Текст книги "Romanipen (СИ)"
Автор книги: Veresklana
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 22 страниц)
Вечера проходили в спорах – о противнике, о ходе действий, о победе. Хоть и уставали все после перехода, но собирались вместе и сидели до ночи.
Не ходил к ним только Алексей Николаевич. Как останавливались – закутывался в шинель и ложился на лавку, невидяще глядя в стену сухими покрасневшими глазами. В нем словно надломилось что-то – тут и утешать без толку, и водка уже не помогала.
А в Пете до сих пор обида кипела. Он каждый вечер бросал на барина короткий взгляд и уходил к офицерам. Пусть война, пусть ни именья, ни жены, ни отца – но жить-то надо дальше. Он ждал, что Алексей Николаевич его хоть раз окликнет, попросит остаться, но тот молчал. Они ни словом так и не перемолвились с той ссоры, а уж третья неделя пошла.
Он уж намеренно возвращался заполночь, веселый и уставший. Провожать разрешил, и они с кем-нибудь из молодых офицеров подолгу смеялись прямо под окнами. Петя даже поцеловать один раз дался, но так горько и стыдно сделалось, что долго потом злой ходил.
А злость на офицерах и сорвал. Он хмурый сидел и скучал весь вечер, исподтишка всех ссоря меж собой. Это легко было: одному улыбнешься, другой обидится. Самому при этом хорошо и радостно делалось. Гадкий же у него все-таки нрав был – да уж какой есть.
Так едва до дуэли не дошло, еле отговорили не стреляться. И понятно было, что из-за Пети это: усмехнулся, когда нужно было, бросил несколько фраз резких, а дворянам с их честью много и не надо.
– Уши бы тебе надрать, – хмыкнул тогда Бекетов.
Петя вскинулся: надерет, как же, так он и дастся.
А про дуэль Алексей Николаевич узнал, рассказали ему на следующем переходе. Он тогда первый раз Петю окликнул – и лучше б не начинал.
– Играешься? – тихо спросил он. – Смотри не заиграйся, а то мало ли что бывает, с гусарами-то…
– По вам знаю, что бывает, – бросил Петя; злой ответ у него завсегда находился.
– Нашел, что вспомнить, – нахмурился барин.
Конечно, неприятно напоминание, как абы кого спьяну в постель затащил, даже имени не спросив.
– Такое не позабудешь.
Хорошо, радостно было видеть, как он глаза опустил. Два года с половиной прошло – стоило ли ворошить старое?..
– Петь… – барин вдруг шагнул к нему, потянулся обнять.
У Пети ком в горле встал. Он отвернулся и спросил с усмешкой:
– А не противно? По смазливой-то шкурке, да после французов?..
А дальше еще хуже пошло. Алексей Николаевич просил его остановиться, закончить, а Петя только смеялся. Все сказал обидное, что хотел, что успел придумать в запале за эти недели. Знал, куда бить, и бил больно и с удовольствием.
– Сами сказали, что вам не надо, – Петя вывернулся, когда барин пытался взять его за руку.
– Так и не надо! – сорвался-таки Алексей Николаевич, не сдержался. – Много чести ждать, пока ты, мальчишка, успокоишься!
– Долго же ждать будете. А если уйду? – усмехнулся он.
– К кому? – ответил злой ухмылкой барин.
– А к кому захочу, к тому и уйду, – повел плечами Петя. – Меня еще позовут, а вы так и будете ждать, да не дождетесь.
Не слушая ответа, он выскочил на улицу и захлопнул дверь. А там – рассмеялся, да только нерадостный смех какой-то вышел.
Ночевать он не собирался возвращаться: пусть барин помучается еще. Решил к майору Васильеву пойти, тот не из тех был, что приставал к нему.
Самого майора в избе не было, денщик его сидел и удила чистил. Петя спросил, пустая ли лавка в углу, и тот кивнул, не отрываясь от работы.
Засыпал он со злыми и радостными мыслями: приятно же вышло. Знал, конечно, что нехорошо это, но обида сильнее была, чем вина.
Очнулся Петя оттого, что его грубо и нагло тискали – оглаживали, задрав рубаху и шаря руками по телу. Водкой еще разило. Он в полусне зло обрадовался: ну наконец-то Алексей Николаевич хоть на это решился! А говорил, не надо ему…
Тут он вспомнил все, что вчера было сказано в ссоре, где он сейчас – и изумленно распахнул глаза. Так и есть, майор Васильев над ним наклонился – пьяный, с мутными глазами, в распахнутом мундире.
Петя ругнулся сквозь зубы. Вот уж точно, узелочек черный у него в судьбе был завязан – на пьяных гусар нарываться. Если б ему кто гадал, то сказал бы держаться от них подальше. А выходило наоборот, что на рожон лез.
Мысли эти были короткие, злые, и мелькали они во время ожесточенной молчаливой борьбы. Петя вырывался из рук майора, отталкивал его, но скоро оказался крепко прижат к лавке, и ноги ему уже раздвигали коленом.
– А вы меня с девкой не попутали? – спросил он, отворачивая голову от резкого запаха водки.
А то мало ли – темно, светает только. Может, и одумается он, а то раньше ведь не лез. Хотя взгляды его Петя пару раз ловил.
– Нет, Петенька, не попутал, – рассмеялся Васильев. – Ай, хорошенький…
От его поцелуя – жесткого, грубого, – Петю замутило. Он рванулся в сторону, освободил руку. Вот тут серьезно надо было начинать, а то так-то он трепыхался только. Но Петя помнил, как один раз побоялся поднять руку на дворянина и чем это окончилось. А уж теперь он смелее был.
А делать что? Он же не девка, чтобы ногтями царапаться, если насильничают, и визжать еще при этом. Петя молча ударил – со всей силы, маленьким, но крепким кулачком. Майор упал с лавки, держась за левую щеку, и между пальцев у него кровь текла.
А пока тот не понял ничего, Петя выскочил на улицу и захлопнул дверь. Не дав себе отдышаться, завернул за избу и побежал огородами на другой конец деревни, к Алексею Николаевичу.
Он не проснулся еще толком. Мысли вялые были: ударил он офицера, так тот сам виноват. Крепостной-то не его, принуждать права не имел. Да и вообще, за своего холопа Алексею Николаевичу отвечать перед майором, сами пусть и разбираются.
Тот не спал уже: выступать скоро. Они с Федором собирали вещи по избе. Бекетова не было, наверняка у офицеров и заночевал, как часто делал.
Петя, вскинув голову, шагнул внутрь. Алексей Николаевич встретил его тяжелым взглядом, а как пригляделся – побледнел.
– Быстро же ты… – через силу усмехнулся он.
Петя был встрепанный, в распахнутой рубахе, с зацелованными губами, водкой от него тянуло. Будто бы только с сеновала, где полночи развлекался.
Объясняться, что все не так, он не собирался. Не глядя на барина, он прошел в угол и лег, утомленно потянувшись. И улыбнулся довольно.
Алексей Николаевич ему ни слова не сказал, ни о чем не спросил. У него и укора во взгляде не было, только усталость и тоска. И разговаривать они вовсе прекратили, не смотрели даже друг на друга.
Петя понимал, что глупо это, но никак не получалось обиду побороть. Они один другому с каждым днем все более чужими делалась, и казалось, что сломанного уже не соберешь, не помиришься.
Бекетов все это видел, но не лез. Остальным как-то не до того было: тут так устанешь, что сил никаких нет смотреть, что у других еще не ладится. Война – это ведь не простая служба армейская, где поутру провел строевые занятия с солдатами, отобедал, а потом сиди до ночи в кампании офицеров, пей, в карты играй. Здесь переходы с зари до зари, и не знаешь еще, где заночевать придется – в крестьянской избе, если повезет, или на голой земле под шинелью, наравне с солдатами. А то и вовсе – по двое суток в седле в ожидании неприятеля.
А майора на другой же день отозвали в штаб с поручением, и с Алексеем Николаевичем он не успел переговорить. А тот по-другому бы про Петю подумал, если бы увидел его лицо разбитое: понял бы, что не было у них ничего. Но вот не вышло, а сам рассказывать Петя не хотел из упрямства.
Он каждый вечер ходил к офицерам и слушал споры о французах. Да ему и так понятно было, что всю зиму те не смогут в Москве просидеть, еды не хватит и кони все с голоду подохнут, кавалерии не останется. Тем более что сгорел город. Неясно было, почему: сами ли сожгли, когда грабили, жители запалили или все разом случилось. Говорили, французы поймали и повесили за то много людей из низших сословий. Будто делу этим поможешь: трудно им становилось, припасов не достать – отряды из деревней не возвращались. Да ни один крестьянин им не дал бы хлеба – ловили и убивали захватчиков, заводили в чащобу. Французам даже пушки не помогали, которые они таскали с собой, выходя за фуражом и припасами.
А Главнокомандующий ждал и отказывался от мира. Юнцы не понимали, почему сейчас нельзя напасть, ругали безделье. Петя усмехался: тут по-охотничьи посмотреть можно было, французы-то зверь матерый, его сначала надо измотать и затравить, иначе горло перегрызет, если сунешься. Вот и нужно было терпения заиметь.
Октябрь начался – промозглый, дождливый. Русская армия встала укрепленным лагерем в Тарутине, и начался долгожданный отдых. Лечили раненых, формировали новые отряды, тренировали неопытных солдат и ополченцев.
И готовились дать бой. Близко от Тарутина, на реке Чернишне, стоял французский корпус. У них левый фланг был у леса, и через него уже начали подбираться храбрые казаки – подкрадывались, прощупывали врага. Говорили, что они слабы, у них много раненых, а от нехватки продовольствия приходится есть павших лошадей. Ссорились там между собой французы, немцы и поляки, не было дисциплины.
Бекетов однажды вечером пришел из штаба, едва не хохоча.
– Вот умора, – начал он рассказывать Алексею Николаевичу. – Оказалось, хотели завтра в атаку. Главнокомандующий приехал проверить – так не знал никто, что в бой идти. Ну и нелепость, начштабу Ермолову не передали пакет с предписанием об атаке, потому что он был на званом обеде! Хорошо же мы воюем! Я нашего старика Кутузова ни разу в гневе не видел до этого, а сейчас подойти страшно было. Он на послезавтра наступление перенес.
Алексей Николаевич на всю тираду ответил одним кивком, а после снова отвернулся к стене. Бекетов вздохнул, глянув на него и на Петю.
А тот губу закусил и спрятал глаза. Вот тут проняло его: бой будет, барин уедет сражаться, а если не вернется… Нет, и думать о таком нельзя!
На другой день он с утра вился за Бекетовым.
– Ну пожалуйста, что вам стоит, я же не под пули, я только издали посмотрю, ну Михаил Андреич…
Он боя никогда не видел, а мечтал, как любой мальчишка. Но тут не в этом дело было. Лишь бы хоть одним глазком увидеть барина! А вдруг ранят – кинуться помочь тут же. Пете все равно уже стало, кто там на кого обиделся, еще когда Алексей Николаевич ушел из палатки, проверив саблю и пистолеты. Они ж не попрощались даже!..
– Михаил Андреич…
Петя смотрел на Бекетова снизу вверх умоляюще распахнутыми глазами, вздохнуть боялся, держал его за рукав мундира. Вокруг гусары вскакивали на коней, наигранно весело переговаривались перед боем.
– Вот ты умелец пристать… – вздохнул Бекетов.
– Можно, да? Можно? – Петя уцепился за луку его седла. – Темно уже, я с вами сяду, никто не заметит, а потом спрыгну…
Бекетов вдруг расхохотался.
– Только за то, что со мной сядешь, чертеныш, – он протянул Пете руку, и тот ловко подтянулся. – Обниму хоть.
Он закутал Петю в плащ, прижал к себе. Обнял, погладил. Петя молчал: пусть хоть под рубаху лезет, лишь бы не согнал.
Они ехали всю ночь, шли по лесу, отделявшему русские войска от неприятеля. Курить и разговаривать было не позволено. Петя пригрелся под плащом Бекетова и дремал у него на груди, а тот трепал его по волосам и усмехался его сонному недовольному ворчанию.
Под утро он пихнул Петю кулаком в бок. Они стояли на опушке леса, готовясь к атаке, и уже начинало светлеть.
– Приехали, слезай. Ох, Петька, не сидится же тебе спокойно… Учти, искать не буду, обратно сам добирайся.
– Спасибо, – он вдруг обнял офицера и легко и коротко поцеловал его в губы.
А потом, не дав тому опомниться, спрыгнул с лошади и скрылся в лесу – ни одна ветка ни шелохнулась. Бекетов уважительно хмыкнул ему в спину.
Атака была стремительная и внезапная – растерянные со сна французы бежали из своего лагеря, побросав обозы и артиллерию, преследуемые кавалерией. Петя с опушки видел бой: он лежал в кустах, стиснув кулаки от волнения.
Казаки рассыпались по лагерю, стали грабить. Офицеры с трудом собирали их и, наверное, страшно ругались – не слышно было.
Потом французы дали отпор, сами пошли в атаку, завязался долгий бой. Петя слишком далеко схоронился, чтобы много различить, но все же выискивал Алексея Николаевича, приподнявшись и закусив костяшки пальцев. Тут и там мелькали гусарские мундиры, но мыслимо ли разглядеть, когда и лиц не видишь?
Он решил потом: а что в кустах-то сидеть? Бой был далеко, не достанут – и, осмелев, Петя стал ползти к лагерю. Встать в полный рост он боялся, поэтому весь измазался в мерзлой грязи.
Бой утихал, французы отступали из захваченного лагеря. Петя совсем близко уже был, слышал, как пули свистели. И вглядывался, упорно искал глазами… Сердце замирало, как видел, что падал кто-то из гусар – и пропускало удар, когда понимал, что это не Алексей Николаевич.
Он спрятался за палаткой, лег. Мимо проскакивали казаки, последние отступающие французы, но его не замечали: хорошо схоронился. Страшно совсем уже не было.
И снова – смотрел, искал… Нашел. И замерло сердце.
Непереносимо это было – видеть, как совсем рядом с Алексеем Николаевичем стреляли, как сверкали чужие сабли. Он лихо отбивался, проскакивая по лагерю, горячил коня – не раненый, кровь на нем была только чужая.
Петя его то и дело терял из виду и едва не выскакивал тогда из своего укрытия. Да мыслимо ли – бросаться под пули, под скачущих коней? Он помешает там только, Алексей Николаевич отвлечется, если увидит его, и удар пропустит.
А как закончится – Петя тут же подбежать решил. И обнять молча, а потом заставить выслушать и сказать, какой же он был глупый упрямый мальчишка.
Он задумался, глаза опустил. А вскинувшись, почувствовал, как крик в пересохшем горле замер.
Тут уже все равно было – пули, сабли, французы, – кинулся к Алексею Николаевичу, без движения лежавшему рядом с упавшим конем. Был миг, когда Петя не жил – а потом вздохнул облегченно, почти всхлипнул.
Под Алексеем Николаевичем коня подстрелили, а самого не задели. Петя наклонился над ним, примостил его голову на коленях, стал судорожно гладить по волосам – трясло всего, руки ходуном ходили. Он боя, свиста пуль уже не слышал.
Казалось, невозможно долго он ждал, пока барин не пошевелился. А передумать столько успел, как во всех страшных снах не увидишь – вдруг сильно расшибся, вдруг сломано что…
Алексей Николаевич со слабым стоном разлепил глаза – а как Петю узнал, ужас в них отразился.
– Ты… зачем здесь? – еле слышно было. – Уходи, быстро!..
Петя молча покачал головой, прижимая его к себе. Не уйдет. Ни к кому и никогда не уйдет – нужно же было барина убитым посчитать, чтобы понять это.
– Глупый мальчишка, – прошептал Алексей Николаевич; сил отругать Петю у него не было.
Они так и сидели, пока бой не утих – Петя гладил его по мокрым волосам, а барин слабо и неловко сжимал его руку.
Подъехавшего Бекетова он узнал по громкой затейливой брани. Тот спрыгнул с коня, порывисто присел к ним.
Петя улыбнулся: за Бекетова он не волновался, почему-то и мысли не было, что с ним, таким сильным и храбрым, что-нибудь случится. И действительно, без царапины он был.
Он наклонился к Алексею Николаевичу, осторожно поднял его за плечи. Стал ощупывать, спрашивая негромко, не больно ли, и барин качал головой – значит, повезло упасть, ничего не сломав.
– Что ж ты за гусар такой, – ругань у Бекетова через каждое слово проскакивала. – Что-то тебе ни в бою, ни в любви, ни даже в картах не везет… Встать-то сможешь? Или на руках тащить, как невесту?
Алексей Николаевич невнятно хмыкнул ему в плечо, и Бекетов вздохнул. Поднялся, придерживая его, и Петя тут же помог. Барин на ногах почти не стоял. Его подвели к коню Бекетова, и он замер, держась за седло.
Петя обнимал его и не отпускал. Бекетов хотел было отправить его найти еще лошадей, да пошел сам. Вернулся, ведя в поводу двух, из-под французов убитых.
К вечеру армия вернулась в лагерь. Врагов не разгромили, дали им уйти, но победа это была, первая после Бородина и потому бесценная.
Петя к Алексею Николаевичу никого не подпускал – ехал рядом, держа его за локоть и взяв повод лошади, волком смотрел даже на Бекетова, когда тот помочь норовил. На других и вовсе огрызался так, что лучше было не связываться.
Барин сам почти слез с коня, дошел до палатки, тяжело опираясь на руку Пети. А там его Бекетов выгнал вдруг:
– За водой сходи давай.
– Есть у нас, – Петя нахмурился.
– Да хоть куда сходи, – Бекетов за шкирку вытащил его из палатки. – Нам с Алешкой поговорить надо. Умойся иди, а то будто всю осеннюю грязь собрал, какая только бывает.
Петя думал, о чем же они говорили, пока мылся. На него Федор два ведра воды вылил, пока вся грязь сошла. Все спрашивал его про бой, да он отмалчивался.
Он вернулся, когда Бекетова уже не было – ушел солдат проверять. А Алексей Николаевич смотрел на него с койки почему-то виновато и изумленно.
– Петь… – он приподнялся на локтях и тут же поморщился.
– Да лежите, – Петя, быстро раздевшись, забрался к нему под одеяло.
И тогда только – в тепле, в родных объятьях, – понял, как же глупо и бесполезно обижался. Война ведь, тут надо каждый час беречь, не отходить друг от друга, а не ругаться. Мало ли, что будет: сегодня повезло, а завтра, может, и хуже выйдет.
Алексей Николаевич гладил его по волосам, целовал и шептал прерывисто:
– Петенька, мальчик мой любимый... Прости, наговорил спьяну, не будет такого больше никогда, обещаю. Знаешь, что мне Миша тут устроил?.. Так ругался, что я спросить не догадался у тебя ничего, а ты с ним тогда, оказывается… Он-то думал, я знаю давно, вот сам и не рассказывал. Глупенький, зачем же ты молчал столько времени? И меня, и себя извел… И с майором ты так… Неужели правда ударил? Я ведь тебе говорил не нарываться, ты ж не знаешь, что он по молодости вытворял, а тогда, видно, вспомнил. Чертенок ты мой – маленький, упрямый…
Петю убаюкивал его шепот, он в дреме уже слушал и не отвечал даже, только улыбался. И Алексей Николаевич устал, слова у него с трудом шли. Да и не нужны они были.
– Простишь, Петенька? Не подумал, нельзя было так с тобой…
– Простил давно, – недовольно пробормотал Петя. – Давайте спать уже.
Барин снова его поцеловал – мягко, нежно, он не почувствовал даже, проваливаясь в сон.
А разбудил его Бекетов, радостно ворвавшийся в палатку и негромко напевавший что-то незатейливое. Петя приоткрыл один глаз – вот странно, вечер снова был; сколько же они спали? Плечо у него затекло, на котором устроился Алексей Николаевич, но передвигаться и тревожить его не хотелось.
– Разбудил? – Бекетов обернулся к нему.
Петя хмыкнул: да кого угодно разбудишь, если так сапогами стучать.
– А у меня известие приятное, – офицер весело подмигнул.
– Какое? – сонно спросил Петя.
– Вот не скажу, – ухмыльнулся Бекетов. – Алешка проснется, оба и узнаете.
– Да ну вас, разбудили и не говорите, – он до головы натянул одеяло.
– Досыпай давай, – хмыкнул тот. И вздохнул, взглянув на них: – Развеяться вам надо…
Последних слов Петя уже не слышал, снова задремав.
– Сколь умильная сцена! – восхитился Бекетов, зайдя в палатку во второй раз, уже к ночи.
Петя, небрежно одетый, встрепанный, сидел с мокрым полотенцем в руках. Опускал его в ведро, над которым подымался пар, и прикладывал к пошедшему синяками боку Алексея Николаевича. Тот от горячей воды и заботы явно блаженствовал: лежал с прикрытыми глазами, расслабленно вытянувшись на койке. Петя наклонялся к нему, целовал нежно и долго, но едва барин приподнимался навстречу – притворно хмурился и толкал его обратно, снова яро принимаясь за лечение. Оба тихо и счастливо улыбались.
– Славно же ты устроился, Алеша, – с наигранным возмущением произнес Бекетов. – Знаешь ли, некоторые, с коня упав, встают и дальше пешими бьются. А ты тут вторые сутки раненого страдальца представляешь. Ничего не скажешь, хорош офицер…
– Завидуй молча, – барин погладил Петю по колену.
– Было б кому завидовать! – хмыкнул в ответ Бекетов. – Охота мне будто шею себе едва не свернуть.
– Ну конечно же… – рука Алексея Николаевича поползла выше.
Петя дивился про себя: вот взрослые же люди, а препираются так, будто второго десятка не разменяли. Отложив полотенце, он заботливо укрыл барина одеялом и не удержался еще от одного поцелуя.
Бекетов прошел на свою койку, с ухмылкой взглянул на них.
– Рядом, что ли, слечь, чтоб приласкали так… – вздохнул он.
– Вы лучше не болейте, – улыбнулся Петя. – А вы известие сказать обещали, я помню.
Офицер хмыкнул, начиная. И тут же на него устремились изумленные взгляды.
– Отпуск? – неверяще спросил Алексей Николаевич. – Миша, ты положительно шутишь. Что за отпуск в войну? Это к самому Главнокомандующему, верно, идти надо…
– А я и не говорил, к кому ходил, – загадочно ухмыльнулся Бекетов. – И вообще-то не отпуск, а поручение.
– Какое? – любопытно выпалил Петя.
– А это военная тайна, – подмигнул ему офицер. – Стр-рашная, государственная…
Алексей Николаевич вдруг приподнялся и потянулся к мундиру Бекетова, который тот скинул на одеяло. Достал конверт, развернул… и расхохотался.
– Миша! – укоризненно воскликнул он. – С каких это пор предписание о закупке сапог и сбруи в столице – военная тайна? Уморил…
– Ну вот. Что ж ты шутку так рано оборвал? Ишь, у ребенка глазенки-то как блестели, – он на Петю кивнул. – Напридумывал уже, небось, историй, каких ни в одном романе нет. Про секретное письмо государю, например… И не говори, Петька, что не так!
Петя вспыхнул: да что с ним как с маленьким! А правда ведь об этом и подумал. Неловко было, но так весело, что он даже обижаться на Бекетова не стал.
– А почему я про отпуск сказал, – объяснил тот. – Мы через мое именье поедем, которое под Новгородом. Так-то мне дядюшка, светлая ему память, все пять завещал… Там можно отдохнуть с недельку, мы успеем как раз, а то ведь дороги плохие, забитые, я поэтому времени-то побольше и попросил…
– И ты еще меня упрекал, – хмыкнул Алексей Николаевич, не сдерживая широкой улыбки. – А сам-то в бой не рвешься.
– Успеется, – махнул рукой офицер. – Французы от нас никуда не денутся за месяц, хотя очень хотелось бы. А почему же не отдохнуть, когда можно это устроить? Собираться, что ли, давайте…
Барину Петя встать не позволил, сам все сделал вместе с Федором и денщиком Бекетова. Выехали они другим же утром. Алексею Николаевичу трудно еще было на лошади из-за ушибленной спины, но все одно они торопились. «Это ничего, – ухмылялся Бекетов. – Вот от границы мы при отступлении день и ночь шли, останавливались на полчаса при переправах. Помнишь, Алеш, ты тогда мне на плечо валился и спал сидя. И воды у нас не было, из канавы приходилось набирать и думать, стоит это пить или нет. Так что, Петька, мы уже на отдыхе».
Ночевали в дурных заездных корчмах, где свободную комнату можно было достать только руганью Бекетова. Петя с Алексеем Николаевичем тут же уходили туда. Даже до поцелуев дело не шло: после целого дня в седле не до этого. Барин устраивался головой у него на коленях и лежал с прикрытыми глазами, а Петя гладил его по волосам. Бекетов отворачивался, вздыхая с неприкрытой завистью.
Они к ночи приехали, и в темноте толком именья не получилось рассмотреть. Дом был огромный, каменный, с колоннами и широкой лестницей – Петя думал, такое только во дворцах бывает. В ухоженном саду было множество построек, во все стороны уходили длинные аллеи – хоть весь день гуляй.
Перед домом тут же началась суета: выскочившие слуги увели в конюшню лошадей, стали заносить вещи – хотя много ли их было у двух гусар? Бекетову почтительно поклонился важный камердинер в ливрее, донесся их разговор.
– Да сдурел ты, что ли? Какая, ко всем чертям, разница, что на ужин подавать? Не готовы они, видите ли! Еды будто во всем именье нет!
Камердинер невнятно что-то бормотал в ответ накинувшемуся на него Бекетову. Воистину, страшны измотанные голодные гусары…
– Ну и что, если для себя готовили? Не по-господски? – Бекетов расхохотался. – Я тебя в солдаты отдам, посмотришь, чем господа на войне питаются. Щи есть? И молчишь? Быстро распорядился!
Камердинер закивал, торопясь в кухню.
Пете ничего уже не хотелось, только до кровати дойти. Но все же он вертел головой по сторонам, когда в доме оказались, и только рот раскрывал. Такого именья он никогда не видел: залы с высокими потолками, отделанные дорогим деревом и мрамором, ковры по полу, картины, бронзовые статуэтки, зеркала повсюду. Точно, дворец и есть!
Его совсем сморило, и сил оглядывать столовую не было. Неловкость еще появилась, когда шли: он думал, не нужно ли ему со слугами остаться, а то как же – в таком именье ужинать с господами. Так-то он прислуживал всегда за столом, но чтобы с ними… В лагере-то понятно, что будешь из одной кастрюли есть, но здесь было непривычно и боязно. Петя помнил ведь, что он крепостной. Он вопросительно посмотрел на Алексея Николаевича, но тот сам неловко пожал плечами и отвел взгляд. Петя уже уйти хотел, как Бекетов положил ему на плечо тяжелую руку и потащил за собой.
– Да садись ты, – вздохнул тот, когда он замер перед столом.
Он хотел в уголке где-нибудь устроиться, но раз приказывали – присел на краешек обитого бархатом стула. Здесь стыдно стало за свою старую, не раз подшитую рубаху, страшно было до скатерти дотронуться, а уж камердинер и вовсе своим презрительным изучающим прищуром до дрожи пугал. А ведь Петя и сам мог нагло взглянуть, но тут забылось все разом – сидел и трясся.
И когда суп принесли, он успокоиться не мог: казалось, что ложку серебряную неправильно держал, хотя господские манеры знал, да и стесняться тут некого было. А щи были мясные, наваристые. Не бедствововали тут слуги, коли для себя так готовили.
Чая он уже не выдержал – задремал на плече Алексея Николаевича, едва не растянувшись на диване. Он сквозь прикрытые глаза на Бекетова смотрел. Тот, в роскошном восточном халате, с бокалом коньяка, был уже не гусаром, а богатым помещиком – как раз подходил своему именью. А вот Алексей Николаевич – усталый, похудевший, в выцветшем мундире – в этой комнате чужим казался.
– Ну что, Петька, пойдешь ко мне спать? – шутливо предложил Бекетов.
– Не пойду. А то будто я не знаю, что с вами и не заснешь.
– Алеш, ты слышал? – рассмеялся он. – Это он при тебе такое говорит и не краснеет, вот поганец мелкий. Знает он, конечно…
– Угу, – невнятно хмыкнул Алексей Николаевич, закрывая глаза.
– Ясно все с вами, – он подозвал камердинера. – Проводи.
Как они шли, Петя не помнил толком. И спальню не рассмотрел, увидел только широкую кровать. И, раздевшись, залез туда и свернулся под боком у Алексея Николаевича.
…Он голоса услышал, понял, что день уже, но так и не проснулся до конца. Это Бекетов пришел.
– Миш, тебе армия тут, что ли, чтоб побудку устраивать? – недовольно буркнул Алексей Николаевич. – Да и постучаться б не мешало.
– Указывать он еще хозяину будет. Вот скажи мне, что я не видел из того, чем вы тут заниматься могли? У тебя, так тем более. Хотя на Петьку не отказался бы полюбоваться…
Петя сквозь ресницы видел, как барин лениво приподнялся и бросил в Бекетова подушкой. Не попал, кажется, а в ответ смех раздался.
– Да тише ты, разбудишь, – Алексей Николаевич укрыл его одеялом и обнял.
– А я хотел вообще-то вас на прогулку пригласить по окрестностям.
– На лошадях? – барин потянулся. – Нет уж, увольте, я в седло больше в жизни не сяду.
– Да ну? – Бекетов снова расхохотался. – Непременно твое обещание всему полку передам.
Он ушел, прежде чем Алексей Николаевич успел ответить. Тот тогда придвинулся к Пете, выдыхая ему в шею, и они оба снова заснули.
А потом уже Петя удивленно оглядывал богато отделанную комнату. Тут все было необычно – и тонкие шелковые простыни, и тяжелый балдахин, и мягкий ковер, на который он спустил босые ноги.
– Непривычно? – барин обнял его за пояс, и Петя снова лег к нему.
Он с улыбкой признался, что боязно. А потом были неторопливые ласковые поцелуи, нежные прикосновения – как же давно они не просыпались в одной кровати! Петя и забыть успел совсем. Они до самого вечера так лежали – то дремали, то негромко разговаривали. Больше не хотелось пока ничего, уставшие оба были с дороги. Не последний же день они здесь, наверстают еще.
Они только к ужину спустились, и Пете стыдно стало за свой вчерашний страх. Мимо камердинера он прошел, вскинув голову, и не взглянул на него даже – тогда неловкость и подавил. Им, слугам, дела до них с барином не должно быть, им не положено свой интерес показывать. Вот и пускай думают, что хотят, а уж к шепоту за спиной Петя давно привык.
На другой день они баньку устроили, Бекетов еще с утра приказал приготовить. Пете забавно было взгляды барина ловить: тот, выспавшийся и отдохнувший, еле сдерживался, чтобы не содрать с него мокрую простынку. Бекетов мешал, которому явно того же хотелось. Петя сделал вид, что в пару не высидел, и ушел, пока офицеры еще и не поссорились из-за него, а то и так коситься друг на друга начали.
А вот в комнате уже он ждать не стал. Прильнул к Алексею Николаевичу, едва дверь закрылась, и лукаво спросил:
– Что ж у нас кровать такая пропадает?
Петя знал, какой он сейчас – чистенький, распаренный, румяный, с распушившимися волосами. Он откинул голову и прищурил озорно блестевшие глаза.
– Сейчас ты сам у меня пропадешь…
Барин сгреб его в охапку и потащил к этой самой кровати, почти что на руках понес. Петя со смехом отбивался и выворачивался, а как Алексей Николаевич толкнул его на простыни и лег рядом – приник к нему и первый стал целовать.
Рубаху он и не завязывал толком, зная, чем все окончится, и потому барин сразу ее стянул. Они быстро избавились от мешавшейся одежды, и Петя откинулся на подушки, расслабленно потягиваясь. Но едва Алексей Николаевич нетерпеливо прижал его к себе – мягко отстранился. Он хотел, чтобы сейчас, после разлуки и ссоры, было долго и нежно. Не торопятся ведь они никуда.
Барин улыбнулся, поняв. И стал целовать его шею, убирая еще влажные кудри, возвращался к губам и, прерываясь, называл его ласково, шептал, какой же он красивый и как давно хотелось… Петя млел и льнул к нему всем телом, обнимал и гладил. Только с правым боком осторожно надо было: там синяки желтели, а чуть выше был только сошедший ожог от близкого выстрела – пуля едва задела и осталась та царапина, с которой он в госпитале лежал.
Алексей Николаевич опустился ниже, стал настойчивее – крепко стиснул, впился в плечо, и Петя закусил губу. Но не сдержался скоро – громко выдохнул и заерзал, приникнув к нему. Не позволил-то сразу из упрямства, на самом деле сил никаких терпеть уже не было. Мыслимо ли – с весны ждать!
