Текст книги "Romanipen (СИ)"
Автор книги: Veresklana
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 22 страниц)
Он вскочил, сверкая глазами. Барин поймал его за руку, сжал ладонь. Петя вывернулся и шагнул прочь.
– Петь… – бессильно выдохнул ему в спину Алексей Николаевич. – Подожди!
Конечно, он не подождал. Быстрым шагом пошел в именье, не оборачиваясь.
Он полночи этот разговор вспоминал. Наслаждался своей злой радостью, вновь и вновь вспоминал, как барин оправдывался перед ним. Славно получилось: Петя не сорвался ни разу, не растерялся даже. Он был собой доволен.
А наутро злость не исчезла. Он ее на Анне Сергеевне выместил, барыне. Та его в столовой окликнула высокомерно, приказала кофейник подать. Он в серванте в другом конце комнаты стоял.
Петя не сказал ничего. Но взглянул – будто кипятком окатил. Бровь поднял, глаза прищурил и нагло усмехнулся. Ему барин в любви клялся, целовал руки и остаться умолял – а теперь для нее бегать? Сама пусть пойдет и возьмет.
Анна Сергеевна тогда не нашлась даже, что сказать. А через пару дней смотреть стала и вовсе испуганно. И – с недоумением и презрением. Петя понял тогда, что ей про него с барином рассказали. Любая горничная рада была бы растрепать.
Пусть ревнует теперь Алексея Николаевича к нему. Барину же хуже будет.
***
Петя знал уже, что нужно делать. Год назад он мучил и изводил барина, но тогда каждый шаг обдумывал, а сейчас – шел по накатанной дорожке и таким азартом горел, которого и близко не было раньше.
Одно удовольствие было пройти мимо не глядя, нарочно коснувшись рукой. Мог и не обернуться, услышав вздох в спину, а если больнее сделать хотелось – бросал кривую ухмылку, и Алексей Николаевич после этого весь день хмурый ходил.
Приятно было и жене понимающе улыбнуться, да непременно при нем. А если еще подгадать, когда настроение у нее дурное было, то целый вечер они с барином ругались потом, аж из сеней слышно было. Анна Сергеевна требовала его в деревню отправить, видеть не желала, а он и ответить толком не мог. Ночью уже дверь из дома хлопала, и он подолгу курил на крыльце. Видно было, что возвращаться не хотел. Петя после этих ссор перед Анной Сергеевной крутился лишний раз, и вскоре все повторялось.
У барина не ладилось с женой. Петя понял уже, что и она его не любила, да и замуж вышла по обязанности. Он злорадно подумал еще, что так ее и не взял бы никто. Вот и пришлось согласиться на сельскую глушь после столичной жизни, на деревенскую скуку и не самого плохого мужа – молодого хоть, а то выдадут, бывало, за такого, кто в отцы годится.
Да только с ним и поговорить не о чем было. Анна Сергеевна сидела у окна и читала женские романы, а он с утра старался уехать в деревню, хоть и не было там никаких дел. Пытался объяснить ей про хозяйство, да самому это было неинтересно. А про войну, про армейскую службу ей и не расскажешь – едва не зевала. Да и следить надо, что говоришь, не для женских это ушей.
Обедали они молча и тут же расходились. Анна Сергеевна шла отдыхать, а к вечеру садилась писать длинные письма подругам. А барину приходилось потом выслушивать сплетни обеих столиц, которые передавались ей. Совсем это было скучно: кто женился, кто с кем танцевал на приеме у известных князей, а кого видели вместе весь вечер.
Но хуже всего было, когда барин брал ее под руку, и они поднимались наверх, в спальню. И пусть смотрел он тоскливо куда-то в сторону, но внутри у Пети сжималось все.
Алексей Николаевич заговорить с ним хотел, пытался одного поймать и остановить. Петя понимал это и, едва взгляд его умоляющий ловил, шел к кому-нибудь из дворовых. Ничего, что его не любили и косились кто с жалостью, кто с презрением. С ними-то он себя так вел, словно и не случилось ничего – не нахмурился ни разу, когда ухмылялись, на издевки не отвечал. Это раньше он вспыхивал и давал сдачи, а теперь понимал, что спокойствие гораздо больше злит.
Главное было, что барин тогда отворачивался и уходил, пряча досадливый взгляд. И в другой раз подойти боялся, едва наталкиваясь на Петину ухмылку и наглые взгляды дворовых. При них-то не мог с собой позвать для разговора: жене тут же рассказали бы, а как оправдываться тогда? Она-то точно все уже про него с Петей знала.
А он и не хотел разговаривать. Не о чем было. Впрочем, дал один раз слово сказать, но тогда совсем тошно стало. Барин тогда в саду к нему подошел, и Петя решил все-таки послушать, что скажет-то.
Но Алексей Николаевич и не знал, с чего начать.
– Петь… – тихо начал он и замолк.
Что тут ответишь? Петя выжидательно взглянул на него, и он совсем растерялся. Глаза опустил, рукав стал оправлять. Он досадовал, наверное, о том ночном разговоре, когда не сдержался.
– Жалеете небось, что вернули меня? – ухмыльнулся Петя, придумав жестокие слова.
Обидеть хотел, разозлить. Знал, что барину видеть его трудно каждый раз, вот и ударил по больному месту: показал, что понимает все и нарочно изводит.
А получилось гадко как-то. Алексей Николаевич ломко усмехнулся и ответил с усилием:
– Не жалею, – и развернулся тут же, уходя.
А взгляд у него словно у побитой собаки был. И Петя почувствовал тогда: надоело. Это ему б тут страдать, а не барину. Да тому все равно должно быть, что холоп его думает! Женился и женился, его ведь дело. А тот оправдывался перед ним. И, значит, не жалел: только видеть, издалека любоваться готов был. Даже добиться снова не пробовал.
Но мучить его Петя не перестал. В развязанной на горле рубахе теперь ходил, чтобы видны были шея и ключицы. Голову запрокидывал и смеялся, как Алексей Николаевич мимо проходил, и тот не спотыкался едва. А ему нравилось целовать открытую Петину шею, когда тот уворачивался от его губ и фыркал от щекотки. Вот и вспоминал, наверное.
Пете еще что-нибудь теперь сделать хотелось, а не просто ходить мимо. И случай представился: Бекетов приехал погостить.
Они с барином и Анной Сергеевной втроем пили чай в столовой. Петя вошел невозмутимо и стал разливать его по кружкам. Это раньше он у Липки поднос силой рвал – сейчас только взглянул молча, но так, что у нее руки разжались.
Скучный у господ разговор был. Бекетов не знал, как себя с Анной Сергеевной вести, отвечал учтиво и односложно и сочувственно косился на друга. Чуть ли не о погоде говорили – тяжело, с долгими перерывами.
А Петя вспоминал, какие у них были вечера втроем с Бекетовым – смех, песни под гитару, объятья и поцелуи у него на глазах и его завистливая ухмылка, когда они с барином скрывались в спальне.
Бекетов теперь косился на него – явно отметил, как он вырос. А Алексей Николаевич начинал барабанить пальцами по столу, когда замечал эти взгляды.
И тут Петя сообразил, как его позлить. Он и не думал, что такое в голову придет. Но идея хорошая была, хоть и гадкая.
Он поставил на стол сахарницу, наклонившись через плечо Бекетова. Задел его рукавом и опустил глаза, когда он обернулся. И тут же неловко улыбнулся, взмахнув ресницами. Офицер вопросительно вскинул бровь – Петина улыбка стала смелее, губы чуть приоткрылись. Он сделал вид, что смутился, а сам вздохнул и начал теребить под ключицами ворот рубахи, еще больше ее распахивая. И снова задел Бекетова, на этот раз коленом.
Петя сам удивлялся: и откуда такое в нем, почем знал, что делать надо? Но не думал уже об этом, настолько увлекательно стало. Он специально ноги офицера коснулся, совсем близко к нему встал, улыбнулся зазывно и облизал губы. Но взгляд скромно опустил при этом и порывисто вздохнул.
У Алексея Николаевича глаза бегали уже и ложка в руке подрагивала. Петя снова к Бекетову наклонился, еще ближе теперь, и прямо уже взглянул на него: выйдете, может, прогуляться-то? Анна Сергеевна возмущенно смотрела: ни одна горничная себя так нагло не вела, стыдилась хоть! А Бекетов усмехался с интересом, а после взгляда Пети незаметно кивнул ему, и тот еле ухмылку сдержал.
Бекетов допил чай и, поблагодарив, встал. Анна Сергеевна губы поджала, глядя на Петю. Она-то, небось, в жизни не осмелилась на мужчину глаза поднять – вот и сидела в деревне теперь. Завидно было, наверное, что он едва на офицера взглянул, и тот уже выйти с ним торопился.
Взгляд Алексея Николаевича Пете спину прожигал. Интересно, сам-то высидит или не выдержит?
Петя, не скрываясь, вышел сразу за Бекетовым. Тот остановился в сенях, опершись о стену.
– И что ты делаешь, позволь осведомиться? – заинтересованно спросил он.
За дверью торопливые шаги послышались. Не выдержал все-таки. Жене-то что сказал?
Петя ухмыльнулся – и, шагнув к офицеру, прильнул к нему и обвил его шею руками. Услышал скрип двери – и, пока тот не опомнился, прижался поцелуем к губам под жесткой полоской усов.
Он развернулся боком, чтобы изумленного лица Бекетова не видно было. А тот, растерявшись, руку ему на пояс положил.
Алексей Николаевич замер на пороге, и взгляд у него был застывший. Петя оторвался от губ Бекетова и устроил голову у него на плече, обернувшись к барину. И злорадно улыбнулся.
Барин тихо прикрыл дверь, скрывшись за ней. И Бекетов, только пришедший в себя, отпихнул Петю и изумленно уставился на него.
– А что ж еще делать, – наигранно вздохнул тот, отвечая на вопрос. – Приласкать-то некому теперь…
Горько, неприятно было говорить такое. Да что уж там – сердце на части рвалось! Будто бы нравился ему Бекетов! Не заигрался ли с местью?.. Но поздно уже останавливаться.
– Приласкать? – пораженно протянул он, глядя на закрывшуюся за барином дверь. – Нет, я не приласкаю... Поостерегусь с тобой, змеенышем, связываться.
Он вдруг присел рядом с Петей, взглянул на него снизу вверх.
– Ты это назло Алексею творишь? – он с силой сжал плечо Пети. – И меня перед ним выставил так… Жестокий же ты мальчишка. Неужели не стыдно? Кстати, – он опустил его за подбородок и всмотрелся в лицо, – давно спросить хочу: как у тебя отца звали? Иваном или Семеном, не иначе…
Петя резко отвернулся. Словно коту против шерсти был ему шутливый тон офицера. Да и не любил он, когда про отца вспоминали.
– Понятно, – ухмыльнулся Бекетов. – Вот откуда страсти-то такие. Цыганские… А теперь послушай. Я-то перед Алексеем объяснюсь, а ты прекращай. На нем и так лица нет. Да и что он сделать теперь может?..
Петя вскинулся и шагнул к двери. Вот учить его совсем было без надобности. Сам знал, что делать, не маленький. И творить будет, что хочет, а не что Бекетов скажет.
Тот вскоре уехал. Они сухо попрощались с Алексеем Николаевичем, и сразу видно было: долгий и тяжелый у них разговор получился.
Барин теперь на Петю, наоборот, старался не смотреть, стороной обходил. И с женой ссор больше не было почти. Вот только от него каждый вечер стало тянуть водкой.
Петя недели три терпел. Прав оказался Бекетов: стыдно ему было. И на самого себя злость брала, что подойти теперь боялся.
Но все-таки решился. Вошел к нему в кабинет – перьев заточенных принес. Барин поднял глаза от письма, и на Петю разочарование накатило. Алексей Николаевич смотрел на него устало и настороженно, а как тот ближе подошел и остановился у стола – и вовсе вздрогнул. Каждого его движения боялся уже.
И скучно стало. Петя-то сегодня не хотел мириться, помучил бы еще. Но надоело.
Он наклонился к Алексею Николаевичу и обнял его сзади за плечи, прижавшись щекой к волосам. А как тот повернулся – сел к нему на колени и потянулся за поцелуем.
– Увидит кто… – пробормотал Алексей Николаевич, неверяще глядя на него.
Петя рассердиться хотел: а ничего другого, поумнее, нельзя было сказать? Будто он не подумал. Но тут барин обнял его, и так легко и хорошо стало, что вся злость исчезла.
– Я дверь запер, – прошептал Петя ему в губы.
Поцелуй был нетерпеливый и долгий, насколько дыхания хватило. Петя только тогда понял, как же соскучился. Он всем телом приник к Алексею Николаевичу и потянулся к вороту его рубашки, заерзав у него на коленях.
– Подожди, – тихо улыбнулся тот, – Поедем… в избушку охотничью.
Петя кивнул и положил голову ему на плечо, закрыв глаза. Ему было тепло и спокойно, почти как прошлым летом.
Они ни назавтра не поехали, ни на другой день. Под выжидательным взглядом Пети барин только качал головой, пряча глаза. А дело в жене было. Третий день у них ссора была – оба хмурые ходили и молча косились друг на друга. Она как почувствовала, что изменилось что-то.
Алексей Николаевич и не хотел уезжать. Как Пете сказал: пытался помириться сначала. А тот сам тогда разозлился, да не на шутку.
Однако барин не выдержал. Петя с утра проснулся от звона разбившейся посуды, да такого, что ясно было – не уронили, а об пол с силой швырнули. Не получилось, кажется, у Алексея Николаевича с женой помириться.
А вскоре и он сам показался – злой, со встрепанными волосами. Почти бегом пройдя по сеням, встретился с Петей глазами и резко мотнул головой. Тот вспыхнул весь: давно ему не указывали так! Но все-таки встал и вышел вслед за ним.
Он к конюшне сразу направился. Не выезжать же вместе им на виду у всех? Но все же задержался поглядеть, что происходило во дворе.
– Алексей Николаевич! – перед домом появился Федор с ружьем в руке. – А вы ружье не…
Барин развернулся к нему и так взглянул, что у того громкие слова в горле застряли. Слуга понятливо кивнул и протянул ему ружье. И все же тихо добавил:
– Не зарядили.
Барин бросил ему что-то, и того как ветром сдуло. Он хотел уже к конюшне идти, как его остановил голос жены, вышедшей на крыльцо.
– Алексей, ты куда?
Барин глубоко вздохнул. Петя поморщился: будто не понятно, если он к конюшне с ружьем идет! Зачем спрашивать?
Но ответить было нужно: весь двор их слушал.
– На охоту, Аннет, – терпеливо начал пояснять Алексей Николаевич. – Не слышали о таком в столице? Летом на уток, осенью на лисиц, зимой на зайцев…
Дослушивать про весну она не стала: захлопнула дверь и скрылась в доме. Алексей Николаевич негромко выругался и широкими шагами пошел к конюшне. А за спиной у него уже начали судачить об увиденном.
Он вывел лошадь, не глядя на Петю. Тот подождал, пока все разойдутся во дворе, и сам выехал вслед за ним.
Вот странно – не хотелось уже никуда, ни в какую избушку. Разбудили его с утра, а от ссоры барина с женой самому тошно стало. Но не отказываться же теперь...
Он нагнал барина на дороге через поле. Зябко поежился: опять выскочил в одной рубахе, хотя день нежаркий был.
Алексей Николаевич хмурился и нервно теребил рукой повод. И прикладывался к фляжке, делая торопливые глотки. Глаза у него уже поблескивали.
– Вот что ей надо было? – раздраженно начал он, обернувшись к Пете. – Просила сказать честно, люблю ее или нет. Я честно сказал! А она – в слезы… и чашкой об пол…
Петя досадливо отвернулся. Вот ему это зачем слушать? Они не для того ехали, чтоб барин про жену свою рассказывал.
Сейчас обнять бы молча его. А хотелось выкрикнуть все, что подумалось, развернуться и обратно поехать. И фляжку вырвать у него и швырнуть в кусты куда-нибудь.
Они молча доехали до избушки. Привязали лошадей, и Алексей Николаевич потянул его внутрь. И тут же прижал к стене и начал нетерпеливо целовать. У Пети в плечи впивались бревна, но он виду не подал и отвечал. Сам же этого хотел.
Барин потащил его на шкуру, на ходу сдирая с него рубаху. Петя теперь и сделать не успевал ничего. А представлял ведь, что обнимет, сам будет целовать и гладить. Что сначала посидят рядом, и будет тепло и уютно…
Петя не возражал, когда с него и остальную одежду стащили. Поежился только: чай, не лето еще, можно было бы в стылой избе печку разжечь.
А как барин наклонился к нему – комок в горле вдруг встал. Тяжесть тела, хватка на запястьях, горький вкус водки – прошибло его от давнего воспоминания, похолодело все внутри. Он резко сел, вывернувшись из рук барина. Такой ужас накатил, что сжаться хотелось – лишь бы не тронул, как тогда, зимой!
– Петенька, – голос у Алексея Николаевича был ласковый и немного испуганный, видимо, весь хмель с него сошел. – Что не так?
Да все не так! Совсем иначе было в прошлый раз в избушке. А это с другим сравнить можно, о чем он забыть пытался…
Петя потер ушибленный локоть: неосторожно его барин на пол толкнул. И, покачав головой, молча потянулся к нему. Он это сам начал, да и поздно останавливаться было.
А дальше долго не получалось. Алексей Николаевич прижимал его к полу, беспорядочно и нетерпеливо ласкал, а как больно становилось от его рук и зубов – Петя отталкивал, упираясь ему в грудь. Прятал глаза и снова обнимал сам. Барин тогда был сначала осторожным, но вскоре снова переставал сдерживаться.
Страшно подумать: Петя хотел уже только, чтобы закончилось поскорее. До слез обидно было. Полгода ждал, надеялся на это, а почему-то теперь стало неприятно. А если представить, что Алексей Николаевич и жену обнимал, то вовсе тоскливо становилось, встать и уйти хотелось.
Потом он только кусал губы и отворачивался, чтобы барин не видел, что он еле терпел. Тот поторопился, был нетерпеливым и неосторожным: мешала все-таки водка сдерживаться.
Шкура, в которую Петя вцепился судорожно сведенными пальцами, колола спину. Он и не помнил, что она жесткая. Впрочем, в тот раз и имя свое позабыть можно было. А тут – впору было хоть считать про себя, лишь бы время быстрее шло.
Петя только выдохнул облегченно, когда Алексей Николаевич, сорванно дыша, лег рядом. Сквозь ресницы наблюдал, как барин смотрел на него и гладил разметавшиеся по полу кудри. И ничего не чувствовал, ни радости, ни теплоты внутри. Наоборот, холодно было и пусто.
Алексей Николаевич провел ладонью по рваному шраму на его бедре – следу от волчьих зубов. Мог бы и раньше заметить и спросить.
– Петь, – на поцелуй тот не ответил. – Прости… не сдержался если…
Если? Раз извинялся непонятно за что – сказал бы уж прямо. Так ведь сам и виноват, можно было хоть без водки обойтись. Петя облизал губы: до сих пор горький вкус был.
– Почему я так долго ждал? – бесцветным голосом спросил он.
Петя давно выяснил, что старый барин еще после свадьбы уехал. Так почему нельзя было тут же его вернуть?
– Мы с отцом на полгода договорились, – тихо ответил Алексей Николаевич. – Вдруг он узнал бы…
– А об этом не узнает? – Петя обвел глазами избушку.
Странный разговор какой-то получался. А еще обидно было: значит, как барину отец сказал, так он и сделал. А сам решить не мог ничего.
И сейчас глаза опустил и задумался. И Петя сказал то, что окончательно решил, пока тот молчал.
– Не надо больше.
Алексей Николаевич коснуться его хотел, но руку отдернул. И замер, непонимающе глядя на него.
– Не надо, – повторил Петя. – Правда узнает ведь. А я плетей или чего похуже не хочу, вы-то не заступитесь…
Вот пусть скажет, что защитит, пусть начнет клясться, что не оставит! Обнимет, прижмет к себе…
Алексей Николаевич прикрыл глаза и отвернулся.
Петя молча встал и начал одеваться. Вышел за дверь, даже не обернувшись. И медленно поехал в именье.
Тоскливо и гадко было на душе.
Даже мстить ни за что охоты не было. Петя зачем ведь перед Алексеем Николаевичем вертелся, зачем к Бекетову лез – хотел, чтобы прижал в уголке где-нибудь и пригрозил. А потом целовал бы, и чтобы вырываться не получалось. Да и не стал бы он вырываться, потому что тогда мигом бы вся обида пропала. Да и как тут обижаться, если целуют – с улыбкой, со словами, что все хорошо будет… Может, оно и неправда, но поверить получилось бы хоть.
А сейчас Петя с тоской почти вспоминал, как тот его обнимал давно, зимой – это перед тем, как он нож выставил. Вот тогда вел себя Алексей Николаевич как барину положено – брал то, что нравилось. А сейчас не пойми что было: смотрел больными глазами, подойти боялся. Злило это страшно. Барин он или кто?..
Один раз и вовсе противно сделалось. Это когда Алексей Николаевич пьяным за руку его поймал. Наконец-то подошел, а то после избушки вообще не встречаться с ним пытался – стыдно, небось, было. Петя ждал, что к стене сейчас прижмет, зацелует – он, может, и потерпел бы, что водкой разило от него. А барин оправдываться перед ним начал, сжимал руку, умолял остаться и едва не плакался. Чего хотел – непонятно, потому что язык у него заплетался. Слушать было неприятно, слова вставить не получалось. Петя не выдержал уже и оттолкнул, ушел молча.
Пять лет ему было, когда отец у него спился совсем. Да не отец, а муж матери, вернее сказать. Он хорошо все помнил – мутный взгляд, бессмысленное пьяное бормотание. Барина таким видеть не хотелось.
Он так Алексею Николаевичу и сказал, когда тот второй раз полез к нему. И добавил еще: «Раз уж не можете без этого…» Жестокие слова были, но у Пети такое само с языка слетало, прежде чем думал, надо говорить или нет. Барин тогда аж отшатнулся от него. Две недели потом перед ним трезвым ходил. Но сорвался потом снова, как с женой поссорились.
Никак они не могли ужиться с Анной Сергеевной. Про охоту ей растрепали уже, она тогда устроила истерику с битьем посуды и слезами. И повторяла, как Петя на глаза ей попадался.
Ревновать она его начала – исподволь, по-тихому. Мимо проходила, сжимая губы, не обращалась к нему. Барин не знал уже, что и делать – то на нее смотрел растерянно и устало, то на Петю. Тот только злорадно ухмылялся. Сам же и виноват, что получается так, не надо было, чтобы слух про них через соседей до отца дошел. Посмеяться хотел? Похвалиться, какой мальчик пригожий у него? Вот и получил.
До самого лета Петя терпел, не давался. Но Алексея Николаевича жалко уже стало. Да и себе признался, что хотелось все-таки с ним быть – так, что ночами выть впору было и пальцы грызть. Пусть не так, как прошлым летом, пусть реже гораздо – но хотелось.
Однажды вечером, столкнувшись в сенях, они с барином без слов друг друга поняли. Пете улыбнуться достаточно было, чтобы на другое же утро они на охоту поехали. С незаряженным ружьем, конечно.
Снова было торопливо и неприятно. Алексей Николаевич был тогда опять хмурый с утра, вот и не сдерживался особо. А после сразу курить ушел и мрачный сидел на крыльце избушки – сам, наверное, не рад был случившемуся. Договорились ведь, что больше не надо, а тут оба не выдержали.
Они поняли скоро, что без толку было договариваться. Через две недели снова взглядами встретились – и ни один, ни другой не думали уже, надо или нет. Пете самому не нравилось, что он поддавался, отказаться не мог. Надеялся каждый раз, что будет хорошо – а оставалось разочарование.
И везло еще, если не ссорились. Начинал всегда Петя, коротко и жестко. Алексей Николаевич иногда на шепот сбивался, лаская его – когда «красивым» называл, тот терпел еще. А если разными ласковыми словами начинал, где непонятно было, к кому, Петя спрашивал ехидно: «Жене тоже так говорите?» После этого, разумеется, не получалось уже ничего. Возвращались оба злые.
Алексей Николаевич его как-то «единственным» назвал – сорвалось слово с губ перед поцелуем. Петю злость тогда взяла: «Единственный? И сколько же было этих единственных?» Страшно, по-черному ревновал. Про жену сказал все, что думает. Барин оправдаться пытался, но еще хуже вышло: «Петь, ну ты что, я ж не притрагиваюсь к ней почти…» После этого «почти» Петя молча оделся и ушел, хлопнув дверью. Помирился, только когда Алексей Николаевич с неделю уже пил.
Петя его спросил как-то, не стыдно ли при жене напиваться. Тот перестал вроде бы, но иногда у него дела стали в городе появляться после ругани либо с женой, либо с ним. Тут уж ничего нельзя было сделать – Петя не видел, ну и ладно. Алексей Николаевич помятый и бледный возвращался и потом прятал глаза и от жены, и от него.
Тягостное это было лето. Короткие взгляды, встречи тайком – все, что им теперь оставалось. Жили от раза к разу, но потом только больнее было. Оба понимали, что нехорошо это, Алексею Николаевичу стыдно было перед женой. Он не объяснял ничего уже, не врал про охоту, просто уезжал вместе с Петей. Весь двор про них знал, жене рассказывали, как их вместе видели. Неприятно это было, гадко.
Осенью Пете семнадцатый год пошел. В глухую, дождливую и темную пору он родился – оттого, наверное, и нрав такой злой у него был. Нет чтобы как у всех – осенью свадьбу справили, а дите весной появилось. А у него все как-то не по-людски было.
Так и зима началась. Петя жалел уже, что у Кондрата не остался. Бросил как-то: «Могли бы и не возвращать, там лучше было». Просто так сказал, а все равно вышло, что ударил. Он вовсе не сдерживался, перестал за языком следить. Привык даже, что говорил барину все, что думал, хотя иные и глаз поднять не смели. Но Петя давно уже понял, что ему-то Алексей Николаевич ничего приказать не сможет, а уж наказать как-то – тем более. Вот и пользовался. Если обида брала, то приятно даже было гадость сказать.
Лишь редкие минуты у них были счастливыми как раньше почти. В Новый год был короткий поцелуй за конюшней, пока не видел никто. Ночью была теплая, с неба падал мягкий снег. Уютно и хорошо стало, когда Алексей Николаевич его обнял. Постояли так немного и порознь вернулись в дом, и там тихо улыбались друг другу. Не Рождество, конечно, но все одно ведь не простой день. Год новый наступал – тысяча восемьсот двенадцатый.
***
О том, что Анна Сергеевна ребенка ждет, барин последним узнал. Да и то от дворовых. Кто-то один догадался или барыня горничной сболтнула – и на другой день только ленивый об этом языком не чесал. Не получалось как-то семьи у них с Алексеем Николаевичем, коли жена мужу о таком не говорила.
Он как услышал – тут же уехал аж на неделю. А вернувшись, напоролся на холодный Петин прищур. «Это как же так вышло? Говорили, не притрагиваетесь… Или помог кто?» – такими словами он барина встретил. Он уже думал, что Алексей Николаевич его ударит за это, настолько глаза у него шальные сделались. А тот вздрогнул только и молча на улицу вылетел.
Петя его на берегу реки нашел. Трубка ходуном ходила, которую тот зажечь пытался. Он подошел, сел рядом – Алексей Николаевич не обернулся даже. Петя тогда, ни слова не говоря, обнял его и прижался лбом к плечу. Он и сам не знал, как такое с языка сорвалось. Как барина увидел – озлился так, что в глазах потемнело. А с чего бы – непонятно. Все правильно ведь: раз жена есть, то и дети пойдут. Рано или поздно случилось бы это, даже если и не по отцовской воле. Не век же Алексею Николаевичу с ним быть, он барин все-таки, дворянин, наследники-то нужны. А все равно Петю обида брала. Понимал, что глупо это, но пуще прежнего приревновал.
Алексей Николаевич с женой теперь внимательный был, как никогда раньше. У Пети аж скулы сводило, когда видел, как он наклонялся к ней, спрашивал что-нибудь ласково. Да и о поездках их теперь и речи быть не могло.
По пальцам посчитать можно было, сколько раз они уезжали вместе. Петя выучил уже, как это происходило: предыдущая встреча подзабывалась, маяться начинали оба. Как не выдерживали – встречались понимающими взглядами и ехали на другое утро.
Да и там, в избушке, все молча происходило, коротко и быстро – словно боялись, что увидят. Не нравилось это Пете, тяготило его, что хоронились они, будто воры какие. Он и рад был бы прекратить, но всякий раз не мог.
А сейчас Алексей Николаевич головой покачал, приобнимая жену и ведя ее к беседке. Пете оставалось только спину ему взглядом прожигать.
Зато вечером он барина за домом застал. А уж довести он умел: снова про жену сказал, спросил, не соскучился ли барин без него, пригрозил, что к Кондрату уйдет. Алексей Николаевич и ответить толком не мог, мялся только. Петя много нехорошего, гадкого нагородил тогда. Впрочем, первый же потом мириться пошел: стыдно стало. Хорошо хоть, хватило ума не сболтнуть, что Лукерья про барыню говорила, про хворотьбу ее. Скажешь еще и сглазишь ненароком. И так барин жену едва на руках не носил.
А она пользовалась, надо сказать. Капризы пошли – одно хуже другого. Или слезы непонятно с чего. Алексей Николаевич не знал уже, что и думать, как тут угодить. И утешать пытался, и подарками радовать – а все одно у них без ссор не выходило.
Но что-то и впрямь было не так. Любая крестьянка в тягости и в избе занята, и в поле работает, и больной не выглядит – наоборот, расцветает. Анна Сергеевна не спускалась к завтраку, ходила бледная, жаловалась, что голова кружится. Барин врача из города привез, чуть ли не силой приволок. Он ее долго смотрел, вышел потом и буркнул что-то неразборчивое. А вот дальше Петя удивился: никогда барина злым таким не видел. Он врача к стене припер и произнес с угрозой: «Я тебе за что денег заплатил, паскуда? Как перед строем отвечай!» Тот только вздохнул, они с барином прошли в кабинет и до вечера говорили. А потом Алексей Николаевич этого врача едва не вышвырнул, и тот уехал, кляня дурных несдержанных военных.
Пете барин не сказал ничего, да тот и не спрашивал. Достало своего нехорошего предчувствия.
А между тем не только над именьем тучи сгущались. Шла весна тысяча восемьсот двенадцатого года – мокрая она выдалась, холодная и ветреная. Давно уже было неспокойно на границах, стягивались к ним армии французская и русская. Петя не зря еще полтора года назад приметил герцогство Варшавское: именно там Наполеон силы собирал.
Еще с Тильзита было понятно, что грядет война. Связала руки империи навязанная Наполеоном континентальная блокада, мешала торговле. Бунтовали подстрекаемые Францией поляки. Глубокую обиду за поражения в прусской кампании затаил государь Александр.
Война была неизбежна. А в этот год она придвинулась вплотную. Одно за другим появлялись в газетах пугающие известия: Наполеон заключил союзные договоры с Пруссией и Австрией, а империи никак не удавалось закончить войны в Турции и в Иране.
В начале апреля вышел императорский манифест о наборе рекрут со всего государства. Значило это только одно – армию усиливали для войны. Брали двоих с пятисот душ, и из деревни пока никто не уехал – свезло.
А в именьи с каждым днем хуже становилось. У Алексея Николаевича кончалось терпение выносить уже постоянные беспричинные истерики жены и Петины упреки. Ее он тронуть боялся, но и выслушивать не мог. А Пете и вовсе не знал, что ответить. Он пропадал в деревне или уезжал в Вязьму, лишь поменьше быть дома, снова стал пить.
Он не выдержал все-таки. И в конце апреля стоял перед женой, произнося четко и выверенно:
– Как русский офицер, не могу оставаться в стороне… мое прошение о восстановлении на службе уже утверждено… не имею иного выбора…
Красиво говорил, как по написанному. Вот только не всю правду. Не признавался, что уходил не воевать, а просто подальше от именья.
Анна Сергеевна молча кивала. Очень многие дворяне возвращались на службу. Даже суворовские солдаты, в отцы годившиеся нынешним офицерам. Таким мягко отказывали: на передовую не поставишь, а в штабе и без них дел хватало. А остальных, кто без ранений – брали всех. Раньше хлопотно было восстанавливаться, а в этом году ни о чем не спрашивали даже, просто утверждали прошения без лишних слов.
