Текст книги "Лесной глуши неведомые тропы (СИ)"
Автор книги: Ядовитая Змея
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 23 страниц)
«Об этом надо было раньше думать», – зло подумалось мне, но я смолчала – что толку добивать бедняжку?
– Как-то другие люди находят себе работу для прокорма. Семья батрака Тулле вон…
– Что-о-о?! – Мира даже задохнулась от возмущения. – Предлагаешь мне в батрачки наняться?! За господами горшки выносить?! Свиньям корыта чистить?!
Я замолчала, в изумлении глядя на подругу и не понимая, что могу еще сказать. Я не видела ничего ужасного в черной работе, а ведь Нита, жена Бьорна, свиньям корыта не скребла, а занималась вполне чистой работой у Ираха на кухне! Но Мира, очевидно, мнила себя благородной леди, а то и принцессой, никак не меньше.
– Уходи, Илва, – я видела, что ее трясет от гнева, маленькие ладони сжимаются в кулачки. – Зачем мне такая подруга, когда помощи от тебя не дождешься!
Мне нечего было на это ответить, и я молча ушла. Как в тумане, сама не своя, миновала коридор, лестницу, стойку трактирщика, стремясь как можно скорее выйти на воздух.
– Илва! Погоди, дочка, – остановил меня Ирах. – Раз уж ты здесь, возьми молока и меда. Энги ведь здоровье поправлять надо, да и ты что-то вся исхудала.
Я тепло поблагодарила своего благодетеля, принимая подарки, хотя мысли мои горькие витали совсем далеко.
– Как вам живется? Не голодаете ли?
– Пока все хорошо, запасы не кончились, – я неопределенно пожала плечами, – да люди обо мне не забывают: работа есть, тем и кормимся.
– Вот и ладно, – он посмотрел на меня с сомнением, но все же кивнул, – будет трудно – зови. Я вздохнула с искренней признательностью.
– Как Нита?
– Хорошо, – губы Ираха растянулись в доброй улыбке. – Говорит, боль совсем ушла. А Бьорна я нанял телегу починить. Если будет на то воля Создателя, переживем зиму, а там найму его возницей и скупщиком, провиант запасать. Малышей-то им надо поднимать, куда денешься…
Тянущая боль в груди после нелегкого разговора с Мирой сменилась разлившимся возле сердца теплом. Пока на свете живут люди, подобные Ираху, в мир не страшно приводить детей. И как он не разорился до сих пор, при его-то доброте и щедрости?
Недовольный взгляд Руны, показавшейся из-за двери кладовой, тут же дал мне ответ: строгая и бережливая жена дополняет расточительного мужчину. В мире все стремится к равновесию.
Какою буду я женой для Энги?
Подхватив подарки, я поспешила домой.
***
Он уже не мерил шагами горницу, но одиноко сидел на постели, уставившись в пустоту. Я поставила на стол кувшин с молоком и горшочек с медом, разделась и присела рядом, осторожно взяла его руку в свою.
– Это не твое дитя, Энги. Срок у Миры гораздо больше.
– Я знал, что не мое, – забывшись, он повел плечом, и тут же скрежетнул зубами от боли, его лицо на мгновение исказилось, – даже если б срок был подходящий. Я не мог так забыться, клянусь тебе, Илва.
Я ласково погладила его руку.
– Никогда не думай, что я замышляю что-то против тебя, Энги. Я всегда буду с тобой. Ты хороший человек, и твоя мать гордилась бы тобой. Ты заступился за меня, и за Миру… И я никогда не отступилась бы от тебя. И я буду ждать тебя, сколько нужно… Если буду нужна тебе.
Мне показалось, что он силился что-то сказать, но из горла вырвался только сдавленный хрип. Он перехватил мою ладонь и сжал ее в своей. Решившись, я потянулась к нему и поцеловала в щетинистую щеку. Он неуверенно повернул ко мне лицо, и я уже смелее поцеловала его в губы.
Сердце затрепетало в груди, забилось всполошенной птицей, когда он ответил на поцелуй. Наши губы несмело искали взаимности, встречались и отвечали лаской на нежность. Очень хотелось обнять его, прижаться к нему крепко-крепко, почувствовать единение наших душ, но я помнила: нельзя, ему больно. Моя ладонь робко легла ему на грудь, ощущая биение сильного сердца, а его рука неуверенно обвила мою талию.
– Ты ведь женишься на мне? – прошептала я, когда наши губы разъединились, чтобы ухватить глоток спасительного воздуха.
– А ты пойдешь за меня? – спросил он в ответ.
Я счастливо вздохнула, положив голову Энги на грудь и с удовольствием вдыхая волнующий запах его кожи – такой родной, теплый, желанный…
– Хоть сейчас.
– Лучше подождать, – его губы коснулись моих волос, и спина сладко заныла от прикосновения, – пока я перестану быть немощным. Тогда я смогу снова работать, чтобы ты купила себе самой дорогой ткани на красивое платье. Я хочу, чтобы моя невеста была краше всех у алтаря перед ликом Создателя.
Наверное, счастливее меня не было человека в тот миг, и я погладила вышивку на вороте его рубахи, как будто случайно касаясь подушечкой пальца его шеи.
– Чтобы снова стать сильным, тебе надо побольше есть.
– Я съел булочку, – засопел Энги, – и отвар пил.
Я тихо рассмеялась: он снова становится прежним, и желание жить вернулось к нему, несмотря на то, что выздоровление тела едва началось.
– Тогда ложись.
Энги послушался и лег на живот, а я еще долго гладила и перебирала его волосы, стараясь отдать ему ту нежность и ласку, которой он столько времени был лишен. Я сидела рядом с ним до тех пор, пока он не заснул, а уж после занялась тем, о чем давненько мечтала: шить и вышивать для Энги красивую свадебную рубашку из того самого чудесного полотна, что я заработала у ткачихи.
Да и себе обновку не мешало бы справить.
Глава 14. Размолвка
Зима уж давно перевалила за середину и с каждым днем медленно, но верно тянулась к концу. В звенящем морозном воздухе все ощутимей запахло близкой весной. Птицы, притихшие на время лютых холодов, теперь звонко воспевали яркое солнышко, что все чаще подмигивало из-за рваных свинцовых туч. Истомившееся по весеннему теплу сердце радостно прыгало в груди, откликаясь на веселые трели синичек; где уж тут усидеть в избе? Совсем недавно надобность чистить снег, убирать сарай и отхожее место, укладывать дрова в поленницу и собирать нападавшие с сосен иглы и шишки утомляла и вгоняла в скуку, а теперь я находила в этих занятиях истинное удовольствие. Меня неудержимо влекло во двор, слушать шепот просыпающегося леса и беззаботные птичьи трели, подставлять теплым ласковым лучам побледневшее за зиму лицо, смело расстегивать ворот телогрейки и чувствовать на разгоряченной коже дыхание близкой весны.
Был один из тех самых ярких, пьянящих неосознанным восторгом дней, когда я, запыхавшись от таскания воды из колодца, присела на изрубленный широкий пень и ослабила концы надоевшего платка. Помедлив, я вовсе спустила его на плечи и погрузила пальцы в растрепавшиеся волосы, освобождая свернутую на затылке косу. Запрокинув лицо, с наслаждением тряхнула головой, зажмурилась и сладко замерла, прислушиваясь к ощущениям: легкий морозец покусывал щеки, а молодое задорное солнце покрывало их горячими поцелуями.
Что-то зыбкое, неуловимое, едва осязаемое наполняло меня радостью и желанием жить. Казалось, в эту минуту я готова была обнять весь мир и признаться ему в любви. Я любила это место. Маленькую, уютную избушку Ульвы с нехитрым хозяйством на крохотном дворе. Лес, раскинувшийся на многие лиги вокруг. И даже нашу потерянную на краю мира деревеньку Три Холма со всеми ее разномастными жителями.
Напоенные жизнью звуки приятно ласкали слух, а пробуждающаяся природа так и манила взгляд. Хрустальный частокол сосулек, истекающих капелью, сверкал в солнечных лучах всеми цветами радуги; шумные синички, которых я еще с осени приваживала льняным семенем и мелко колотыми орехами, теперь весело боролись у кормушки за остатки еды, беспечно просыпая их наземь; высокие сосны медленно качали пушистыми верхушками, издавая тихий баюкающий треск; где-то неподалеку усердно долбил клювом кору дятел-красноголовец, а по склонившимся к забору ветвям молодого дуба, быстро перебирая лапками и завистливо поглядывая на синичек, скользила серохвостая белка. Где-то вдалеке, в лесной глуши, раздался нестройный волчий хор: похоже, мои лесные братья загнали добычу и предупреждали возможных соперников о том, что на их владения соваться не стоит.
Блаженная улыбка невольно сошла с моего лица. Волчьей добыче не позавидуешь, но у леса свои законы: слабый покоряется сильному, а сильный выживает за счет тех, кто не смог побороться за свою жизнь. Я была рада и тому, что волки не трогали людей, хотя в последние дни их вой нередко был слышен у самой кромки леса. К концу зимы стало им голодно, и хищники вновь потянулись к людским жилищам. От этой мысли неприятно кольнуло в груди, очарование момента ушло, и я вновь плотнее закуталась в платок: неприкрытые уши начали подмерзать. Да и рассиживаться без дела подолгу не годилось: во дворе я прибралась, воды наносила, теперь следовало приготовить обед к возвращению Энги.
Мой жених к этому времени почти вернулся к привычному образу жизни: затянувшиеся рубцы на спине позволяли ему двигаться свободно. Лишь иногда я замечала, как он болезненно морщится, невольно сделав резкое движение или слишком низко согнувшись, чтобы подобрать оброненную на пол стрелу. С новой луны он вернулся на работу к Ланвэ, пропадая в деревне с утра до вечера, но сегодня воскресенье, поэтому он был свободен. Отоспавшись с утра, Энги подался в лес, чтобы срубить дуб повыше да посуше: запас дров снова подходил к концу, а стужа и холода, несмотря на пригревающее солнце, никак не желали отступать.
Каждый раз, когда Энги уходил в лес, меня не отпускала смутная тревога: а вдруг волки выполнят свою давнюю угрозу и растерзают его? Я настрого запретила им вредить людям, а особенно моему жениху, но кто знает, насколько длинна волчья память? Кто знает, почему они вообще меня слушают и как долго будут считать меня своей сестрой, уступая моим просьбам и храня меня от бед?
Начистив овощей и уложив их в чугунок вместе с ломтями свежей оленины, которую утром прикупила у мясника, я наскоро замесила тесто и оставила его томиться на краю печи: хотелось порадовать Энги не только вкусным жарким, но и свежим пшеничным хлебом.
Пока обед готовился, я успела натолочь в ступке сушеных трав для Ираха – из остатков, припасенных еще с осени, замесить на топленом жиру целебную мазь, запасы которой подходили к концу, и даже сделать несколько стежков на почти законченной свадебной рубашке Энги. Заслышав его шаги во дворе, я торопливо убрала шитье в корзину – считалось плохой приметой показывать такую работу до свадьбы – и принялась доставать из печи порядком истомившееся жаркое вместе с благоухающим хлебом.
Скрипнула дверь, и сердце мое привычно затрепетало при виде любимого.
– Что так долго? – я подошла к нему, чтобы прильнуть к его губам в поцелуе, но тут же отпрянула: улыбаясь, он держал за уши мертвого зайца.
Я невольно поежилась.
– Вот, какова добыча, а? Прямо на меня несся, едва успел топор отбросить и стрелу заложить.
– Угу, – ответила я, стараясь не смотреть на белое пушистое брюшко и остекленевшие глазки. – Я же просила тебя не охотиться в лесу.
– Ой, да брось, Илва, – улыбка Энги померкла, когда он понял, что я не разделяю его радости. – Ты вроде бы взрослая, а сказкам веришь, как дитя малое.
– Это не сказки, – насупилась я, подавая ему миску для мертвого зайца. – Я ведь говорила тебе об уговоре с волками. Нельзя брать их еду из леса, тогда они не будут таскать нашу скотину.
– Если хочешь знать, твои обожаемые волки первыми нарушили договор, – пробурчал Энги, швырнув зайца в миску. – Сладу с ними никакого. У Огнеда козу стащили. У Ланвэ дойную корову ночью пытались задрать, еле отбил. Переполоху было! А уж сколько кур да гусей по дворам передавили – и не счесть.
Я помрачнела вконец, не зная уж, что и думать. Звериный голод до добра не доводит, но…
– И что, вы снова решили ставить капканы? – осторожно уточнила я.
– Одними капканами, похоже, тут не отделаешься: эти твари научились обходить их, вынюхивая следы. А вчера вот в капкан угодила лиса. Сожрать не сожрали, но разорвали в клочья – никак поглумились? Тут что-то посерьезнее капкана нужно. Мы с мужиками уже сговорились: завтра с утра выходим загонять волков.
– Что?! – я отшатнулась, не веря своим ушам. – Насмерть?!
– А то как же, – важно похвалился Энги и выставил миску с зайцем в сени. – Ну и запахи тут у тебя. Покормишь? Я его потом освежую.
Пока я споро накрывала на стол, тревожные мысли витали где-то далеко, за ветхим забором нашего двора. Волки и впрямь подошли слишком близко – на что им надеяться? Конечно, рано или поздно началось бы противостояние: зимой людям в деревнях не менее голодно, чем волкам в лесу, и потеря каждой головы домашней скотины больно отзывалась на достатке любой семьи.
Энги вымыл руки, умыл лицо и, прежде чем сесть за стол, крепко обнял меня со спины. Меня окутало свежестью дневного морозца, впитавшейся в его одежду.
– О чем задумалась? – теплое дыхание шевельнуло волосы на затылке, прохладные губы защекотали шею. – Заскучала, что ли? Погоди немного: к тому времени, как сойдет снег и зацветут травы, прикоплю деньжат и поедем с тобой на ярмарку к Старому Замку. Тракты уже откроют и из-за моря начнут привозить разные диковинки. Купим тебе лучшей ткани на платье, к алтарю пойдешь принцессой!
В иное время я бы порядком разомлела от его ласковых слов и желанных объятий, но теперь была забота поважнее.
– Энги… – я осторожно высвободилась из его рук. – Не ходи завтра на охоту. Прошу тебя.
– Что за глупости? – он отпустил меня, недовольно свел брови у переносицы и сел за стол, пододвинув к себе миску. – Прикажешь мне дома бока отлеживать, пока остальные мужики делом заняты? Хватит, належался.
– И других отговори. Нельзя убивать волков! Они – хранители леса…
– Откуда в тебе это, Илва? – с отчетливым раздражением в голосе спросил он. – Волки – хищники. Ты помнишь, как они разорвали моего Ворона? Ни за что ни про что? А ведь ты их жалеешь, из капканов выручаешь! И где благодарность? Сегодня они в деревне скотину режут, а завтра и к нам с тобой заявятся, в клочья разорвут!
– Не будет этого, – я отчаянно замотала головой, – нам они вреда не причинят. Дай мне время, я придумаю, как отвадить их подальше от Трех Холмов! И убивать никого не придется!
– Не вздумай! – насупился Энги, бросив на меня предупреждающий взгляд; болотные глаза вспыхнули гневом. – Ни шагу со двора, пока мы лес не очистим, слышала?
– Но… я…
– Почему ты всегда споришь? – возмутился он, не забывая, меж тем, отправлять в рот горячие кусочки жаркого. – Забыла, что велят заповеди Создателя? Жена должна во всем слушаться мужа, а ты только и делаешь, что перечишь!
– Я не знаю, что там велит Создатель, – теперь и мои щеки запылали от гнева, – но старые духи велят жить в мире со всем живым. Убивать просто так, охоты ради – скверное дело, Энги!
– Не поучай меня, женщина! – сердито возразил Энги, проглотив очередной кусок. – Я мужикам обещал, и от слова не отступлюсь. И ведьминские поверья твои мне не указ. Где это видано, чтобы жена мужем помыкала?
– Я тебе еще не жена, – обидные слова вылетели сами собой.
Энги замер, не донеся ложку ко рту.
– Значит, ты передумала? Из-за каких-то тварей, которых ты по прихоти жалеешь, готова от меня отказаться?
Едва не застонав, я присела на край лежанки.
– Я от тебя не отказываюсь, Энги. Но нельзя быть таким упрямцем! Волки… они мои братья, понимаешь? Они привели меня к твоей матери, иначе я пропала бы в лесу, без памяти и защиты!
– Они моего коня…
– А ты убил их вожака! Ставил капканы! Энги, нельзя так – если платить кровью за кровь, все может кончиться не так, как ты ожидаешь…
Ложка вдруг громко ударила о столешницу.
– Что-то есть расхотелось, – сердито бросил он, отпихнул ногой стул и направился к выходу.
Хлопнула дверь, и в сенях загрохотало: видимо, споткнулся о миску с зайцем. Несдержанная брань послышалась незамедлительно; судя по звукам, он подхватил злополучную миску и вышел во двор.
Хотелось закрыть лицо руками и заплакать. Чудесный воскресный день безнадежно испорчен. Энги разгневался на меня, да так крепко, что предпочел остаться голодным, а слушать меня все равно не стал. И что теперь делать со знанием, что волкам грозит опасность? И при этом не разругаться с Энги еще больше?
Опечалившись вконец, я собрала со стола остатки неудавшегося обеда, смахнула слезу над почти нетронутым свежим хлебом. От досады готова была отругать саму себя: надо было сначала дать ему поесть, а уж потом, сытому и разомлевшему, осторожно говорить о волках. А лучше вообще ничего не говорить, а одеться, уйти в лес и предупредить зверей, чтобы убегали как можно дальше от деревни. Теперь только это и остается: если бы даже мне удалось переубедить Энги, то остальные мужчины просто посмеялись бы надо мной.
Громыхнула наружная дверь, и вскоре из сеней показался хмурый Энги с руками, испачканными в заячьей крови. Не говоря ни слова, он поставил миску с освежеванной тушкой на стол и вернулся во двор.
Тяжко вздыхая и превозмогая отвращение, я хорошенько промыла и разделала зайца. Затем залила свежей водой, чтобы как следует вымочить дичь, тщательно вымыла руки, оделась и вышла вслед за Энги. Он был занят любимым делом, за которым обычно изливал свой гнев: рубил дрова.
– Энги, – я попыталась осторожно подступиться к нему, – иди поешь.
– Не голоден, – сквозь зубы процедил он, даже не взглянув на меня, и с размаху опустил топор на полено.
Тонкая щепка взмыла в воздухе и прицепилась к рукаву моей телогрейки.
– Энги… не злись на меня.
– Иди в избу. Чего под топор лезешь? – грубо ответил он.
Я вздохнула, собираясь с мыслями.
– Мне надо в деревню. Если не хочешь говорить сейчас, давай продолжим, когда я вернусь.
– Куда это ты собралась? – он вдруг отставил полено, оперся рукой на топорище и подозрительно сощурился.
– К Ираху, – солгала я, стараясь смотреть на него честными глазами.
– Ты только утром была у него.
– Забыла кое-что отнести.
– Не лги мне, Илва, – глаза Энги сузились еще больше. – В лес собралась, да? Охоту испортить хочешь?
Я закусила губы, подыскивая верный ответ, но Энги не дал мне времени для раздумий:
– Иди в избу. Ни шагу со двора.
– Но Ирах…
– Завтра пойдешь, когда охота закончится. Что бы ты там ни придумала, сегодня это не к спеху.
Спорить было бессмысленно: он меня раскусил и твердо намеревался исполнить задуманное. Мне ничего не оставалось, как вернуться в избу, чувствуя, как жгучая обида вперемешку с досадой разъедает душу изнутри. Как мы будем жить с ним дальше, если уже сейчас не можем договориться? Он не считает мои просьбы важными, а я уже готова пойти на ложь ради того, чтобы добиться своего.
Чтобы хоть чем-то себя занять, я принялась за шитье. Но даже тут мне не давала покоя обида: незаконченную свадебную рубашку Энги я затолкала подальше на дно корзины, а сама принялась за тонкую сорочку, которую хотела дошить к собственной брачной ночи.
Обычно при мысли о том, как это будет, у меня краснели уши и румянились щеки, но сегодня я впервые задумалась: а что если мы так и не поладим? Ведь жизнь долгая, не только поцелуями и объятиями полнится; достанет на нашу долю и горьких обид, и непримиримых ссор, и невысказанной правды… А если дети пойдут?
Громкие удары топора снаружи прекратились. Вскоре скрипнула наружная дверь, а за ней и внутренняя. Энги потоптался у порога, разуваясь, вымыл у рукомойника руки, лицо и шею, а затем присел рядом со мной. Я не подняла на него глаз, сосредоточившись на том, чтобы не уколоть иглой слегка подрагивающие пальцы.
– Илва. Пойми, я не могу иначе. Я должен быть со всеми, иначе какой из меня мужик, что за юбкой бабы станет прятаться? Мы должны защищать свою деревню. Своих женщин. Своих детей. Ты понимаешь?
Я думала иначе, но злить его лишний раз тоже не хотелось. Стоило бы кивнуть, будто бы уступая, но и тут я не хотела лгать больше, чем следовало. Энги, похоже, почувствовал это и продолжил, легонько толкнув меня плечом в плечо:
– Вчера была коза, сегодня корова, а если завтра волки утащат какого из мальцов Бьорна? Что ты тогда скажешь?
Я в страхе опустила шитье и посмотрела ему в глаза:
– Этого не будет. Они не посмели бы…
– Ты наивная, как и моя мать. Думаешь, что волки как люди… Но они не такие. Это дикие звери, Илва.
– Дикие звери, – кивнула я. – Вспомни, как поступили люди с твоей матерью? Как поступил с нею твой отец? Как поступил Милдред с Бьорном? А с Мирой? Звери, говоришь?
Темная зелень в широко раскрытых глазах Энги стала еще темнее: я знала, что мои слова о матери ранят его глубоко, и ненавидела себя за это. Но остановиться не могла.
– А волки… не оставили меня в беде. Защитили от разбойников. Даже тебя, неразумного, пощадили, когда я попросила! Они бы никого не тронули… они… Как ты не понимаешь?
– Да чего уж тут непонятного, – в его голосе сквозила обида, но он не отстранился, а наоборот, медленно погладил мою косу, заброшенную за спину. – Волки тебе дороже меня.
– Это не так, – я отложила шитье и приникла к нему, обнимая за плечи. – Дороже тебя у меня никого нет. Но… я не могу пойти против своей сути. Я не могу согласиться на убийство…
– И потому ты не ступишь сегодня за порог, – обнимая меня в ответ, тихо сказал Энги. – Ты женщина, у тебя мягкое нутро. Ты называешь меня неразумным, но я думаю головой, а ты – сердцем. И сегодня тебе придется уступить.
«Как бы не так», – подумала я, зарываясь лицом в раскрытый ворот его рубахи.
Будто чувствуя что-то, Энги весь вечер бросал на меня косые взгляды и допоздна не ложился спать. Я уж давно погасила лучину на своей половине и делала вид, что глубоко сплю, а он все еще перебирал свои стрелы, промасливал ножи, затачивал топор и скрипел тетивой лука. Я изо всех сил старалась не уснуть: щипала себя за чувствительную кожу на запястьях, до боли заламывала пальцы, до крови прикусывала губы; ведь если усну, то завтра прольется невинная кровь… и вспыхнет война уже не с крэгглами, а между людьми и хозяевами леса.
Как бы ни тянул Энги с отходом ко сну, но бодрствовать всю ночь перед ранним выходом на охоту он бы не отважился. Поэтому я все же дождалась момента, когда он задул лучину, улегся на кровать и вскоре размеренно засопел. Подождав для верности еще немного, я тихо выскользнула из постели, медленно оделась и очень осторожно, стараясь не скрипеть дверью, вышла во двор. С облегчением выдохнула лишь оказавшись снаружи, а уж дальше ноги сами понесли меня в верном направлении: волчий вой тихой лунной ночью раздавался из глуши вполне отчетливо.
Я очень торопилась, опасаясь, что Энги внезапно проснется и погонится за мной, поэтому когда настигла стаю, уже едва могла дышать и передвигать ноги.
Зачем пришла, двуногая сестра? – неприветливо выступил ко мне вожак, низко пригибая голову.
– Уходите, – чувствуя, как заходится в груди сердце, выдохнула я. – На рассвете на вас будет охота.
Волки притихли, и вожак, обменявшись негромким рычаньем с другими членами стаи, вновь обратился ко мне.
Люди хотят сразиться? Мы не боимся. Нас много, и зубы наши остры.
Я едва не застонала в голос, вцепившись себе в волосы – если убедить их не удастся, как и упрямца Энги, то беды не миновать.
– Уходите! – крикнула я в отчаянии. – У вас острые зубы, а у них острые вилы, ножи, колья, стрелы! Зачем вам нужна кровь? Зачем вам убивать друг друга? Уходите!
Волк медленно приблизился, уверенно переставляя мощные лапы, и внезапно прихватил мою кисть зубами: я даже вскрикнула от неожиданности.
Твой человек нарушил слово. Он был в лесу. Убивал нашу пищу.
– Вы тоже нарушили уговор! Вы не должны были подходить к деревне! Воровать скотину у людей!
Впору было завыть от бессилия. Но нет, уговаривать зверей как людей нельзя – не поймут. С силой выдернув руку из пасти – так, что на коже остались царапины от острых клыков – я решительно ступила вперед:
– Я запрещаю вредить моему человеку. Я запрещаю нападать на людей. Вы должны уйти. Сейчас же.
Почему? – мне показалось, что внутри сознания послышался вкрадчивый вопрос. – Мы не боимся вас, двуногие.
– Потому что я так велю. А вы должны меня слушать!
Я не знала, так ли это. Я не знала, отчего волки так дружны со мной. Я не знала, почему до сих пор они делали то, что говорила им я. Но если уговоры не работают, может быть, сработают приказы? Для верности я упала на колени, захватила в ладонь ощетинившуюся на холке шерсть и заглянула прямо в золотистые глаза, мерцающие при свете полной луны.
– Уходите.
Волк тряхнул головой, сбрасывая с шеи мою руку.
Мы уйдем, двуногая сестра. Но ненадолго. Мы не можем уйти насовсем. Мы должны быть близко.
Он отпрыгнул мощным, пружинистым прыжком, и за ним последовала вся стая. Я так и села на снегу, не понимая, о чем пытался сказать волк, только вот спрашивать было поздно.
Должны быть близко? Близко к чему? Или к кому?
***
Когда я вернулась в избу, осторожно раздевшись и разувшись еще в сенях, чтобы не топтаться по горнице, Энги все так же мирно спал. Меня же качало от усталости: уже близился рассвет, а я все еще была на ногах. Юркнув в постель и натянув на голову одеяло, я заснула раньше, чем моя голова успела коснуться подушки.
И уже в следующий миг проснулась от того, что Энги с силой тормошил меня за плечо.
– Илва! Проснись!
Я с трудом разлепила свинцовые веки и часто заморгала от назойливого утреннего света.
– Что случилось?
– Что случилось?! – Энги сделал свирепое лицо. – Это ты мне должна сказать, что случилось! Почему твои сапоги еще мокрые, а за воротами появились свежие следы? Ты ночью ходила в лес?
Больше всего в этот миг мне хотелось снова накрыться одеялом и досмотреть свой сладкий сон, а не отвечать на неприятные вопросы.
– Ходила, – призналась я нехотя – скрывать толку не было.
– Ты предупредила волков?
– Предупредила. И они ушли. Вам их не догнать.
Энги побагровел, схватил с подоконника светец и с громким рыком запустил его в заслонку печи. Заслонка, конечно же, рухнула на пол, отозвавшись в голове резкой болью.
– Надо было привязать тебя к лежанке, – его голос теперь и впрямь походил на звериный рык, и я в страхе натянула одеяло до подбородка.
– Надо было дать мне уйти вчера днем.
– Мы все равно пойдем. И выследим их.
– Не догоните.
– А это мы еще посмотрим, – он в сердцах пнул злополучный стул и принялся яростно застегивать на себе ремень.
– Ты когда-нибудь доломаешь эти стулья, – со вздохом сказала я, приподнимаясь на локте.
– Поломаю – сделаю новые, – буркнул он в ответ. – А с тобой мы позже поговорим, когда вернусь.
– Как скажешь, – еще один вздох вырвался из моей груди, и я опасливо покосилась на жениха: не станет ли распускать руки?
Но Энги ушел, сердито сопя, поругиваясь себе под нос и нарочно гремя железом как можно громче. После его ухода я попробовала было уснуть снова – от бессонной ночи ломило виски – но вскоре поняла, что это бесполезно. Вздохнув, я подбросила в печь дров, умылась, выпустила на прогулку курочек, задав им корму, неспешно позавтракала и села за шитье.
Солнце уже встало высоко, когда в наружную дверь тихо постучали.
Я спрыгнула с лежанки, на ходу потягивая затекшую спину, обулась и вышла в сени.
– Келда? – от удивления мои брови поползли вверх. – Здравствуй. Не ожидала тебя увидеть. Что-то случилось?
– Ничего, – девушка смущенно улыбнулась. – Сегодня день Зимогона, все женщины на площади собираются. Меня Весной выбрали, подружек собираю для хоровода. Пойдешь со мной?
– Э-э-э…
– Пойдем, Илва. Зачем людей сторонишься? Нехорошо это. Бабы в сплетнях разносят, что загордилась ты больно. Не идешь сама никуда, покуда не позовут. А как увидят тебя в хороводе – глядишь, и не будут языки распускать.
Я и позабыла, какой сегодня важный день. Как ни противился наш приезжий священник неугодным Создателю старым обрядам, которыми испокон веков почитали старых духов, а все же проводы зимы в Трех Холмах неизменно устраивали каждый год. Да и как иначе? Люди знали, что дух зимы является на земле в образе молодой красавицы, нареченной именем Мара. Не прогонишь ее – того и гляди останется, не пустит весну, не позволит всему живому распуститься и зазеленеть под теплым солнышком, подумает, что навеки люди желают любоваться белыми покрывалами снега и кружевом сосулек под сводами крыш.
Если же увидит Мара, что больше ей не рады, что сжигают повсеместно в деревнях ее чучело, то завоет-заплачет, да и сбежит подальше, за край земной тверди, до новой поры.
Проводить обряд Зимогона полагалось только женщинам. Если властная Мара увидит возле жертвенника мужчину, да еще молодого и статного, то непременно влюбится и нипочем не захочет уйти. Хоровод вокруг чучела водили девицы на выданье, во главе с красавицей Весной, чтобы видела ревнивая Зима, что ей не на что надеяться.
– Не знаю, – я растерянно прислонилась плечом к дверному косяку. – А если прогонят?
– Не прогонят, – засмеялась Келда, – в такой праздник грешно собачиться. А увидят тебя среди всех – глядишь, и злословить перестанут. Одевайся, идем веселиться!
Показываться людям на глаза не очень хотелось. Но, поразмыслив, я решила, что в словах Келды есть правда: если я буду все время сторониться людей, все так и будут считать меня изгоем. Вон и Энги ищет общества односельчан: и на работу подвизался, и на охоту вместе с другими мужиками пошел…
При мысли об охоте между лопаток неприятно поскребли ледяные иглы. Вернутся, поди, мужики обозленные да посрамленные. Но что уж теперь… Зато невинные жизни удалось спасти.
– Ладно, – кивнула я. – Погоди немного, оденусь только и дары для Мары возьму.
