Текст книги "Льются слова, утекая в песок...(СИ)"
Автор книги: Владислава
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 19 страниц)
Но Таня и ненавидеть-то могла только свою сестру.
…Ей повезло, однозначно, с мужем. Вряд ли нашёлся бы кто-то ещё, кто не только терпел, а и оплачивал бы все эти выходки.
Тане почему-то поднять на него взгляд было стыдно. Стыдно – рассматривать мужа собственной сестры и мысленно, про себя и совсем тихонько, но всё же довольно открыто, признавать, что он весьма привлекателен, что порой ей дико хочется оказаться на месте своей драгоценной сестрёнки.
Но потом, впрочем, она вовремя себя обрывала.
Быть женой – не значит быть им любимой.
– Думаю, я подыщу тебе место где-то там, куда она не заглядывает, – проронил он равнодушно, делая шаг в её сторону. В голосе, вопреки завесе спокойствия, звучали гипнотические нотки, а она отчаянно пыталась заставить себя избавиться от образа кролика перед удавом.
– Например?
Голос звучал глухо. Таня отступила – но наткнулась на дубовую поверхность стола, странную, чуть шероховатую – она никогда не касалась к ней, только гипнотизировала обычно, когда шеф пытался что-то потребовать или, может быть, даже хвалил за неплохую работу.
Глеб подступил слишком близко.
– Например, у меня есть места в более серьёзных учреждениях. От секретаря… – пальцы пробежались по щеке, осторожно и нежно, и Гроттер никак не могла избавиться от мысли, что он просто мстил Анне за то, что она так целеустремлённо разламывала его жизнь, – до, скажем, руководителя маленького отдела.
И это предположительно должно зависеть от того, насколько она будет сговорчивой.
Либо от того, насколько сильно это навредит Анне.
Тонкие пальцы, почти паучьи, пробегаются по пуговицам мокрой блузки. Ей должно быть противно и стыдно, и вообще, правильная Танечка ни за что не позволит человеку переступить определённые границы.
Но отца нужно вылечить, мать не может заработать достаточно денег, а она достаточно ненавидит свою сестру, чтобы соглашаться.
И Бейбарсов достаточно красив, чтобы это не было противным.
***
В который раз – сколько б она ни захлёбывалась ревностью, – ночевать в своём доме он не будет. Ему незачем; холодные руки жены, касаясь запястий и плеч, только обжигают ледяной ненавистью, а даже такому цинику, как он, иногда хочется тепла и ласки не временных шлюх, которых он вполне может зажать где-то в кабинете.
Таня, пожалуй, была единственной из бесконечного перечня его любовниц, кого он совершенно спокойно пускал в собственую постель – даже если речь шла не о той, которую он вынужден был делить с Анной.
Не имеет значения, где его дом.
У Тани имелся один замечательный плюс – вопреки их родству с Анной, вопреки тому, что их связывало, она никогда не пыталась довести его до белого каления собственным поведением, никогда не напоминала о прошлом, никогда не была такой отвратительной, как её родная сестричка.
Податливая, мягкая, нежная.
Добрая.
Он коснулся её губ – тут было так спокойно, в этом проклятом номере, и её даже не волновало, что он опять только на одну ночь. Ей совершенно не хотелось большего – она смирилась.
– Я разведусь, – пообещал он совсем-совсем тихо. – Я клянусь тебе.
И она верила.
Он обещал такое впервые в жизни.
========== Чтение седьмое. Шахматы ==========
Она ненавидела её всё сильнее и сильнее – чёртова сестричка! Да, можно многое простить; можно было простить то, что она так старательно отобрала родительскую любовь, перетянула на себя – но она влезала в каждую деталь её жизни. Оставляла свой отвратительный след всюду, где только оказывалась – от неё невозможно было избавиться, ни на секундочку не отмахнёшься – слишком уж заметно её присутствие, слишком много боли от того, что она так близко.
И Анна не знала, как с этим бороться. Ей казалось, что когда она выгнала её с работы – всё закончилось. Ей казалось, что больше ничто не имеет значения, что Глеб примет её сестрицу, как какой-то глупый осколок давно никому не нужного прошлого, отмахнётся, как он обычно это делает, да и забудет навсегда. А он ухватился, будто бы больше ничего ценнее в жизни не было, кроме её ненормальной, гадкой сестрички. Он словно решил истоптать всё, что случилось с Анной плохого и хорошего в жизни, выгнал реальность куда-то, и она уже не чувствовала себя не просто никому не нужной, а ещё и брошенной. Но это не помогало.
– Ты сегодня вечером должен быть дома, – проронила она, будто бы пыталась настоять на этом. Но Глеб поднял на неё такой спокойный и такой дико равнодушный взгляд, что она только задохнулась от возмущения, но больше ни слова сказать не могла. Да и что тут скажешь, если он совершенно ничего слушать не желает? Ему плевать. Ему не хочется думать о своей супруге.
– Почему? Разве у нас должны быть гости? – Глеб поднял на неё холодный, равнодушный взгляд. – Я не приеду, у меня на сегодняшний вечер свои планы.
Она положила ладонь на свой выступающий живот, будто бы отчаянно пытаясь защититься от холода, такого сильного, такого жуткого, с его стороны. Вот, смотри, твой ребёнок, а ты совершенно о нём не думаешь!
– Я устал от твоих игр, – ответил он – так равнодушно, совершенно безэмоционально, будто бы никогда между ними ничего и не было. Но ведь он прав – отец покрыл её позор, Глеб старательно зарабатывал деньги. Это не его ребёнок, и он отлично об этом знает. – И я считаю, что всему этому пора положить конец. Я оставлю тебе квартиру и какой-то стартовый капитал. Чтобы ты не ныла – могу даже выплачивать тебе алименты. Но на большее не надейся.
Она подняла на него взгляд – Глеб не дал проронить ни единого слова. Раньше его всё устраивало. Раньше он не жаждал развода – этот вопрос буквально читался в её глазах.
– Раньше, Анна, мне было всё равно, потому что ни одна девушка не казалась хоть чуточку чище, чем ты. Но теперь я не собираюсь сажать себя на цепь только по той причине, что тебе что-то надо.
Она содрогнулась. Он не мог бросить её вот так – одну, с ребёнком на руках. Он не мог поступить подобным образом со своей женой.
– Кто она?
Он не ответил. Поднялся – даже переждал, пока она будет поправлять его галстук, цепляя незаметно проклятый маячок. Она выдерет ей все волосы и получит свою собственность – своего мужчину, – обратно. Она не даст неизвестной шлюхе вот так взять и пробежаться по осколкам их семьи, пусть та даже и не надеется. Нечего касаться невидимого счастья, к которому Анна уже так сильно привыкла. Пусть убирается, пока не стало ещё хуже!
***
Она вывернулась из его рук – осторожно столкнула ладони со своей талии, – но он только притянул её к себе, скользя пальцами по пуговицам извечной блузки. Разве мало того, что он готов сделать для неё? Мало того, что он дал столько денег на лечение её отца, столько времени потратил на то, чтобы она чувствовала себя более-менее уверенно?
– Что-то не так? – голос Глеба звучал уверенно и настойчиво. Она повернулась к нему лицом – совершенно нет хитрости и Анькиной алчности. Она чище и светлее – до такой степени, что у него просто слепит глаза. Он ведь так устал от вечной женской изворотливости, что её прямота – это куда лучше, чем даже самая прекрасная девушка на свете.
– Я не хочу так, – упрямо повторила она. – Я больше не могу жить в состоянии твоей тайной любовницы. Ещё и… Она моя сестра.
– Я разведусь, я ведь говорил уже, – проронил он. – Осталось только дождаться, пока мой адвокат закончит своё предыдущее дело – не хочу, чтобы он отвлекался на кого-то настолько серьёзно, что и вовсе позабудет о моём деле. Ты должна понимать, что время того стоит – зато Анна не сможет предъявлять претензии. Она ведь хочет абсолютно всё – а этого она не заслужила.
Таня кривовато улыбнулась. Её блузка соскользнула с тонких плеч на пол, и он впился в её губы рваным, дерзким поцелуем.
…С грохотом отворилась дверь.
Она вскрикнула и отпрянула к краю кровати, резким движением притягивая к груди одеяло, валявшееся всё тут же, в постели. Но было, очевидно, поздно прикрываться – Склепова с усмешкой замерла в дверном проходе, рассматривая Гроттер так, будто бы сейчас узрела неведому зверушку. Глеб – благо, в брюках, пусть и без рубашки, – лениво устроился в каком-то кресле. Книги – множество разнообразных произведений в дорогих переплётах и с дешёвыми бульварными обложками…
Гробыня осмотрела это до такой степени скептическим взглядом, что Тане стало не по себе.
– Надо же, – проронила она, склонив голову набок. – Всего ожидала, но что в каком-либо из миров окажусь твоей, Бейбарсов, супругой… Ну уж нет! А наша Гроттер, посмотрите, какая скромница… Отлично смотритесь вместе в постели, должна отметить.
Она действительно была беременна – одна ладонь скользнула на чуть выступающий живот, и Анна несвойственно мягко для неё улыбнулась, будто бы пытаясь убедить всех в том, насколько хорошая из неё получится мать.
Бейбарсов не стал недоверчиво кривиться или отмахиваться от её пристального, вопросительного взгляда – но не стал и говорить ни единого слова. В одно мгновение могло показаться, будто бы ему абсолютно наплевать на всё то, что тут происходило – такое дикое, страшное равнодушие замерло на лице некромага.
– Чудно, чудно, – продолжила Гробыня. – Рада, что вы сошлись, может быть, будет свадьба, на которой я ещё спляшу, растрясу свои старушачьи кости…
– Прекрати!
Гроттер было неумолимо стыдно. Она знала, что от пристального взгляда подруги не укрыться ни под каким одеялом, и теперь почему-то мороз пробегал по коже, стоило только предположить, что она тоже помнила детали истории. Глеб должен был, должен остановиться, вот только кто бы убедил его в этом?
– И что ж тут произошло? – Склепова хмыкнула. – Ну, поведайте старушке Аннет, раз уж она сейчас стоит посреди незнакомого ей дома, в который не заходила.
– Глеб оживляет книги, – испуганно и излишне быстро выдохнула Таня – она не должна была сдаваться так быстро, но Склеповский взгляд оказался не просто пристальным, а ещё и отчего-то страшным. Будто бы она всё ещё была её сестрой, да ещё и оказалась в постели мужа Анны, а не совершенно постороннего для Гробыни некромага. – Он…
Гробыня подхватила какой-то томик с пола, пролистнула, посмотрела на странички, на которых было что-то помечено карандашом, и улыбнулась.
– Это как… Ох, как тот фильм назывался? В общем, вы с персонажами книг в одном мире?
– Мы и есть персонажи книг, – Глеб проронил эту фразу лениво, будто бы понимая, почему во взгляде Склеповой ни капельки удивления, почему она столь равнодушна и спокойна. Он прищурился, потянулся к томику, но так и не закрыл его – равно как и не опустил взор, дабы пробежаться взглядом по строкам. – Что-то вроде альтернативной вселенной с новыми ролями, довольно весело, не находишь. Обычно приходится читать вслух – аж горло болит.
Гробыня вздохнула. Она, казалось, заинтересовалась вдруг чем-то – проклятое “а покажи” почти сорвалось с её губ.
– А вы так развлекаетесь? – вместо того, чтобы требовать чего-нибудь зрелищного, проронила внезапно она. – Вижу, наконец-то нашли друг друга и забавляетесь, уничтожая немыслимую скуку одним только жестом, деянием, творением своим…
Склепова наклонилась и дёрнула одеяло – всё такое же чёрное, как и большая часть предметов в доме. Таня интуитивно потянула его на себя, но Гробыня, казалось, лишь пыталась её отвлечь. Она плюхнулась на край кровати, вытянула длинные ноги и посмотрела на Бейбарсова – словно провоцируя.
– А если читать про себя?
Он опустил взгляд на строки – показывал, что ничего не будет, – пробежался по первому абзацу истории, будто бы в очередной раз демонстрируя, как хорошо руководит даром. Ведь ничего могущественнее Чтеца в этом мире не сыскать, наверное!
…И растворился в потоке новой книги.
Мелькнуло белое – волосы неизвестного паренька, что мчался на неё, с таким взглядом, будто бы мечтал съесть. Голодный, издевательский взгляд пронзил её будто бы насквозь – девушка содрогнулась, рванула вперёд, но натолкнулась на сплошную стену из неизвестных ей мужчин.
Странно взблеснули чьи-то тёмные глаза – будто бы почти с сочувствием, но времени для того не было. Защитить она могла только сама себя, все остальные – растворились, потерялись в реальности, пропали из её жизни.
Гроттер рванулась назад – там, где стоял белобрысый, – и ударила его коленом в пах, надеясь, что достаточно сильно для того, чтобы он сошёл с дороги. Парень согнулся пополам – и она побежала через подворотню, туда, где уже можно было увидеть огни дома.
Страх ещё не пришёл. Она слышала топот ног за спиной, слышала, как кто-то матерился – белобрысый, наверное, – замерла напротив подъездной двери и поняла – впервые в жизни она так сильно любит и ненавидит чёртов домофон.
В сумке рыться не было смысла. Она нажала на первую попавшую кнопку, ожидая вызова – ей должны, должны укрыть, весь дом ведь знает, кто такая Таня с третьего этажа.
Громко запиликало – сигнал ожидания промчался по нервам. Они совсем близко – тётя Маша как раз уступчиво нажала на кнопочку “открыть” – и мужские пальцы сжались на запястье. Она рванулась, услышала грохот двери – и, тяжело дыша, сползла по стенке на землю, осела на пол и подняла на него взгляд. Он усмехался – странно, криво, – но дверь запер за собой, игнорируя громкий, требовательный стук.
– Убежала, – ухмыльнулся, будто бы это доставляло ему какое-то удовольствие. – Открыть дверь или нет?
– Не… – она запнулась. – Не надо.
Он склонил голову набок, прищурился, словно пытался понять, кого видит перед собой, и удовлетворённо кивнул – согласился, что не стоит.
– Хорошо, – протянул ей руку, позволил уцепиться за своё запястье – а после вновь прижал к стене, скользя по спине ладонями, кривовато улыбаясь, будто бы пытаясь убедить её в том, насколько бесполезно рваться сейчас на свободу и ретиво выбираться из его рук. – Чаем напоишь?
Он был довольно симпатичен – не то что то белобрысое бесцветное существо, – высокий, загорелый, темноволосый. И то, что сволочь, будто бы выжжено на лбу дьявольским знаком – хотя Тане казалось, что под тёмными прядями никакие секреты не прячутся, никаких знаков, родовых или уже прижизненных, на нём нет.
– А если откажусь? – прошептала она, стараясь говорить так тихо, чтобы не услышали ни соседи, ни те сволочи снаружи, колотившие что есть силы в дверь.
– Я открою.
– Ты с ними?
– Нет, – мотнул головой он. – Случайно оказался. Но, – он наклонился ещё ближе, и жаркое, обжигающее будто бы дыхание, скользнуло по шее, – какая мне разница?
– Мне кажется, какая-то всё-таки есть, – она передёрнула плечами и вывернулась-таки из его рук. Впрочем, толку было сопротивляться – лучше пить чай с одним незнакомцем, чем оказаться в руках доброго десятка.
Они поднялись на третий этаж слишком расслабленно и неспешно, как для того, что внизу под окнами орала толпа, но свет зажечь Таня не решилась – придут ещё, будут знать, кто вернулся домой и в какой квартире её искать. Гроттер, конечно, не из робкого десятка – но это уже слишком.
– Надо вызвать полицию, – она закипятила чайник в полной темноте, налила ему в кружку горячей воды, потянулась за заварником – будто бы ждала, что там окажется не пусто. Но в доме – ни единого чайного листика, поэтому беседовали они за кружкой подслащённой воды, будто бы так и должно быть.
Он был приятным собеседником со странной фамилией; имя Глеб, впрочем, тоже резало ей слух, но она не решилась критиковать при нём что-либо. Он улыбался ей сквозь темноту, и каждый жест был виден даже при свете окон из дома напротив.
А ещё – он осмелился набрать тот самый номер, за которым тянулись вот уж сколько девушек из этого и окружающих домов, и где-то вдалеке завыли сирены, послышались внизу громкие крики – но полиция так и не пошла по домам собирать свидетелей, вероятно, им и увиденного хватило с головой. И Тане стало вдруг так легко-легко за чашкой этого проклятого чая, и она расслабилась, позволила себе даже задремать – пусть в её квартире и сидел незнакомец.
…Она открыла глаза среди ночи – словно что-то толкнуло её на это совсем внезапно, – а после перед глазами завертелся весь мир, пятнами пошёл. Тут было так ярко и так прекрасно – она даже не думала, что невидимый волшебный свет может так украсить её дом.
Он сидел на подоконнике – у распахнутого окна. Он улыбался ей нежно-нежно, будто бы они были знакомы много-много лет, – и понимал её точно так же. Ей хотелось взять его за руку и плясать по воздуху, словно там, вдалеке, она могла столкнуться с тонкими нитями собственного счастья.
– Мне кажется, – она села на диване, на который, очевидно, он её и перенёс, и оглянулась, словно пытаясь сориентироваться в пространстве, – что я уже видела где-то всё. Что мы знакомы сотни лет, а теперь я вдруг проснулась – и оказалось, что тебя рядом никогда и не было.
Он улыбнулся – весело и радостно, – и покачал головой, словно такого не могло быть. Чёрные глаза, казалось, посветлели, и он соскользнул с подоконника, на котором восседал. Из открытого окна лился лунный свет, и она смотрела туда, на огромную Луну, словно собиралась прыгнуть из окна и полететь вверх – или упасть далеко-далеко в небеса.
– Знаешь ли ты, – он протянул ей руку, и она схватила жаркие мужские пальцы, поднимаясь на ноги, – старую сказку о нестареющем мальчике, который собирает тех, кто не хочет вернуться во взрослый мир? Знаешь ли ты, – таинственная улыбка на его губах казалась такой мягкой и нежной, – историю о мальчишке, который так не хотел взрослеть, что навеки замер в возрасте десяти лет и отрастил крылья? А ведь крылья гаснут, говорили ему, когда тебе исполняется хотя бы пятнадцать; стоит только впервые стать взрослым или впервые влюбиться – и всё, мир рушится, а ты падаешь, падаешь…
Она слушала, будто бы заколдованная. Он сжал её пальцы и потянул к окну, обнял за талию – она была уверена в том, что засыпала в джинсах и в футболке, но сейчас была в лёгком платье и таких прекрасных туфлях, будто Золушка на балу.
И он казался не таким, как прежде. Потянул её за руку, встал на подоконник, и она долго-долго смотрела на Луну, словно пытаясь раствориться в её лучах – несуществующих отражениях других миров.
– А ты знаешь, что случилось, когда он впервые встретил потерянную девочку, этот мальчишка? – на его губах играла всё та же загадочная улыбка, но черты лица и на мгновение не стали детскими. – Он так страдал, что должен был выбирать между крыльями и ею… Ему так не хотелось её отпускать – но ещё больше хотелось летать, летать высоко-высоко в небесах. Он думал, что есть способ, как получить и то, и другое – но она не хотела оставаться навеки маленьким ребёнком. Она держала его за руку, а в мыслях её уже проносились образы их совместной взрослой жизни. Но она отравляла его маленький детский мирок – и его потерянные мальчики начали взрослеть. И однажды он поднялся с нею высоко-высоко в небеса, а она сказала, что жаждет стать взрослой, и потянула его за собой. И тогда он почувствовал, как крылья его перестают существовать, и как под ногами земля внезапно становится такой мягкой-мягкой и обращается в небеса. И он понял – падает, и отрёкся от её любви, потому что хотел летать…
Она замерла. Они стояли на широкой лунной дорожке, и она сжимала его руки и смотрела в тёмные глаза, будто бы пыталась испить всю тьму.
– И он закричал – громко-громко, – что не желает никакой любви. И она растворилась – вернулась к себе домой, проснулась в кровати и подумала, что мальчик, который никогда не станет взрослым, это только её выдумка. Но он так больше и не смог летать, он рухнул на землю и чудом выжил. И потерянные мальчики его окружили и бросились за лекарствами к страшному пирату, готовые отвоевать каждую капельку, лишь бы их извечный предводитель стал здоров, – он склонил голову набок. – Но всё это оказалось лишь пустой надеждой. Они вылечили его – но с тех пор он перестал быть потерянным мальчиком. И во сне ему приходили образы полёта, но больше взлететь он так и не смог. А когда наконец-то пришёл в себя, когда был готов играть и вышел к ним, вдруг обнаружил, что потерянные мальчики стали юношами, да и сам он вырос – и что все они мечтают о своей потерянной девочке, а она всё не желает и не желает к ним приходить. И много лет с тех пор они всё ищут её и ищут – уже на свет появилась её правнучка, а они всё ещё пытаются отыскать в её чертах лица прошлое. Но не могут, потому что можно замереть, можно стать вечным, но нельзя отмотать время назад. И с тех пор бродит он бескрылый по миру и ходит по лунным дорожкам, ищет её, пока не найдёт…
Она завороженно слушала сказку, будто бы впервые в жизни узнала что-то столь прекрасное, столь дивное, как эта короткая, страшная история. Может быть, так оно и случилось – но они шагали вперёд по луне, и она не задавала ни одного вопроса, зная, что там, впереди, её ждёт что-то неумолимо прекрасное, такое замечательное и близкое, что и не представить.
***
Они все смотрели на неё так, будто бы никогда не видели взрослую девушку. Только он, её таинственный незнакомец, спокойно стоял совсем рядом – а потерянные мальчики, будь им уже сто раз по двадцать, окружили её толпой и тянули руки, грязные, измазанные в болоте.
– Неужели никто не учил вас мыть руки? – удивилась она. – И умываться? Разве ж это приятно – всегда бродить вокруг такими грязными, испачканными?
– Но это Неверленд! – возмутился один из них – юноша в очках, какой-то высокий и нескладный. – Разве в Неверленде есть где мыть руки?
– Ну ведь вы пьёте откуда-то воду, – возмутилась она. – Вот разве ты, – она посмотрела на светловолосого, синеглазого мальчишку, – не желаешь быть чистым?
Но Глеб только рассмеялся за её спиной, будто бы она сказала что-то неимоверно смешное, и протянул руку, сжал её запястье, осторожно и почти нежно – словно умел. В отличие от них всех, он не был грязен – не испачкался, не изгваздался в чём-то, стоял всё такой же ровный и красивый, как и тогда. И она почему-то краснела, пусть и понимала, что платье у неё и длинное, и закрытое – ей было неловко перед его взглядом.
– Они всё ещё потерянные мальчики, которые любят потерянную девочку, – пожал плечами он. – Они ждут, пока она будет их умывать, кормить их из ложечки, а не когда будет целовать их и обнимать за шеи.
– Но ведь они ищут маму, а не любовь себе!
– А кто сказал, что у них была мама больше, чем потерянная девочка? Думаешь, с нею им было так плохо? Они б с радостью повстречали её, если б им кто разрешил, и пустились в пляс вокруг неё.
Светловолосый улыбнулся – его изорванная жёлтая майка, казалось, вот-вот осыпется нитками и упадёт с него, и он был бы привлекательным парнем, наверное, но в нём ничего не осталось от нормального будущего мужчины, только сплошная пустота и мальчишеский потерянный взгляд.
Она мотнула головой. Где могла его видеть? Где в Неверленде повстречала когда-то?
***
Они всё плясали вокруг неё и водили хороводы. Она стирала, умывала их и каждый раз накрывала на волшебный стол, но никто из них не сказал им спасибо. Дети, заключённые во взрослых телах, они метали друг в друга едой и грязью и никогда не мыли руки перед едой.
Она устало опускалась на свой стул и опускала голову, когда они прыгали вокруг неё, она отмахивалась и стыдливо отворачивалась, когда они хотели, чтобы она их искупала – эти взрослые дети.
И она каждый раз падала с ног и ждала полнолуния – но полнолуние наступало, а она не могла открыть глаз, чтобы покинуть Неверленд раз и навсегда.
Она могла ходить по лунному свету, как и он, но ни разу не проделала этот фокус сама. Он ступал на лучик и шагал куда-то вперёд, а она оставалась тут в этой огромной клетке под открытым небом.
А когда лили дожди с небес, он приходил к ней и так ласково – будто бы взрослый мужчина, – целовал в затылок, что она почти верила в то, что что-то может исправиться.
Но они не взрослели. Он смотрел на неё мудрыми глазами молодого – или не совсем молодого, – человека, как и она на него, а они прыгали вокруг, пытаясь овладеть капелькой её внимания. Но она не могла – она ненавидела их уже, будто бы каждый сделал ей столько всего плохого, что человек и не может уместить в одну короткую жизнь.
Она смотрела на него так устало-устало, будто бы это потерянные мальчики повзрослели именно из-за него – обвиняюще, холодно и страшно.
– Ты их ненавидишь, – тихо выдохнул он. – За что ты их так ненавидишь? Ведь они всего лишь дети.
– Они уже давно не дети, – она повернула голову набок. – Они даже не могут своё имя назвать, а ведь каждый из них должен давно стать взрослым мужчиной. И им нужна не потерянная девочка, им нужна мама, а я не умею ею быть.
Он осторожно коснулся её руки – и растянулся на мягкой траве, глядя на полную луну.
– Я не знаю, как их зовут, – прошептал он, сжимая её тонкие пальцы. – Я не знаю, по какому принципу искал тебя, но уж точно не думал, что ты станешь уставшей нянькой для моих…
Он запнулся. Кем они были для него?
– Скажи мне, когда ты будешь готова уйти отсюда, и я тебя уведу, – проронил наконец-то он. – Скажи мне, и я помогу тебе дойти туда, куда нужно.
***
– Как тебя зовут? – она всматривалась в его синие, ясные глаза – но он был таким пустым, таким глупым – на полях Неверленда он плясал и пачкался в болоте, а рядом не было мамы, которая бы умыла его лицо, отёрла руки, заставила бы почистить зубы.
Он рассмеялся и потянул какого-то зайца за уши – предложил ей такую вот расплату за собственную глупость. Это просто его отдельная цена – он платит за то, что она ещё один раз просидела с ним до самого вечера.
– Как тебя зовут?
Но потерянный мальчик только покачал головой. Она так не хотела бросать их – но они бесновались и прыгали вокруг, и каждый её вопрос таял в жуткой игре. Они не понимали, что они творят, а она запуталась и так устала от постоянного мельтешения перед глазами, что уже и дышать почти не могла – всё надеялась, что они куда-то уйдут, скроются с её глаз и больше никогда-никогда не посмеют коснуться её руки.
– Как тебя зовут? – спросила она и загадала на результат, но он только рассмеялся, будто бы дикое животное.
***
В ту ночь было полнолуние. Она пришла к нему – совсем тихо ступала по траве, понимая, что он единственный, кто уже давно перестал быть мальчиком в маленьком мирке, который сам же и создал. И он протянул руку и сжал её запястье, а после они двинулись по лунному лучику к её дому.
Потерянные мальчики плясали там, внизу, и она не знала, как их зовут. Она шла вперёд, потому что это было единственным шансом спастись от этого безумия бесконечного детства. Она шагала так уверенно, потому что не могла свернуть в сторону и остановиться. Она устала от всего – а там, впереди, было что-то тёплое и знакомое.
Она наконец-то почувствовала свободу. Она дышала полной грудью и ступала по тонким лучикам – прежде чем оказалась в собственной кровати, почувствовала, как мягки его чёрные, густые волосы – и потерянные мальчики растворились волной за её спиной.
Она открыла глаза от жуткого хохота – женского, знакомого весёлого смеха, что пронзал её, будто бы ножом, насквозь.
Склепова сидела в кресле – и смеялась, словно сейчас она узрела что-то дико смешное и странное. Бейбарсов – полностью одетый и какой-то грустновато-странный. Он сжимал книгу в руке, да так крепко, что аж побелели пальцы – и смотрел на неё пристально, словно ждал того мгновения, когда Гроттер наконец-то очнётся.
И она поняла – наконец-то поняла! – кто был тем голубоглазым пареньком, имя которого она так страстно желала узнать.
– Где Ванька?
Склепова даже не отреагировала на это восклицание, а Глеб коротко хмыкнул, словно выражая своё презрение даже к одному только упоминанию этого человека.
– Где Ванька?!
Она смотрела на него широко распахнутыми глазами и будто бы пыталась одним только коротким взглядом убить некромага. Но это было нереально – в конце концов, даже профессиональные маги целыми огромными отрядами не могут уничтожить мага Смерти. Нынче она бы схватилась и за раздиратель – да только его под руками, увы, как обычно не оказалось.
Гробыня перевела свой взор на Глеба – будто бы тоже спрашивая, куда подевался их однокурсник. Таня только сейчас заметила, насколько она нормально, закрыто, даже слишком скромно для себя одета – обыкновенные джинсы, какой-то тонкий свитер в пастельных тонах, руки сложенные на животе – будто бы в очередной раз пытается защитить своё дитя.
Но Бейбарсову не было до неё дела – как и всегда. Он смотрел только на Гроттер, смотрел равнодушно и так, будто бы этого взгляда было достаточно для её страшной смерти. И Тане иногда казалось, что ей действительно дышать нечем, но выказать глупое подозрение некромагу в лицо она решиться не могла.
– Он там, – наконец-то промолвил Глеб. – Ты, когда мы сюда вернулись, уснула сразу, но Анна уже успела повидаться с твоим драгоценным Иваном. Совсем скоро он явится и сюда, ты сможешь пообщаться с этим замечательным существом.
Гроттер, казалось, не услышала ни единого жестокого слова – только то, что Ванька, её милый, добрый Ваня, был тут, в относительной безопасности. Её слух не зацепился за грубые высказывания, которые срывались с языка Бейбарсова – они не имели такого уж большого значения. В конце концов, она ведь от него не требовала страстной любви к Ивану – нет, только хотя бы спокойного и равнодушного отношения, да ещё того, чтобы Глеб был милосерден к их жизням.
Ещё несколько дней назад она почти поверила ему, почти убедилась в том, что Бейбарсов действительно просто слишком её любит и хочет вернуть. Но сейчас за каждым его действием она видела только холодный расчёт и сплошную ненависть, тьму, что её в Глебе было слишком много. Он тонул в крови своих врагов и в своём даре, и Гроттер знала – даже если сжечь все книги мира, он найдёт способ развалить мир, если вдруг пожелает сделать это.
– Иван, – голос Глеба звучал достаточно громко, но не настолько, чтобы его было хорошо слышно по всему замку или даже по коридору – видимо, Ванька ждал где-то под дверью. – Ты можешь войти.
Таня села на край кровати – благо, была одета в то летнее тонкое платьишко, в котором носилась среди потерянных мальчиков, спрашивая их имя. Как она могла не вспомнить о Ваньке? Неужели в книгах настолько сильно его, Глеба, влияние, что она уже даже не может прикоснуться к своей прошлой, нормальной жизни? Но выбора не было – пусть уж там Ванька был потеряным мальчиком, но тут-то он нормальный человек. Они все возвращаются такими, как и были, только с редкими следами реальности.
Но стоило только двери открыться, как Гроттер мигом забыла о своих надеждах. Ведь он был не просто потерянным – он опустел изнутри, а синие глаза утеряли своё сияние. Прежде они казались светлыми, будто бы небеса весенним днём, того ненасыщенного, красивого цвета – а сейчас потухли и посерели, будто бы сплошные пятна плясали перед ним.
