно как попало?
– Так ведь меня, ваше сиятельство, караульным отправляют к этому арестанту, – устремил Бергер тоскливо-молящий взгляд на лейб-медика и, вновь встрепенувшись, добавил: – А к письму этому, прибавляла Лопухина на словах, чтоб он не унывал, а на лучшие времена надеялся.
– А вот это уже интересно! – Заблестели глаза у Лестока. – Уж не готовится ли освобождение этого ссыльного, а?
– Думаю, вполне может быть, памятуя все, что я вам нынче рассказывал…
– Молодец, молодец, поручик… как, ты сказал, тебя зовут?
– Бергер, ваше сиятельство! – отрапортовал доносчик.
– Ты оказываешь нам большую услугу, сообщая столь важные… сведения…
– Рад стараться, ваше сиятельство, – вскричал Бергер сияя.
– Вот и постарайся еще всем на благо, – ласково улыбаясь, произнес повелитель. – Видишь ли, несмотря на всю ценность принесенной тобой информации, она явно неполная, – говорил он медленно, растягивая слова. – А потому, вот тебе задание – государственной важности задание…
*
Придя в казарму после столь волнительной встречи, Бергер все никак не мог справиться с мандражом. На вопросы встретившихся в коридоре похмельных сослуживцев отвечал рассеянно невпопад.
– Да ты чего белый такой? – удивился капитан Ботенев, здоровенный детина в гвардейских штанах и несвежей белой рубахе. – Перебрал вчера лишку, что ли, или влюбился?
– Угадал, дружище: влюбился – спасенья нет, – поручик потер рукой шею, как бы избавляясь от чего-то душащего, и быстро захлопнул за собой дверь своей комнаты. Здесь он некоторое время метался, то садясь к столу, то укладываясь на койку. Но сон не шел. Наконец, Бергер решил, что успокоительное есть только одно и побежал в ближайший кабак, где принял на грудь полштофа горячительного напитка. Вернулся, ощущая приятное спокойствие, после чего, наконец, уснул. Требовалось хорошо отдохнуть перед важным заданием.
*
Лесток, выпроводив ночного осведомителя, еще долго пребывал в деятельном возбуждении. Он извлек чистый лист бумаги и изобразил внизу его фигурку человека без лица, а вверху чей-то длинноносый профиль. Затем нарисовал между этими изображениями еще несколько мужских и женских фигур, соединил всех стрелками. Критически посмотрел на получившееся творение, держа его в вытянутых руках, остался доволен. Еще раз получше обмакнул перо в чернильницу и внес в свой «шедевр» последние решительные штрихи: носатый профиль был обведен кругом и перечеркнут крест-накрест. Лесток присыпал рисунок песком, сдул его, после нескольких секунд любовного разглядывания убрал лист в ящик стола.
– Шавюзо, бургундского мне!
– У нас нынче праздник? – поинтересовался секретарь, входя через пару минут в кабинет с небольшим золоченым подносом, на котором стояла бутылка вина и бокал из тонкого хрусталя.
– Я пью за победу, Шавюзо! За мою скорую победу над врагом! – воскликнул Лесток, поднимая поднесенный бокал с красным вином.
– А теперь спать! – скомандовал он сам себе, вставая с кресла. – Скоро, скоро будет очень много работы.
========== Часть 2. Глава 2. В разработке ==========
Проснулся Бергер только к вечеру и сразу же провалился в пучину волнения. Мечтал он, чтобы судьба подарила шанс выбраться из нескончаемых денежных затруднений, избавиться от необходимости заискивать перед напыщенными сыночками высокопоставленных родителей. Взять хоть того же Ваньку Лопухина. Дурак, пьяница, а чинами его превосходит, деньгами сорит направо и налево, солдаты ему при встрече чуть не в пояс кланяются: «Батюшка наш, Иван Степаныч». И все только оттого, что князь, потомок знатного рода. Отчего не ему, Якову Бергеру, такие почести, думал вчерашний собутыльник Лопухина, намыливая небритое лицо. Иностранец, понимаешь, этой солдатне не по нраву. А вот дала-таки ему судьба козырную карту, разыграть бы только ее правильно. А ошибиться страшно. Ошибка в такой игре не только лишит его надежды на лучшую жизнь. Ступи он раз неправильно и той, что есть, жизни может лишиться. Вот и дрожали мелкой дрожью руки, хоть деревяшки к ним привязывай. «Смелее, Яков, все получится в лучшем виде!» – убеждал Бергер свое отражение в мутном зеркале, висящем на грязной, облупленной стене. Но кривились нервно губы, бегали глаза. Чего доброго, Ванька, даром, что дурак, а заподозрит неладное.
«Что же делать? Как придать себе подобающий бесшабашный вид?».
Бергер расхаживал по своей комнате взад-вперед, разминая руки, растирая щеки, даже попрыгал, встряхиваясь.
«Мне нужен напарник, верный напарник, который охотно разделит со мной сейчас сложности полученного задания с тем, чтоб после разделить триумф победы, – наконец решил он и после недолгого размышления утвердился: – Фалькенберг – каналья, пройдоха, но ради выгоды горы своротит и, не сморгнув глазом, маму родную продаст. То, что надо!»
Заранее чувствуя поддержку выбранного сообщника, Бергер успокоился, быстро оделся и, насвистывая мотив легкомысленной песенки, бодро вышел из казарм в разомлевшую духоту улицы.
Яков бодро шагал в направлении городских окраин. Вскоре булыжная мостовая сменилась грунтовым проулком. Металлические набойки на его сапогах уже не цокали, а едва слышно тупали, погружаясь в пыль. По сторонам все больше стали встречаться ветхие, маленькие домики, утопающие в зелени, давно забывшей о прополке и садовых ножницах. Попетляв по мелким переулкам, возникшим вопреки замыслу Петра Великого в силу непреодолимого желания петербуржцев строить свои дома не в тех местах, где указано, Бергер, наконец, оказался перед давно некрашеной, покосившейся калиткой.
«Кажется, здесь», – подумал он и громко стукнул металлическим кольцом по прибитому куску жести. Никаких движений в едва просматриваемом через буйную поросль яблонь дворе. Теряя терпение, Яков часто застучал снова. В соседних дворах залаяли собаки.
– Что надо? – услышал он старческий голос, происхождение которого не сразу определил. Из-за ветвей, низко спускающихся к штакетнику, разделяющему два двора, выглядывал сморщенный старичок, в старинном, потраченном молью кафтанчике, какие носили еще при царевне Софье.
– Здесь квартирует майор Фалькенберг?
– Никаких Флакенбергов здесь отродясь не бывало. – Старик неприязненно посмотрел на пришельца.
– Ну, служивые люди здесь снимали квартиры?
– Нет, здесь жила вдова капитана Макеева, да померла годков пять, али четыре тому назад, а после никто и не бывал, – отворачиваясь, ответил дед.
– А поблизости, может, где?
– Сказано тебе: нет. Ступай отсюда, – раздраженно ответил старик и прихрамывая поковылял вглубь своего двора, ворча: – Навязался ирод туземный, русских слов не понимает.
– Черт, – процедил Бергер и, сплюнув сквозь зубы на пышные, зеленые заросли под ногами, пошел обратно.
«Видно, ошибся проулком. Понастроили сараев, где ни попадя, черт не разберется!» – ругался он в мрачном настроении. Прошагав битых полчаса и не выйдя на знакомую дорогу, он понял, что заблудился.
«Чертовы русские! Проклятая Россия» – думал он с ненавистью, пиная широкие листья лопухов, растущих вдоль обочины. – Неужели сейчас, когда выпала удача, я потрачу драгоценное время на то, чтобы выбраться из этого проклятого захолустья! Лесток не простит мне задержки!» – в отчаянии он скрипел зубами. Но вдруг в одном из проулков мелькнула шатающаяся фигура в мундире. Чуть не взвизгнув от радости, Бергер бросился за ней. Догнав, он хлопнул парня по плечу, как старого знакомого.
– Слушай, друг, ты квартируешь в этих местах?
– Да, а что? – непослушным языком ответил военный, приподняв одну бровь, мутным взглядом ощупал незваного попутчика.
Бергер еще больше воспрял духом, угадав в его заплетающейся речи немецкий акцент.
– Подскажи друг, где здесь проживает майор Фалькенберг, а то у этих местных ни черта нельзя добиться.
– А с кем имею честь?
– Поручик Бергер, – нетерпеливо ответил Яков, – друг его старый. Ну, так знаешь?
– Хорошо, пойдем, покажу, – кивнул гвардеец и, сильно пошатнувшись, зашагал дальше. Они дошли до очередного перекрестка.
– Вон там, третий или четвертый дом, – махнул попутчик Бергера, – с тебя штоф, – криво улыбнулся он и пошел дальше. А Бергер бегом побежал в указанном направлении. Через пару секунд он уже стучал в калитку, очень похожую на ту, у которой его сегодня уже раз подкараулило досадное разочарование. Только растительности во дворе было несколько меньше. Через некоторое время показалась сгорбленная бабулька в цветастом передничке.
– Здесь ли квартирует майор Фалькенберг? – с мольбой спросил Бергер.
– Нет, – прищурилась старушка.
Поручик готов был разрыдаться или убить кого-нибудь.
– Яков, что тебя сюда занесло? – услышал он знакомый голос с другой стороны улицы. За забором стоял Фалькенберг. Рыжие усы. Светло-карие, с желтизной, глаза. Лицо выражало недоброжелательность.
– Так я к тебе, дружище! – подпрыгнул Бергер.
– Выпивки у меня нет, и денег взаймы тоже.
Старушка, хмыкнув, пошла в дом.
– Какие деньги, какая выпивка! – не обращая внимания на его тон, ликовал Яков. – У меня к тебе дело. Ты сейчас благодарить будешь судьбу, потому что такой удачи в твоей жизни еще не было!
– Какое дело? – недоверчиво перекосил лицо майор.
– Пойдем в дом, тут ни к чему случайные уши, – сказал поручик, переходя на шепот, и потянул его за локоть.
Они вошли в дом. Строение времен Петра, добротное, с высокими потолками, белеными каменными стенами, давно не знало хозяйской руки. Штукатурка местами обвалилась, выставляя напоказ набитые полоски дранки. Потолок в углу, судя по желтым разводам, протекал. Довершали картину засыпанный крошками, обсиженный мухами стол и застеленная несвежим бельем, неубранная постель.
Фалькенберг плюхнулся на кровать, откинулся на локти.
– Рассказывай.
Бергер сел на стул, сначала осторожно – не развалится ли? – потом смелее и, наклонившись вперед, в двух словах рассказал о речах Лопухина и подробнее о своем визите к Лестоку, и уж совсем в деталях о важном задании и обещанном вознаграждении. В ходе его речи майор подобрался, сел ровно и, взяв со стола нож, задумчиво вертел его вокруг продольной оси, уперев острие в подушечку большого пальца.
– Нам всего-то и надо, вызвать этого олуха на разговор, да заставить наболтать побольше. Он до этого большой любитель, – заверительным тоном говорил Бергер.
– Что ж, друг, – медленно растягивая губы в улыбку, отозвался Фалькенберг, – ты можешь рассчитывать на меня при условии – в очередной раз к Лестоку мы пойдем вместе.
– Конечно, дружище, о чем разговор.
– Тогда, почему мы теряем время? – энергично и весело Фалькенберг поднялся с кровати.
– Так, давай не будем его терять! – воскликнул поручик, менее суток назад называвший другом Ивана Лопухина.
*
В тот же вечер восемнадцатого июля Иван Лопухин был у Михаила Ларионовича Воронцова, сподвижника вице-канцлера, с письмом от отца. Степан Васильевич просил похлопотать о возвращении сыну чина полковника и назначении в гвардию. Граф любезно согласился, сделать все в лучшем виде и в кратчайшие сроки. Настроение у Ивана стало отличным, и он подумывал, что хорошо бы отпраздновать удачу в приличной компании. Поразмыслив, он решил зайти в гости к поручику Измайловского полка Ивану Мошкову, своему давнему приятелю, вхожему в дом его родителей. Но в скромном особняке Мошкова, его слуга Лука, мужичок средних лет с круглым животиком и небольшой лысиной на макушке, с радостной улыбкой сообщил:
– Барина дома нет.
– А где?
– Не изволили отчитаться. Я-то думал, он к вам пошел, а тут вы являетесь, – Лука пожал плечами.
– Куда ко мне – на квартиру или к родителям?
– А я почем знаю? – картинно развел руки Лука.
– Ладно, – буркнул Иван.
Выходя от Мошкова, он рассуждал: «Если Ванька пошел на квартиру, то раз меня там нет, то и ему там делать нечего. Значит, искать его там бесполезно. А вот если заглянул к матушке, то мог остаться, побеседовать с ней. Загляну туда, а уж коли и там нет, то пойду в кабак сам. Там-то точно кого-нибудь встречу. А может, зайду к Бестужевым…»
Однако на подходе к родительскому дому встретились ему Бергер и Фалькенберг.
– Ба, Ваня! Да, ты никак домой идешь, в тот час, когда все выходят из дому, – насмешливо воскликнул Фалькенберг.
– Я думал найти там Мошкова, – отнекивался Лопухин.
– Слушай, а это не карета его родителей проехала нам навстречу четверть часа назад? – обратился Фалькенберг к Бергеру.
– Да, по-моему, это была карета твоей матушки, – закивал поручик.
– Не расстраивайся, Ванюша, мы как раз идем к Берглеру. Присоединяйся! – обнял его за плечи майор.
– Вот теперь пойдет веселье, с Ванюшей скучно не бывает, знаешь, – похвалил Лопухина Бергер, обращаясь к Фалькенбергу.
Друзья Лопухина пребывали в особом кураже. Они наполняли рюмки, с призывом: «До дна». Ободряюще хлопали Ваньку, честно их осушающего, по спине, смеясь, наливали следующие. Свои же тайком выливали под стол, мастерски разыгрывая опьянение. Иван крутил головой, осоловело и добродушно смотря на своих собутыльников. Хмелея, он готов был вывернуть карманы и развернуть душу скатертью. Но вот на смелые речи его вызвать, никак не удавалось. То ли, будучи в хорошем настроении, он не имел желания ругать существующие порядки и власть, то ли понял, что накануне наговорил лишнего, а может, не настолько хорошо знакомый, Фалькенберг вызывал в его бесшабашном разуме опасения. Последнее, впрочем, маловероятно. Но, так или иначе, Лопухин говорил о чем угодно: о женщинах, о лошадях, о качестве выпивки и закуски, но только не о том, что было нужно спаивающим его приятелям. Даже, когда Фалькенберг в нетерпении задавал вопросы вроде:
– Не кажется ли вам, друзья, что при прежнем правлении жизнь была куда порядочнее, а нынче вся Россия катится вниз вместе с разгульной императрицей?
– Истинно так, – поддерживал его Бергер.
Ванька же только ухмылялся, согласно кивая, и энергично откусывал куски от куриного окорока.
– Похоже, он не такой дурак, – сказал Фалькенберг Бергеру после того, как они оттащили не владеющего ни ногами, ни языком Лопухина на его квартиру.
– Сам не знаю, что на него нашло, – оправдывался Бергер, с досадой разводя руками, – вчера совсем другой был.
Но все же, ангел-хранитель Лопухина поздно спохватился его оберегать: беда, опутав своими щупальцами, упорно тянула вниз.
– А, не переживай, – оптимистично подмигнул Бергеру Фалькенберг, – не сегодня, так завтра он нам что-нибудь брякнет, а, что не доскажет, сами придумаем. Было б, что Лестоку донести. Там же Ванька признается и в том, что говорил, и в том, чего не говорил. Духом он, к счастью, не силен. Нам же останется только, как это говорят, пожинать плоды, – засмеялся он.
Утром оба «доброжелателя» опять пришли к Ивану с бутылью водки на опохмел. Ничего не подозревающий Ванька расплылся в благодарной улыбке.
– Вот, что значит, настоящие друзья: вы просто возвращаете меня к жизни.
Оправившись от мучений похмелья, умывшись холодной водой, Лопухин, недолго собираясь, отправился гулять дальше в компании ставших вдруг такими близкими приятелей.
На Мойке, обогнав их, остановился экипаж. У Ивана все еще не прояснилось в голове, и он даже не сразу сообразил, что это карета его матери, пока она не выглянула и не окликнула его.
– Ваня, что за вид? – осуждающе осматривая сына, промолвила княгиня, едва он подошел. – Ты расстраиваешь меня. Ты много пьешь последнее время?
– Матушка, что вы, в самом деле? Посидели вчера немного, выпили… Вы будете мне морали читать? – с упреком ответил ей Иван.
– Буду, раз ты сам не знаешь меры… – гневно, но тихо ответила Наталья Федоровна и громче спросила: – Ты был вчера у Михаила Ларионовича?
– Конечно, был. Он обещал помочь.
– Почему ко мне не заехал? Я ждала.
– Я собирался, но вы же были в отъезде…
– Никуда я вчера не выезжала, – удивленно вскинула брови Наталья Федоровна.
– Ну, значит, друзья обознались, они сказали, что видели твою карету, – нехотя оправдывался сын.
– Какие друзья, те, что сейчас с тобой? Кто они, кстати? – Наталья Федоровна обернулась, посмотреть на стоявших в отдалении спутников Ивана. Те, перехватив ее взгляд, широко заулыбались и чрезмерно вежливо склонились в поклоне.
– Это Яков Бергер, о котором я тебе давеча сказывал, и Фалькенберг.
Небо затягивали тучи. Подул прохладный ветер. Лопухина нахмурилась, настороженно посмотрела на сына.
– Неискренний взгляд у твоих друзей. Это ведь Бергер собирается в Соликамск, ты уже передал ему мою записку?
– Да. Он, кстати, обещал выполнить вашу просьбу, матушка.
– Не нужно. Забери ее, Ваня…
– Как это будет выглядеть, матушка? – капризным шепотом возмутился Ваня. – То передай, то забери!
– Скажи, что передумала, – жестко отрезала мать, но, выдохнув, прибавила гораздо мягче: – Я еду к Бестужевой, хочешь со мной?
– К Бестужевой… – улыбнулся Ваня и рассеянно посмотрел на попутчиков. Фалькенберг призывно махнул ему рукой.
– Меня друзья ждут, – с сожалением произнес Иван, – вы скажите, что я позже буду. Я с полчаса с ними посижу, а то неудобно как-то, а потом сразу к вам, – Лопухину показалось, что он нашел решение.
– Будь осторожнее, сынок. – Лопухина зябко повела плечами. – Я буду тебя ждать.
Кивнув ей, Ваня двинулся намеченным путем.
Из-за крыш изящных особняков выпрастывалась налитая свинцом, чернильно-синяя темень. Ветер донес далекий раскат грома. Наталья Федоровна вздрогнула.
