Текст книги "Лесной глуши неведомые тропы (СИ)"
Автор книги: Ядовитая Змея
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 23 страниц)
Глава 10. Признание
Стражи из Старого Замка не явились по мою душу ни на следующий день, ни в другие, и я постепенно перестала вздрагивать от каждого звука, доносящегося со двора. Энги теперь с утра до вечера пропадал где-то в поисках подсобной работы, приходил лишь к ночи – уставший, молчаливый и злой, хотя и трезвый. В первые дни, неохотно признавался он, никто из деревенских не хотел брать его к себе, и ему пришлось слоняться от деревни к деревне едва ли не до самого Старого Замка. Однако вскоре мастер Ланвэ взял его в подмастерья: Тувин Оглобля решил отделиться от шумного семейства и поставить новую избу для себя и молодой жены, а с одним помощником дело спорилось не так быстро, как хотелось бы новобрачным. Энги приободрился и, несмотря на усталость, был доволен тем, что нашел настоящую, достойную мужчины работу. Несколько раз я исподволь пыталась узнать у него, что говорят обо мне люди в Трех Холмах, да Энги лишь отмахивался и отмалчивался.
Хакону, к счастью, не пришло в голову тащить меня к Тувину на свадьбу в субботу, и от сердца слегка отлегло: я не знала бы, куда девать глаза, если бы пришлось показаться на людях, да еще и изображать веселье.
Мне же ничего не оставалось, как сидеть взаперти, готовить еду и следить за своим нехитрым хозяйством в виде четырех курочек и петушка, да время от времени чистить от свежих сугробов двор: конец осени в этом году выдался на диво снежным и морозным.
От скуки долгими вечерами у свечи я не только дошила Энги новую рубаху и исподние штаны, но и принялась вышивать ему ворот и края рукавов красивым узором. Такому учила меня прежде Ульва, рассказывая, как в стежок и рисунок заложить благословение духов и защиту от недобрых людских помыслов.
Кажется, шла середина второй седмицы после того ужасного случая с Гиллем, когда на пороге нашей с Энги избы появился гость – это был Ирах.
– Пусть благословит Создатель твой дом, Илва, – начал он, едва переступив порог, и хлопнул рукой по объемистой суме, перекинутой через плечо. – Вот, гостинцев тебе принес.
– Благодарствую, добрый человек, – с колотящимся сердцем вымолвила я и пригласила гостя войти.
– Как ты, девочка? – начал он, выкладывая на стол гостинцы: глиняный кувшин с молоком, ломоть овечьего сыра, вяленую оленину и четверть каравая свежего пшеничного хлеба.
– Жива вот, – неопределенно ответила я, поблагодарив его за угощение, и принялась собирать на стол, чтобы попотчевать его свежей стряпней.
Отказаться от угощения у нас считалось дурной приметой, поэтому Ирах, волей или неволей, отведал свежей наваристой похлебки, которую я приготовила в ожидании Энги.
– Я беспокоился, – продолжал трактирщик, отламывая кусочек ржаного хлеба, который я испекла сама. – Столько времени прошло, а ты и носа в харчевне не кажешь.
Я вздохнула и присела напротив.
– Меня, поди, по сей день проклинают, за Гилля-то. Ирах крякнул и смущенно поскреб в затылке.
– Кто поглупей, тот, может, и проклинает. Но не все люди злы, Илва. Со временем все забудется, и хорошее, и плохое. Ты мне вот что скажи: сама-то ты как? Не обижает тебя Тур?
– Да с чего ему меня обижать? – я пожала плечами. – Мы с ним мирно ладим.
Ирах снова неопределенно закряхтел и отвел глаза.
– Ты, дочка, старика-то послушай… Негоже незамужней девке в одной избе с холостым парнем жить. Не по-людски это.
Я отчего-то покраснела и опустила взгляд, теребя пальцами края расшитого узорами пояса. Другому бы знала, что ответить, но Ирах всегда относился ко мне по-отечески.
– А что же мне делать? Я бы и рада уйти, да некуда.
– А если я скажу, что есть куда? – осторожно спросил Ирах.
Я удивленно взглянула на него. Уж не хочет ли он взять меня к себе в услужение?
– О чем вы?
– Хакон заходил. Так уж вышло, что перебрал он лишку да буянить начал, пришлось оставить его у себя до утра. И вот что, Илва… проговорился он. Жениться на тебе хочет.
– Один раз «женился» – с меня хватит, – я вспыхнула, на сей раз от давней обиды, и поднялась из-за стола, заходила по горнице.
– Знаю я о той истории. Дурак был, теперь жалеет. Чем он не гож тебе, дочка? Глядишь, у правильной жены и сам разума наберется. И тебя больше никто клевать не посмеет – мужнюю жену всякому уважать положено. Да и у кузнеца ремесло почетное, будешь за ним как за каменной стеной!
– Это он вас прислал меня сватать? – сердито молвила я, покосившись на Ираха. – Так и передайте ему: ничего у него не выйдет. Пусть другую ищет.
Ирах нахмурил седые брови.
– Никак гордыню свою унять не можешь? А если не люб тебе Хакон, может, другой кто люб? Может, Тур тебя сватать собрался?
Я помрачнела – мысли о том, что я перешла Энги дорогу, мешая ему завести семью, до сих пор грызли меня изнутри. Может, и дело Ирах говорит? Может, замужество с Хаконом и есть тот самый выход, которого я так долго искала? Но при мысли о том, что мне придется видеть превосходство в его глазах, терпеть его поцелуи и ложиться с ним в постель, меня передернуло.
– Нет, – ответила я. – У Энги своя судьба, у меня своя.
– Как знаешь, дочка, – с видимым недовольством вздохнул Ирах, поднимаясь. – Но ты бы подумала. Такой жених, как Хакон, не каждый день обивать пороги станет.
И Ирах туда же, – грустно подумалось мне. Ведь он тоже, поди, считает меня порченой невестой, которую приличному жениху стыдно и в дом привести. А тут такое счастье мне само привалило, а я носом кручу…
– Я еще вот что хотел спросить. В субботу из Старого Замка приедут подати собирать. Я-то знаю, что тебе нелегко живется, дитя. Если надо ссудить серебреников для уплаты, ты только скажи.
Мое сердце снова оттаяло и наполнилось теплом к этому человеку. Вот ведь кто от себя оторвет, но другому поможет! Однако мне показалось нечестным брать от него последний недостающий серебреник: от одной плети большого вреда мне не будет, а его Руна, того и гляди, загрызет, если будет семейное добро побирушкам раздавать.
– Благодарю за вашу доброту, но не надо, – с благодарностью ответила я. – Энги обо мне позаботился. У меня есть деньги для уплаты.
Взгляд Ираха тоже потеплел.
– Не ожидал от него. Непутевый он был всегда, Ульвин сынок. От гордыни его прежде раздувало, как индюка. А сейчас, похоже, за ум взялся. Ланвэ его хвалит: никакой работы парень не гнушается.
Мне отчего-то приятно было слышать эти слова. И очень хотелось бы, чтобы духи забвения донесли их до бедной неупокоенной души Ульвы, где бы она ни была. Как бы она гордилась сейчас своим сыном!
– Он и правда хороший, – улыбнулась я.
– Что ж, тогда не буду тебе голову морочить, – спохватился Ирах и, отложив ложку, поднялся из-за стола. – Благодарствую за угощение. И вот еще что, Илва. Приготовь-ка к субботе побольше своих целебных мазей: как бы не пришлось чужие спины лечить после сбора податей.
Я погрустнела: Ирах верно говорил. В минувшем году, после смерти Ульвы, мне немало пришлось повозиться с теми, у кого не хватило денег на уплату подушного – уж очень жестокий попался палач, наказывал провинившихся крестьян со всей строгостью, бил от души, с болезненной оттяжкой.
– Не волнуйтесь, все сделаю, – согласилась я и принялась суетливо собирать ему ответные гостинцы: мешочек лесных орехов, горсть сушеной черники для пирогов и диких ароматных трав, которыми Ирах любил сдабривать мясо.
И для Миры зелье передала, наказав через Ираха, чтобы не забывала вовремя заваривать.
Вышивку на рубахе Энги я закончила на исходе последней седмицы перед сбором податей, как раз к вечеру пятницы. Дожидаясь его с работы, я не ложилась спать, а приготовила горячую купель. Ждать пришлось долго, время от времени подогревая воду – я уж подумала, что он снова принялся за старое и решил напиться в трактире, но он все же явился, хоть и позже обычного. Сердце болезненно защемило, когда я увидела, как он осунулся и исхудал за это время. Под уставшими глазами залегли темные тени, но на жестких губах неожиданно засветилась улыбка.
– Вот! – порывшись в кошеле, он достал монету и покрутил в пальцах. В отблесках свечей и огня, жарко пылающего в камине, сверкнул новенький серебреник. – Последний!
– Откуда? – я так и подскочила на лежанке, не веря своим глазам.
– Упросил Ланвэ выплатить задаток, – сияя не хуже серебреника, охотно ответил Энги.
Позабыв о приличиях, я радостно взвизгнула, спрыгнула с постели, подбежала к нему и повисла у него на шее, покрывая щетинистые щеки поцелуями.
– Спасибо! Спасибо! Ты мой спаситель!
Энги лишь крепче прижал меня к себе, сомкнув руки за моей спиной. От него пахло морозом, древесной стружкой и свежим потом, но мне эта смесь запахов казалась самой чудесной на свете – голова кружилась от счастья. Я спасена!
– У меня для тебя тоже есть подарок! – спохватилась я, высвободившись из его несмелых объятий. Сгребла с лежанки новую вышитую рубаху и подала ему. – Нравится?
Энги казался взволнованным, переводя взгляд с меня на сработанную моими руками обновку. Я уже успела испугаться, что вместо радости умудрилась чем-то вызвать его гнев, но он вдруг сделал то, чего я никак от него не ожидала: снова сгреб меня в объятиях и крепко поцеловал. Растерявшись, я будто оцепенела, чувствуя на себе жесткость его губ, и от неожиданности слегка приоткрыла рот. Он воспользовался моей растерянностью и прижался ко мне еще крепче, скользнув между моих губ языком. Мои ладони уперлись ему в грудь, и я слышала бешеное биение его сердца. Напор, с которым он целовал меня, вышиб из меня дух вместе с мыслями, вскружив мою бедную голову. Опомнившись после первого помутнения, я дернулась в попытке вырваться, но его сильные руки обхватили меня намертво; всем телом сквозь свою груботканую ночную рубашку и его одежду я чувствовала дрожь его тела.
Он не отступал, повергнув меня в полное смятение. Его грубый поцелуй отличался от того, как целовал меня прежде Хакон – мягко, сладко, ласково… Но при этом будил во мне чувства, которых не должна испытывать порядочная девушка. Вместо того, чтобы возмущенно оттолкнуть и надавать ему пощечин, мне хотелось обнимать его плечи еще крепче, хотелось снять с него стеганый подлатник и ощутить тепло его груди, насытить в его объятиях терзающее меня тревожное томление…
И лишь когда низом живота я ощутила его возбуждение, то нашла в себе силы, вырвалась и отскочила от него, словно ошпаренная кипятком. Сердце бушевало в горле, на щеках горел румянец, а губы все еще сладко саднили от грубого, властного поцелуя.
– Илва… – выдохнул он и шагнул ко мне, но я отступила назад, готовясь защищаться от нападения. – Илва… выходи за меня?
– Что?.. – мои глаза округлились от изумления.
– Выходи за меня! Прямо завтра, а? Или в воскресенье?
Если прежде его неприкрытая страсть обожгла меня жаром, то теперь по спине пробежал леденящий холод. Те же слова говорил мне Хакон, когда звал меня к алтарю, дать обеты перед старыми духами. А я, глупая, верила, и пришла, и говорила стервецу такие правильные, такие желанные слова… У меня затряслись руки, когда в ушах зазвучал укоряющий голос Ульвы: «Бедная моя девочка… кто ж тебя, сироту безродную, взаправду замуж захочет взять? Им бы потешиться да над невинностью твоей поглумиться…»
Но Энги не такой! – закричало что-то во мне, забилось, захлопало слабыми крыльями.
Не такой ли? Чего он на самом деле хочет от меня? Не сказал ведь, что любит? Может, опять они с Хаконом сговорились за моей спиной? Что, если приведет меня к церкви, и там при всем народе откажется от своих слов?
А если и вправду любит? Стану ли я ему хорошей женой? Не отвернется ли от него вся деревня, прознав, что женился на ведьме? Не испорчу ли я ему жизнь еще больше, если все-таки выйду за него?
Пока в голове всполошенными птицами метались тревожные мысли, Энги, вглядевшись в меня, помрачнел, но тут же гордо вздернул подбородок. Не говоря больше ни слова, он развернулся и вышел вон из избы, громко хлопнув дверью. Вскоре со двора зазвучали удары топора, перемежавшиеся едкой досадливой бранью.
Пытаясь унять дрожь в руках, я выпила воды, натянула снятое перед сном платье и пригладила волосы. Походила по избе, выравнивая сбившееся дыхание, умыла горящие щеки холодной водой, опрокинула в кадку в который раз согретые ведра, и лишь тогда решилась выйти во двор. Подошла к Энги и осмелилась тронуть его за локоть, дождавшись, когда в стороны разлетятся половинки расколотого надвое полена.
– Там… вода готова. Пошел бы помылся. Брось это, ты же устал.
Не глядя на меня, он поставил на пень следующее полено. Я благоразумно отступила, чтобы не задело ненароком по лбу: вместе с силой удара из Энги выходила вся его злость.
Злость на меня, очевидно.
– Энги…
– Ладно, – буркнул он, вопреки ожиданию; отшвырнул топор и зашагал в избу.
Я немного постояла в растерянности, неспособная мыслить связно, и принялась собирать разбросанные по двору колотые поленья. Что мне делать теперь? Как вести себя? Энги, очевидно, ожидал от меня не такого ответа. Сердце вновь отчаянно заколотилось, будто всполошенный заяц, а за грудиной разлилось вдруг неожиданное тепло – он позвал меня замуж! Почему-то до этих пор у меня и мысли не возникало, что у нас с ним может дойти до такого…
Кое-как сложив дрова в поленницу, я зачерпнула ладонями снега и приложила к пылающим щекам. Ведь не может в моей жизни дважды случиться одно и то же? Если Хакон поступил со мной непорядочно, почему обязательно таким же должен оказаться и Энги? И ведь прежде ничего такого я за ним не замечала. Почти три седмицы мы жили с ним вместе, и ни разу он мне слова худого не сказал, никогда не насмехался, не позволил себе даже пальцем прикоснуться ко мне… ну, не считая ту пьяную выходку.
Я нервно заметалась по двору, измеряя шагами расстояние от сарая до забора. Он был добр ко мне. Мог бы прогнать из избы, когда вернулся домой, но ведь оставил у себя жить. Мог бы понукать мною, как бесправной рабыней, но ведь относился ко мне как к порядочной девушке. За три седмицы собрал для меня целых семь серебреников, а сам до сих пор без теплого тулупа ходит!
Да ведь он и вправду любит меня! – осенило меня внезапно. Ну и что же я, глупая, не сумела ответить? Разве я в самом деле хотела бы замуж за Хакона? Или за кого-то другого? Разве Энги – не лучший жених для меня? Мы живем с ним недолго, а уж знаем друг друга, как облупленных.
Я едва удержалась от того, чтобы не ворваться в избу и не выпалить прямо с порога, что согласна стать его женой. Но, вовремя вспомнив, что он сейчас моется, голый и злой, снова вспыхнула и продолжила нервно метаться по двору.
Он-то любит, а я? Могла ли я в самом деле полюбить его так быстро и незаметно для самой себя? В памяти вспыхнул отчаянный поцелуй, на который решился сегодня Энги, и непонятное томление вновь зародилось внутри, разогнало по венам кровь и заставило сердце биться быстрее. Прикосновение его губ до сих пор горело на моих губах, я словно наяву ощущала дерзкий язык, скользивший у меня во рту. Словно пытаясь удержать ощущения, я смущенно тронула губы пальцами. Я уже взрослая, по меркам деревни, уже совсем перестарок. Мне ли стыдиться поцелуев? Перед глазами вновь встал Энги, голый по пояс, и я вспомнила, как хотела прикоснуться ладонью к его груди, погладить напряженную спину… Если мы станем мужем и женой, мне придется оставить девичий стыд, позволить ему прикасаться к себе, но и я смогу трогать его тело, как я захочу…
Неугомонное сердце вновь заколотилось в горле, а в ушах зашумела кровь. Я подняла глаза к небу и увидела молчаливое сияние звезд, ласково глядящих на меня сверху вниз.
Я скажу ему. Тотчас же, как только он впустит меня.
Кажется, целая вечность прошла, прежде чем в сенях хлопнула дверь и на пороге появился Энги, переодетый в новые штаны и рубаху. Он принялся молча выплескивать воду из бадьи, а я кожей ощущала его злость, которая так и не ушла до конца. Ну ничего, как только я улучу правильный момент, чтобы поговорить с ним, его дурное настроение как рукой снимет.
Стараясь не мешать ему, я проскользнула в избу, подобрала с пола его грязную изношенную одежду и бросила в корзину – стирать буду завтра. Дожидаясь Энги, который продолжал, сердито сопя, носиться с ведрами из избы во двор, я села на своей лежанке, смиренно сложив на коленях ладони. Как только он с грохотом задвинул бадью в чулан и вернулся в горницу, я поднялась и сделала шаг навстречу.
– Энги, я…
– Не надо, – отрезал он так сердито, что я вздрогнула от леденящего холода, звучавшего в его голосе. – Мне не нужно твое утешение. Сделай милость: забудь глупости, что я тебе наговорил.
Я отшатнулась, как от пощечины, но он даже не посмотрел на меня. Задул свечи на своей половине горницы, лег в постель, накрылся одеялом и сердито засопел, повернувшись спиной ко мне.
Жгучая обида захлестнула меня горячей волной. Забыть? Вот значит, как? Выходит, и этот тоже всего лишь бросал слова на ветер? Заморочил голову девушке и вот так просто отвернулся к стене? На глаза навернулись слезы. Что ж, мне не впервой переживать такой позор, выживу и на этот раз.
Последовав его примеру, я задула оставшиеся свечи, стянула платье и свернулась на лежанке клубком, натянув одеяло по самую макушку. Рыдания душили меня изнутри, но я изо всех сил сдерживалась, лишь редкие тихие всхлипы вырывались порою из горла. В голове кузнечным молотом стучали обидные слова: забудь все, что я тебе наговорил…
Я должна забыть, что он просил меня стать его женой.
Но что он сказал перед тем? Я силилась вспомнить, цепляясь за странную, глупую надежду… что-то об утешении? Ему не нужно мое утешение?
Пронзенная внезапной догадкой, я едва снова не подскочила на постели. Мне пришлось сдерживая себя, чтобы не начать тормошить Энги, расспрашивая, что он имел в виду. Ведь если он думал, что я собиралась его утешать, значит, ожидал от меня отказа? Вот же глупый! Мне всего-то надо было немного времени, чтобы обдумать его слова, а он уже напридумывал себе невесть что!
Чем дольше я думала над его словами, тем легче становилось на душе. Значит, он вовсе не передумал, а просто боялся отказа! Что ж, завтра, на свежую голову, я сумею его удивить. И утешить. И обрадовать.
Высушив слезы, я облегченно улыбнулась и закрыла глаза. Недаром поучала меня старая Ульва: «Вечер – время творить глупости, а утром говорит сама мудрость».
Глава 11. День уплаты
Сквозь сладкую дрему и сонное тепло, уютно разлившееся под шерстяным одеялом, назойливо пробивался пронзительный заунывный звук. Зимним утром одеяло по обыкновению оказывалось на голове, защищая лицо от холода, вот и теперь мне пришлось слегка приспустить его край, чтобы прислушаться получше. Носа тут же коснулся студеный воздух: печь, разумеется, за ночь совсем остыла. Я нехотя протерла глаза и взглянула за окно: ночную темень едва-едва начинал развеивать занимавшийся рассвет. Совсем рано.
Звук как будто бы стал отчетливей и ближе. Волки. Разгневаны, собраны в стаю и… зовут меня? Нехорошее предчувствие взбодрило не хуже предрассветного озноба. Что стряслось? Отчего опять недовольны звери?
Обычно мое утро начиналось с разведения огня в остывшей печи, но в этот раз было не до того. Поспешно натянув на себя платье и чулки, я наскоро умыла лицо ледяной водой, сунула ноги в высокие овчинные сапожки, накинула платок и тулуп и тихо, осторожно ступая и стараясь не разбудить посапывающего на соседней лежанке Энги, вышла во двор.
Злые, горящие в свете затухающих звезд глаза смотрели прямо на меня из-за густого подлеска близ высокого плетня.
Выходи к нам, двуногая сестра, – разобрала я в глухом волчьем рычании. – Твой человек сделал зло. Тебе исправлять.
– Что случилось? – сумели шевельнуться мои холодеющие губы, когда я с опаской вышла за ворота.
Следуй за нами.
Проваливаясь в глубокий снег и чувствуя, как влажный холод забивается в высокие сапожки, я послушно последовала за вожаком. Озираясь по сторонам, видела, как угрюмые волки взяли меня в кольцо, отрезая возможность к побегу. Впрочем, бежать я и не собиралась: зачем? До сей поры звери меня не трогали, а если им вдруг и вздумается меня сожрать, бегством спастись точно не удастся.
Небо неумолимо серело, и совсем скоро я стала лучше различать цвет шерсти на каждом из сильных хищников и лютую злость в горящих глазах. Шли мы не слишком долго – к поредевшему лесу у окраины деревни, пока я наконец не увидела место, к которому меня вели.
Небольшая самка, волк-первогодок с красивой светло-серой шерстью сидела на примятом снегу, покрытом свежими кровавыми каплями, и низко прижимала голову к передней лапе. Завидев сородичей, она встрепенулась и настороженно посмотрела на меня ясными голубыми глазами. Ее поджарые бока тяжело опадали в такт дыханию, пасть беззвучно скалилась, обнажая кончик ярко-красного языка среди белых клыков. Переднюю лапу волчицы крепко прихватили острые зубья тяжелого капкана. Никаких следов, кроме волчьих, разглядеть я не сумела – если они и были, то их за ночь успело занести ровным слоем свежего пуха.
Матерый вожак угрюмо перевел взгляд с несчастной пленницы на меня и сердито зарычал.
Твой человек хотел убить нашу сестру, – пронеслась в голове угроза.
– Нет, он не мог, – уверенно качнула я головой и присела на колени возле волчицы. – Это не он.
Медленно и осторожно взялась за холодные створки капкана и попыталась оттянуть их в стороны. Слишком крепкий.
Запах не лжет. Твой человек убил нашего вожака. Твой человек убивал в лесу нашу пищу. Теперь твой человек оставляет железные зубы для наших братьев. Мы убьем его.
– Он сделал это… сам? – тихо спросила я.
Он и еще пара. Если сунутся в лес – убьем и этих.
Капкан поддавался неохотно – уж очень был крепок, а озябшие пальцы плохо слушались и неловко скользили по заледеневшему металлу. Наверняка Хакон смастерил… А он любые вещи делает на совесть.
Горячее дыхание волчицы касалось моего лица – ей было больно, но она молчала, даже не скулила. Хорошо хоть не пытается кусаться.
Я поднялась и посмотрела в глаза вожаку.
– Сейчас найду палку покрепче и освобожу вашу сестру. Но вы не должны убивать моего человека. И вообще людей. Я запрещаю вам.
Огромный волк ощерил пасть, короткая шерсть собралась складками на вытянутом широком носу.
Мы долго терпели, двуногая сестра. Нас убивают – мы убиваем. Не смиримся.
– Зачем вы подходите к нашему жилью? – почему-то не испытывая страха, я шагнула к нему. – Живите в лесу. Не будете подходить близко – вас не будут трогать.
Твой человек убивал в лесу нашу еду. Мы взяли вашу. Это справедливо.
– Это неправильно, – я сердито качнула головой. – Если продолжите вредить людям, на вас продолжат ставить капканы. Уходите в лес, подальше от людей, и все останутся живы.
Вожак не ответил, злобно глядя на меня, и я вспомнила о том, что другой волк терпеливо ждет моей помощи. Поторопилась отломить сук покрепче от ближайшей молодой осины и вернулась к волчице. Осторожно просунув сквозь зубья палку, с ее помощью поддела створки и разжала капкан. Волчица отпрыгнула в сторону, поджав лапу, и тут же принялась ее вылизывать, окруженная взволнованными собратьями.
– Ее лапу надо залечить, – сказала я, обращаясь к главному. – Подождите меня здесь, я схожу за мазями.
Твоя помощь больше не нужна, двуногая. Сестра справится, – пронеслись в голове сердитые слова, которые чудились мне в неприветливом рыке.
Не прекращая смотреть ему в глаза, я подошла ближе и встала перед ним на колени. Медленно протянула ладонь и опустила на широкий загривок. Волк был очень недоволен – я видела это по его оскаленной пасти, прижатым ушам и вставшей дыбом шерсти на загривке, но не сделал попытки отойти. По какой-то неведомой мне причине они считали меня своей и повиновались. Временами. Увы, я не имела представления о том, как ими управлять. Я могла лишь использовать свой дар понимать их речь и говорить с ними.
– Не смейте убивать моего человека, – отчетливо произнесла я, не решаясь даже моргнуть, глядя в разумные янтарные глаза. – Я запрещаю вам.
Волк очень долго пожирал меня взглядом, а затем встрепенулся, отбросив мою ладонь, резко отпрыгнул и пригнул к утоптанному снегу массивную голову.
Будь по-твоему, двуногая сестра. Мы не тронем твоего человека в твоем доме и в обиталище других людей. Но в лес пусть не ходит. Найдем его там – убьем.
Волки ушли всей стаей, окружив сестру-хромоножку надежным кольцом. В сердце больно кольнуло – если бы они позволили мне наложить мазь и повязку, выздоровление ее лапы случилось бы скорее. Но гордые звери обратились ко мне лишь за той помощью, без которой не справились бы сами.
Пришлось отправляться домой в одиночестве.
– Где тебя носит? – сердито спросил Энги, едва я переступила порог.
В избе уже было натоплено и вкусно пахло вареными овощами.
– Э-э-э… в лесу, – я понятия не имела, как подступиться к Энги с разговором о волках. Ведь их предупреждение было недвусмысленным, и я не могла защитить Энги, вздумай он ослушаться.
– Зачем? Опять хворост собирала? Тебе мало дров?
– Волк в капкан попал, – сказала я как есть и с вызовом посмотрела ему в глаза. – Я помогала ему выбраться.
– Ты рехнулась? – насупил брови Энги. – Мы ловим волков, а ты отпускаешь?
– Ты ставил капканы. С кем?
– С Ланвэ и Бруном. Вчера волки опять прошлись по деревне. Утащили у Ланвэ дойную козу, а у Риддов задрали осла. Если с этими тварями не бороться, скоро деревня без скотины останется.
– Энги. Не смей больше так делать. Волки уйдут, я обещаю. Но ты… больше в лес не ходи.
– С чего бы это? – он подбоченился и взглянул на меня с вызовом. – Потому что ты у нас слишком жалостливая, да?
– Энги, – я в нерешительности облизнула губы, понимая, что он меня не услышит, а может и хуже – сочтет блаженной дурочкой. – Они сказали, что убьют вас, если сунетесь в лес.
– Волки? Вот так прямо и сказали? – он прищурился, глядя на меня с подозрением. – А может, не зря тебя ведьмой зовут, а? А может, ты и сама оборотень?
Я с досадой прикусила губу, но Энги вдруг махнул рукой и отвернулся, застегивая на поясе кожаный ремень.
– Уже некогда разговоры разговаривать. Ты забыла, какой сегодня день? Собирай свои монеты, в деревню пойдем. На рассвете сбор был объявлен.
И правда, как я могла забыть? Утренняя история с волками совсем вышибла из меня память. А ведь если не поторопиться к сроку, то можно навлечь на свою голову неприятности: сборщики податей бывают очень строгими. Повеления господ следует исполнять неукоснительно: весь народ, от мала до велика, с утра назначенного дня должен собраться на площади. Только совсем немощным и хворым дозволялось остаться дома, но тиуны, состоящие при данниках, обязательно проходили по всем избам и выискивали тех, кто мог укрыться от уплаты подушного.
Я едва поспевала за широким, размашистым шагом Энги. Несмотря на оставшуюся после ранения хромоту, он уверенно рассекал снег длинными сильными ногами, мне же приходилось скакать на манер зайца, чтобы попасть в его следы. Подол платья, намокший еще во время прогулки на рассвете, на крепком морозце встал колом и потяжелел от налипшего на нем снега. Но эти трудности казались пустяковыми по сравнению с гневом и обидой, которые я чувствовала в Энги. Он все еще сердился на меня – то ли из-за сегодняшнего случая с волком, то ли из-за моего мнимого отказа вчера вечером. Так или иначе, молчанием я лишь делала хуже.
– Энги… мне надо поговорить с тобой, – совсем запыхавшись, вымолвила я.
– Вернемся – поговоришь, – грубовато отрезал он, не соизволив даже обернуться. – Смотри монеты не растеряй.
Пришлось прикусить губу и оставить объяснение на потом, хотя после недобрых утренних слов про ведьм и оборотней в душу закрался страх: а вдруг он уже расхотел на мне жениться?
Добрались почти вовремя: весь деревенский народ послушно толпился на площади, неподалеку от накрытого багряным сукном длинного стола. Больше людей было по правую сторону от стола, меньше – по левую: это те, кто уже успел уплатить свои серебреники. Стол возвышался на деревянном настиле, заботливо уложенным слугами из Старого Замка, чтобы защитить от холода ноги господ. Но в этот раз я заметила нечто необычное: за столом, помимо данника, сидевшего с суровым лицом над тяжелой распахнутой книгой, и молодого писаря, восседал сам молодой лорд Милдред. Под ним был тяжелый стул с высокой спинкой и подлокотниками, сплошь устланный медвежьими шкурами. Такая же шкура покрывала колени лорда, спускаясь до пят. И то верно: к чему господам страдать от холода?
Но за каким бесом его сюда принесло?
Я невольно поискала глазами бедняжку Келду – вон она, стоит за спиной у отца и нервно кусает губы. Морозец лизнул ее щеки румянцем, который лишь оттенил непривычную бледность лица. Глубокие темные глаза выглядели такими несчастными, что мне отчаянно захотелось подойти к ней и крепко обнять, спрятав от лихих взглядов обидчика. Но едва я сделала бездумный шаг, мне на плечо легла чья-то рука.
– Здорова будь, Илва, – тихо шепнул Ирах, склонившись к моему уху. – Я уж боялся, что ты забыла. Хотел посылать за тобой.
– Мое имя уже называли? – внезапно ужаснулась я.
– Нет, ты успела.
– А зачем здесь Милдред? – понизив голос до едва различимого шепота, спросила я.
– Создатель его пойми! Люди болтают, старый Хенрик одной ногой уже стоит на небесах, даже в себя не приходит. А молодой лорд все больше интересуется владениями. Говорят, всюду объезжает деревни сам, строго следит за послушанием подданных и любит самолично наблюдать за наказаниями провинившихся. Еще и палача своего привез, а уж как тот людей тиранит!
Я поежилась, думая о той последней плети, что грозила мне еще вчера и от которой меня снова спас Энги. Украдкой запустила руку в кошель под тулупом и пальцами пересчитала серебреники – вдруг какой по пути выкатился? Пересчитав, облегченно выдохнула: все двенадцать на месте. Значит, сегодня плеть палача не коснется моих плеч.
Тем временем глашатай подозвал к столу семью мельника. Суровый данник зачитал список имен, который числился в пухлой книге, и внимательно оглядел каждого члена семьи. От моего взгляда не укрылось то, как посмотрел на Келду Милдред – с неприкрытым высокомерием и легкой насмешливой улыбкой на тонких красивых губах. Девушка, напротив, всячески старалась не встречаться взглядом с правителем, рассматривая подол потухшими глазами, уголок ее рта то и дело подрагивал.
– Случались ли в вашей семье перемены? – скучным голосом вопрошал меж тем данник, пересчитав собранные монеты и со звоном отправив их в объемистый кованый ларец. – Утраты, женитьба, пополнение?
– Нет, господин, – угодливо склонился Огнед, – как было в минувшем году, так и осталось.
