Текст книги "Льются слова, утекая в песок...(СИ)"

Автор книги: Владислава

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 19 страниц)

Мать – потому что там, в больнице, лежал последний её родной человек, её сын, – и Таня, ибо если он умрёт, она сядет. И надолго.

А ещё её бессовестно лишили прав, и гонять теперь не получится, лишь авто, бедное, пылится в гараже.

…Её автомобиль сорвался с места – она никогда не думала, что он умеет водить вот так. Её за руль не пускали вот уж два года, с той поры, как всё случилось. Она и привыкла почти, но ощутить эту скорость – что-то незабываемое! На оживлённом шоссе, среди всех этих машин, отвратительных медленных черепах они были единственной бескрылой птицей.

А теперь наконец-то расправляли те перья, что остались, дабы если не взлететь, то хоть бежать чуточку быстрее, чем получалось.

…Он был таким бледным и уставшим. И смотрел на неё тоже как-то странно – потому что перед ним сидела та, кто лишил его всей нормальной жизни.

Он должен был защищать через два месяца кандидатскую – не валяться тут, на больничной койке. А ещё любил, говорила мама, кататься на лыжах – теперь не мог и на ноги встать. Парализовало по пояс.

Мечтал о том, что женится на этой своей надменной Жанне, но она уже успела куда-то убежать.

– Быстрее! – закричала она, запрокидывая голову назад и хохоча. Два года, с поры той аварии, никакой скорости. Два года подряд.

Он только сильнее вдавил педаль газа – тут заканчивался город и начиналась окружная, длинная и такая ровная дорога, что можно запускать самолёты. И ей больше всего тут нравилось именно дикое ощущение свободы. И то, что наконец-то её милый автомобиль разомнётся.

…Она не призналась, что это она его сбила. Она не призналась, что это из-за неё он оказался в инвалидной коляске, но послушно, постепенно теряясь в его бархатном голосе и чёрноте глаз, возила её – пока он не сделал первые несколько шагов, пока не смог ходить.

Она не уходила и тогда, когда всё пошло на лад. Она не может не признать, что многое у него отобрала.

Что когда у него на минуту остановилось сердце, у его матери оно перестало биться навсегда.

Что когда она грустила по автомобилю, он потерял любимую.

Что когда она с трудом просыпалась по утрам, дабы ехать в надоевшую больницу, он ночами лежал без сна и смотрел в потолок – не в силах встать, не в силах сбежать, не в силах вернуться в свой старый, такой родной и любимый мир.

Теперь он хотя бы ходит. Улыбается. Двигается. Смеётся. Он не знает, что то была она, но никто и не скажет.

Потому что уже никто не помнит.

Он жмёт на газ сильнее и сильнее. Третья, четвёртая, пятая. Мимо скользят деревушки – он выворачивает руль.

– Что ты…

– Знаешь, – шепчет он, – как я ненавижу тормоза? Это жуткое, отвратительное чувство – необходимо тормозить! Но ведь мы не будем?

Они летят вперёд. На полной скорости. Туда, где идут дети. Туда, где ходят люди. Туда, где есть чему взрываться.

– Ты с ума сошёл? Остановись!

Она рвётся вперёд, умудряется как-то нажать на педаль тормоза – ничего. Ничего. Он запрокидывает голову, смеётся, в последнее мгновение выворачивает руль – они пролетают мимо.

– Я знаю, – шепчет он.

– В этом виноваты дети?!

– Только ты.

И они на полной скорости падают в реку – он вновь хохочет и блокирует дверь, когда она отчаянно пытается вырваться. Они умрут. Они оба умрут. Утонут в пучине его мести.

Ему нечего терять.

Ей осталось потерять только его.

Вода начинает просачиваться в салон.

Феофил был уверен в том, что всё в порядке, до той поры, пока чувствовал Нить. Она, невидимая, тянулась от него к некромагу – или наоборот. Феофил жил, потому что был жив этот чёртов сумасшедший некромаг. Феофил жил, потому что у него появился новый, короткий, почти незаметный шанс всё исправить.

Но у нити была определённая длина. И сейчас она, и без того тонкая, натянулась до предела и грозилась разорваться прямо в это короткое, дикое мгновение, пока он всё ещё пытался понять, что происходит. Когда отчаянно боролся за смысл.

Но он ещё был тут. Пусть совсем-совсем далеко, но Феофил мог его чувствовать. Нить не порвалась.

…Он устало вздохнул и закрыл на несколько секунд глаза. Сил в старом теле осталось слишком мало – и он отчаянно старался не тянуть их из некромага. Если тому не хватит могущества выбраться из очередной истории, то погибнут все.

Феофил вновь поднял голову, огляделся – библиотека казалась ему воистину огромной, но в тот же миг, впрочем, какой-то успокаивающей. Он знал, что в истории не долго было проходить столько времени – только несколько часов. Ровно такой отрезок времени, что нужен, дабы прочесть её вслух.

Сутки.

Уже сутки некромага и, что самое главное, его, Феофила, внучки не было в этом мире. Они заблудились, запутались в каком-то странном мирке.

Феофил опустился на стул и потянулся к книге, которую выбрал. Открыл на нужной странице почти что сразу – заклинание и ритуал показались ему такими привычными и понятными, что аж дурно становилось. Да только от всего этого толку мало; он должен был наплевать на собственное плохое самочувствие и вытянуть их на свободу из той ямы, в которую они же как-то умудрились попасть.

Но сначала он должен был накопить силы. Найти какой-то артефакт…

Перед глазами расплывались строки. Феофил в очередной раз попытался отыскать понятную, логичную нить повествования, уцепился за неё – и внезапно перед глазами вспыхнула вода.

…Его душило. Водоворотом швырнуло о лобовое стекло. Вода рванулась вперёд, заливая лёгкие, и она беззвучно кричала, сдаваясь, задыхаясь…

Пустота.

Феофил вновь распахнул глаза – будто бы ещё чёрные, но уже светлые, старые и уставшие.

Времени не было совершенно. Старые, сморщенные пальцы скользнули по страницам – ему не хотелось этого делать, но выбора больше не оставалось. Феофил знал, что всё зашло слишком далеко.

– Найти свою историю, – он вновь перелистнул книгу. – Найти свою историю. Что это значит?

Не следовало задавать такие глупые вопросы, ведь он и так знал правильный ответ. Их будет швырять из мира в мир – а он останется тут, и сил в нём максимум на сутки. И пока они не окажутся в своей истории, в том, что должно пренадлежать именно им, всё это не прекратится.

Пока они будут лишь персонажами, а не людьми, ничего не изменится. Вот только у него всё равно нет выбора. Он вынужден на это пойти, иначе его внучка – последняя надежда рода! – погибнет, погибнет не только из-за самонадеянного и самовлюблённого некромага, а и из-за своего слишком нерешительного деда. Разве можно позволить ей оказаться за чертой? Разве он не любит её достаточно, чтобы рискнуть?

Он коснулся книги и пробормотал первые слова заклинания, понимая, что он ничего не исправит – только сделает хуже.

Легче позволить чтецу, себе – и ей, – умереть.

Но он не мог. Как бы эгоистично это ни оказалось, он никак не мог решиться отпустить свою внучку в Тартар. Она и так одержима историями, и так сама упросила некромага – и единственная возможность избавиться от дикой зависимости – это обо всём забыть.

И пойти ва-банк.

– Эй, красавица! – хихикнул среднего роста темноволосый парень – со сломанным, кажется, в нескольких местах носом. – Ну куда ты. Разве тебе со мной так плохо? Ну?

Она отступила от него. Чёрт! И откуда этот человек появился в её доме? Зачем она ему открыла?

Думать об этом было некогда.

Гроттер отчаянно пыталась отыскать на подоконнике хоть что-то тяжёлое или острое, даже осколок стекла. Она оказалась зажата в угол – отвратительным насильником, тем, кого вот уж который день пытаются поймать. И как только угораздило среди ночи не закрыть дверь?

Впрочем, кого она обманывает? Это просто пьяный сосед по коммуналке, а её чрезмерно активная фантазия уже успела записать его в ряды маньяков и самых страшных жителей города. Вот только кем бы он ни был, безумцем или просто плохо контролируемым пьяницей, это не отменяет голодного блеска в его глазах и грязных слов.

И похоть это тоже не убавляет, кем б он ни оказался. И именно потому она отступила ещё на шаг и забралась на подоконник, отчаянно надеясь ударить его достаточно сильно, чтобы он упал – тогда она выбежит из квартиры и позовёт на помощь.

– Лучше уйди с миром, – зло прошипела Таня.

– Эй! – воскликнул он, вновь потянулся к ней и подступил почти вплотную. – Слушай, тебе хорошо будет, обещаю!

Он рванул её на себя – грязные, потные руки скользнули по обнажённой коленке, и она отсахнулась, уверенная в том, что сейчас спиной упрётся в стекло – и тогда, отыскав надёжную опору, сможет ударить его носком в пах.

Он согнётся пополам, и она обязательно его добьёт.

…И только спустя мгновение, уже падая, она осознала, что, перед тем, как отворить незнакомцу, она открыла окно.

Земля будто бы ещё минуту назад была так далеко – а тут словно распахнула свои объятия и потянулась к ней. Таня и вскрикнуть-то не успела – только со страшной, всё ломающей – и сознание, и тело, – болью врезалась в зелёную сочную траву и почувствовала, что перед глазами у неё всё плывёт.

***

Сквозь странный полумрак едва-едва пробивались чужие слова. Дышать ей тоже было тяжело – и всё тело пронзала странная боль, – но Таня вынудила себя хотя бы слушать голоса, раз уж она была до такой степени бессильна.

– Бедная девочка, – проронил кто-то. Голос был довольно спокойным и мягким – будто бы незнакомец пытался её успокоить. – Сильно пострадала?

– А вам жаль? Суицидница очередная! – второй прозвучал грубо – женский, незнакомый и отвратительный. Тане хотелось открыть глаза и заявить, что она просто спасалась, вот только и слова проронить не удавалось. – Парень её говорит, что пришёл домой, когда она уже на подоконнике стояла. И сиганула оттуда, он и поймать не успел.

– Да ну, – возразил мужчина. – Не может того быть. Прекрасные характеристики, девочка никогда ни в чём не была замешана. Да и третий этаж – с такой высоты не падают ради самоубийства. Может быть, она просто окна мыла и выпала? Или, скажем, штору решила поправить? Всяко ж бывает?

– Самоубийца! – безапелляционно возразила женщина. – И не отрицайте. И её стоит немедленно забрать в реабилитационный центр, как только она поправится. Проколем препараты, постараемся привести её в порядок…

– Вы даже не выяснили причину, а уже…

– Не будьте дураком. Эта дура сиганула из окна, будучи полностью здоровой, полноценной девушкой. Вы думаете, что парализованной она пожелает жить?

Гроттер показалось, что её сознание разрывается на мелкие кусочки и постепенно пропадает. Она так хотела возразить, открыть глаза и сказать, что может ходить, но…

***

Перед глазами – только белый потолок. В голове – белый шум от нескончаемых лекарств. И крики – белые мягкие стены существуют только там, где пациентов не привязывают верёвками к их же постелям. Не так, как тут.

Она чувствовала, что не может пошевелиться. Но, впрочем, дело было не в том, что её приковали. Нет, приковали её соседа – какого-то симпатичного юношу, ужасно молчаливого и похожего на бледную тень самого себя в тот момент, когда он оказался в больнице.

Она не могла встать потому, что парализована. По пояс. Разумеется, у неё есть руки, но да только кому они нужны?

А он не мог встать, потому что привязан. Потому что…

А она и не знала, за что его так.

…Открылась дверь – вероятно, пришло время. Часов не было, календарей тоже, поэтому Таня ориентировалась на собственные ощущения.

Молодая медсестричка, синеглазая блондинка, толкнула какую-то тележку с едой – подвезла сначала к нему, но он лишь равнодушно отвернулся, отказываясь.

Но стоило ей подойти к Тане, как вновь обернулся – и взгляд его, плотоядный, преисполненный жажды, теперь устремился на медсестру.

– Елизавета, – прочитала Таня на маленьком бейджике. – Вы тут новенькая? Поможете мне сесть?

– Если будешь послушной и хорошо всё скушаешь, – заулыбалась она, – то с удовольствием помогу. Ты ведь не станешь создавать нам дополнительные проблемы?

– Я не сумасшедшая! – возмущённо воскликнула Таня, но тут же поняла, что именно сейчас о ней подумает блондинка. Надо просто подчиниться и нормально поесть, а не оказаться под капельницей. У неё и так уже вся вена разбита. И от таблеток она отказывается – а они ж пытаются впихнуть! – Да, я поем. Всё будет нормально. Только мне надо сесть.

Елизавета действительно ей помогла, подсела ближе, поставила маленький поднос на колени Тане. Та взяла ложку, сжала её непослушными пальцами – вилки тут не давали, потому что они считались опасными. Ещё заколет себя или медсестру.

Кусок не лез в горло, но Таня заставляла себя глотать безвкусную, а иногда и с тошнотворными сладкими оттенками кашу.

– А он тут за что? – отчаянно пытаясь отвлечь девушку, поинтересовалась Таня. Ведь сейчас ей вновь попытаются дать проклятые таблетки – она этого не перенесёт.

– Убил, – помрачнела Лиза. – Восемь девушек. Маньяк. Говорят, с особой жестокостью, но сумасшедший, потому запихнули сюда. Ну, и привязали, соответственно. Всё скушала? Молодец.

Она забрала тарелку, помогла Тане лечь, таблеток не дала.

В голове – белый шум.

Дверь закрылась с удаляющимся куда-то хлопком, всё поплыло, запрыгало перед глазами, пронзило её тело какой-то странной судорогой.

Летать… Летать, как ей хочется летать!

– Блондинка… – прошипел её сосед. – Синеокая… Они все – такие…

В голове – белый шум.

А в еде – таблетки.

***

– И их кровь… – его голос, бархатистый и мягкий, обволакивал её сплошной волной, – такая тёплая, живая, представляешь? А знаешь… Знаешь, как они бились в моих руках? Их сердца, жалкие маленькие сердечки, колотились, словно они ещё верили в спасение. Они…

Он засмеялся – громко, надрывно, – и Таня тоже ответила смехом. Иначе она просто не могла – ведь он рассказывал ей о таких красотах.

Она послушно пила всё, что ей приносили. И она вновь проваливалась в белую бездну, и только его голос, тяжёлый, надсадный, уставший, но такой красивый и завораживающий, добавлял тепла и красок в её отвратительную жизнь.

– Как прекрасно, – прошептала она. – Как прекрасно… Тёплая, тёплая кровь… Из вен… Я б пустила так свою…

– Так развяжи меня, – он посмотрел на неё. – И мы пустим кровь. Её кровь. Такую красную, такую тёплую, яркую – она бьётся у неё в венах, она колотится, будто биение сердца и…

– А ты потом меня убьёшь?

– Ты рыжая, – он бросил на неё короткий безумный взгляд. – Ты… Если захочешь.

Она тоже безумно рассмеялась.

– Когда я смогу ходить, – прошептала она таинственным голосом. – Я обязательно тебя освобожу. Только… Только мне надо встать.

– Она такая…. – прошептал безумец. – Такая, как первая! Знаешь, только эта молодая, а та была старше. Она… Она в нашем детском доме, – он вновь улыбнулся, так широко и искренне, словно ребёнок. – Запирала, не давала есть… Мне было пятнадцать или шестнадцать, и я чем-то, наверное, ей нравился. Она надо мной издевалась особенно изощрённо… Ты видела мой шрам?

Она кивнула. Она помнила эту длинную полосу, рассекающую его щёку, помнила его рассказ – помнила и заново это повторялось десятки раз.

В голове – алое пламя.

На потолках – белый шум.

Его пальцы прижимались к раскалённым решёткам. Он смотрел на проклятую блондинку – синеглазое зло, – и шипел от боли в детстве.

Он смотрел на синеглазое зло в обрамлении белых волос, с вырезанным сердцем – это было так правильно. Она так его понимала. Она бы тоже вырвала сердце своему обидчику, только так, чтобы наверняка.

А он искал Её. Искал ту, кого должен был найти. Они бились, окровавленные, в его руках, они пытались вырваться на свободу, они проигрывали и моментально умирали или умирали в муках. Но он никогда не жалал, не хотел – зачем?

Их кровь на его руках.

Так правильно. Так логично. Так разумно.

***

Они потеряли к ней всяческий интерес. Просто инвалид. Парализованная. Зачем тратить на неё таблетки, зачем тратить на неё время?

Они кормили его насильно – он отворачивался, кривился при виде капельниц, верёвки и пояса сковывали его движения. Он не мог ходить.

Но они уже давно обо всём договорились.

Однажды весь белый шум перед её глазами обратился в красное зарево. Однажды, когда действие таблеток оказалось слишком слабым, она не уснула ночью.

Однажды они все потеряли бдительность.

Было больно. Она ползла по полу, волочила свои недвижимые ноги, упираясь руками – и комната была такой болезненно широкой. Она плакала, потому что её тело раздирала адская боль.

Но она добралась до него и дрожащими пальцами медленно расстёгивала все пояса.

Он не мог подняться – всё тело затекло. Он вставал, конечно, но под действием сильнейших препаратов – его не пускали к врачам в сознании. И теперь, когда она рыдала рядом с ним, уткнувшись носом в сменённые вчера простыни, он мог только пытаться дотянуться до её волос.

– Убей меня, – она сжала его недвижимую ладонь, шмыгнула носом и зажмурилась. – Убей меня. Ты обещал меня убить.

Только быстро. Это не прозвучало, но она знала, что надо бы дополнить. Так, чтобы её смерть не была особенно мучительной и кошмарной. Скорее.

Он наконец-то сел. Во взгляде пылает что-то странное – вроде недоверия, – на губах всё та же дикая усмешка.

Он поднял её одним рывком – вопреки тому, что сильно ослабел за последнее время. Сидеть было тоже больно, ноги не слушались – она слишком пострадала тогда, в аварии…

Боль. Фантомная? Или настоящая?

– Если тебе больно, – прошептал он ей на ухо, – ты живая.

– Живых убивают.

– Я не вижу при луне. Но ты не блондинка, – его руки сильнее сжали её запястья. – И у тебя никогда не было синих глаз. Ты не она. Это убийство. Это не возмездие. Убийство. Ты не представляешь, что такое кровь убитого. Она такая холодная. Такая липкая. Такая…

Он закрыл глаза. Будто бы пытался восстановить что-то в памяти, воскресить какую-то тонкую связующую нить.

Ничего не получалось. Она терялась, путалась, скрывалась в непонятном лабиринте образов. Его руки были такими тёплыми, такими нежными, такими сильными…

Она так хотела умереть скорее.

– Просто сверни мне шею.

Но он даже не попытался её ударить. Не попытался заставить замолчать. Только прислушался к громким шагам снаружи.

Ночное дежурство.

***

– Сегодня ночью город сотрясло внезапное убийство. Работница детского дома скончалась от множественных ножевых ранений. Напомним, что последний раз таинственный маньяк, убивающий синеглазых блондинок, связанных по работе с социальной сферой, заявлял о себе около года назад, когда в больнице было найдено задушенную Елизавету Зализину, двадцатитрёхлетнюю медсестру.

Он осторожно помог ей подняться. Девушка не могла сделать и трёх шагов без посторонней помощи, исхудавшие ноги не хотели слушаться, но – она ходила.

– Подозреваемых всё ещё нет. Напомним, считалось, что в сумасшедшем доме соседнего городка содержался человек, по диагнозу совпадающий с этим маньяком. Именно там и работала Елизавета.

– Осторожнее, – он игнорировал выпуск новостей, поддерживая её за руку. – Ты можешь. Просто дойди до дивана.

Она несмело улыбнулась. Шаги казались слабыми и неуверенными; у неё были сильные руки, но вот ноги – это уже слишком. Она так и не научилась нормально ходить, пусть они много над этим работали. Требовался ещё как минимум год старательных попыток реабилитации, и, может быть, тогда наконец-то станет многим лучше.

– К тому же, случилось ещё одно таинственное убийство. Сегодня ночью был обнаружен молодой человек – сероглазый, темноволосый, со сломанным в нескольких местах носом. Как и три месяца назад, у места преступления были найдены осколки окровавленного стекла. К сожалению, отыскать виновного так и не удалось. Предполагается, что это тот самый маньяк, что стал виной смертей стольких девушек. Представители полиции…

Она добралась-таки до дивана и, схватив пульт, поспешно выключила телевизор. Сейчас они начнут показывать фото.

Словно она сама этого не видела.

Три месяца. Одна ночь. Десятеро. Двое.

Цифры.

– Я же говорил, – на его губах заиграла улыбка, странно сочетающаяся с полубезумным взглядом. – Я же говорил, что когда-то ты всё-таки сможешь ему отомстить.

Она улыбнулась. Её зелёные глаза вспыхивали таким же безумием, как и у него – даже ярче, казалось, готовы были загореться, будто у ведьмы.

Она только слабо кивнула.

Да.

Она-то ходит.

Он – вряд ли сможет когда-то это сделать.

Он протянул руку и коснулся шрама на её губе – год уже прошёл, а тот так и не пропал.

Убей меня.

Убей меня.

Только быстро.

Убей меня?

Феофил склонился над нею – недвижимой, холодной, отсутствующей в этом мире. Да, сейчас ему бы вернуть к жизни некромага, получить больше его сил, вот только всё это – неважно.

Теперь уголок её губ будто бы пересекал вертикальный тонкий шрам. Почти незаметный – но откуда бы взяться этой вечной царапине?

Феофил зажмурился и коснулся руки некромага. Где они? Сколько историй уже сменили? Сколько сил ещё понадобится Феофилу, чтобы дождаться конца их скитанй? Он не знал. Знал только, что и сил в нём осталось слишком мало.

Он потянулся к ауре некромага, потянул на себя очередную дозу волшебства, но это обычно мало помогало. Разве что руки у Тани становились холоднее, словно отвратиельная история уводила её куда-то в непонятые, дальние края.

Труп той блондинистой истерички – Лиза ведь, да? – Феофил убрал ещё несколько часов назад. Но теперь их путь вёл в какую-то другую, более страшную историю. Когда наступит та, где они наконец-то смогут вырваться? Когда будет портал?

Он чувствовал, как какая-то огромная, странная безысходность надвигалась на неё. Дышать трудно, двигаться трудно – жить тоже трудно. Он не мог так долго сражаться за то, чего нет. Не мог вытягивать их из историй раз за разом, когда некромаг увлекал его внучку в этот круговорот.

Он уже отравил её жаждой бесконечного путешествия. Отравил этим постоянным желанием познать новый, непонятный мир, в котором она до той поры не бывала. Побывать в шкуре героя и злодея, зависимо от того, какие строки и каким тоном он возжелает прочесть.

Дары Чтецов уходят в их истинных историях. Освобождают их. Феофил знал, что это его смерть. Но знал, что это единственный шанс спасти Таню.

Он был готов рискнуть.

– Безликий, – призвал он совсем-совсем тихо. – Безликий, ты тут, я знаю. Ты в его клейме, ты в нём самом. Явись ко мне.

Его не было ещё мгновение назад – а сейчас отвратительное существо, без лица, без души, без существа в себе стояло пред глазами Феофила Гроттера и усмехалось – криво, дико, болезненно.

– Феофил, – прохрипел он своим замогильным, отвратительным голосом. – О, Феофил, что ж ты тут делаешь? Неужто решил, что можешь требовать у меня…

Феофил усмехнулся. Ему был не первый день – он прожил много веков, прежде чем наконец-то отыскал свой покой на просторах бренного мира.

Он знал, что надо сделать, чтобы Безликий ответил ему, и знал, что условия у него всегда невыполнимы.

– Ты спросишь кто ты, – Феофил опустился в кресло и расслабленно улыбнулся. – И потребуешь назвать своё имя. Ты спросишь, как тебя зовут – и кем ты был в прошлой жизни. И ты дашь мне хоть три, хоть сто тридцать три попытки. Я отвечу. Я буду называть много правильных имён, но ты Безлик, и они одно не воспримешь за правду. Моя внучка назвала тебя Глебом – и ты разлетелся в клочья. Её некромаг обозвал тебя Танталом – и ты дал ему свой дар. Но ты Безликий, кем бы ты ни был в это мгновение, поэтому я называю твоё имя. Сейчас, в своих словах. Пусть ты будешь Танталом между нами, но это только часть твоего мироздания. Она уничтожится, но не уничтожишься ты.

Безликий не ответил. Он только хрипел – тяжело дышал, путаясь будто бы отыскать хоть способ, хоть нитку, чтобы выплыть на поверхность из бесконечного своего безумия. Но получалось у него всё хуже и хуже, а Феофил едва сдерживал отчаянную боль и раздражение, что так и стекали с его пальцев.

– Ты Безликий, – продолжил он. – И ты сейчас скажешь… Что? Что им надо найти свою историю, правда? А скажи, это возможно?

Безликий смотрел на него долго-долго. Он – всего лишь собрание множества чтецов в одном теле, он – лишь комбинация того, что нельзя совмещать, но разве у них есть выбор?

И некромаг уже заклеймлён. Им стоит только по-настоящему умереть в истории, чтобы Безликий покинул своё истерзанное тело, чтобы теперь получил возможности молодого, здорового мужчины – пока и тот не сгниёт от своего возраста.

Некромаг разбудил зло. Но он не в силах его погасить. Феофил помнил о том, как трудна эта игра, и знал, что в ней никто не побеждал.

– Возможно, – прохрипел наконец-то он. – И тогда Чтецов больше не будет. Но это ещё никому не удавалось. Ни у кого не было столько силы.

– Они не были некромагами.

– Тантал был.

Безликий покачал головой. Сколько лет он провёл в зеркале, растворённый в потоках крови? Он был всего лишь тенью мироздания, тенью своего прошлого, в нём не осталось ничего, кроме воспоминаний. И его вырвал оттуда юный, самонадеянный мальчишка, который даже не знал, из чего на самом деле состоит мир. Мальчишка, который и не задумывался над тем, как правильно всё обыграть, просто взял и сделал, скользнул в зеркало Тантала для своей выгоды и рискнул умереть. Но выжил.

– Его держит этот светлый мальчишка? – наконец-то спросил Феофил. – Он привязан к жизни потому, что светлый всё ещё тянет на себя бремя нити Тантала?

– Нет, – Безликий знал, что его ответы ни на что не повлияют, поэтому отвечал честно. Феофил ничем помочь не мог. – Мальчишка лишний. Мальчишка – только звено Безликого. Он не настолько силён, чтобы удержать тут действительно могущественного мага.

– Некромаг могущественен?

– В нём истинная сила Тантала. Он впитал её – пусть Чтение и далось ему лишним, пусть оно и оказалось лишь дополнением, но чар в нём слишком много. Слишком – он не способен вырваться из этой паутины, пока не найдёт свой мир, а его мир потерян далеко-далеко.

– Но он у них общий?

Безликий усмехнулся и отступил.

– А этого я тебе не скажу, Феофил. Только не тебе. И только не сейчас.

И он растворился – так же неожиданно, как и появился.

Феофил запрокинул голову назад и вновь попытался расслабиться и просто смотреть в пустоту. Выбора у него практически не было – сражаться не оставалось, равно как и всегда – он не мог просто так взять и вытащить её оттуда. Не мог прервать нить.

У него осталось сил ещё как минимум на несколько суток. И он будет созерцать, пока нити Истории не разорвутся.

– Загоняй! – послышался крик откуда-то со стороны. – ну же! Ну же! Лови!

– Сам лови! – огрызнулся Бейбарсов, запуская пульсар Силы в очередную тень. – Мою зарплату уже на месяц задержали, я что, должен разрываться на несколько частей? У меня завтра отпуск начинается, между прочим, вполне законный. Я не хочу тратить его на свою работу.

– У тебя по всем фронтам отпуск! – возмутился напарник, зашвыривая особенно назойливую Тень в открывшийся портал. – А эти две дряни выпили уже как минимум человек пятнадцать. Ты хочешь сказать, что это тени низкого уровня, что их ловить не надо?!

– Если верить шефу, то ловить вообще всех надо, – отмахнулся Бейбарсов. – А по человечески, закрыть бы тот разинутый рот нашего маленького мирка и забыть о нём навсегда. А лучше почистить Лысую Гору и уволиться!

– Ты не можешь! Кем ты работать пойдёшь тогда?

– Тем, кому платят зарплату! – возмутился Глеб.

На деле, куда работать пойти ему было. Учился он – пока всё это не случилось, – хорошо, да и бакалаврская – стоит внимания. А что два месяца свободы перед магистратурой он потратит на каких-то жалких Теней – это совершенно не улыбалось.

Но ему полагалось три недели законного отпуска, как и каждому нормальному сотруднику. Разумеется, от того он не станет хуже видеть Тени, но и ловить их будет только в том случае, когда они окажутся слишком близко и слишком уж нагло будут угрожать жизни человечества.

И откуда только взялась эта зараза?

Глеб видел теней с детства. Что нашли его только в день двадцатилетия – то другое дело, но, будучи ещё ребёнком лет десяти, Бейбарсов будто бы чувствовал эту вязкую, смертельно опасную ауру вокруг них. Затягивающую, отвратительную, вызывающую холод и тошноту.

Сейчас он встречался с ними куда чаще – не раз в год, а по десятку в день. Всё потому, что каждый раз, после учёбы, разумеется, вынужден был бросать все дела и гнаться на задания на Лысую Гору. Средоточие Теней находилось именно здесь, отсюда они, свеженькие и голодные, обычно вылезали.

И он знал, что главное – не жалеть их. Сначала они шепчут, что выпьют совсем чуть-чуть, что им холодно в Иномирье, а потом уже впиваются в твоё горло, и ты валяешься на полу без чувств, без жизни, вообще без всего. Может быть, кто-то и хочет покончить жизнь подобным образом, да только Бейбарсову подобное не улыбалось.

И главное, такие назойливые – страх! Мимо тени попробуй пройди – цепляется даже за Ловцов.

За последний год у него набрался целый послужный список, почище, чем у его друга и коллеги. Но тот пусть продолжает самозабвенно отдаваться работе и бить чужие рекорды – Бейбарсов больше подобную глупость совершать не собирался.

– Ну, давай ещё вон ту! – воскликнул парень. – Ну последнюю! Глеб, в конце концов, мы за парочкой сюда пришли, парочку и должны зашвырнуть в иной мир! Окружа-а-а-ай!

Бейбарсов не стал спорить. Тень уже всем своим внешним видом вызывала жалость. Вся такая белдная, хорошенькая, испуганная и дрожащая – вот-вот попьёт энергии.

– Твоя? – поинтересовался товарищ лениво, зная, что Бейбарсов не откажется от премии – до неё ему оставалась только одна штука.

– Моя, – обречённо выдохнул Глеб. – Эй, красавица…

Несомненно, она прекрасно знала, что видит перед собою Ловца, но, наверное, очень долго не ела. Можно было поверить и в то, что она – крайне альтруистическая тень, вот только Бейбарсов отлично знал, что обманчивое личико и худенькие рученьки совершенно ничего не означают.

Он приблизился к ней и протянул руку, будто бы для приветствия – а после перехватил за запястье.

– Попалась, – выдохнул без особого любопытства или интереса, без восторга – в конце концов, это его сотая за квартал, просто для премии.

Портал зашипел совсем-совсем рядом, и она воззрилась на него своими ясными зелёными глазами.

– Там холодно, – прошептала девушка. – Там очень холодно. Я не могу. Мне нужно тепло. Я тут… Я на солнышке… Я никого не трогаю…

Он подтолкнул её к кипевшему порталу – тот собирался вот-вот втянуть в себя жертву, а тонкий браслет, которым он приковал жертву к себе, ещё надо было вовремя сорвать, чтобы и самому не оказаться в Иномирье.

– Я никого не трогаю! – взвизгнула она. – Я… Я просто хочу нормально жить. прошу. Пожалуйста. Не надо. Не надо…

Она отшатнулась назад – и портал схватился за неё, протянул свои отвратительные щупальца, затянул…

И тогда только Глеб осознал, что он не успел отключить браслет.