Текст книги "Лесной глуши неведомые тропы (СИ)"

Автор книги: Ядовитая Змея

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 23 страниц)

Ядовитая Змея
Лесной глуши неведомые тропы

Глава 1. Чужак

Он пришел, лишь на час опережая рассвет;

Он принес на плечах печали и горицвет.

Щурился на север, хмурился на тучи,

Противосолонья обходил деревню,

И молчали ветры на зеленых кручах,

И цепные птицы стерегли деревья.

Группа "Мельница", "Чужой"

Леденящий душу вой ворвался в распахнутые окна маленького трактира, заставив гул оживленных голосов внутри утихнуть. Зловеще хлопнула ставня от внезапного порыва ветра, и старый скорняк Гилль выронил из трясущихся рук кружку с выпивкой. Я вздрогнула – не от волчьего воя, а этого резкого звука.

– У-у-у, нечисть, – проворчал в наступившей тишине сконфуженный Гилль. – Развелась тварей тьма-тьмущая… Страшно нос из дому высунуть.

– Жуть, как воют! – согласно забрюзжал в ответ пропойца Гунт. – Будто их там на части рвут.

– Да сами задрали, небось, кого-то, вот и воют, – со знанием дела промолвил молодой кузнец Хакон и украдкой метнул взгляд в мою сторону.

Я поспешно отвела глаза: меньше всего мне хотелось встретить его здесь. Но что поделать: казалось, все мужское население Трех Холмов перекочевало в трактир этим ветреным, студеным вечером.

– Что ни ночь – то козу утащат, то овцу…

– Не ровен час, на людей нападать начнут…

«Глупые вы люди! – хотелось крикнуть. – Неужели вы не слышите в волчьем вое жалобный плач? Тоскуют по кому-то из своих».

Но разве меня послушал бы кто-нибудь, скажи я правду? Уж лучше молча подождать, пока тучный трактирщик Ирах нарежет ломтями дымящееся мясо и разложит в тарелки голодных посетителей тушенную в подливе фасоль. В пустом животе предательски заурчало: сегодня за целый день в рот не попало ни крошки, но такова уж сиротская доля.

Ждать и терпеть для меня – привычное дело. Да помалкивать, хоть и нелегко это, с моим-то строптивым нравом. Старая Ульва всегда поучала: «Молчи, Илва, даже если напрасно на тебя клевещут. Смолчишь да глаза смиренно опустишь – целее будешь». Эту науку я хорошо усвоила, как и другие премудрости своей наставницы.

Мимо прошла дородная жена трактирщика, Руна, нарочно задев меня плечом, будто я была для нее пустым местом. Ни слова, ни взгляда – Руна никогда не питала ко мне нежной любви.

Впрочем, кому, кроме покойной Ульвы, до меня было дело?

– Уже сколько скотины порезали, твари, – забубнила трактирщица, деловито затирая на грубо сколоченном столе лужицу разлитого эля. – Совсем житья не стало от этих волков, с тех пор как старая ведьма померла. От новой-то вовсе никакого проку нет.

Она скосила недобрые глаза в мою сторону, будто хотела испепелить взглядом. «Я не ведьма!» – едва не вырвалось у меня. Но пришлось смолчать и безропотно опустить глаза долу, хотя нутро кипело от несправедливости.

Как же им невдомек, что волки разгулялись не потому, что ведьма их приструнить не может, а потому, что приграничные наши леса сплошь усеяны трупами воинов, сложивших головы в недавней битве? Еще не остыла земля от горячей крови – что славных рыцарей нашего королевства, что бездушных дикарей крэгглов; еще не отголосили по погибшим матери и жены, еще не залечили раны искалеченные победители. Мертвых в лесу осталось без счету: не хоронил никто. Вот вороны с волками и слетелись-сбежались со всех далей в наши края.

– Ведьмы, ведьмы… на что они сдались, эти ведьмы? – хлопнул кружкой о стол мельник Огнед, дряхлый старик с грязно-белой косматой бородищей, которая всегда выглядела так, будто была присыпана мукой. – Пришла пора мужчинам браться за дело, на охоту выходить!

– Поди ж ты, охотничек отыскался, – беззлобно пробурчала Руна, вытерев стол и попутно собрав с него грязную посуду. – Ты и по нужде-то сам выйти не можешь, а уж на волков собрался.

– Дед дело говорит, – поддержал старого мельника Ланвэ, угрюмый детина средних лет, знатно ставивший односельчанам дубовые избы. – Совсем зверье распоясалось, надо тварям гон устроить.

– С вилами на волков пойдете? – хмыкнул Гилль, получивший новую порцию пенистого эля взамен пролитого.

– А чем тебе вилы не хороши?

Мимо меня ловко прошмыгнул сынишка трактирщика с полными тарелками в руках.

– Ну вот, Илва, – раздался из-за стойки негромкий голос Ираха. – Кажись, справился. Давай, показывай, что ты там принесла.

Я послушно разложила на стойке свои травы, бережно связанные нитями из моченой крапивы в отдельные пучки. Поставила рядом горшочек с сушеной черникой – до сих пор еще попадалась в лесу моя кормилица, хоть уже и снегом легким по утрам припорашивало – и корзинку с сушеными же грибами. Трактирщик прищурился, оглядывая цепким взглядом мое добро, довольно причмокнул и открыл было рот, чтобы начать торг, да в этот миг дверь распахнулась, и в харчевне опять воцарилось молчание: десятки пар глаз обратились ко входу.

Сквозь дверной проем, показавшийся вдруг странно узким, ввалилась огромная фигура, металлический лязг доспехов непривычно резанул уши. Следом за гостем в харчевню ворвался вихрь морозного воздуха, донося со двора жалобное ржание. Наши-то мужики по деревне на лошадях не разъезжают, значит, нездешнего всадника к нам занесло.

Ирах так и замер с открытым ртом, уставившись на вошедшего. Да и мне стало любопытно поглазеть на чужака. Длинные лохмы словно припали дорожной пылью: невозможно было определить, какого они цвета. Злые темные глаза поблескивали из-под нахмуренных бровей, под высокими скулами темнели запавшие небритые щеки, губы дергались в кривой усмешке. Росту он был немалого, хоть и сгибался под весом ноши; ширины плечам добавляла помятая броня, из-под которой виднелась прохудившаяся кольчуга – диковинное зрелище для мирных крестьян вроде нас; а болтавшийся в ножнах меч, кои считались в нашей деревне бесполезной блажью, заставлял взирать на него с опасением.

За спиной чужака угадывался тяжелый груз, который тот волочил на коротком копье, перекинутом через широкое плечо. Странный гость остановился посреди харчевни, разогнулся, разом став еще массивней и выше, и сбросил на пол привязанную к древку тушу огромного волка. Я в ужасе ахнула, но тут же прикрыла ладонью рот.

– Так-так… – тишину в трактире, пронизываемую лишь далеким воем, первым нарушил Ирах. – Ты что тут забыл?

– Домой пришел, – рявкнул чужак и враждебно зыркнул на трактирщика из-под нависших надо лбом спутанных волос. – Имею право.

– Право?! – кузнец Хакон, поигрывая могучими плечами, угрожающе привстал со своей лавки. – Какое такое право, ублюдок? Нет у тебя никаких прав, ты их все продал за шкуру свою поганую!

– Заткни свою вонючую пасть, сопляк, или это сделаю я, – зарычал незнакомец и шагнул в сторону Хакона.

Я ничего не понимала. Человека, принесшего мертвого волка, я видела впервые в жизни, но завсегдатаям харчевни он был явно знаком. Стало быть, чужак вовсе и не чужак, а один из тех, кто покинул деревню больше пяти лет назад?

Тем временем Хакон вышел из-за стола и положил огромную жилистую ладонь на рукоять длинного ножа, который выковал сам и всюду таскал с собою, словно был не кузнецом, а взаправдашним воином.

– Проваливай туда, откуда явился, трусливая шавка!

– Сейчас поглядим, кто из нас трусливая шавка! – еще ближе шагнул к нему здоровяк, массивностью не уступающий кузнецу, а ростом даже слегка превосходящий его.

Словно две горы наступали одна на другую.

Хакон скривил рот и презрительно сплюнул под ноги чужаку; плевок попал в аккурат на дырявый, грязный сапог. Лохматый глухо зарычал и молниеносно выбросил ручищу вперед, схватив обидчика за горло.

– А теперь ты это слижешь, недоносок, если хочешь жить! – пророкотал жуткий, звериный голос.

Хакон захрипел, сверкнула сталь – и чужак перехватил свободной рукой кулак кузнеца с зажатым ножом. Тот не сдавался: хрипя и шипя, одной рукой отдирал сомкнутую на горле пятерню в латной перчатке, на другой руке вздулись жилы под ветхой рубахой: борьба за нож еще не была проиграна. Руна охнула и отпрянула от сцепившихся противников, остальные посетители повскакивали со своих мест, опрокидывая лавки.

– Эй, эй, проваливайте оба! – подал голос трактирщик, выбегая из-за стойки и взволнованно переводя взгляд с одного на другого. – Не позволю мое имущество портить!

– Держи ублюдка!

– Бей его!

Односельчане ринулись на помощь своему собрату. Лишь я не смотрела на них: опустила взгляд на мохнатую тушу и присела рядом. На глаза навернулись слезы: я узнала его. Вожак стаи, самый крупный и матерый зверь. Так вот по кому так скорбно выли волки! Рука невольно опустилась на серый загривок, погладила холодную влажную шерсть. Сердце заныло в груди, в носу защипало.

Живая душа… теперь мертвая.

Мужики всей гурьбой повисли на чужаке: Ланвэ и подмастерье Брун заломили ему за спину руки, не позволяя дотянуться до меча; братья Ридды, гончар и сапожник, подсекли ноги, вынуждая пленника упасть на колени; старики Гилль и Огнед вцепились ему в длинные сальные волосы, заставляя запрокинуть голову; Хакон что есть силы бил его кулаками в лицо. Поверженный латник рычал и дергался, изрыгая проклятия, пока громкую суматоху не прорезал зычный голос трактирщика:

– Тихо все!!! Прекратите сейчас же, не то больше никому в долг не налью!

Он сильно толкнул в плечо разбушевавшегося Хакона, который никак не хотел прекратить избиение.

– Сядь-ка, парень, да выдохни! – прикрикнул на него Ирах. – Сейчас разберемся, что тут к чему.

Хакон набычился и потер багровый синяк на скуле, однако трактирщика послушал и отступил назад, не переставая сверлить противника взглядом.

– Ты зачем явился? – надвинулся на все еще дергающегося верзилу Ирах.

– Я уже сказал, – рявкнул тот, сплевывая кровь с разбитого рта. – Домой пришел.

– Здесь не твой дом. У меня в трактире что забыл?

Пленник повел могучими плечами, закованными в железо, пытаясь сбросить с себя гроздьями нависших крестьян. Но, вперив взгляд в лицо Ираха, сказал уже более смирно:

– Шкуру вот… продать хотел.

– Шкуру, – эхом повторил за ним Ирах.

– А то.

– Шкуры я тут не вижу, только падаль.

– Сам ты падаль! – злобно крикнул чужак, снова дернувшись. – Я убил его своими руками! Еще солнце не село в ту пору, когда он почти перегрыз мне горло!

– Илва, отойди, – бросил мне Ирах, словно не слыша последних слов пришельца.

Я еще раз провела рукой по жесткой шерсти, безмолвно прощаясь со зверем, и послушно отступила назад.

– Шкуру-то сильно попортил? – заинтересованно посмотрел на добычу трактирщик.

– Целехонька, – буркнул здоровяк, настороженно наблюдая за ним.

Ирах опустился на корточки рядом с мертвым зверем.

– Ладно. Сколько хочешь за него?

– Сколько дашь. Я не гордый.

– Тогда вот что. Сейчас ты выйдешь отсюда, да подальше, сам снимешь с него шкуру, а тушу закопаешь. И лишь после заходи за платой. И смотри без глупостей! Видишь сам, тебе тут не рады.

– Зато я умираю от счастья видеть ваши поганые рожи, – пробурчал чужак, продолжая вырываться и громыхать доспехами. – Да отцепитесь вы!

Ирах поднялся, кивнул односельчанам, и пленника нехотя отпустили.

– Где моя мать? – глухо прорычал тот, обращаясь к трактирщику. – Я был дома – там никого.

– Ее больше нет, – Ирах отвел глаза. – И дома у тебя тоже нет, Тур. Уясни-ка себе это.

– Что?! – взревел чужак, которого назвали Туром. От его рева у меня мурашки побежали по коже, и я отступила еще на шаг назад.

Но Ирах не убоялся.

– А то. Не твой это дом больше. Заберешь деньги за шкуру и проваливай отсюда.

Хакон смерил посрамленного соперника победным взглядом. Тот едва не исходил дымом от ярости, однако обвел налитыми кровью глазами харчевню и сдержался.

– Это мы еще посмотрим, – сказал он напоследок. Утер окровавленный рот латной перчаткой, взвалил на спину тушу волка и вышел вон.

Я услышала жалкий всхлип и не сразу поняла, что издала его сама.

– Не бойся, Илва, – Ирах положил ладонь на мое плечо, – мы тебя в обиду не дадим.

Мне было невдомек, о чем это он толкует. Ведь чужак, устроивший в харчевне драку, не сделал мне ничего худого, даже не глянул в мою сторону. Но я благоразумно кивнула и покосилась на свое добро, все еще разложенное на стойке.

– Ах да, – перехватив мой взгляд, засуетился Ирах. – Руна! Принеси-ка молоко, голубушка.

Руна смерила меня убийственным взглядом и скрылась за дверью кухни. Ирах пошарил в кармане засаленного передника и не глядя отсыпал мне целую горсть медяков. Мои брови взметнулись вверх: не надо было считать, чтобы понять, что здесь гораздо больше, чем стоил принесенный мною скарб. Но спорить не стала – какой же глупец будет сетовать на то, что ему переплатили?

– Спасибо…

Ирах едва ли обратил на меня внимание: он уже приветливо улыбался солдату из охраны нашего лорда, спускавшемуся по лестнице со второго этажа. Там, наверху, у Ираха сдаются комнаты постояльцам трактира. И не только приезжим, но и своим – если те хотят чуток поразвлечься с продажной женщиной. После того, как пышнотелая и немолодая уже Фанни минувшей весной была найдена в собственной постели задушенной особо ретивым любовником, продажная женщина в нашей деревне осталась всего одна: молодая хохотушка Мира. Девчонка всегда была мне по душе: осиротев в раннем детстве, она не утратила своего озорного, веселого нрава, скучать рядом с нею точно не приходилось.

Именно она спускалась теперь в харчевню вслед за своим любовником. Завидев меня, Мира просияла.

– Привет. Принесла? – шепнула она мне на ухо, приобняв за талию.

Я кивнула.

– Тогда идем ко мне, – она схватила меня за руку и потянула к лестнице, по которой только что спустилась.

Мне ничего не оставалось, кроме как последовать за ней.

В ее комнатушке царил сущий бедлам – впрочем, Мира никогда не отличалась аккуратностью и любовью к порядку – и все еще витал тошнотворный запах немытых разгоряченных тел и недавнего соития. Я с трудом удержалась от того, чтобы не поморщиться, лишь незаметно потерла нос.

– Ну, давай же! – Мира нетерпеливо дернула меня за рукав.

Я пошарила в кармане передника и достала пучок сушеной травы.

– Ты помнишь, что заваривать надо всегда свежее и не пить то, что простояло дольше дня?

– Да помню я, помню, – отмахнулась она, выхватывая у меня зелье.

– Трижды в день…

– Ой, Илва, ну что ты такая скучная?

– Я уже за сегодня так набегалась – с ног валюсь. А ты отчего такая веселая?

Мира рассмеялась:

– Так мы же с тобой по-разному живем. Ты – днем, а я – ночью. Я-то уже выспалась… Корин был моим первым за сегодня. А его никогда надолго не хватает, так что мне не пришлось слишком усердствовать.

Она хитро подмигнула мне, а я почувствовала жар на щеках и отвела глаза. С Мирой мы общались уже давно, но я никак не могла привыкнуть к распутству ее речей, хотя распутство ее нрава меня уже давно не задевало. Тем чудней, что она стала моей единственной подругой.

Пальцы сами собой потянулись к теплому шерстяному платку, чтобы развязать концы и стянуть его с головы: в комнате Миры камин пылал еще жарче, чем в харчевне внизу, и я уже изрядно вспотела под уличной одеждой. Мира не упустила возможности провести рукой по моим волосам.

– У-у-у, Илва, опять дразнишься? Когда ты мне уже принесешь той травы, которая сделает мои волосы такими же золотыми, как твои?

Я осторожно убрала ее руку и пригладила растрепавшиеся под платком пряди.

– Я тебе уже много раз говорила: я не знаю такой травы, которая делает волосы светлыми. Рыжими сделать – могу, черными – могу, даже красными и синими могу, а вот светлыми…

Подруга фыркнула и тряхнула своей густой темно-русой гривой.

– Врешь. Ты же ведьма, ты все можешь. Вот сама себе такие сделала, а мне не хочешь…

– Ничего я не делала, – засмеялась я. – Я с такими родилась.

– Откуда знаешь? Ты даже не помнишь, где и когда родилась.

Я помрачнела и отвернулась к двери.

– Ладно, мне пора.

– Илва, ну не дуйся, не все ли равно, что было с нами раньше? Главное – кто мы сейчас. Лучше скажи: что там за шум стоял внизу? Жуть как любопытно, что я пропустила?

Ее слова не могли не вызвать улыбку: на эту девушку невозможно было долго сердиться.

– Пришел какой-то чужак да учинил внизу бучу. Волка убил и продать хотел, – я снова помрачнела, вспоминая остекленевшие глаза мертвого зверя.

– М-м-м… – заинтересованно протянула Мира. – А что за чужак? Молодой или старый?

– Не старый, но и не молодой… Хотя леший его разберет, он заросший весь и грязный.

Но интереса Миры мой нелестный отзыв не умерил.

– А много ли он за волка получил?

– Не знаю. Ирах сказал, что расчета не даст, пока не получит шкуру, – я болезненно сглотнула. – Сейчас душегуб как раз этим и занимается.

Глаза подруги алчно вспыхнули. Ну еще бы: недавняя битва на пограничных землях с крэгглами поубавила желающих пересечь межу враждующих королевств, стало быть, путники в трактир почти не захаживали – с кого Мире брать деньги? Деревенским-то мужикам деньжата карманы не оттягивают, а прижимистые жены зорко бдят, чтобы лишний медяк не ушел из семьи вслед за взыгравшей похотью мужей. Знаю, что Мире нередко приходится работать в долг, как и трактирщику Ираху, как и многим из нас. Да только вот кое-кто из своих может и позабыть вернуть должок, а кушать молодой девушке хочется всегда. Тут поневоле начнешь тосковать по мирным временам, когда в Три Холма рекой текли путники и торговцы из дальних городов – эти почти всегда были при деньгах, и кровать Миры в те дни редко пустовала.

– Вот что я тебе скажу, Илва: этот волк умер не зря! Его смерть послужит доброму делу: пополнит мой кошель. Когда чужак вернется, мимо меня не пройдет, – она довольно хихикнула и покружилась по комнате, – а уж как соберу деньжат, куплю себе новое платье. В воскресенье ярмарка, пойдешь со мной?

Я лишь вздохнула. У меня тоже была мечта: купить красивую толстую книгу обо всех хворях, что есть на белом свете, и обо всех снадобьях, которыми можно их лечить. Иногда ее привозил на ярмарку старьевщик из соседней деревни – на нее еще старая Ульва засматривалась, хоть и неграмотная была. Старьевщик говаривал, что попала к нему книга от столичного лекаря, которого сожгли на костре за колдовство – перед смертью бедняга хотел сохранить ее как великую ценность, чтобы не сгорела вместе с ним. Иногда старьевщик позволял мне полистать пожелтевшие страницы, и я с замиранием сердца рассматривала картинки, на которых нарисовано было человеческое тело вместе со всем нутром, жадно запоминала мудреные названия и разные увечья, которые мог получить человек. Я понимала, почему того лекаря предали смерти: в книге сказано было, что из человека можно вынуть хворые внутренности, положенные ему для бытия Создателем, и после этого действа – которое в книге называлось «операцией» – тот все равно сможет жить, и даже стать здоровее, чем прежде. Не иначе как колдовство… Так сочли те глупые люди, что обвинили лекаря в ереси и богохульстве. Но я-то в Создателя не верила – от Ульвы переняла уважение к старым духам.

Страсть как дорого стоила та книга, но я не теряла надежды и упорно копила на нее медяки. Воскресная ярмарка могла принести еще одну встречу с моей потаенной мечтой.

– Пойду, – кивнула в ответ, – но не за платьем. Картошки надо прикупить на зиму да зерна для кур…

– Фу, ты как старая бабка, Илва! – Мира смешно наморщила точеный вздернутый носик. – Картошка, куры! Ты посмотри на себя, глянь только на свои руки!

Смотреть было не на что – и без того ясно, что руки мозолистые и шершавые, загрубевшие от тяжелой работы. Не сравнить с руками Миры, белыми и холеными, не знавшими иного труда, кроме постельных утех.

– Мне пора, – вздохнула я и вновь натянула платок.

– Идем вместе, провожу тебя. Страсть как охота на чужака твоего поглазеть.

– Он не мой.

– И то правда – мой будет, – рассмеялась Мира.

Глиняный кувшин со свежим молоком дожидался меня на стойке у Ираха. Подхватив его, я распрощалась с подругой и вышла во двор.

– Эй, Илва! – услышала позади себя, едва дошла до калитки.

Не надо было оборачиваться, чтобы понять, кто зовет меня – конечно же, Хакон.

– Чего тебе?

– Э-э-э… я хотел…

– Ну, чего? Говори быстрей, я тороплюсь.

Кузнец все не оставлял надежду добиться моей благосклонности. Но разговоры разговаривать у него всегда получалось плохо, а могучие мышцы, которыми он так любил похвалиться, не производили на меня должного впечатления. В моей памяти сохранились лишь последние пять лет жизни, но их хватило на то, чтобы помнить, как он обошелся со мной в тот первый год. Он и его подельники.

До сих пор содрогаюсь, когда вижу кого-то из них. Тех, что решили посмеяться над блаженной доверчивой сиротой без роду и племени. Хакон тогда притворился, что хочет стать моим женихом, говорил мне красивые слова, подарил оловянное кольцо, которое сам смастерил. Влюбленно смотрел мне в глаза, так сладко целовал мои губы…

«Пойдешь за меня замуж?» – шептал нежно, а я млела от любви.

«Пойду», – говорила.

Глупая дурища.

Так и разыграли они меня, себе на потеху. Хакон велел ничего не говорить Ульве, но нарядиться в свое лучшее платье и прийти вечером к заброшенному алтарю, где он возьмет меня в жены перед лицом старых духов; а оттуда, сказал, поведет меня в церковь, приносить брачные обеты перед Создателем. Там, у алтаря, они и окружили меня: он и его дружки. Хохоча, накинули на меня грязный мешок из рогожки вместо вышитого свадебного платка; каждый из них, издеваясь, произнес надо мной свадебную клятву, получая у старых духов ложное право меня обесчестить…

Уж не знаю, как о том прознала Ульва, но подоспела она вовремя. Ее-то они боялись, хоть и немощная была, всего лишь старая женщина. Ведьмой слыла в Трех Холмах, ведьмой и сказалась насильникам, пригрозив, что если не оставят меня в покое, то превратит каждого из них в лягушку, изловит и пустит на свои колдовские снадобья.

Ну а мне после того случая наказала сидеть в доме тихо и без нужды носа в деревню не казать. Объяснила мне, глупой, что на таких, как я, безродных сиротах парни из хороших семей не женятся.

Хакон после просил у меня прощения. Долго потом за мной ходил, говорил, что полюбил теперь по-настоящему. Что ему все равно, кто я есть, что возьмет меня в жены и без благословения родителей.

Я, конечно, простила, но забыть – не смогла. И слова пустые больше на веру не принимала. Может, его чувства ко мне и изменились, но нутро – нет.

Хотя было время, когда я Хакона даже жалела: отец его слег с тяжкой хворью, с которой и Ульва не смогла справиться, да вскоре и отправился к духам забвения. А мать, истратившая почти все сбережения, чтобы спасти кормильца, не смогла уплатить ежегодную подать. Ее отхлестали плетьми и отправили на каменоломни, где она и сгинула навеки. Хакон, бедняга, остался на свете совсем один.

Да только зря я его пожалела: минувшим летом глупость его перешла все границы. Он нарочно распорол себе бок гнутым гвоздем от старой подковы, притворился, что истекает кровью, и послал за мной. Чтобы лечила его. А все для того, чтобы щегольнуть передо мною голым торсом.

Я-то, наивная, ему поначалу поверила. А потом… все снова могло закончиться для меня очень плохо, если бы не помог старый шорник, случайно заглянувший в кузницу. Силища-то у кузнеца была такая, что подковы мог гнуть голыми руками!

Старые духи справедливы: его рана потом в самом деле загноилась, и мне пришлось лечить его по-настоящему. И уж я постаралась на славу: его шрам теперь уродливей, чем его поступки, и желания покрасоваться голышом перед девицами у него поубавилось.

Жаль только, что не поубавилось наглости все еще заговаривать со мной.

– Тувин Оглобля в будущую седмицу женится.

– Пусть счастлив будет. А мне что с того?

– Не хочешь пойти на свадьбу?

– Я?! Ты рехнулся? Кто ведьму на свадьбу кличет?

Случались все-таки моменты, когда дурная ведьминская слава была мне на руку.

– Если ты пойдешь со мной…

– И не думай.

– Илва…

Я прищелкнула языком и покачала головой.

– И не проси меня наколдовать тебе мозгов. Все, чем духи тебя наделили, у тебя в мышцы ушло. Вот ими и хвались, да не передо мной.

– Илва…

Его прервало злобное конское ржание, и я испуганно отступила за край ворот. Лошадь у трактира была лишь одна – того самого лохматого драчуна, который убил вожака волков и теперь свежует его где-то на окраине.

Настроение окончательно испортилось, я махнула рукой Хакону и поспешила домой.

День и так выдался слишком долгим.