Текст книги "Romanipen (СИ)"
Автор книги: Veresklana
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 22 страниц)
– А ты что-то не торопишься отвечать на вопрос. Впрочем, ладно, говори, чего тебе от меня надо, – вдруг раздался звук открываемой фляжки. – Глотни-ка водки, а то нездоровый ты какой-то.
– Не надо, – резко бросил барин. И, вздохнув, начал: – У тебя ведь есть связи в штабе, Миша. Можешь ли там похлопотать, чтобы мне устроиться в другой полк? Непременно на границу, а лучше – на войну, к туркам или в Персию.
Петя застыл с открытым ртом. Гость тоже некоторое время молчал. И вдруг громко расхохотался.
– Ах, мон шер! Я все понял, только не верится… – он перешел на громкий шепот. – Да вы, любезнейший, влюблены, и хотите сбежать от любви на войну!.. Вот уж от кого не ждал, так от тебя, Алешка. И не смей отпираться, скрытничать ты никогда не умел. Ну и как же звали ту актрису?
– Какую актрису? – еле слышно спросил барин, усмехнувшись.
– Ну конечно, – протянул гость. – Так и думал, зачем тебе актриса, ты всегда повыше смотрел. Значит, стрелялся из-за кого попало тоже ради любви. И кто же это, откроешь другу тайну? – он подождал, но Алексей Николаевич не ответил. – Молчишь… Ну и молчи, сколько хочется. Но послушай, неужели нужно именно на войну? Я могу, конечно, помочь, да только куда тебя возьмут после дуэли. Так-то как раз отпуск у тебя заканчивался, а теперь будешь лечиться еще.
– А как вылечусь – поеду, – глухо ответил Алексей Николаевич.
Они закурили и стали молчать. А Петя сидел не шевелясь, и голова у него кругом шла. Он ничего уже не понимал. Да как же это… Выходит, и не в актрисе дело? А в ком тогда-то, если ради такого на войну едут? И, значит, к нему просто так подбивался, раз любовь была… Он уткнулся лицом в колени.
– А все-таки скажи хоть что-нибудь, – снова заговорил гость. – Она замужем, что ли, если вы видитесь так редко, что ради этого в Москву ехать надо?
– А с чего ты взял, что редко? – бросил Алексей Николаевич. – Каждый день… почти.
Последнее слово добавил, словно подумав – оговорился будто. Петя задумался: кого ж он видел каждый день? Неужто… в горле пересохло. Нет, не бывает так.
– Страсть как интересно! – оживился офицер. – Барышня соседская? Так на коня ее и бежать, какие наши годы, а?
– Не дастся, – усмехнулся барин. – А так бы – куда угодно…
Петя вздрогнул: такое отчаяние прозвучало в его словах. И правда верилось – куда угодно заберет. А ведь именно так, как сейчас, тихо и хрипло, Алексей Николаевич говорил с ним. И что говорит вроде как про барышню – так не рассказывать же, что с дворовым своим управиться не может… Но нет, невероятно это.
– Ну ничего себе, – пораженно протянул гость. – Так вы еще и безответно влюблены, мон ами? Не отвечай даже, и так ясно. Что ж… Устроить я тебя могу. Давай так сделаем: ты лечись, а месяца через два отпиши мне, куда ты все-таки поехал бы, и я похлопочу. Нет, ну надо же…
– Спасибо, Миша, – ответил барин. – Пойдем теперь, а то холодно тут.
Они встали, и скоро раздался затихающий цокот копыт. А Петя еще долго сидел, невидяще глядя на воду, и пытался поверить в услышанное. Или хотя бы осознать – да все равно не получалось.
Он как во сне теперь ходил и думал: неужто так бывает?.. Поэтому не сразу прислушался к шагам за спиной, когда вечером зашел в сени.
– Здравствуй, – улыбнулся офицер, когда Петя обернулся. – А я помню тебя.
Он глубоко вздохнул. Знал уже, чем эти встречи в сенях заканчиваются. Но что ж это такое? Девка бы сама не своя была от такого внимания, а его злило. Особенно взгляд офицера раздражал – изучающий, довольный. Словно раздевал его глазами!
– Красивый ты мальчик, – он шагнул вперед, положил руку ему на плечо.
Петя отвернулся, но его взяли за подбородок и приподняли. Противно было – оглядывали, будто вещицу на торгу. Алексей Николаевич по-другому смотрел…
Офицер прижал его к стене, наклонился и зашептал:
– Шубка новая на тебе, барин подарил твой? А я лучше подарю, хочешь? Ну ты чего? – он схватил Петю за руку и наклонился к самому уху. – Пугливый, маленький совсем… Да ты не бойся, я не насильник какой, разве можно тебя, такого хорошенького?..
Попытался поцеловать его, но Петя не дал. Тут же почувствовал влажные губы на шее, у уха, и так отвратительно стало, что едва не оттолкнул со всей силы. Знал бы, какой он «пугливый» – Петя еле сдерживался, чтобы руку ему не свернуть, которая уже под полушубком шарила.
– Глупенький, не рвись… Мы нежненько с тобой, не больно совсем, понравится тебе…
Петя закусил губу. Слезы от обиды накатывали. Да за что ему это? То один, то другой, и все когда напьются – водкой от офицера сильно тянуло. Да не было бы глаз этих чернющих, кудрей этих – и не трогали бы!
А вот бы барин пришел! Его ведь друг руки распускает. Пожалуйста, лишь бы защитил, не то самому придется! Петя мысленно взмолился, не переставая вырываться и уперев ладони в грудь офицера.
– Руки убери от него, Бекетов.
Алексей Николаевич. Стоял у двери, а вид у него был – в гроб краше кладут. И голос такой, что офицер от Пети аж отскочил.
Тот опустил взгляд – не хватало еще, чтобы Алексей Николаевич видел, какие глаза умоляющие у него были. Он поднял голову, вскинулся и прошел мимо него во двор, не оборачиваясь. Уже оттуда услышал:
– Видишь же, не хотел он.
– У меня захотел бы.
– Дурак ты, Миша, когда пьяный.
– Ты будто лучше…
Офицер вскоре уехал. И Петя остался со своими мыслями.
Совсем по-другому было, когда Алексей Николаевич его целовал. Неужто правда любил и из-за него на войну хотел ехать? Петя все больше убеждался – правда.
Барин ни слова ему не сказал больше. Только смотрел вслед. Подолгу смотрел, словно каждую черточку запоминал, а потом отворачивался. И уходил во двор разминать саблей руку.
Тогда Петя сам глядел на него – затаенно, чтобы не замечал. Кусал губы, размышляя. Горько было, словно не так он что-то сделал. Совестно становилось, как представлял, что барин уедет, лишь бы его не видеть.
Алексей Николаевич сначала только пару взмахов делал, тут же морщился и садился на крыльцо. Рано было руку трудить, но барин будто торопился уехать. Скоро стал подолгу саблю крутить, хотя бледнел и стискивал зубы от боли в плече. Ильинична ругалась, крестилась, а он только гнал ее.
Петя совсем не хотел, чтобы барин уезжал. Тем более – на войну, к туркам. Заигрался он, хватит. Показал уже, что не придет, как только поманят.
Он боялся только: Алексей Николаевич-то из-за него уезжает, но хватит ли его слов, чтобы остался? Поэтому Петя эти слова каждый день откладывал.
Наконец решился. Когда барин после резкого взмаха саблей едва не выронил ее, схватился за руку и прислонился к стене, пробормотав ругательство сквозь зубы. Так и рану растревожить можно.
Петя сам не помнил, как оказался во дворе. Остановился напротив барина, тот от боли даже заметил не сразу – в глазах, наверное, потемнело. А как поднял взгляд, Петя решился.
– Алексей Николаевич, – он впервые по имени обратился к нему, – не уезжайте.
– Почему же? – через силу усмехнулся барин.
Петя вздохнул – и вместо ответа, шагнув вперед, прильнул к его груди. И затих, только гладил тихонько по плечу.
– Ты… – бессильно и устало выдохнул барин, – ты что выдумал опять?
– Ничего, – Петя прижался сильнее, чувствуя, как у него бешено колотится сердце. – Просто… не уезжайте.
Упала и звякнула сабля, и за его спиной сомкнулись немного подрагивавшие руки. Неуверенно обняли, провели по волосам. Алексей Николаевич погладил Петину ладонь, лежавшую у него на плече, и осторожно взял в свою. Тот сжал пальцы, и барин порывисто вздохнул. Легонько потерся щекой о его грудь, и руки у Алексея Николаевича дрогнули сильнее.
– Не уеду, – прошептал он.
Петя поднял глаза и улыбнулся ему.
А потом был поцелуй – томительный, невозможно долгий, настойчивый. Петя отворачивался, сползая по стене, и бесполезно бормотал: «Алексей Николаич, увидят ведь…» Да и так уже увидели, и вечером весь двор будет судачить, а Пете приятно будет слушать. Сенные девки будут завистливо коситься вслед, да только теперь ни один волос с его головы не упадет, хоть им и будет хотеться все лицо ему расцарапать.
Но мысли эти мелькнули и пропали, и Петя обмяк на руках у барина, положив голову ему на здоровое плечо. Ждал, что снова обнимет, но тот взял его за руку и потянул.
– Пойдем.
Они оказались в кабинете. Алексей Николаевич усадил его на диван и внимательно взглянул на него. Петя спокойно встретил его взгляд и улыбнулся.
Алексей Николаевич еле слышно выругался, все еще неверяще глядя на него. И снова поцеловал – теперь нежно, едва касаясь губами. Петя теперь не отворачивался, но и не отвечал: слишком непривычно было, чтобы так целовали. А когда барин запустил руку под его полушубок – упер ладонь ему в грудь.
Не для того он с самого Рождества не давался, чтобы в один день все позволить! Барин, может, думает, что сегодня прямо в спальню-то? Петя нахмурился и отодвинулся. Еще подождет, коли столько ждал.
И вдруг Алексей Николаевич негромко рассмеялся – успевший обидеться Петя растерялся. И, даже не поверив сначала, почувствовал руки на плечах. Барин обнял его, погладил – осторожно, бережно, как всегда мечталось. Наклонился к нему, тихонько поцеловал в висок – Петя вздрогнул от неожиданности.
– Смешной ты… – прошептал Алексей Николаевич.
Петя снова хотел было обидеться и вообще уйти, но не успел: барин вдруг взял его ладони в свои, поднес к лицу. Коснулся губами тонкого запястья, погладил пальцами – словно там еще оставались давние синяки. Петя пораженно смотрел на него: не целуют так крепостных!
– Странно такое тебе говорить… – снова прикосновение, на этот раз к пальцам, – дворовому… – в слове не прозвучало привычного презрения, скорее безграничное удивление. – Будет только то… – легкий поцелуй в губы, – что ты захочешь. И когда захочешь.
Петя неуверенно высвободил руку и отвернулся, чувствуя, что краснеет. Не об этом ли мечтал? Так почему сейчас в горле сохнет, щеки горят и слова не получается сказать? Он поднял глаза, чувствуя, как подрагивают ресницы.
– Какой же ты красивый, – на этот раз он неловко ответил на поцелуй. – Петенька…
Петя вздрогнул: именно это имя он услышал, когда барин из Москвы вернулся. Возможно ли – тогда уже? Хотя не из-за него ли уезжал? Невозможно…
Он порывисто вздохнул и встал. Так нестерпимо щемило внутри, так кружилась голова, что он не мог больше здесь сидеть. Никогда с ним такого не было!
– Я… – он хотел сказать, что не насовсем уходил, только успокоиться, подумать…
– Иди, – улыбнулся Алексей Николаевич, отпуская его руку.
Петя как на крыльях вылетел из именья. Спустился к реке, окатил ледяной водой лицо. Поднял глаза к ослепительно голубому небу – и счастливо рассмеялся.
Не надо было больше ревновать и пытаться ненавидеть. Поначалу только ненавидел, а потом простил. Жаль, что не понял сразу и мучил столько времени – зато теперь отпустит разве?
Только понять боялся и заговорить. А теперь решился, и все хорошо будет, как и не бывает…
Вечером Петя вошел в кабинет к барину: принес чай, с трудом отвоевав поднос у Липки. Прошел, вскинув голову и пряча счастливую улыбку под опущенными ресницами. Чувствовал на себе восхищенный взгляд барина, и невозможно тесно становилось в груди.
Алексей Николаевич поймал его руку и сжал в своей. Петя с ухмылкой вывернулся: он поиграет еще…
Он часто теперь забегал к нему – то приносил что-нибудь, то просто так. И останавливал себя, и удержаться лишний раз не мог. Барин улыбался ему, сажал рядом с собой. Ласково трепал по волосам и целовал – губы, шею, руки, – пока Петя не отворачивался. Тот делал это, как только слышал, как дыхание у Алексея Николаевича прерываться начинало: нравилось видеть, с какой досадой тот его отпускал. А вот не дастся! Пока сам не захочет.
Петя однажды пришел, когда барин письмо писал. Не удержался, заглянул за плечо – красиво, интересно…
Алексей Николаевич улыбнулся, заметив его взгляд.
– Вот пишу, что не уеду, – он погладил Петю по руке. – Куда же уезжать от такого сокровища…
Тот фыркнул, откидывая со лба кудри. Барин ему часто такое говорил – ждал, что смутится. А он только делал вид, что обижался.
А занятно все-таки – он стал рассматривать буквы, среди которых только некоторые узнал, и вздохнул.
– Хочешь, научу? – предложил вдруг Алексей Николаевич.
И рассмеялся, увидев, как у Пети озорно и весело глаза заблестели.
– Хочу! – выпалил он.
– Ну, иди сюда, – барин, взяв со стола записную книжку и карандаш, пересел на диван.
Совсем не нужно было так близко придвигаться, чтобы объяснять – как будто Петя не видел буквы, которые он рисовал. Но на это он и внимания не обратил, настолько интересно было.
Алексей Николаевич писал несколько букв, говорил, как читаются и спрашивал, запомнил Петя или нет. Тот кивал – хитрое ли дело, три десятка всего осилить. Так и до конца незаметно дошли.
Барин его долго целовал потом. Петя и не отворачивался, он о другом совсем думал. Алексей Николаевич увидел, что смотрел тот на буквы, вырвал лист и дал ему. Тот даже сам его поцеловал. А потом вскочил и убежал с листком в руках.
Петя весь вечер старательно выводил на песке палочкой буквы, глядя на драгоценный листок. Как рисовал – вспоминал, как называется и читается. Только забыть очень боялся, не хотел переспрашивать потом.
Прибежала Ульянка. Посмотрела, плечиками пожала: «И к чему тебе?» Петя ее прогнал, сказал не мешать. Девчонка обиделась и ушла, вздернув нос.
Он на следующий день радостно показывал барину, как пишет, и тот только дивился и хвалил его, хотя криво получалось ведь. Потом книжку достал, и Петя пробовал читать – застыдился сразу, что не получалось, каждое слово по три раза разбирал. Там что-то про историю было, про Киев.
– Знаешь, где Киев-то? – с улыбкой спросил барин.
Петя насупился. Знал только, что далеко – да скажешь разве такое, глупость ведь. Алексей Николаевич тогда взял его за руку и подвел к стене – карта там была всей Империи. Киев показал, Москву, Петербург, Вязьму… Обнимать при этом совсем необязательно было, но Петя увлекся слишком, чтобы отстраняться.
На другой день он снова читал. Получаться лучше начало, и он не сразу заметил даже, как Алексей Николаевич ему руку на пояс положил. А потом и вовсе на колени к себе посадил.
– Ты читай… – улыбнулся он, когда Петя хотел возмутиться.
Он и читал. Вот только барин запустил теперь ему руку под рубаху, и Петя сбился, даже строчку потерял. Опять начал, да тут барин гладить его стал, едва касаясь кожи пальцами – он вздрагивал каждый раз. Вдруг прижал ладонь к его боку, скользнул вверх, на грудь, стиснул немного, потом на спину переместил и ногтями провел... У Пети дыхание прервалось, буквы перед глазами плыли, он красный весь сидел уже. Что ж это творилось с ним? Никогда не было такого. Во снах разве что…
– Читай, читай… – шепнул Алексей Николаевич, почти касаясь его шеи губами и обжигая дыханием. – Ну ты чего? Буквы забыл?
И ухмылялся еще, словно и не делал ничего. Поцеловал в скулу, потом за ухом – и зубами осторожно по шее, и при этом вторую руку ему под рубаху запустил и крепче обнял… Петя порывисто вздохнул: да тут не буквы, а имя свое забудешь!
В голове шумело уже. Петя сглотнул, решаясь. И, повернувшись к барину, крепко обвил его шею и прижался всем телом. И горячо, сильно и резко впился в его губы. Вот теперь – хотел. Только все-таки не сразу…
И после сумасшедшего безудержного поцелуя, казавшегося бесконечным, мальчик вскочил с колен Алексея Николаевича. Бросил на него горящий взгляд и исчез за дверью.
С того дня Алексей Николаевич саблю забросил. Так она и висела на стене у него в кабинете.
Петя сквозь прикрытые глаза рассматривал затейливую гравировку на рукояти, орнамент на ножнах. Взгляд туманился, и на оружие он глядел только для того, чтобы окончательно не забыться.
Он лежал на диване, и голова удобно покоилась на мягкой подушке. Пальцы одной руки сжали край дивана, а другая…
Петя неуверенно обнимал склонившегося над ним Алексея Николаевича. Тот прижимал его к себе и целовал – настойчиво, страстно. Тот даже отвечать не успевал и только слабо постанывал, когда губы барина спускались по открытой шее. Рубаху он на нем уже развязал и запустил под нее руки, гладя по спине. Хотел было стянуть, но тут Петя приподнялся и отвернулся.
– Не надо, – выдавил он.
– Почему? – нетерпеливо спросил Алексей Николаевич.
Петя отвел глаза. Стыдно признаться, что боязно было – прямо сейчас. Он позволял уже целовать, гладить, но не больше. Дальше подкатывал комок к горлу, трудно дышать становилось, в глазах темнело – он не знал, что с ним происходит. Словно жар начинался. Интересно было, но все-таки страшновато.
И еще – неловко казалось прямо в кабинете, да еще и днем.
– Нет… – он запнулся, пытаясь объяснить. – Не здесь. Увидит кто…
– Хорошо, – неожиданно легко согласился барин.
Поцеловал его еще раз, обнял сильнее и отстранился с неприкрытым сожалением. Петя потянулся и сел, оправляя рубаху. Краем глаза он ловил на себе взгляд Алексея Николаевича, видел, как побелели костяшки его стиснутых пальцев. Но знал – не тронет.
– Придешь еще? – спросил, как обычно, барин.
Петя опустил взгляд и покачал головой – как всегда. И скрылся за дверью, ответив на его улыбку.
Вечером он, конечно же, пришел. Открыл, остановился на пороге и начал, запинаясь, что-то вроде того, что Никита велел Липке спросить у барина, а та попросила его… О чем спросить, выдумать он не успевал: рот ему закрывали поцелуем, и говорить уже было не нужно.
– Поедем на лошадях завтра? – предложил Алексей Николаевич, оторвавшись от него.
Петя согласился с затаенной неуверенностью: очень уж крепко его обнял барин, спрашивая. Впрочем, поехали с Федором, поэтому он не волновался. И не назавтра, а через три дня: весна была теплая и дороги совсем размокли.
На Федора он тогда обиделся. Тот дал ему маленькую смирную лошадку и только усмехался, пока ехали. Петя злился. В седле спать можно было, не то что не держаться. Он еще подозревал, что они с Алексеем Николаевичем о том договорились, хотя тот виду и не подавал.
Они ехали вдоль реки, потом свернули в поля. Немного земли было, деревенька одна всего, и крохотное именье выходило – меньше сотни душ. Да и соседи небогатые вокруг. А прямо за полями начинался дикий лес – охотились там, а вглубь не заходили.
Вечер застал их далеко в поле. Федор поморщился, глянул в небо и сказал, что будет дождь. Ему вообще не нравилась эта прогулка, хотелось домой. Алексей Николаевич с ним обычно шутил, веселился, а тут молчал и всю дорогу на мальчика своего глядел. Ехали бы вдвоем, он-то им зачем? Петя Федору нравился – сметливый, неглупый, – но сейчас просто завидно было. Вот и дал ему эту лошадь, которую только в телегу и запрягать. Да и барин попросил потише найти – Федор тогда чуть со смеху не покатился. Будто для девицы подбирал, волновался так! Да он, Федор, и сказать не взялся бы, кто лучше в седле сидит – Петя или барин, хоть тот и гусар. Но промолчал, конечно же.
А дождь правда начался – мелкий, накрапывающий. Да скоро сильнее пошел.
Петя зябко повел плечами. Пожалел, что не догадался полушубок надеть. И тут же Алексей Николаевич взял его за руку, погладил холодные пальцы. И потянул к себе. Петя улыбнулся и, оказавшись вплотную, намотал поводья на руку и ловко перелез к нему. Устроился у барина на коленях, и его тут же прижали к груди и укутали шинелью.
Федор, проехавший за это время вперед, остановился и наигранно громко вздохнул. Потом еще раз, но его не слышали.
Алексей Николаевич наклонился к Пете. Прошептал, обжигая дыханием:
– Далеко до именья…
– До избушки охотничьей ближе, – улыбнулся Петя.
Он давно уже понял, зачем они к ночи в такую даль поехали. Сладко свело где-то внутри – неужто сегодня? Пока ехали, он подумал. И решил – согласится.
А барин удивленно вскинул брови. Хотел, наверное, сам предложить да поуговаривать еще. Петя крепче прижался к нему и обнял, словно бы случайно заерзал на коленях.
– Уверен? – а голос у Алексея Николаевича уже хрипловатый был.
Вместо ответа Петя потянулся за поцелуем и обвил руками его шею. Они бы долго целовались, если б Федор не подъехал вплотную, еще раз громко вздохнув и кашлянув.
Алексей Николаевич взглянул на слугу, словно только что вспомнив, что он здесь есть.
– Ты езжай, Федь…
Федор почти непозволительно нагло фыркнул и тут же пустил лошадь в галоп: ему-то, в отличие от них, сидеть под дождем не нравилось.
Дальше ехали молча. Петя прижимался к барину, греясь, и внутренне трепетал от мысли о том, что скоро произойдет. Хотелось, интересно было, да и сам он согласился. Но все-таки побаивался немного.
Поэтому у избушки он первым спрыгнул, а потом взял оба повода и потянул их к коновязи.
– Я лошадей отведу…
Алексей Николаевич кивнул, скрываясь в избушке. Хорошо, что торопить не стал и за собой тянуть. Да и лошадей устроить надо.
Руки у Пети подрагивали. Он нарочито долго привязывал поводья, хотя пальцы немели от холода. Медленно шел к избушке и стоял у двери, кусая губы.
Решился – вошел.
Барин сидел на расстеленной по полу медвежьей шкуре и растапливал печь. В ней уже плясали веселые огоньки, ощутимо веяло жаром – сколько ж Петя на улице простоял?
Алексей Николаевич был без сапог, только в штанах и в мокрой рубашке – шинелью-то Петю укрывал.
Он обернулся, улыбаясь, и мальчик шагнул к нему. Присел на край шкуры, вздрагивая от холода, и Алексей Николаевич тут же взял его озябшие руки в свои. Погрел, потом потянул кафтан с его плеч. Петя помог, стянул промокшие сапожки и перелез ближе к огню.
Краем глаза он увидел, как барин через голову стащил рубашку. Но обернуться не дал: обнял сзади и коснулся шеи губами, и Петя откинул голову ему на плечо. Хорошо было сидеть так – у огня, в теплых объятьях. Но зябко все-таки.
Алексей Николаевич потянулся за чем-то вбок, стараясь не потревожить его, и он остался сидеть с закрытыми глазами. Вскинулся, только когда барин дал ему в руки крышку от фляги, наполненную темным напитком. Петя осторожно глотнул, и горло обожгло. Не вино, значит, а коньяк – запах горький, терпкий. Он взял в ладони крышку и стал медленно цедить, чувствуя, как внутри разливается приятное тепло.
А барин глотнул из фляги и отставил ее. Обнял Петю, запуская руки под рубаху, и на этот раз он не отстранялся. И каждый раз вздрагивал, когда горячие губы касались скулы. А как легонько прикусил мочку уха – у него дыхание сбилось.
Он, поморщившись, допил коньяк. Легко стало в голове, по телу разлилась слабость. И теперь он без стеснения снял с себя рубаху и прижался к Алексею Николаевичу – тот даже сказать ничего не успел. Придвинулся вплотную, обнял. Запрокинул голову и, встретившись с горящим взглядом, приподнялся для поцелуя. Теперь целовал сам – сильно, резко, ощущая горький вкус коньяка на губах барина.
Откидываясь назад, Петя почувствовал спиной медвежью шкуру. Растянулся на ней, и Алексей Николаевич лег рядом, положив ладонь на завязки его штанов, в которых давно уже стало тесно. Стал развязывать, потом стянул. Петя уже плыл в сладостной истоме, а в голове шумело от коньяка.
Он наблюдал за барином сквозь ресницы и видел, как взгляд, скользящий по его обнаженному телу, становится восхищенным. Петя улыбнулся, потягиваясь. Услышал прерывающийся вздох – и на шее, на груди стали жарко вспыхивать поцелуи, то короткие, то невыносимо долгие. А горячие ладони скользили по всему телу, и оставалось только выгибаться навстречу, уже не сдерживая тихих стонов. Было невозможно жарко, и он плыл в потоке наслаждения, которого никогда ранее не испытывал.
А когда стало слишком хорошо, чтобы просто лежать – перевернулся и прильнул к Алексею Николаевичу, уже успевшему окончательно раздеться. Снова целовал, а потом, внутренне замирая от неуверенности, начал спускаться губами ниже. Откидывал со лба волосы и встречался с потемневшими до черноты глазами. Лихорадочно прерывался: хотелось сразу и целовать, и гладить. Боялся, что не получится – но ответом стали до боли сжавшиеся объятья и жаркий бессвязный шепот из смеси русских и французских слов.
Барин лег сверху, подмял его под себя. Если он и хотел сдержаться, то уже не мог – видно было по совершенно шальному и голодному взгляду. Пете нравилась тяжесть его тела, нравилось то, что можно прижаться и ощутить, как он хочет прямо сейчас взять его.
Алексей Николаевич хриплым шепотом обещал, что будет осторожно, просил, чтобы Петя не боялся. Тот улыбался: если бы он боялся, то давно бы уже спокойно спал в своем уголке в людской. Пусть барин считает, что это он его уговорил. На самом-то деле Петя захотел сам. И уже ни мгновенья не жалел об этом.
Он думал сначала, что будет больно. Но теперь барин сдерживал каждое свое движение, тревожно заглядывал в глаза и тут же успокаивающе целовал. Петя не мог уже ждать, поэтому обвил ногами его бедра и прижался там, где было жарче всего. Нетерпеливо заерзал: скорее бы, прямо сейчас!
...Прервалось дыхание, потемнело перед глазами. Он вцепился в плечи Алексея Николаевича, оставляя синяки. С губ сорвался протяжный стон, и барин тут же остановился.
– Больно? – тревожно спросил он, наклоняясь и целуя взмокший лоб мальчика между влажных от пота кудрей.
Петя распахнул горящие, жуткие сейчас глаза с черными омутами зрачков – не больно! Сам толкнулся навстречу, впиваясь зубами ему в шею. Все-таки зашипел от боли, но она тут же сменилась обрушившимся на него наслаждением, снесшим последние преграды разума.
Он стонал в голос, метался по шкуре и вцеплялся то в нее, то в руку Алексея Николаевича, за которую судорожно хватался. И тот уже совсем не сдерживался…
А с последним стоном – и своим, и барина, – Петя бессильно обмяк на шкуре, закрыв глаза. Низкий дощатый потолок расплывался и кружился перед ним, он совсем не чувствовал своего тела. Не хотелось даже поднять руку, чтобы обнять Алексея Николаевича. Петя только привалился головой к его груди и затих.
Он уже засыпал под треск поленьев в печи, становящийся все более тихим и далеким. Услышал рядом движение, но даже глаза не открыл. Почувствовал, как барин легко взял его на руки. Едва не проснулся, вздрогнув от прикосновения к стылому одеялу на лавке. Но Алексей Николаевич сразу лег рядом и крепко обнял его, и Петя уже во сне прижался к его горячему боку.
Очнулся он один, уже днем. А ведь никогда не спал допоздна. Сладко потянулся, устраиваясь на лавке. Вставать совсем не хотелось. Было приятно и хорошо, только ломило немного во всем теле.
Он так и не встал, когда пришел Алексей Николаевич и сел рядом. Петя зевнул и передвинулся головой к нему на колени, но больше не пошевелился. Только ласкался и тихонько мурлыкал, когда барин гладил его по волосам.
Потом тот ушел. Принес воды, хлеб и поджаренную ветчину, и вкусный запах заставил Петю выбраться из теплого одеяла и встать. Сел он сразу на колени к Алексею Николаевичу.
Удивительно долго оказалось поесть и собраться: как раз попалась на пути медвежья шкура. Как вчера не было, они просто целовались, лежа на ней, и тихонько гладили друг друга. Петя снова едва не задремал. Барин тогда со смехом попытался взять его на руки, но он вывернулся и встал.
Когда они ехали, Петя даже ни разу не озлился на лошадь. Да и делала она все, что надо: шла медленным шагом. Алексей Николаевич ехал рядом и крепко держал его за руку. Отпустил, только когда въехали в деревню. Да и без руки все было понятно, достало одного красного следа на шее у барина, который прекрасно был виден из-за ворота шинели. А еще лучше была заметна счастливая Петина улыбка.
***
Лето рано началось в этом году. Еще до Вознесения Господня задрожал над полями горячий воздух, вернулись в свои берега разлившиеся реки, и в душный полдень блаженную прохладу можно было найти только в лесу.
В жару даже птицы затихали. Оставались только слитный гул насекомых и шелест пряно пахнущих трав под еле уловимым ветерком.
Петя прикрыл слипающиеся глаза и удобнее устроился на груди у барина. Алексей Николаевич провел ладонью по его щеке, по волосам, и мягко обнял. Они лежали в тени под старой березой на опушке рощи, подстелив рубашку барина. Но все одно было жарко.
Чуть поодаль фыркали и мотали хвостами лошади, но даже эти звуки не мешали Пете проваливаться в дрему. Умаялся он поутру.
Они всякий день пораньше выезжали гулять. Барин до этого спал допоздна, да Петя уговорил: долго приставал, а однажды разбудил и вытащил. А то что же это – просыпаться, когда уже на улицу от жары невозможно выйти? Утром хорошо было, прохладно еще, а потом припекать начинало. Но тогда они прятались в тень и дремали там или просто сидели и потягивали воду из фляги.
Хорошо было так гулять. Ехали рядом, смеялись, и барин все норовил взять Петю за руку или приобнять. В реке купались, а потом были долгие поцелуи на горячем песке. Лежали один раз в поле, под стогом сена, и Петя выдумал венок сплести – от Ульянки умел. Долго плел, старательно, всех цветов набрал, которые были. Дурачиться стал – надел на себя. Как понял, что нравится барину – лег и потянулся нарочно; без рубахи он тогда был. Барин его и взял тогда на этом сене прямо. И все улыбался, глядя на него в венке.
А как он не хотел сначала ездить! В то первое утро Петя его не только из кровати вытащил, но и в конюшне нервы изрядно потрепал. Увидел, что Федор седлает ту самую маленькую лошадку – вспыхнул весь, так обидно стало. Встал перед Алексеем Николаевичем – злой, раскрасневшийся, встрепанный. Начал-то спокойно, но когда тот насчет лошади уперся – криком уже: «Я хочу лошадь, а не клячу! А то не поеду!» Хмурился, губу кусал и стоял со скрещенными на груди руками. Алексей Николаевич так и застыл от такого напора. Сказать что-то пытался, но Петя разошелся так, что слова вставить не получалось. И под конец уже рукой махнул, не выдержав. Они с Федором тогда оседлали молодого резвого жеребца, и слуга согнулся от безудержного смеха и сполз по стене, как только Алексей Николаевич ушел.
Сегодня как раз Петя умаялся на нем. Ему нравилось смотреть, как барин за него беспокоился. Он нарочно горячил коня – тот вставал на дыбы и мотал головой, пытаясь его скинуть, а Петя только хохотал и отпускал руки, держась одними коленями. Барин тогда аж бледнел весь, глядя на него. И еле сдерживался, чтобы не подскочить, стащить его за шкирку с коня и дать увесистый подзатыльник. Да бесполезно это было, Петя тогда вырывался только и еще больше его пугал. Поэтому ждал, пока он сам не успокоится. А как Петя, наконец, спрыгивал с коня – стискивал его в объятьях и называл «шальным мальчишкой», покрывая раскрасневшееся лицо и шею торопливыми поцелуями.
