Текст книги "Лесной глуши неведомые тропы (СИ)"

Автор книги: Ядовитая Змея

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 23 страниц)

Глава 2. Вторжение

– А если бы он вернулся опять,

Что ему я сказать бы могла?

– Что я ждала, я хотела ждать,

Пока не умерла.

…

– А если бы он спросил, почему

Ваш дом опустел теперь?

– Погасший очаг покажите ему,

Открытую настежь дверь.

…

– А если бы он вернулся опять,

Что б ему я сказать могла?

– Что я ждала, я хотела ждать,

Пока не умерла.

Пока не умерла.

Пока не умерла.

Група «Мельница», «А если бы он»

Шла домой, перебирая в памяти все, что случилось сегодня. Утро началось как обычно: прибралась в доме, ежась от холода, но печь не стала топить: следовало беречь дрова. Покормила кур, собрала яйца, смела с крыльца припорошившую землю снежную крошку. До обеда бродила по лесу, собирая оставшуюся на кустиках высохшую чернику и свежий хворост.

А в обед прибежал ко мне мальчик из деревни, средний сын нашего пекаря. Его жена давно уж на сносях была, и сегодня собралась наконец разродиться четвертым ребенком. Повитухи-то у нас нет, все привыкли к ведьме Ульве за любой помощью обращаться. Хорошо, что она успела научить меня кое-каким премудростям, а людская молва легко сделала «ведьму Илву» ее преемницей.

К вечеру пекарь получил себе четвертого сына, а я, хоть и замучилась порядком, но осталась довольна работой: роженица счастливо разрешилась от бремени и спокойно заснула.

Домой я вернулась уже затемно, едва переставляя ноги – только лишь для того, чтобы взять травы да лесные дары для продажи, – и снова потащилась в деревню.

С Ирахом мы славно ладили: я носила ему припасенные за лето ароматные зелья для стряпни, сушеные грибы и ягоды, а он платил звонкой монетой и в довесок наливал кувшин молока.

Когда-то была и у нас корова, да задрали ее волки. Уже после смерти Ульвы завела я козу: с животиной веселей было одиночество коротать; да волки и ее утащили. Кур тоже таскали – если не волки, то лисы или куницы, пока я не придумала, как укрепить понадежней сарай. К этому времени у меня остались лишь четыре несушки да горластый петух.

На монеты, выторгованные у Ираха, можно было покупать овощи. Кормиться с огорода я не могла: дом старой Ульвы, доставшийся мне в наследство, стоял особняком от деревни, в тенистой лесной глуши, а лесная почва, почти не видавшая солнечных лучей, совсем не годилась для земледелия.

Отчего Ульва жила в стороне от людей, я так и не узнала ответа. Может быть, потому в Трех Холмах не нашлось ей места, что боялись ее, считая ведьмой. Людям палец в рот не клади: оклевещут – не отмоешься. А у Ульвы из колдовства всего-то и было, что знания о целебных травах да о хвори всякой. За лечением к ней ходить не гнушались, но почему-то забывали ее добросердие, когда за глаза проклинали.

А еще она живность всякую любила и жалела. Волков Ульва не боялась. Волки, говорила она, меня к ней привели, а значит, и мне бояться их не следует. Велела уважать их законы. Много присказок она мне поведала о волчьей братии, научила понимать их язык и повадки, да и правда в том была: никогда они нас не трогали. Трактирщица Руна верно говорила: при Ульве волки не позволяли себе вольностей в Трех Холмах, умела она их отвадить подальше в лесную чащу.

Но скотину нашу все же задрали. Сильные это звери и своевольные. Хоть и с добром ты к ним, но потребности стаи им ближе.

До ушей вновь донесся печальный волчий хор, и я тяжело вздохнула, припоминая прикосновение к холодной шерсти убитого вожака. Вот и отбегал зверюга… но стая еще долго не успокоится, а то и мстить начнет людям. И принесла же нелегкая этого латника в наши края!

Я невольно задумалась о нем. Кто таков? Яснее ясного, что не чужак, а выходец из Трех Холмов. О матери спрашивал – да только кем была его мать? За те пять лет, что я прожила здесь, уж много народу выехало или померло – поди знай, из чьей он семьи? И почему его ублюдком кличут, почему не обрадовались сородичу, а гнать стали взашей?

Так, в раздумьях, и добрела до дома.

На пороге остановилась как вкопанная: что-то было не так. Не сразу сообразила, что именно, но когда взгляд зацепился за сваленные у лежанки седельные сумки, меня обдало холодом, а затем окатило жаром: я все поняла.

Этот приезжий, учинивший бучу в харчевне, был сыном старой Ульвы.

– Духи лесные… – прошептала я вслух и вцепилась себе в волосы, – что же мне делать теперь?

«Мы не дадим тебя в обиду», – всплыли в голове речи трактирщика Ираха. На словах-то оно так, да кто на деле будет ведьмину приблуду от обидчика защищать? Кому сдалась несчастная молчаливая Илва?

На трясущихся ногах подошла к печи, обходя стороной чужие вещи, и бездумно развела огонь: слишком уж остыла изба за целый день, а у меня самой от холода зуб на зуб не попадал. Так же, не думая, зачерпнула из деревянной бочки воды, плеснула в котелок, положила в посудину несколько нечищеных картофелин: пора было позаботиться об ужине. Отстраненно отметила, что воды в бочке осталось совсем чуть, закуталась потеплей и поплелась из избы на улицу – носить воду из колодца.

– Что мне делать? – бормотали неустанно губы, а разум от бесконечного повторения уже отказывался понимать смысл этих слов.

Если Тур – или как его там звали – не пожелает уйти, как велели ему люди, то куда мне податься? Из односельчан никто меня не примет, пустых изб у нас нет: переселившись в новые, люди дочиста разбирали старые жилища на дрова. Просить Ланвэ поставить одну для меня? Да он со смеху лопнет: никогда сироте не расплатиться за такую работу…

Хоть в напарницы к Мире подавайся.

Вокруг сердца от тревоги словно сжималось железное кольцо, я искала выход и не находила его. Но прошел час, за ним и другой. Картофелины давным-давно сварились, парочка из них наполнила сытостью мой желудок, и меня стало клонить в сон.

Никого не было.

Утомившийся сонный рассудок решил, что нежданный хозяин дома уже не появится. Что, может быть, его уже вытолкали взашей из деревни, приправив проводы тумаками, да так, что он позабыл о своих вещах.

Так, прямо в тяжелом суконном платье, подобрав под себя ноги в теплых шерстяных чулках, я накрылась одеялом и уснула мертвым сном.

***

Жуткий грохот заставил меня подскочить на постели с бешено бьющимся сердцем.

– Дерьмо Создателя! – сотряс темноту рокочущий мужской голос. – Понаставили тут…

Меня будто ветром сдуло с лежанки. Трясущимися от ужаса руками нащупала заслонку печи – внутри еще теплились угли, – впопыхах зажгла лучину и, не бросая заслонку, а держа ее перед собой вроде щита, развернулась лицом к неприятелю.

– Чего вылупилась?! – заорало чудовище, растянувшееся грудой железа на полу и безуспешно пытавшееся подняться. – Помоги встать, глупая баба…

«Да он пьян», – мелькнуло понимание. Ну конечно… вот почему его не было так долго! Небось, волка-то освежевал и закопал, как велел трактирщик, плату свою получил, да тут же, в харчевне, ее и спустил на то, чтобы упиться дрянным местным пойлом!

– Уходи, – писклявый от страха голос казался чужим, – тебе тут не место.

– Поговори еще, дура! – язык захватчика заплетался, он все еще силился встать, но его качало из стороны в сторону от хмеля и тяжести доспехов. – Здесь мне самое место, это мой дом!

После долгих натужных усилий ему все-таки удалось подняться и сесть на полу, прислонившись спиной к пустой лежанке, на которой прежде спала Ульва.

«Его мать», – поправила я себя, и мое сердце вновь болезненно сжалось.

Тур икнул и попытался убрать волосы со лба. У него не получилось. Громко выругавшись, он с трудом стащил с себя обе латные перчатки. Непослушными пальцами потянулся к застежкам доспехов, снова выругался и бессильно уронил руки на пол.

Я не выдержала. Вздохнув, отложила в сторону заслонку, зажгла лучиной свечу и подошла к нарушителю моего покоя. Он злобно зыркнул на меня темными глазами с пляшущими в них искрами – отражением свечи, – но ничего не сказал, лишь в глубине его груди все еще клокотало приглушенное рычание. Меня обдало хмельным зловонием – старые духи, сколько же он выдул этого пойла? – но я пересилила отвращение и попыталась расстегнуть застежки брони на широких плечах.

Это оказалось непросто – снимать с мужчины доспехи. Однако я справилась, и в конце концов он остался лишь в рваном кожаном подлатнике поверх несвежей рубахи да в латаных кожаных штанах, заправленных в высокие изрядно поношенные сапоги. Запах хмеля теперь смешался с крепким запахом пота – мужского и лошадиного. Превозмогая дурноту, я помогла ему подняться и сесть на лежанку матери.

– Ты кто? – он таращился на меня, словно видел впервые в жизни.

Будто не я только что помогала ему избавиться от груды железа.

– Илва.

– Илва, – повторил он и снова икнул. – Почему ты в моем доме?

– Теперь это мой дом, – возразила я и на всякий случай отступила назад.

– Врешь, бабья твоя душа! – рявкнул Тур и саданул по лежанке кулачищем. – Это мой дом! И всегда был мой! Где моя мать? Говори!

– Умерла.

Мгновение он сидел, потрясенный, а потом уронил лохматую голову на руки и затрясся в рыданиях. Духи лесные, ведь он уже спрашивал об этом Ираха, неужели спьяну все забыл?

– Пожалуйста, – тихо попросила я, дождавшись, пока его рыдания превратятся в редкие всхлипы, – уходи отсюда.

– Убирайся вон! – заорал он, вновь поднимая перекошенное от злости мокрое лицо и глядя на меня бешеными глазами. – Вон, воровка!

В страхе я отпрянула к изножью своей лежанки, но изба Ульвы была не столь уж просторной – между нами все еще было совсем небольшое расстояние. Тур, похоже, совсем обезумел: стащив с ноги грязный сапог, запустил им в меня. Я увернулась, сапог ударился о стену, где сушились травы, и плюхнулся прямо в бочку с водой, обрызгав мне платье.

– Тряси твою душу! – пьяный Тур не унимался и, громко рыча, уже стаскивал с себя второй сапог. – Проваливай из моего дома!

Я не стала дожидаться грядущей расправы, метнулась к выходу, подхватила висящую у порога овчинку вместе с платком, сунула ноги в валенки и юркнула во двор.

Второй сапог ударился в уже затворенную дверь.

Всхлипнув, я растерянно оглядела двор. В крытом стойле, где раньше у нас жила корова, бил хвостом стреноженный конь, укрытый длинной попоной. Завидев меня, животное злобно фыркнуло – да уж, зверюга под стать хозяину… Чтобы не видеть ни единого напоминания о своей горькой участи, я подняла лицо вверх. Ночь стояла ясная: звезды россыпью усеивали черный бархат неба, яркая луна заманчивым кусочком сыра висела среди них. Ночной морозец мгновенно вонзил в меня острые иглы, и я поспешно натянула поверх платья телогрейку из овечьей шкуры. Что же делать теперь? Меня выгнали из дома, ночью, в мороз… И хотя дом этот стал моим лишь после смерти Ульвы, и, положа руку на сердце, ее сын имел на него все права, мне было горько и обидно.

Утерев рукавом выступившие слезы, я посмотрела на запертый сарай. Ну не ночевать же, стоя на улице, в самом деле? Сарай я хорошо утеплила соломой еще в начале осени, чтобы мои курочки не мерзли зимой. А значит, внутри я не должна околеть от холода.

Рано же поутру побегу к Ираху со своей бедой – авось не откажет в помощи, как и обещал.

Сонные куры встревоженно закудахтали, когда я непрошеной гостьей вломилась к ним посреди ночи. Конечно же, внутри царила темень. Я на ощупь сгребла в угол побольше соломы, плотнее закутала голову и плечи теплым платком и свернулась клубочком поверх нехитрого ложа.

Меня душили рыдания.

За что мне такие беды? И так нелегко жить на свете сиротой, не помнящей своего рода и племени, отвергнутой и презираемой своими же односельчанами, которые даже по прошествии пяти лет считали меня чужачкой и ведьмой. Я пережила смерть Ульвы, которую любила, пережила уныние и голод, смирилась с одиночеством, но у меня хотя бы был угол, где я чувствовала себя дома, в безопасности… А что теперь будет со мной? Откуда взялся на мою голову этот пришелец?

Я теперь даже не пыталась утирать льющиеся ручьями слезы – рукав телогрейки и край платка и без того были насквозь мокрыми. Сейчас, в темноте, мои беды казались особенно горькими: жалела себя, вновь скорбела об Ульве, винила во всех своих несчастьях грубияна-Тура. Но мало-помалу слезы высохли, всхлипы стали реже, а мысли потекли в ином русле. Бедная Ульва, как она печалилась, что до смерти ей так и не удалось повидать единственного ребенка! Он ушел из дому незадолго до моего появления в ее жизни, мечтая поступить на службу к королю и стать гвардейцем. Помню, поначалу она частенько говорила о нем, гордилась тем, что сумела в одиночку поднять на ноги свое дитя и обучить его грамоте, хотя сама так и не научилась читать. Да что толку в грамоте, если так и не дождалась она от сына ни единой строчки? Года три назад проезжал по Трем Холмам королевский посол с гвардейцами в охране, от одного из них Ульва и узнала, что у сына дела идут как нельзя лучше и что желание его исполнилось.

После того не поминала она его в разговорах, а я и думать забыла о нем.

И вот – на тебе, приехал, когда его уже и не ждал никто. Что ему не сиделось в гвардейцах-то? Тепло, поди, и сыто, доспехами и конем вот обзавелся…

Мысли постепенно размягчались киселем и уплывали, баюкая измученный разум, и в конце концов я сама не заметила, как задремала.

***

Разбудил меня громкий вопль петуха почти над самым ухом. Курочки уже проснулись и тревожно бегали вокруг, поглядывая на меня искоса своими черными глазками-бусинками.

– С добрым утром, – выдохнула я облачко пара и села на жесткой постели.

Несмотря на то, что в сарае было теплей, чем на улице, на выбившихся из-под платка волосах выступила изморозь, а нос совсем застыл от холода. Солома облепила меня всю: прилипла к одежде, забилась за шиворот, запуталась в волосах – пришлось потратить уйму времени, чтобы привести себя в порядок. Спину от неудобного и холодного ночлега прихватило; охая и держась за поясницу, я открыла двери сарая и выпустила курочек в небольшой загон.

Перед тем как отправиться к Ираху, надо было хотя бы умыться, но меня передернуло при мысли о том, чтобы вернуться в дом и встретиться лицом к лицу с его новым хозяином; умываться же стылой водой из колодца тоже не хотелось. Поэтому пришлось разводить огонь прямо на улице. Я изрядно провозилась и разбила себе руки в кровь, пытаясь высечь искру с помощью камня и каленого обуха ножа, но мои труды воздались сторицей: во дворе запылал огонь. Чтобы согреть воды, пришлось почти до блеска вычистить старый котел, в котором я обычно варила овощные очистки для своей живности, и когда я водрузила его над костром, то уже порядком согрелась от работы.

Стреноженный конь возмущенно фыркал и бил копытом, почти скинув со спины попону. Вздохнув, я вернулась в сарай, нагребла побольше соломы, наполнила ею лопнувшее деревянное корыто и осторожно пододвинула кормежку животному. В благодарность зверюга едва не укусила меня, резко мотнув здоровенной головой с нечесаной гривой.

– Провалиться бы тебе, вместе с твоим хозяином, – в сердцах пожелала я, но все же поставила перед злобным кусачим чудовищем ведерко с согретой водой.

Не успела я как следует ополоснуть лицо, как входная дверь скрипнула, и на пороге показался новоиспеченный хозяин дома, все в той же верхней одежде, что и вчера, весь помятый и опухший со сна. В его правом сапоге, как мне показалось, хлюпала вода. Он недобро воззрился на то, как я утирала лицо краем платка, и хрипло откашлялся.

– Эй, девка… Ты зачем мой сапог утопила? – прорычал Тур и угрожающе медленно спустился с крыльца.

– На кой ляд мне сдался твой сапог? – с обидой выкрикнула я, отступая назад. – Ты же сам в меня вчера сапогами швырялся, не помнишь?

Тур издал гортанный рык, но сконфуженно отвел глаза. Я все еще сердилась на него за то, что он грубо вышвырнул меня из дома и заставил ночевать в сарае, будто животное, но мне показалось, что, проспавшись, он начал стыдиться содеянного. Подошел к коню, потрепал спутанную гриву и вновь скосил глаза на меня.

– Спасибо, что накормила Ворона.

– И напоила, – не удержалась я, – согретой водой. Согретой на огне, который пришлось разводить не в печи, а на улице… Потому что ты выставил меня из дома.

Небритое лицо Тура недовольно скривилось, и он потер пальцами виски. Поделом ему, пусть помучается, хоть бы и от похмелья.

На миг показалось, будто нечто человеческое проскользнуло в сыне бедной Ульвы, но когда он пристроился спиной ко мне у забора и стал развязывать штаны, я едва не задохнулась от возмущения.

– Отхожее место там! – крикнула я, махнув рукой за сарай.

Ответом мне послужило выразительное журчание, и я с досадой отвернулась от паскудника.

– Я помню, – невозмутимо сказал он. – Иди в дом, говорить с тобой буду.

«Ишь ты, командир какой», – подумалось мне, но привычка помалкивать удержала меня от излишней дерзости.

Вздохнув, я послушалась Тура и вошла в избу. В конце концов, раз уж он меня выселяет, я должна хоть вещи собрать.

Первым делом достала из-под кровати шкатулку со своим богатством. Здесь я хранила выторгованные монеты, портрет старой Ульвы, который нарисовала сама пару лет назад, и самое драгоценное – чудесную куколку, которая была при мне с тех самых пор, как я появилась в лесах близ Трех Холмов.

Куколку эту делал, несомненно, искусный мастер. Вырезана была она из неведомого мне молочно-белого дерева. Личико, ручки, ножки – все было так натурально, что казалось, вот-вот заговорит эта милая маленькая девочка. Нет, не просто девочка – принцесса. На голове ее мастер каким-то чудом пристроил целую копну длинных светлых волос, которые увенчал золотистой короной. Изумительное платье из голубой парчи охватывало ее тонкий стан, а на одной ножке красовалась хрустальная туфелька – вторая, видать, потерялась еще до того, как я успела это заметить.

Эта куколка была моим оберегом, моей тайной, моей подружкой. Еще старая Ульва велела мне спрятать ее подальше от чужих глаз и никому ею не хвастать – отберут ведь и продадут.

За спиной громыхнула дверь, и я в страхе хлопнула крышкой шкатулки, подскочила и спрятала свое богатство за спину.

– Что прячешь? – с порога рявкнул Тур, но тут же презрительно махнул рукой. – Ладно, твое дело, мне чужого не надо. Садись.

Я послушно села на свою лежанку, предусмотрительно затолкав шкатулку подальше за спину. Тур тоже сел – на лежанку матери – и с отвращением стянул с ноги мокрый сапог. Я деликатно отвела глаза от его ноги, замотанной в грязную портянку.

– Ты кто?

– Илва.

– Это я уже слышал. Почему ты в моем доме?

– Я жила здесь с твоей матерью.

Он хмыкнул:

– Служанка, что ль?

– Нет, – я даже слегка обиделась. – Просто жила с ней. По хозяйству помогала, конечно.

– Приживалка? Ты чьих будешь?

– Ничьих.

Тур непонимающе моргнул и поморщился, коснувшись рукой виска.

– Хватит загадки загадывать – и без тебя башка трещит. Выкладывай, откуда ты здесь взялась. Не припомню из местных такую дерзкую мелочь. Сколько ж меня тут не было? Пять лет?.. Или шесть?.. Кхм… Тогда тебе сколько было… кстати, а сейчас тебе сколько?

– Не знаю, – вздохнула я.

Его глаза налились кровью.

– Шутки шутить вздумала? – взревел он, приподнимаясь над постелью.

– Я правду говорю, – пискнула я и отодвинулась ближе к изножью кровати. Вместе со шкатулкой. – Не знаю, кто я и откуда взялась. Меня нашла в лесу твоя мать Ульва пять лет назад. Голодную и без памяти, – о том, что к Ульве привела меня стая волков, я решила предусмотрительно умолчать. – Пожалела меня и взяла к себе жить. Нарекла Илвой.

Несколько мгновений Тур буравил меня глазами – теперь, при свете дня, они не казались мне черными, скорее отливали болотной зеленью. Глаза Ульвы были серыми, как и у большинства жителей нашей деревни, но все же было в его лице некое едва уловимое сходство с материнским.

– Сирота, значит. Найденыш.

Лучше было согласно кивнуть, что я и сделала. Он еще немного подумал, обводя мутноватым взглядом нашу с Ульвой нехитрую комнату.

– Когда умерла моя мать?

– Почти год назад, едва выпал первый снег.

Тур наклонил голову, завесившись гривой давно немытых и нечесаных волос. Рука его вновь коснулась висков, а затем торопливо мазнула по глазам.

– Она… говорила обо мне?

– Говорила, – осторожно ответила я, лихорадочно пытаясь вспомнить имя, которое называла мне Ульва. Ингард? Эригард? Угвард? Имя было какое-то дурацкое, и не выговоришь… Нет, теперь уж не вспомнить. – Хвалилась, что ты грамоте обучен. Что выбился в люди. Называла тебя славным воином, говорила, весь в отца пошел.

Тур горько хмыкнул и тряхнул головой, словно отгоняя неприятные воспоминания.

– Славным воином… в отца… м-да…

– А отец-то твой где? – полюбопытствовала я. – Ульва никогда о нем не упоминала. Умер?

– Лучше б умер, – сквозь зубы процедил он. – Ты мне правду скажи, что говорила-то? Проклинала меня, небось?

– Нет, – мои брови удивленно взметнулись вверх, – гордилась тобой. Ждала от тебя вестей.

Тур уронил голову еще ниже и обхватил ее руками, будто не хотел слышать моих слов.

Энгилард. Точно. Так его нарекла Ульва.

– Почему ты ей не писал?

Уж не надеялась, что дождусь ответа, однако услышала хриплое:

– Поначалу все недосуг было. Да и оказии не выпадало – с кем вести-то передавать? Один раз получилось, да и то на словах. А потом…

Он махнул рукой и задумался. Мне стало любопытно.

– Что – потом?

– Потом я уже не мог, – он поднял голову и враждебно посмотрел на меня.

– Это почему ж не мог-то? Мог бы даже и приехать, если б захотел. Мать проведать. Эх, да что говорить, – я сокрушенно покачала головой, вспоминая горькую улыбку Ульвы, когда она задумчиво вглядывалась в сторону тракта, лелея тайную надежду.

– Много ты знаешь, девка! – рыкнул он сердито. – Я здесь хозяин – это не ты меня спрашивать должна, а я тебя!

– Ну, спрашивай, – покорно кивнула я, сложив на коленях руки.

Злобная гримаса на его небритом лице через мгновение будто бы слегка смягчилась.

– Куда подашься теперь?

Я уныло пожала плечами:

– Не знаю. Куда глаза глядят.

Он хмыкнул, и в его болотных радужках заплясали хитрые огоньки.

– Тебя здесь тоже не шибко-то любят, верно? Ты правда ведьма?

– А мать твоя что, ведьмой была? – вскинулась я.

– Поговори мне! – рявкнул он и хлопнул кулаком по лежанке – я едва не подпрыгнула от неожиданности. – Какая она тебе ведьма, дура?!

– Вот и я о том… Я такая же.

Он снова смягчился – за переменами его настроения сложно было уследить.

– Значит, идти тебе некуда.

– Некуда, – со вздохом подтвердила я.

Он вновь осмотрелся.

– Я гляжу, ты неплохо здесь управлялась. Хозяйство держишь, коня накормила… Можешь здесь оставаться, если хочешь. Мне расторопная баба не помешает. Только работу свою делай исправно! Будешь отлынивать – выгоню взашей!

Неожиданная щедрость Энгиларда-Тура застала меня врасплох. Продолжать жить здесь? Рядом с ним?!

Впрочем, лучшего выхода у меня пока не было. Но предложение было весьма подозрительно – что на самом деле он хочет взамен?

– Это какую такую работу? – я недоверчиво прищурилась.

– Ну… – он призадумался и почесал в затылке, – бабье ваше всякое… Прибрать там, приготовить… Стирать мне будешь, – он, казалось, уже приободрился, мысленно раздавая мне указания, – воду носить, печь топить. За конем присматривать. Куры твои, опять же…

Все это было несложно, но взыграла во мне проклятущая дерзость – как ни давлю ее в себе, а все ж где-то вылезет:

– А ты что делать будешь?

– Что?! – заревел он, что твой медведь, и подскочил с лежанки. – Я тебе ничего не должен, девка! Я тут хозяин, поняла? Что велю – то и будешь делать. А я… я… отдыхать буду, вот!

Я на всякий случай соскользнула с кровати, подхватив шкатулку, и опасливо шагнула к двери.

– Ладно, светлейшая милость, отдыхай, коли устал. Что сейчас повелеть изволишь?

– Жрать давай, – отрезал он с ноткой самодовольства, садясь на место. – И это… помыться мне надо. Бадья есть?

– Есть.

– Тогда воду нагрей. Но сначала жрать.

– Будет сделано, ваша милость, – хмыкнула я и шагнула к печи – надо растопить, без огня еды не приготовишь.

– И не дерзи мне, – прорычал он мне в спину.

– Где уж мне… Как величать-то тебя, светлейший господин? Туром?

– Я тебе покажу Тура! – обиженно рявкнул он, но я уже не испугалась. – И думать забудь! Энгилард мое имя. Можно Энги, если для тебя трудно. Запомни и не путай.

– Хорошо, Энги. Запомню.

Я обычно не завтракала, разве что могла горсть орехов или ягод сушеных утром съесть и молоком запить. Разжигая огонь, недовольно нахмурилась: если топить печь дважды в день, то и хвороста придется вдвое больше собирать. Эх, прибавится же мне забот…

Да и еды на зиму теперь придется больше запасти. Тут я совсем пригорюнилась. Хватит ли моих скудных заработков на то, чтобы прокормить не только себя, но и такого здоровенного бугая? Эх, прости-прощай моя мечта о заветной книге со всеми хворями…

Завтраком он остался доволен: я подогрела ему остатки вчерашней картошки, наковыряла из небольшой бочки квашеной капусты да состряпала яичницу из всех четырех яиц, что снесли мои курочки. Он потребовал хлеба и съел всю четверть каравая, которая нашлась в доме. Я уже мысленно составляла перечень покупок, за которыми мне придется идти на воскресную ярмарку.

– Вино есть? – спросил он, утирая губы после трапезы.

– Вино? – ошеломленно переспросила я. – Да откуда же у меня вино? Ведь не кабак держу…

– Кхм, – он сердито нахмурил брови, видимо, решая, счесть мой ответ дерзостью или нет. – А что есть из питья?

– Вода.

– Вода?! – послышался возмущенный возглас. – И больше ничего?

– Молоко еще, – я вспомнила о вчерашней кринке. – Могу отвар из лесных трав заварить.

Эта мысль мне и самой понравилась. В голове уже начали крутиться коварные мысли о том, что за травы я ему заварю…

Но додумать не успела – он кисло скривился.

– Молоко давай. И это… спроси там вина, если в деревню пойдешь.

Я возмутилась не на шутку:

– На какие же деньги мне его покупать?

Он смущенно почесал в затылке, а затем потянулся к висящему на изголовье кровати поясу, нащупал пристегнутый к нему кошель, звякнул монетами о стол.

– Вот. Только хорошего купи, а не того пойла, которым меня старый жук Ирах вчера потчевал.

– Как изволит мой господин, – я обиженно поджала губы, но монеты сгребла и спрятала в кармане передника.

Энгилард-Тур подозрительно покосился в мою сторону.

– Воду нагрела?

– Грею, – огрызнулась я, убирая грязную посуду.

Пришлось оттащить стол в сторону, приволочь из чулана большую бадью для купели, втиснуть на свободное место между лежанками и опрокинуть в нее первые ведра с горячей водой. Мой новоиспеченный хозяин все это время возлежал на постели и наблюдал за моими передвижениями из-под нависших надо лбом грязных косм. Что-то мне все меньше нравилось наше с ним совместное будущее.

Наполнив бадью горячей водой, я растолкала задремавшего было Тура, а сама оделась и вышла наружу. Столько времени потеряно зря – а ведь к этой поре я уже обычно первую вязанку хвороста из лесу притаскивала!

Но ничего не поделать – в лес пришлось идти с опозданием.