Текст книги "Льются слова, утекая в песок...(СИ)"
Автор книги: Владислава
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 19 страниц)
– Ваня, – прошептала она, – Ваня, ты меня слышишь?
Но он смотрел только на Глеба – ждал очередного приказа, – и Гроттер не приходилось требовать подтверждения, чтобы понимать, что случилось. От Ваньки только одна оболочка, и та не сохранилась в том состоянии, в котором должна быть.
– Я вас оставлю, – Склепова поднялась – тяжело, будто бы ей внезапно стало нехорошо, – и направилась к двери. Тане так сильно хотелось попросить её остаться, но она не могла проронить ни единого слова – потому что что-то неведомое с силой сжимало её горло и не позволяло вдохнуть. Она даже сглотнуть слюну не могла – не смогла бы и сделать глоток воды.
– Что-то не так? – Глеб усмехнулся. – Иван, – в его голосе послышались приказные нотки, – принеси госпоже Гроттер воды. Немедленно.
Ванька повернул к двери, и короткое, тихое танино “нет” не подействовало совсем никак.
– Ты не слышал, что сказала госпожа Гроттер? – его резкий, издевательский тон заставил Ваньку замереть. – Неужели ты не понял, как должен действовать? Остановись. Она не желает воды. И стань ровно, не позорь всю касту потерянных мальчиков.
Таня рванулась к Ваньке – может быть, прикосновение заставит его проснуться? – но Глеб поднялся и перехватил её за локоть, остановил – с такой лёгкостью, что и не описать. Гроттер было, наверное, больно – но Ванька смотрел на неё такими пустыми глазами, что физическая сила не имела никакого значения.
– Знаешь, – проронил Бейбарсов, – ведь я не хотел читать ту историю. Нет, конечно, я выбирал её, как одну из возможных, я расписал роли, но та короткая сказка не попадалась мне под руки. Твоя Склепова подсунула мне её под нос, сила оказалась более могучей, чем я прежде мог подумать, и поэтому я сорвался – мало ли, всяко бывает, моя дорогая…
– Ты не можешь винить Анну в своих грехах!
– Не могу, конечно же, – послушно согласился он. – Но так или иначе, потерянные мальчики не могут жить сами. Не могут действовать так, как им хочется. Они ничто. Ему будет плевать, даже если…
Глеб не стал продолжать – слов для того и не надо было. Он сжал Таню в объятиях до того крепко, что она даже не успела рвануться на свободу, и впился в её губы поцелуем, который, пожалуй, должен был бы показаться ей самым отвратительным на свете. Но она не успела и воспротивиться – чужие руки скользнули по спине вниз, сминая тонкую ткань платья…
Ванька издал какой-то странный, утробный рык и рванулся вперёд, прямо на Глеба – Таня поняла это только тогда, когда Бейбарсов внезапно отпустил её и вскинул руку.
– Связь! – только и успела выдохнуть девушка – но некромаг будто бы и не чувствовал боли потерянного мальчика. Их связь давно уже истончилась, стала практически односторонней – и Ванька взвыл, впиваясь пальцами в свои собственные волосы, рухнул на колени, шепча что-то себе под нос.
– Ты будешь подчиняться, – Бейбарсов ничего будто бы и не видел – и она тоже потеряла своё прежнее зачение, теперь обратившись в банальную причину мести, что же может быть ещё нужнее человеку? Ему было глубоко наплевать на её боль, на то, что её разрывало на мелкие кусочки изнутри, и она рухнула на колени, прямо посреди книг.
Ванька закричал – громко, истошно, пытаясь вырваться из невидимых пут.
– Глеб, прекрати! – она попыталась схватить его за руку, но некромаг только досадливо от неё отмахнулся. Силы в нём было слишком много – не физической, а той ментальной, волшебной, до которой Ванька никогда не мог достойно дотянуться. – Глеб!
Но он был неумолим. Казалось, и связь уже не чувствовал – выпрямился, не испытывая и грамма боли, а Ванька всё извивался у него в ногах и кричал, будто бы его разрывало на мелкие кусочки. Может быть, дело было в том, что Глеб давно уже привык к пыткам старухи, но Таня не задавалась этим вопросом.
Не в силах ничего сделать, она только дотянулась до корешка ближайшей книжки, сжала томик в своих руках и открыла на месте, где была закладка.
– И Змий склонился над нею, – прошептала вслух так быстро, как только могла, отчаянно надеясь, что его чары отозвутся на зов, – и впился клыками в её запястье – она почувствовала только, как зелье начало действовать, и упала в далёкую пропасть, не в силах воспротивиться отвратительному существу…
Мир вспыхнул вокруг сплошной линией боли, и Гроттер только и увидела что странный водоворот, который затягивал её всё дальше и дальше в пустоту.
Прекрасен Царь Змей, да только черны очи его. Красив – будто бы нарисован, и плечи широкие, и ростом вышел, и лицо – воды напиться, да только холоден и преисполнен боли. Сколько крови он выпил из девиц невинных, чтобы змеи его жили долго и счастливо? Сколько миров он покорил, сколько людей погибло, сколько смертей случилось, и всё ради того, чтобы пополнить свою силу и налить жилы безмерной кровью Человека.
Прекрасен Царь Змей, да только когда он кольцами вьётся вокруг её плеч, страшно и душно становится. Очи его – то ли зелёные, то ли жёлтые, то ли чёрные, будто бы ночь, – пугают её и днём и ночью.
Страшен Царь Змей – и ни одна ещё не пережила службы у Него, ежели уж попала сюда, то семь лет, семь месяцев и семь дней, отведённых жребием, не переживёт никогда.
Что, девица, рыдаешь?
***
Страшен Царь Змей, и безмерна сила его. И она изо дня в день метёт у него полы, готовит ему ужин и завтрак, ибо на обед – кровь чья-то на столе стоит, – застилает постель и плачет тихонько на своей лавке.
Страшен Царь Змей – да только её он не трогает, ибо служанка нужна, и травой летней, да осенними листьями сияет она изнутри. Волосы – будто бы жар злата, а глаза – словно блеск изумрудов; выпивает он силу из неё ночами, обвиваясь змеиными кольцами вокруг.
А она всё метёт и метёт, всё плачет и плачет по жениху востроглазому – знает, что не добраться ему сюда да долю её никогда не облегчить. Царь Змей никого не отпускает раньше срока, а она уж год пережила, ни слова не молвивши.
И пережила ещё шесть – не стареючи, не меняясь, пленница вечная – ещё семь месяцев и семь дней осталось, да только тоска по дому сжимала её сердце всё меньше и меньше. Ибо страшен Царь Змей, да только очи его влекут и влекут.
И вечерами, когда домой он приходил и засыпал в своём ложе змеином, рыдала уже не по тому, что дома давно не видала, а потому, что любовь – противоестественная, змеиная любовь, – сжимала её сердце массивными кольцами, тянула вниз, будто бы это Полоз проклятый обвил её.
А у него – волосы мягкие, будто шёлк, и густые-густые – видела она. У него – глаза темны, словно из обсидиана выточены, и страшные-страшные, глубокие-глубокие. У него и скулы точёные, и плечи широкие, и руки сильные – да только кровь у него холодная.
Остался ей месяц и день – всего-ничего, сколько пережить-то? Холодный, страшный Змий – да только не слепой.
И по вечерам сидел дольше, чем должен был, и крови выпивал меньше, чем надобно ему, и смотрел на неё – будто бы и оптускать вовсе не хотел. Шли дни, и знала она, что вот-вот вернётся домой, а ежели поддастся влечению своему – навеки в змеином царстве останется.
Семь дней осталось девице в темнице – вот уж и родители за стенами плачут, вот уж и ждёт она того момента, когда врата он откроет и позволит ей со змеями его пуститься в пляс и дойти до её дома, до родного, любимого дома. Ещё совсем-совсем немного, и свободна, совсем чуть-чуть, и никакая сила не посмеет её тут задержать.
Семь дней – да только руки его на талии так горячи, и губ прикосновение к щеке – ритуально, как каждый вечер, – опаляет страхом. И пусть никогда не оставался он на дольше – сама ведь ухватилась за его плечи, сама потянулась к нему всем телом, прильнула, прижалась, поцеловала сама – и жаркие, тёплые кольца обвили её.
Один день девице остался до свободы, и родители за застенками рыдают да руки к ней тянут – но не выдержала она. Возлегла со Змием проклятым, и пальцы его, и губы, и руки – и мягкий шёлк волос. Ни жених её востроглазый, прекрасный, ни мольбы родителей за стенами – ничто её не удержало – поклялась она вечною Его быть, и осталась на века.
Только утром вдруг поняла, что чары то всё были змеиные, что проклята она теперь на века. Он и не смотрел боле – она всё мела полы, да завтраки готовила, и змеи крутились вокруг него, а она ревниво и шумно выдыхала воздух, отчаянно надеясь выбраться на свободу.
Но больше к ней рыдать не приходили – знали, поддалась Змию, больше не человек она – а змея.
***
Шли годы, и так и не отпустил он её. Так в немоте и жила – раз в семь лет, семь месяцев и семь дней обнимал он её, ласкал и целовал, а после забывал – опять прощалась она со своей страстной любовью, опять в одиночестве страдала. Уже и коса её алая темнеть стала, и глаза тускнели – в одну только ночь она оживала, вновь становилась такой, как прежде, и хоть и жила тут, не стареючи, да девичьего запала уже не хватало, и сердце болело, и о смерти молилась всё чаще – чаще, чем о свободе.
Но знала – как только умрёт, другая несчастнася придёт в этот дом, другая несчастная сдастся, не выдержит семь лет – и останется с Царём Змей навеки, пока смерть не настигнет её.
…Заходила к ней ведьма дикая – брошенная, изгнанная, старая, такая – коснуться страшно! Но не боялась красна девица дикой ведьмы – старушка жалела её, по волосам гладила, шептала тихо-тихо слова – что делать и как быть.
– Принеси мне яду сильного, – попросила она наконец-то. – Нет больше мочи терпеть…
– Да что ж ты, милая, кроме яду ничего найти не можешь? – покачала головой старуха. – Ах, да кровь бы ему свою дала – и смерть бы тебя настигла.
– Нет, ведьма, – покачала она головой. – Не могу я. Если я умру, если я свободная стану… То следующая сюда придёт и займёт моё место. Научи меня, ведьма, как его со свету сжить – вовек благодарна буду.
– Не сможешь ты, милая, – вздохнула старуха. – Сколько девиц уже у меня верное средство брали – и ни одна дело до конца не довела. Ни одна не дала ему выпить его…
– Ты только дай, ведьма! – воскликнула она. – А я уж знаю, что делать буду, знаю, как дальше поступить. Ты ж только дай…
Сжалилась над нею старуха – тонкие капельки дикого, отвратительного яда капнули на дно кувшина. Возблагодарила её девица – налила туда воды родниковой да подала Змию выпить, когда вернулся он вечером.
Сделал глоток, содрогнулся – и змеиный лик его спал. Проклят он, навеки проклят – вновь прорвался сквозь холодный образ тот прекрасный юноша, которого она так любила.
Поцеловал он её, обнял – ведь наступил седьмой день, и месяцев семь прошло, и семь лет с той поры, как в последний раз он целовал и ласкал её. А потом задохнулся от яду дикого, перевернул кувшин – только на донышке воды ядовитой и осталось, – захрипел и осел на землю.
И вновь увидала она очи его чёрные, и плечи, и скулы – вновь коснулась волос шелковистых, и голос бархатный вновь тревожил сны её.
Умер Царь Змей – да только недолго слёз хватило. Рванулась она к кувшину, испила то, что осталось – и пала рядом с ним, чувствуя, как страшная боль сжимает грудь её – но знала, что боль та не от того же, что яд выпила, а от того, что любила его все годы эти.
И слезинка последняя упала с её щеки – и разбилась стекляною каплей о пол.
И не видать ей больше солнца ясного, не видать жениха своего востроглазого – всё за змия отдала, и невинностью свою, и волю, и счастье…
Она распахнула глаза – но вокруг была только каменная серость дворцовых стен. Он дышал – такой же, как и в дикой, страшной сказке, только живой и не менее опасный, равно как и жуткий Царь Змей, которого так боялись в неведомом государстве.
Она знала, что надо бы бежать, да только мочи нет. Знала, что должна сорваться с места, рвануться вперёд, помчаться – искать мёртвого, – вот только не могла.
Он открыл глаза и смотрел на неё – долго и пристально. На фоне серого и кровавого он казался неистово бледным и уставшим, будто бы больше ничего в нём и не осталось, ни капли.
– Что ты наделала? – прохрипел он совсем-совсем тихо. – Неужели ты не понимаешь?
Она моргнула – что ж она могла такого сделать, чтобы вызвать в его голосе такую отчаянную злобу? Будто бы это она была Царём Змей – будто бы это она вызывала тихий шёпот Чтеца, заставляла книги оживать и медленно выползать этим диким словам…
– Ведь это ты читаешь истории, – прошептала Таня. – Тебя надо винить – а не меня. Почему они стали меняться так часто?
– Не читал я эту историю никогда! – Бейбарсов резко сел, придерживая её одной рукой. – А ты? Ты убила чтеца – значит, тут должен умереть другой, понимаешь ты это или нет?!
Она содрогнулась. Значит… Значит, заместо их, мёртвых в той реальности, здесь должны погибуть люди? Она не хотела и думать об этом, но правила Книг не менялись – Чтец предупреждал её, предупреждал не раз, да только они заигрались в странную и никому не нужную любовную историю, позабыв об осторожности.
Бейбарсов вскочил на ноги – будто бы хотел что-то отыскать, – широко распахнул двери и замер, воззрившись на Склепову, остановившуюся с той стороны.
Это была какая-то просторная столовая, в которой Гроттер, пожалуй, прежде не бывала – с серыми высокими стенами, с потолками того же цвета, и с одним огромным столом, на котором были расстелены одна за другой скатерти-самобранки. Гроттер смотрела на них устало и будто бы обезумело – значения не имело то, где они оказались, но…
Там, вдалеке, безжизненно поправлял скатерти Иван. Таня смотрела на него, будто бы на далёкую тень не менее далёкого прошлого – так и не проронила ни единого слова, а парень даже глаз не поднял, чтобы посмотреть на неё. Он больше не был её Ванькой – равно как она успела предать все идеалы, в которые они верили на двоих.
Но он был жив – и это самое главное.
…Склепова поняла всё без слов. Она отловила Валялкина за локоть – будто бы в очередной раз пытаясь показать ему, кого надо держаться, – а после как-то кривовато улыбнулась.
– Я думаю, пока вы будете тут разбираться в своих чувствах, ему могут помочь в Тибидохсе. Бейбарсов, шансы есть?
Глеб только неопределённо повёл плечами – ему было абсолютно всё равно, есть у Ивана шансы или нет. Он просто хотел, чтобы этот человек больше никогда не оказывался на пороге его дома, ни разу больше не пересекал тонкую, невидимую границу личной жизни. Глебу была нужна только его Гроттер – эта маниакальная, нездоровая привязанность давно уже чувствовалась в их отношениях, жаль только, прежде Таня так отчаянно пыталась её отрицать.
Сейчас она лишь молча, холодно наблюдала за тем, как Склепова бормотала телепортационное заклинание, как синие искры – некромажье вмешательство, – вплетались в красные потоки её магии, а после – как она с Ванькой растворялась в вихре магического портала, убегая от всех магических глупостей чтеца. Мало ли, что он мог сделать следующим, вдруг – уничтожил бы её жизнь, да и только?
А она не хотела. Она хотела быть счастливой, нормальной, иметь большую семью и воспитывать своих детей, а не стать в средневековом книжном королевстве какой-то служанкой или сжигаемой ведьмой.
Таня шумно выдохнула воздух и поплелась к противоположной двери, хватаясь за всё, что попадало под руки – чтобы удержаться на ногах. Она сама не знала, откуда в её теле взялось столько безумной, страшной слабости, не понимала, почему так подгибаются коленки – словно в ней не осталось и капли той смелости, что была в прежней Тане. Но…
Гроттер добралась до двери с огромным трудом – ей вдруг показалось, что все те три семилетки она и не спала ни разу в проклятой книге.
– Куда она ведёт? – спросила она у Глеба – недоверчиво и устало, обернувшись к нему будто бы за какой-то просьбой.
– Да в коридоры, только этажом ниже. Там лестница должна быть, – передёрнул плечами Глеб. – А что?
Она потянула за дверную ручку – устало, будто бы надеясь, что там таилось хоть что-то хорошее, – и с криком отскочила назад.
Страшный, истерзанный труп развалился на ступеньках – ещё свежий, но… Что ж это надо было делать с человеком, чтобы от него осталось такое?!
Есть хотелось немилосердно. Таня никогда не думала, что голод может быть до такой степени сильным – сковывать по рукам и ногам, будто бы страшными железными цепями, тянуть ко дну и душить, душить, душить! Когда она ела в последний раз? Вчера? Нет, вчера она только пила воду, но еды ей не досталось и крошки.
Даже зимний холод было пережить легче – только жажда казалась страшнее, но воду-то Гроттер знала где найти. А еду… Нет, пожалуй, ей всё-таки придётся испытать на своей шкуре те самые пресловутые две недели без еды до той поры, пока смерть наконец-то не доберётся до неё. Не легче ли покончить жизнь самоубийством?
Она замерла посреди улицы, пытаясь как-то сохранить тепло – но тонкое платье не выдерживало даже осенний ветер, что уж говорить о морозах! А откуда-то так приятно пахло мягкими, свежими булками – как же ей хотелось есть!
Нет, воровать нельзя – это ведь грех. Но Гроттер знала, что самоубийство – грех похуже, а такой хлеб может быть только у богачей. Только у тех, кто совершенно не нуждается ни в тепле, ни в еде, у них есть деньги на миллионы таких буханок.
Она подобралась поближе к пекарне – королевская. На такой улице, впрочем, всё королевское – широкая, длинная, чистая, не то что её родные кварталы, будто бы доверху залитые грязью.
Гроттер подавила в себе отвращение – нельзя ненавидеть место, в котором ты родилась. Да, конечно, ей было трудно жить, она очень устала от всего, что происходило в её жизни, но и выбора-то особого никогда не было.
Но сколько можно задыхаться от голода? Сколько можно каждый раз просыпаться от страха, что тебя поймают и бросят в тюрьму только из-за того, что ты не имеешь крыши над головой, а солдатам Его Величества надо повесить на кого-то собственные преступления? Девушка уж и забыла, когда в последний раз провела нормально день – без холодного дыхания ужаса и боли, которые подступают со всех сторон и душат, давят, пытаются развалить то, что было у неё когда-то – или не было.
Она замерла за углом булочной, вдыхая приятный аромат – такой, что больше ничего вокруг и не существовало. И витрина сегодня, как назло, была открытой – только подойди да протяни руку, всё твоё! Она знала, что нельзя, знала, что не имеет никакого права воровать у Его Величества – но выбора не было.
Ещё один день – и она умрёт от голода. Сойдёт с ума где-нибудь под стеной.
Пальцы сами по себе потянулись вперёд – без ведома и разрешения со стороны сознания и здравого смысла. Она схватила маленькую булочку – и тут же бросилась бежать, чувствуя, как горячая выпечка жжёт пальцы.
…Не успела откусить и два раза.
Её схватили – грубо, крепко, заламывая руки за спину. Таня не успела даже вскрикнуть – да это и не помогло бы. Та самая злосчастная булка выпала из рук и покатилась по мостовой – один из стражников пнул её ногой, будто что-то ненужное.
– Воровка, – провозгласил он до того важно и упрямо, что Гроттер едва сдержалась, дабы не закричать ему в лицо о том, что так поступать нельзя. Она просто голодна – голодна до такой степени, что ничего перед глазами не видит. А они пинают хлеб ногами, ведь ценности он для них никакой не несёт. Они готовы убить её тут за то, что не способны даже оценить.
– К королю её! – послышалось со стороны. – Говаривают, он сегодня не в духе. Может быть, отдаст её нам, так хоть повеселимся.
Гроттер рванулась.
– Я не виновата! – воскликнула она. – Я не…
Кто-то ударил её по лицу – сильно, так, что из носа потекла кровь. Девушка только зажмурилась, отчаянно пытаясь больше не провоцировать их – ведь бывает так, что воровок жалеют и отпускают. Может быть, король помилует её?
***
Он возвышался над всеми ними – восседал на огромном троне, такой страшный и в такой ужасной кровавой маске… Из-под неё вытекали мелкие, а иногда и крупные капельки крови, такие жуткие, что Гроттер не могла даже вдохнуть воздух. Ей стало страшно от одной мысли о том, что там, за этой завесой, что прячется в душе человека, выглядевшего вот так. Да и человек ли он?
Её поставили на колени – так сильно толкнули в спину, что Таня попросту не имела шансов устоять на ногах. Перед глазами у неё всё плыло, прыгало, будто бы в диком страшном сне, и рыжеволосая хваталась за осколки собственного сознания, но не могла выдержать и минуты. Казалось, ещё совсем чуть-чуть – и она рухнет прямо тут.
– Итак, в чём она обвиняется?
И голос у него тоже был неприятным и скрипучим, таким, будто бы кто-то проводил ножом по стеклу. Он протянул свои окровавленные пальцы к Тане, словно пытался коснуться её щеки, но после опустил руку на подлокотник огромного трона.
– Воровство, – проронил солдат за спиной у девушки. Ей хотелось объясниться и рассказать, что она просто умирала от города, но короткий тычок в спину не дал возможности проронить и несколько слов. Она рухнула на мраморные плиты, почувствовала их странный холод под своими пальцами, а когда наконец-то вновь смогла выровняться, то король смотрел на неё с ещё большим презрением, чем прежде.
– Я даю своим жертвам минуту на то, чтобы рассказать, что случилось. Она использовала эту минуту на то, чтобы подниматься с колен – гордячка. Она не смогла сделать этого быстро – слабая. Даже если она сто раз не виновна, она заслуживает на смерть.
Кто-то за спиной хохотнул – разумеется, им было её не жаль.
– Как прикажете, Ваше Величество, – солдат в алом – равно как и мантия короля, – низко поклонился. – Какой вид казни предпочитаете?
– Отдайте её палачу, пусть делает всё, что хочет. Парень явно заскучал, – махнул повелительственно рукой король. – Только прикажите ему убивать её подальше от моих покоев – не хочу просыпаться от криков какой-то девицы среди ночи, не люблю, когда так нагло прерывают мой сон.
***
Её швырнули на землю какой-то тюремной камеры – Таня не успела даже поднять голову. Она знала, что пощады ждать не стоит – королевский палач славился своей неумолимостью. Где-то совсем-совсем рядом раздавались громкие шаги, будто бы разрезающие пустоту этого маленького, странного мирка – он готовился к пыткам.
Гроттер с трудом поднялась. Оборачиваться к нему лицом не хотелось – девушка заползла в ближайший угол и сжалась там комком, зажмурилась, пытаясь игнорировать страх. Может быть, она умрёт быстро. Может быть, ей не придётся долго страдать.
Стало чуточку теплее – он разводил огонь. Таня, наверное, должна бы расслабиться от того, что воздух больше не обжигал своей поразительной холодностью, но это ни на мгновение не становилось добрым знаком. Глупо предполагать, что её жалеют.
– Посмотри-ка сюда, – у него был ещё молодой, но напрочь лишённый всяких эмоций голос. Таня вскинула голову и бросила на него короткий, но максимально дерзкий взгляд – показала, что сломить её не получится, что всё это – лишь глупая ошибка, которую она намерена исправить.
Но она так и не успела закончить свою оборвавшуюся на полпути мысль. Взгляд натолкнулся на странное приспособление в его руках – щипцы, в которых сверкал, алел уголёк.
– Выжечь тебе глаза? – протянул он, будто бы пытки доставляли ему жуткое удовольствие. – Или всё-таки начать с твоих ногтей?
Она сжала руки в кулаки и попыталась будто бы раствориться в стене. Он рассмеялся – рвано и дерзко, – а после внезапно запнулся и захрипел.
Уголёк покотился по полу, оставляя невидимый след, а палач рухнул на колени. Глаза его закотились – он будто бы не желал воспринимать реальность, гонимый своими внутренними демонами, что так отчаянно рвали его на мелкие кусочки.
Таня вжалась в стену – но это не помогало. Он закричал – громко, недостаточно, правда, чтобы кто-то разобрал, кому же принадлежал этот крик. Звякнули ключи на поясе – и она вынудила себя подняться, подойти к нему поближе.
Отцепи ключи. Отцепи ключи, открой дверь и беги.
Но она не могла далеко уйти, потому что ослабела после долгих дней голодовки. И, признаться, не могла вынудить себя отобрать у него последнюю надежду выжить.
Он уже дышал чуть легче, когда Таня опустилась на колени перед ним, всё ещё не решив, что де ей делать, и пытался сфокусировать свой взгляд на ней. Девушка превращалась в некое пятно на всеобщем фоне безумного заблуждения – пустота и дурнота вокруг, вот и всё.
Мужчина уже почти выдохнул какое-то слово – но вновь с его губ сорвался только громкий, неистовый крик. Он изогнулся дугой – рубашка поползла по швам, разлетелись в разные стороны мелкие пуговицы…
– О боги, – прошептала она.
Он уже лежал на каменных плитах и просто тяжело дышал – приступ миновал. Но огромные чёрные полосы скользили по всему его телу и сходились к сердцу – ещё мгновение и переплетутся между собой, станут единым целым и поглотят весь мир одной сплошной волной.
Она шмыгнула носом, отчаянно пытаясь отступить от привычного холодного итога, что подбивали мысли. Бежать – он ещё как минимум минут пятнадцать не сможет встать…
Но что-то не пускало. Ведь это он – зверь, а она – человек. Может быть, он и ненавидит всех настолько сильно лишь благодаря тому, что его тело терзает страшная боль? Может, стоит просто отыскать какой-то способ помочь ему, и всё встанет на свои места – он больше не будет служить отвратительному безликому королю?
– Как вас так угораздило? – прошептала она, коснувшись одной полосы – ещё бледной. Та стрелой ввинчивалась в сердце, вот-вот – и достигнет его и убьёт несчастного.
– Укусили, – хрипло ответил он. – И ты не сбежала.
Последнее казалось лишней констатацией факта, но Таня лишь коротко кивнула.
– Мой папа был лекарем, – будто бы невзначай отметила она. – Пока не…
Пока Безликий король не поймал его, пока не лишил их семью крова над головой. Пока папа, гонимый горячкой, не рухнул в полноводную реку и не разбился о камни водопада. Пока мама не прыгнула с моста, чтобы последовать за ним. Пока сестра не оказалась в руках насильников и не предпочла смерть этому моральному падению.
Но Таня всегда была самой сильной. Она победила боль и жар. Она сумела устоять, когда мать тянула её за собой на тот свет. Она обходила злачные места стороной и защищалась кинжалом – била им других, не себя.
– И ты знаешь, как это вылечить? – он уцепился в её запястье. – Ты знаешь?
Она кивнула. Это было так просто – но он, видимо, никому не говорил, не желая подвергать себя ещё большей опасности. В последний раз папа лечил именно эту болезнь – тогда его и поймали. Тогда и казнили несчастного раненного за то, что он посмел принести Тьму в государство.
Те, кто переживают это отвратительное заклинание, могут видеть Лик Короля. Они сорвут его маску. Они сделают это или нет – не имеет значения, король всё равно боится.
– Знаю, – выдохнула Таня. – Но… Просто так? Перед смертью?
– Я тебя отпущу, – пообещал он, перехватывая её ладонь. – Клянусь. Ты будешь свободна.
Она покачала головой. Рано или поздно её вновь найдут, вновь поймают за какую-то кражу – ведь она вновь будет голодна. И Безликий король проследит за тем, чтобы её действительно убили.
Он вновь извернулся на полу от боли – стрела подступала. Она будет свободна – так ли этого мало в обмен на его никчёмную жизнь? Но всё равно хотелось чуточку большего, хотелось победить, а не быть побеждённой – в ней впервые за долгие годы действительно взыграла гордость.
– Но… – прошептала она. – Если вы поможете мне выжить и очистить себя перед законом…
Он бросил на неё взгляд полный боли и злобы.
– Легче закон разрушить и короля убить, – прошипел он. – Ну же? Ты согласна или нет?
Она ничего не ответила – только схватила пальцами, игнорируя страшную боль, молнией ударившую по теле, уголёк, что лежал на жаровне.
Ей не надо было спрашивать, куда его укусили. Тонкий шрам на исполосованном теле явно показывал место – и она положила туда отвратительный уголёк, чувствуя, как зашипела, зарычала сущность в нём, как взвыл страшный зверь, отчаянно пытаясь вырваться на свободу.
Он изогнулся от страшных судорог, и гримаса застыла на его лице.
***
Он провёл ладонью по её спине, обнял покрепче и едва заметно улыбнулся. Шрамов на груди больше не было – и точно так же схлынула и кровавая ненависть ко всему живому.
Гроттер дула на обожжённые пальцы и то и дело косилась на него, будто бы пыталась понять, что происходит.
Он, казалось, только-только проснулся от дикого, кошмарного сна. Взгляд прояснился, на губах возникла едва заметная, тонкая, несмелая улыбка, словно он давно уже забыл о том, как улыбаются настоящие люди.
– Пойдём отсюда, – он взял её за руку и помог подняться. – Пойдём. Только скорее.
Он не обратил внимания на то, что вокруг были разбросаны инструменты для пыток – только сгрёб рукой, не боясь ожогов, красные угольки в какую-то специальную ёмкость, будто бы это было единственным, что ему нужно. Гроттер смотрела на палача испуганно – но он потянул её за собой.
– Скорее, – повторил он. – Пока я ещё в достаточно живом состоянии, чтобы не рухнуть тут без сознания, надо убираться.
Она поняла наконец-то, почему надо спешить. Разумеется, отравы больше нет в его сердце. Разумеется, он не умирает. Но у него пропали все его силы – он устал и едва держится на ногах. И, конечно же, желает просто лечь и уснуть. Но если он задремает на территории дворца, то король совсем-совсем скоро найдёт их и прикажет казнить. У него ведь не один палач, а даже если и единственный – он найдёт массу желающих застрелить не просто двоих молодых людей, а воровку и отвратительного мучителя.
Он запер камеру на ключ – и отбросил тот куда-то в сторону. Пусть не пригодится – может быть, с такой уверенностью? Гроттер не стала даже ничего спрашивать – она тоже была слаба, она всё ещё была голодна, и живот скручивало от голодной боли, но выбора не оставалось. Они должны идти, идти быстрее, чтобы только…
Не успеть.
Король остановился посреди коридора – со своей незначительной свитой, – и смотрел прямо на них. Гроттер помнила этот взгляд – убийца вновь увидел очередную жертву, что показалась ему достаточно интересной, убийца вновь потянулся за своим инструментом.
Его маска скрывала лицо – Безликий король прятался за нею, будто бы за своим единственным, последним пристанищем, спасением, которое дарило ему шанс на счастливую жизнь в далёком будущем. Безликий король так отчаянно хватался за неё – и никто не смог бы сорвать эту маску.
Но палач оставил её – одну, в центре коридора, – и двинулся вперёд. Король почти задал свой вопрос – почему она ещё жива, – когда он подошёл достаточно близко.
За рубашкой не видно ни шрамов, ни их отсутствия.
– Девица ещё жива, – отметил король.
– Да, та камера, на которую я рассчитывал, оказалась непригодной. Она слишком близко к покоям Вашего Величества, а вы не любите, когда крики будят вас среди ночи.
